Голубые рельсы

IX

В выходной, рано утром, Каштана разбудил Дмитрий Янаков.

— Здравствуй. Извини, что беспокою в нерабочий день, — сказал он. — Вот какое дело. В сотне километров от Дивного находится геологическая партия, буровики. Они свернули работы. У них остались неиспользованными восемь бочек с соляркой. Передали их нам. Не пропадать же добру. Бочки надо вывезти вертолетом. За один рейс управимся. Как раз сейчас «МИ-4» свободен. Короче, нужен рабочий, чтобы помочь пилотам погрузить. Люди устали за неделю, отдыхают. Как быть, а? Я бы сам полетел, да комиссия из министерства через два часа нагрянет…

Каштан подумал о том, что бойцов действительно не стоит беспокоить, пусть отсыпаются ребята. Толька и Эрнест с вечера ушли рыбачить и еще не возвращались. Затем он прикинул, что сегодня особых дел у него нет, разве что с ружьишком в тайгу хотел пройтись. Ладно, перебьется.

— Иди к пилотам, Дим, скажи, что через десять минут рабочий придет на вертодром.

— Спасибо, Вань. Бегу.

Каштан не сказал, что летит сам. Дмитрий, чего доброго, начнет переживать: вынудил, мол, Каштана.

Он быстро почистил зубы, умылся, забежал в столовку, взял на кухне краюху хлеба, холодных вчерашних котлет и через считанные минуты был на вертодроме. «МИ-4» отдыхал на каменистой площадке; неподалеку от машины, то и дело поглядывая на облачное небо, покуривал экипаж: командир, штурман и бортмеханик. Голубая аэрофлотская форма чистенькая, тщательно отутюженная. Каштан давно подметил, что пилоты Аэрофлота в одежде прямо-таки педанты.

Это был экипаж Седого. Так прозвали командира вертолета за совершенно седые волосы, а было ему не больше тридцати пяти лет. В полете экипаж Седого узнавали по почерку, что ли. Если вертолет, прежде чем коснуться земли, не «прицеливается», не описывает круги над вертодромом, а прямо с неба «плюхается» на него — это, значит, Седой. Если с земли вертолет взлетает сразу, без зависания и наклона корпуса вперед — это, конечно, Седой. Помощники у него были совсем молодые. Штурман — ровесник Каштана, а бортмеханик и того моложе. И тот, и другой непомерно гордились тем, что летают с асом.

Седой знал в лицо бригадира путеукладчиков. Ответив на приветствие Каштана, поинтересовался:

— Что, у бригадира и комсорга стройки других дел нет как за грузчика летать?

— Да воскресенье, дрыхнут ребята…

— Ну-ну.

Седой еще раз глянул на облачное небо, бросил коротко: «В машину», и первым полез в высокую кабину.

Не знал Каштан, переступая порожек багажного отделения вертолета, чем кончится эта поездка. А если бы знал, силком выволок бы пилотов из машины, окажи они сопротивление — повредил бы вертолет, например, хватил бы кувалдой по приборному щитку. Но в век техники так уж устроена человеческая жизнь, что не знаешь, какой сюрприз ждет тебя через полчаса…

Вертолет взлетел. Глянув в иллюминатор, Каштан увидел удаляющиеся вагончики и строения Дивного, обозначившиеся улицы, проулки. Он впервые подумал о том, что совсем недавно здесь ровным счетом ничего не было, лишь шумела тайга да позванивал на камнях Урхан. Ничего не было — и вдруг город. Пóтом политый, мозолями добытый. Город, правда, не город, но уже и не деревня…

Но вот промелькнули серебристые цистерны с горючим, и Дивный исчез. Теперь внизу тянулась непроходимая тайга, взлобки, скалы и марь, марь, марь. В белесых мхах, с темной, стоячей водою в оконцах, она гляделась мрачно, зловеще. Болота эти кляли все, кто волею судьбы был заброшен в тайгу. Охотники, геологи, строители автомобильных и железнодорожных трасс. И мало кто задумывался, что очень многим, если не всем, люди обязаны неприглядной таежной мари. Ведь она питает бесчисленные ручьи, а те, как известно, непременно текут в реки; речная же вода орошает поля, поит большие города. В пустыню бы превратилась земля, не будь болот…

От бортмеханика Каштан узнал, что синоптики дали машине «добро» на вылет, обещали удовлетворительный прогноз по трассе, но в этих гиблых местах свой, особый, не поддающийся точному прогнозу микроклимат. Например, в яркий солнечный день вдруг повиснет над огромным маревным пространством туман — гадай, откуда он взялся.

За четверть часа полета облачность уплотнилась, вертолет то и дело влезал в серое месиво и короткими рывками снижался. Пилотам необходимо было видеть землю.

— Чертово болото начинается, — глянув в иллюминатор, сказал бортмеханик Каштану. — Здесь всегда туман виснет…

Внизу тянулось мелколесье. Вокруг каждого дерева — седая замшелая марь с лунками окон. Деревья от излишней сырости стояли разбухшие, в замшелой седине. Чем дальше продвигался вертолет, тем гуще становился туман.

От нечего делать Каштан пробился к пилотской кабине, заглянул туда, встав на железную перекладину лестницы. Справа сидел штурман. Всматриваясь в туман, он даже спину ссутулил от напряжения. Седой же, напротив, казался совершенно спокойным, даже легкомысленным: сложив трубкой губы, что-то насвистывал себе под нос. Своей аристократически маленькой рукой он небрежно, будто тростью поигрывая, работал рычагом. Каштан невольно залюбовался на профиль Седого. Тонкий нос, упрямо сжатые твердые губы; форменная фуражка сдвинута на затылок, короткие серебряные волосы чуть прикрывают высокий лоб. Недаром девчата нарочно бегают на вертодром, когда прилетает Седой. Краем уха Каштан слышал, что поседел он на Чукотке несколько лет назад, когда вертолет потерпел аварию над безлюдной тундрой. Штурман и бортмеханик бросили раненого командира, пробивались к людям одни, но сгинули в болотах. Седой полз несколько суток. Нашли его пастухи-чукчи чуть тепленького…

— Может, сюда, к реке? Там облачность наверняка поменьше — ветер, — сказал штурман командиру, ткнув пальцем в раскрытую карту местности.

— Пожалуй, — не сразу отозвался Седой. — Здесь заволокло напрочь.

Вертолет резко взял влево. Каштан перешел к своему месту возле иллюминатора, сел, облокотившись о запасную бочку с авиабензином.

Минут через десять облетели стороною Чертово болото. Внизу тускло заблестела быстрая река с каменистым дном, там и сям белели буруны.

— Черт, и здесь туман… — сказал бортмеханик, неотрывно глядя в иллюминатор.

Река текла, как в ущелье, плотно зажатая по берегам скалами и гольцами. Они то вырастали в рваных клочьях тумана, то стушевывались с белесой непроницаемой влагой.

Вертолет полетел, прижавшись к скалам правого берега. Морщинистые, влажные, они выплывали из тумана привидениями на таком близком расстоянии, что, казалось, лопасть винта вот-вот чиркнет камень.

— Каштан! — раздалось из пилотской кабины.

Каштан просунул туда голову. Звал Седой.

— Хочешь, обрадую? — спросил он.

— Попробуйте.

— Только что по рации передали: синоптики на трое суток не дают вертолетам погоду. Нежданно и негаданно циклон на трассе образовался. Такое частенько случается над здешней марью. Так что трое суток просидим в геопартии.

Хмурый, Каштан вернулся на прежнее место. Как же ребята без бригадира будут? Черт его дернул полететь! Теперь кукуй в тайге, жди летную погоду. Как же это сами аэрофлотовцы говорят? А, да: «Быстрее и надежнее на ту-ту, чем на „Ту“».

…Он помнил только, что наверху раздался сильный скрежет. Затем его легко, как мешок с соломой, швырнуло в хвостовую часть багажного отделения, где лежал огромный скомканный брезент. Сюда же через секунду прилетел, плюхнулся молоденький бортмеханик. Что было дальше, пока вертолет падал с покореженным винтом, сползал по каменистому склону сопки к речной косе, подминая корпусом мелколесье, Каштан уже не помнил…

Очнулся он, вернее, осознал, что жив, существует, в нелепейшей позе, ногами вверх. Иллюминаторы находились не с боков, а наверху и внизу. Снаружи слышался бурливый шум реки и еще удивленно кричала какая-то птица.

Каштан поспешно ощупал себя. Цел! Только поламывало, саднило поясницу. Рядом лежал бортмеханик, глядел мимо Каштана широко открытыми глазами. У Каштана все оборвалось внутри.

— Братишка! Жив? Слышь, паренек?.. — зашептал он.

Губы бортмеханика зашевелились, но глаза по-прежнему бессмысленно смотрели куда-то мимо Каштана. Он ударил ладонью по его щеке. Бортмеханик посмотрел на Каштана и совсем по-ребячьи захныкал.

— Где болит?

— Нигде…

В пилотской кабине кто-то смачно плевался через равные промежутки времени. Потом оттуда сказали:

— Эй! Кто-нибудь! Гляньте, есть у меня глаза или их ни черта нет…

Это был голос штурмана. Каштан, обходя дыры иллюминаторов, пробрался туда. Непривычно перевернутая на девяносто градусов кабина. Первое, что он увидел, — оскал неровно выбитого толстого стекла. Стёкла-клыки хищно сверкали в свете дня, и кабина походила на разинутую акулью пасть. Внутри этой пасти на левом борту, пристегнутые к креслам широкими поясами безопасности, лежали штурман и Седой.

Сначала Каштан посмотрел на командира. Тот, запрокинув седую, короткой стрижки голову, постанывал и скрипел зубами. Затем перевел взгляд на штурмана и не увидел его лица. Оно было сплошь залито кровью. Из правой щеки торчал осколок стекла. Кап-кап-кап… — дробно выстукивала по дюралю пола быстрая пунктирная струйка крови.

— Расслабь лицо, не напрягайся, — сказал Каштан, осторожно сжал пальцами торчащий из раны скользкий кончик стекла, вытащил его.

— Что ты там ковыряешь? Глаза, глаза смотри, — грубо сказал штурман. — Есть они или их нет ни черта?

Глазницы парня были залиты сгустившейся кровью. Каштан поспешно достал носовой платок и стал осторожно протирать их. Затем поочередно задрал веки.

— Вижу! — крикнул штурман.

— У тебя порезы на лбу, вот кровищей глаза-то и залило. Да руками не лапай, дура. Держи платок.

Каштан склонился над Седым. Лицо командира было точно такого же цвета, как и волосы, но стекло не оставило на нем ни одной царапины.

— Ты, бригадир? — не поворачивая к Каштану голову, тихо спросил Седой. — Что там мои парни? Ты как?

— Нормально. Считайте, что отделались легким испугом.

— Повезло так, как раз в жизни везет: от удара запаска с горючим не взорвалась. Иначе б кишки по деревьям развесило… Проклятый туман. Будь он проклят навек. Прямо из тумана на гранитный выступ вышел. Не успел увильнуть.

— Что было, то было. Вы подняться сможете?

— Вот в том-то и вся загвоздка. Какая-то чертовщина с позвоночником. Будто стальной стержень от шеи до зада вонзили… Я уж потерплю, ты как-нибудь стащи меня на землю…

Штурман сам, без помощи, отстегнул кровавыми, в глубоких порезах руками пояс, сполз с сиденья и протирал, протирал набухшим платком глаза. Кровь заливала в открытый от напряжения рот, он то и дело сплевывал. Наконец разлепил веки, оглядывая кабину, начал улыбаться. У Каштана мурашки поползли по спине. Такой страшной была улыбка на изуродованном лице.

В проеме, что вел в багажное отделение, показался бортмеханик.

— А запаска-то не взорвалась! — вроде бы только что понял он. — И почему она не взорвалась?..

— Кончай треп разводить. Лучше помоги командира спустить на землю, — раздраженно сказал Каштан.

От боли Седой потерял сознание, когда его извлекали из кабины. Пришел в себя уже на земле, на промасленных ватниках, которые принес из багажного отделения бортмеханик. Открыл измученные глаза, долго глядел куда-то наверх. Потом сказал:

— Вон она. Проклятая…

— Кто — она? — не понял Каштан.

— Скала. Выступ скалы.

Каштан глянул туда, куда смотрел командир. Ввысь уходила отвесная морщинистая стена скалы, из тумана то выплывала, то вновь исчезала странной, причудливой формы вершина. Она, накренившись, как верхушка дерева в ураганный ветер, языком зависла над водой. Уж так ветер-архитектор за миллионы лет потрудился, выдувая песчинку за песчинкой. Этой-то причудливой формы вершины-языка, зависшей над водою, и не заметил в тумане командир экипажа. Летели вроде на безопасном расстоянии и вдруг — бац! — винт врезался в гранит. Машина упала на «текучую» мелкокаменистую осыпь крутого склона. «Текучесть» смягчила удар. Затем вертолет сполз к реке и остановился, упершись в рыжую косу покореженными лопастями винта.

Со стороны вертолет походил сейчас на чудовищного размера рака, выползшего на берег из реки…

Из кабины вылез штурман, подняв пальцами веки, пошатываясь, пошел к реке. За ним тянулась кровавая дорожка. Он зашел в воду по колено, сначала опустил в быстрые струи кисти рук, затем со стоном начал плескать воду на лицо.

Каштан разыскал в багажном отделении железный ящичек с красным крестом на корпусе. Он обработал раны штурмана перекисью водорода. Забинтовал кисти рук. Бинта пошло много, потому что порезы на тыльных сторонах ладоней были глубокими, кровь сочилась не переставая. Самое трудное было наложить клеющийся пластырь на лицевые раны, большие и малые. Он беспрестанно отставал от влажных порезов. В аптечке, кроме медикаментов, лежал тюбик клея «БФ». Каштан смазал им края кусочков пластыря, и только тогда они приклеились к лицевой коже.

— Прилягу, пожалуй… — сказал штурман. — Перед глазами черти полосатые запрыгали, из стороны в сторону швыряет, как пьяного…

Седой попросил бортмеханика проверить рацию. Парень полез в пилотскую кабину. Находился он там недолго. Вскоре подошел к Седому, хмуро сказал:

— Все лампы разбиты, командир.

Тот ничего не ответил, прикрыл глаза.

Сверху на лицо Каштана упала одна капля, другая. Он полез в багажное отделение за брезентом. Для себя Каштан уже решил, что делать…

Брезент — вертолетный чехол, при падении машины, возможно, спасший жизнь ему и бортмеханику, — вытаскивали через дверцу. Дверца в перевернутом вертолете находилась наверху, с ней пришлось повозиться: заклинило замок от удара.

В багажном отделении Каштан нашел топор и пилу. Вертолеты в таежных краях без этих главных плотницких инструментов не летают: при посадке в тайге обязательно помешает дерево, которое нужно спилить, или потребуется вырубить молодняк.

Сначала Каштан сделал каркас для палатки: в речную косу вбил стояки, соединил их с помощью проволоки и веревок жердями. Пол устелил пушистой, пряно пахнущей кедровой хвоей. Затем, кое-где распоров вертолетный чехол, туго натянул на каркас плотную материю. Палатка получилась что надо, хоть зимуй.

Дождь усиливался, позванивал по воде; Каштан и бортмеханик занесли Седого в палатку, штурман забрался туда без помощи.

Долго молчали. Наконец Каштан спросил:

— Что, продуктов ни грамма?

— Никогда с собой не берем, — ответил бортмеханик.

— А НЗ?

— НЗ по инструкции не положен.

— Дурацкая инструкция… И ружьишка нет?

— Было, всегда возили с собой. Недавно милиция конфисковала: мы его зарегистрировать забыли.

— Одно к одному… Сколько километров успели отлететь?

Седой попросил бортмеханика принести планшет. Тот принес. Командир экипажа извлек маршрутную карту. Несколько минут черкал карандашом, высчитывал.

— По прямой и тридцати километров не будет. Это если через топи топать.

— А что это за река?

— Анга, приток Урхана.

— Если по берегу до Дивного идти?

— Тогда путь удлинится втрое.

— Многовато… — Каштан почесал затылок. — Дня четыре по камням, а, командир?

— Никак не меньше, Каштан.

— Ну, пойду, братцы.

— Надо идти, Каштан. Выручай, положение у нас, можно сказать, безвыходное. Искать нас, конечно, будут, даже, наверное, сегодня и начнут. Но, во-первых, такой туман. Во-вторых, я облетал Чертово болото и отклонился от линии полета километров на двадцать пять. Сюда, понимаешь ли, поисковый вертолет едва ли заглянет…

Седой километр за километром разъяснил Каштану маршрут. На бумаге выходило все предельно просто. Сначала надо было идти извилистым берегом Анги пятьдесят километров до впадения Анги в Урхан, затем повернуть на восток и проделать еще сорок километров.

— Есть одна идея, бригадир! — возбужденно сказал Седой, резко повернул голову, чтобы посмотреть на Каштана, сидящего у него в изголовье, и застонал от боли. Прошло несколько минут, прежде чем он высказал свою мысль: — Когда доберешься до Урхана, свяжешь плот и поплывешь. Ведь Дивный лежит ниже по течению. На этом выгадаешь сутки, не меньше. Не забудь взять топор. Крепкой веревки нет, но не беда: прихватишь кусок брезента. Сначала он послужит накидкой от дождя, а потом распорешь на ленты.

Заворочался, приподнял голову штурман, сказал Каштану:

— Сунь руку в карман кителя, там нож. Возьми. Без ножа в тайге никак нельзя.

Каштан отрезал большой, по росту, кусок брезента, привязал к нему две бечевки. Накинул на плечи, стянул бечевки на груди. Получилось что-то вроде солдатской плащ-палатки. Отрезанный угол вертолетного чехла служил треухом. В вертолете он отыскал алюминиевую кружку и пристегнул ее к поясному ремню. Для топора сшил проволокой брезентовый чехольчик. При падении он предохранит хрупкую человеческую плоть от ран. Бортмеханик снял с руки ремешок от часов. В ремешок был вмонтирован компас. Протянул его Каштану:

— Может, сгодится.

— Спасибо… Вот что тебе хочу сказать, парень… — Каштан понизил голос, чтобы не слышно было в палатке. — Двое на твоей совести. За них ты в ответе. Река, слава богу, рядом. Попробуй рыбу половить. Кусочек стальной проволоки заточи, край загни, вот тебе и крючок. Наживка — муха, личинка. Или на крючок махонькую красную тряпицу нацепи. Самодуром такая штука называется. Знаешь?

— Слышал.

— Пробовал — берет. Сыроежек вокруг полно. Жарь да ешь сколько влезет. Голубика поспела. Птица здесь непуганая, человека не боится, без ружья — камнем добыть можно.

Они подошли к палатке. Каштан присел на корточки. Седой протянул ему газовую зажигалку и вчетверо сложенную маршрутную карту.

— Наше местонахождение я отметил кружком.

— Ясно… Ну, потопал, братцы.

— Может, дождь переждешь? — спросил штурман.

Он сказал явную глупость. Дождь мог идти и день, и два, и три.

— На четвертый, самое позднее на пятый день ждите вертолет. Я быстро дойду. Авось в тайге рожден.

Каштан сжал руку командира, хлопнул по плечу штурмана, поднялся. Бортмеханик снял свою фуражку, надел ее на голову Каштана вместо треуха:

— Сгодится от дождя.

— Спасибо… Ну, до скорого?

Он прошел по каменистой тропке и остановился возле огромного замшелого валуна, скатившегося к самой воде. Оглянулся. Все трое, не мигая, смотрели на бригадира. Он поднял на прощанье руку.

…Дорога — каменистая речная коса. Камень на камне, камень на камне. И еще завалы мертвых деревьев, вынесенных на берег паводком. Прыгай, как горный баран. Икры болели от напряжения острой болью. Попробовал Каштан идти верхом, но сразу же отказался от этой затеи. Там тянулась сплошная топь.

Он проклинал себя за то, что не надел сапоги. Простенькие, на микропорке полуботинки разве обувь для тайги? Левый уже начинает просить каши, подошва отходит. Но кто знал, что так кончится полет на «МИ-4»?..

Жаль Седого. Видно, малый жизнь свою не мыслит без неба. С позвоночником у него явно что-то очень серьезное. Неужто отлетал навсегда?.. А может, отлежится и опять в воздух? Такие парни, как он, без смертного боя не сдаются…

Штурману повезло. Подумаешь, шрамы на лице. Велика ль беда! Да их и не останется вовсе, косметология сейчас на высоте, разгладят, как утюгом ситцевую тряпку.

Что-то поясница побаливает. И в пятку отдает. Да как же ей не побаливать! Вертолет падал не в стог сена, а на камни. Нерв там, что ль, какой защемило?..

Был уже десятый час вечера, темнело. Дождь не переставал, нудно шуршал в листве, по камням, брезентовой накидке. Но Каштан не останавливался, хотя отмахал уже километров двадцать и устал смертельно. Потому что стоило ему остановиться, в пустом желудке появлялась ноющая, сосущая боль.

В ненастье вся таежная живность попряталась в норы. За весь день только и вспугнул Каштан стаю каменных куропаток. Сейчас он пожалел, что не захотел тратить время на преследование птиц. Каменная куропатка — довольно глупое существо: взлетит, сядет, опять взлетит и вновь тут же сядет. Ее можно было убить камнем…

С реки выползли грязно-серые в сумерках туманы, разбрелись по берегу; дорога потеряла четкие очертания. Когда нога попала между камнями и Каштан упал, инстинктивно выбросив руки вперед, он понял, что на сегодня, пожалуй, хватит топать. Растянешь иль сломаешь ногу — в тайге пропадешь.

Он направился к склону прибрежной сопки, густо заросшей лиственницей и кедрачом. Там, укрывшись под хвойной кроной, Каштан намеревался развести костер и переночевать.

Возле подножия сопки была небольшая мелкая лужица. Ему показалось, что в луже промелькнуло что-то темное. Пригляделся. Опять мелькнуло! Дьявол, две рыбешки чуть больше ладони! По берегу Урхана полно таких луж, в них водится рыба, как же он забыл! Паводная вода разливается, затем быстро убывает, а в выемках на берегу остается вместе с несмышлеными мальками. Мальки живут в этих лужах, подрастают, но все они обречены на гибель: ударит мороз, и лужи быстро промерзнут до дна.

Каштан скинул брезентовую накидку, снял ботинки, носки, подвернув штанины, зашел в лужу. Затем подвел опущенные в воду ладони к заметавшимся рыбкам. Но не так-то просто было ухватить их. Они скользили между пальцами, упруго били хвостиками. Тогда Каштан поднял булыжник и с размаху бросил его на соединившихся рыбок. Оглушенные, они всплыли серебристым брюшком вверх. На брюшке и по бокам у них проступали золотистые пятна. Это голец, красной породы, очень вкусная рыба. Жаль, что мала!

По каменистой осыпи Каштан пробрался к трем вековым близко растущим елям. Густые кроны их плотно переплелись. Обдирая руки, тело, лицо, он обрубил засохшие и живые сучья на человеческий рост. Получилось что-то вроде шалаша. Над головою туго натянул мокрую брезентовую накидку. Затем, расщепив ножом засохший сук, поставил щепки шалашиком и щелкнул газовой зажигалкой.

Снаружи стыла промозглая сырость, а здесь маленький костерок, быстро просохший брезент над головою и густая хвоя создали свой микроклимат.

Спустившись с кружкой за водой к реке, Каштан насобирал сыроежек, их было полно под ногами. Сначала он сварил в кружке гольцов. Без соли уха оказалась безвкусной, но Каштан с трудом сдержался, чтобы не съесть все. Половину кружки с разварившимися рыбешками он оставил на завтрак. Затем нанизывал грибы на прутья и жарил их, как жарят шашлыки. Проглотив десятка два сыроежек, он почувствовал, что насытился.

Каштан тщательно затоптал костерок, перемешал горячие угольки с землею и лег, с головою накрывшись нагретым брезентом. Он не думал, что сразу же заснет мертвецким сном…

Рассвет наступил водянистый, холодный, и проснулся Каштан от озноба. Поташнивало, во рту стоял неприятный стальной привкус. От грибов, что ли? Не вылезая из своего укрытия, он развел костер, подогрел, проглотил оставшуюся уху.

Дождь не переставал. Разбухшие от сырости облака до половины скрыли береговые горы. Туманы, плотные и округлые, вышли из реки. То ли клуб тумана перед тобою, то ли валун — сразу не разберешь. И валуны, и деревья, и река — все было зыбким, дрожащим, все гляделось как бы через слой воды.

Каштан ни о чем не думал, ни о чем не вспоминал. Лишь одна мысль неотступно сверлила голову: он должен, он обязан дойти…

Дорóгой Каштан не пропускал ни одной прибрежной лужи. Если там плавали гольцы, он убивал их ударом булыжника. Уже шесть рыбешек лежали в его карманах.

Через несколько часов ходьбы молодой, здоровый организм властно потребовал пищи. Каштан не позволил себе разводить костер, варить рыбешек. Время не ждет. Выбросив внутренности и головы, он съел гольцов сырыми. Они пахли речной тиной.

Впереди показался валун, скатившийся в воду. Каштан не обратил на него внимания — мало ли их вокруг? — если бы валун вдруг не пошевелился.

У Каштана все похолодело внутри. Перед ним по колено в реке стоял медведь и пил воду. Каштан явственно услышал отфыркивание, хлюпающие звуки. От страха остолбенел.

Когда зверь почувствовал присутствие человека и неуклюже, но быстро повернул широкую морду, Каштан, наконец, пришел в себя. Он быстро пошел в противоположную сторону. И ни разу не оглянулся: медведь не переносит человеческого взгляда, это вам не прирученный зверь из цирка. Куда девалась усталость, боль в пояснице и икрах! И что было самое удивительное, он ни разу даже не споткнулся на камнях, где и горный баран себе шею свернет.

Наконец он остановился, оглянулся.

Медведь и не собирался его преследовать. Зверь сам до смерти перепугался. Каштан увидел его плывущим уже у того берега. Выскочив на сушу, медведь даже не стряхнул с себя воду. С быстротой и проворством стремительного оленя он вбежал на крутой мелкокаменистый склон и растворился в тумане.

…Их искали. В районном городе, где находился большой аэродром, был сформирован поисковый авиаотряд. В него вошли два «МИ-4» и «Аннушка». Несмотря на ненастную погоду, не жалея бензина, они бороздили облачное небо. Чтобы видеть землю, пилотам приходилось летать низко, без минимального запаса высоты.

В Дивном Дмитрий из самых крепких, выносливых парней сформировал четыре поисковых отряда. По десять человек каждый. Отряды воздухом забросили в предполагаемое место катастрофы, туда, где оборвалась связь с вертолетом. Бойцы разбились на пары и начали прочесывать тайгу. Они шли по рисунку солнечных лучей — от одной точки в разных направлениях. В каждой паре было ружье. Изредка боец стрелял холостым зарядом.

…К вечеру третьего дня Каштан вышел к устью Анги. Здесь река вливалась в Урхан.

Вид у него был плачевный: одежда порвана в клочья в завалах сухих деревьев и кустарников, ботинки разбиты. Микропористые подошвы он подвязал лентами, отрезанными от брезентовой накидки, но они или соскакивали в ходьбе или разрывались на каменистой дороге. С обувью он измучился вконец, в кровь сбил ступни, натер мозоли и, пожалуй, дольше бы не смог идти.

Сырой рыбой, непрожаренными как следует грибами, полусозревшей голубикой он испортил себе желудок. Слабость разлилась по всему телу; постоянно тянуло прилечь, отдохнуть.

Один раз он слышал далеко в стороне гул вертолета. Зная, что вертолеты в такое ненастье не летают, Каштан понял: их ищут…

В устье Анги прибрежные скалы как бы сбились в кучу. В поисках удобного ночлега Каштан набрел на пещеру. Она широким проемом уходила в скальный грунт, затем резко суживалась. Здесь, под сырым сводом, он развел костер.

Знобило. Простудился, что ли? Немудрено. Третий день льет холодный дождь, на нем сухой нитки нет. Он придвинулся ближе к огню и прилег. А не лежал ли тут, вдруг подумалось ему, много тысячелетий назад его волосатый прародитель? И не так ли прыгали перед его глазами упругие оранжевые языки пламени?..

Утром Каштан проснулся с тяжелой, гудящей головою. К ознобу прибавился кашель, сухой, лающий. Усилием воли он заставил себя подняться. Вскипятил кружку воды, обжигая губы и глотку, выпил. Потом вышел из пещеры.

Дождь, ливший три дня кряду, наконец перестал. Облака посветлели, но солнечные лучи не могли еще пробить их. Похоже, ненастье отступало.

В сооружении плота главное, смекнул Каштан, закрепить бревна так, чтобы они не разошлись при ударе о подводный камень. Ведь порогами Урхан не обижен, их здесь на каждом шагу.

Проще соединить минимальное количество бревен, например, два. Ведь у него нет ни стального троса, ни костылей. Но тогда стволы должны быть толстые и длинные, способные держать тяжелого Каштана на плаву. Итак, первое: надо два длинных, метров по пять, бревна.

Второе: дерево должно быть легким и прочным. Кедр и лиственница, пожалуй, не пойдут: тяжелы. Сосна! Да, только она. Их здесь полно, подпирающих макушками небо мачтовых, прямых как стрела сосен.

Раньше плоты Каштан вязал разве что мальчишкой, для забавы…

В тайге раздались звонкие удары топора. Вскоре две, в обхват, сосны рухнули на речную косу.

Вялость, одышка. Но Каштан не позволил себе отдыха. Он перерубил стволы, затем, вконец измучившись, подкатил бревна к воде.

Брезентовая накидка пошла на веревки. Он стянул бревна в трех местах: спереди, сзади и посредине. Закончив работу, сомнительно покачал головою и сказал вслух:

— Халтура. На соплях держится.

На концах бревен он вырубил глубокие и узкие пазы. Потом вытесал два бруска и обухом топора вогнал их в пазы. Поперечные бруски соединили бревна надежнее брезентовых лент.

Часа три он потратил на то, чтобы вырубить из бревна весло, которое служило бы рулем. Его пришлось делать широким, тяжелым, ведь управлять надо не послушной байдаркой, а неуклюжим плотом. В середине плота Каштан вогнал между бревнами два кедровых клина — крепеж для руля. Последний удар топора застал его уже в сумерках.

Пожалуй, Каштан никогда так еще не уставал. Пошатываясь, он собрал в тайге сыроежек. Один вид грибов вызывал в нем чувство тошноты, но он развел в пещере костер, сварил и съел их. Глотание причиняло ему острую боль. Воспалилась глотка.

Рано утром Каштана разбудил слепящий солнечный луч, плашмя ударивший в пещеру. То, что погода, наконец, установилась, не принесло ему радости. Состояние было скверное. Голова так и полыхала, ноги налились свинцовой тяжестью.

— Ничего! Ведь топать не надо. Только сиди да ворочай веслом…

После двух кружек кипятка немного полегчало. Каштан вышел из пещеры.

Ненастья как не бывало. На небе ни облачка. Река сверкала солнечными бликами до боли в глазах.

Он попробовал приподнять, стащить плот на воду. Нет, ничего не получилось. То ли плот был таким тяжелым, то ли Каштан так ослаб. Пришлось вырубить крепкую кедровую жердь и действовать ею, как рычагом. Плот подхватило течением, и Каштан вспрыгнул на него, заработал веслом-рулем. Он вырулил на середину Урхана. Здесь проходила стремнина, и довольно неуклюжее сооружение из двух бревен вмиг приобрело удивительную резвость и прыть.

Каштан оглянулся. За считанные минуты двухдневная стоянка его с поваленными соснами удалилась на порядочное расстояние. Он повеселел. Если так дело и дальше пойдет, то к вечеру покажется сопка Любви и родной Дивный.

Берега то расступались, то суживались, течение то замедлялось, то несло Каштана с ветерком. В реку вверх тормашками опрокинулись еще два берега.

На реке почти посредине показались два темных предмета. Он подумал, что это камни, но, приглядевшись, увидел, что предметы передвигались. Через минуту Каштан различил мощные рога и длинные морды сохатых. Самец и самочка вплавь переправлялись на другой берег. Заметив приближающийся плот, звери заметались в воде, вытягивая мускулистые шеи. Каштан прошел от них так близко, что мог достать веслом до рогов. Самец злобно фыркнул, кося на человека черно-блестящим глазом с кровавым от напряженной работы белком…

Наконец впереди показался первый порог, шивера, если по-северному. Он был небольшой, лишь кое-где торчали камни да белели возле них говорливые буруны. Каштан вырулил ближе к левому берегу, где бурунов не было вообще. Когда до шиверы оставалось полсотни метров, плот запрыгал, как телега на ухабистой дороге. Держась за руль, Каштан пригнулся, шире расставил ноги, словно изготовился к прыжку. Внизу раздался долгий, по всей длине бревен скрежет. Это подводный камень прошелся по днищу. Плот резко замедлил движение, конец руля ударил Каштана в грудь. От толчка он чуть было не свалился в реку. Но ничего, обошлось.

Первая шивера осталась позади.

— А что?! Неплохой, очень даже неплохой агрегат!.. — радостно сказал Каштан.

Когда подступит следующая шивера, надо осторожнее быть с веслом. Не держать конец напротив груди. А то при резком торможении о подводный камень весло продавит грудную клетку.

И еще… «Хорошая мысля приходит опосля» — так говорят старики из Перезвонов. Каштану то и дело приходилось перекидывать тяжелое весло то на одну, то на другую сторону. А если установить его не в середине плота — в начале? Маневренность будет несравненно лучше.

Полчаса он потратил на то, чтобы пристать к берегу и переставить рулевой крепеж в носу «агрегата».

Теперь управлять плотом можно было легким, незначительным поворотом руля.

Крутые пошли берега. Урхан сузился, разогнался не на шутку. Ветер рванулся назад. То там, то здесь вскипал белый бурун, и в ноздреватой пене зловеще и тускло поблескивал осклизлый, с прозеленью камень. Каштан только успевал орудовать веслом.

Глянув однажды на берег, он увидел такое семейство: медведя, медведицу и годовалого медвежонка. Они стояли на речной косе и остолбенело глядели на странное двуногое существо, плывущее на поваленных деревьях. Каштан заложил в рот два пальца и присвистнул. Звери, как по команде, бросились наутек.

Вольготно стало мишкам. После закона, запрещающего без лицензии убивать этих животных. Правильный закон. Поздновато, правда, спохватились. В цивилизованной Европе их выбили почти подчистую, а в Сибири ухитрились пересчитать, как кур на птицеферме. Пятнадцать тысяч особей, говоря канцелярским языком статистики. Мизерное, ничтожное количество для такого колоссального пространства, какое занимает Сибирь. Стреляли мишек в засадах, в берлогах, даже с воздуха. Их ожидала печальная судьба американского бизона. За что, спрашивается? Существо это безобидное, безвредное, и если бывали случаи нападения на людей, то только по вине человека. Значит, человек когда-то ранил медведя. Значит, он помешал ему залечь в берлогу. Или украл детеныша…

Простор-то какой!.. Кричат в перенаселенной Европе: жить негде, земли не хватает! Пожалуйте сюда, граждане. Плыви хоть три сотни километров и ни одной живой души не встретишь. А что? Климат — что надо, здоровый, ядреный, богатства — сказочные. Живи, наслаждайся.

Впереди белой бурунной полосою выросла вторая шивера, и Каштан отогнал невольные эти мысли.

Шивера гудела, кипела, взрывалась. Каштан зорко осмотрел порог. В середине и с правого берега не пройти — камень на камне, разорвет в клочья. Единственное место — возле левого берега. Там есть узкий проход между огромными черно-блестящими валунами.

Ну, смелее! Другой возможности нет и не будет. Надо уметь рисковать, коли ты мужчина.

Каштан вырулил ближе к левому берегу. Перед его глазами был только проем между черно-блестящими валунами и стремительный, гривастый поток воды.

Гул, ветер, оживший, крупно задрожавший под ногами плот…

И только когда проход был в двух-трех метрах от плота, за сеткой брызг, уже на той стороне шиверы Каштан заметил выглядывавший из воды лобастый камень. Он торчал точно по движению плота.

«Конец…» — как-то лениво проплыло в голове.

«Поцелуй» плота и камня был таким крепким, что послышался глухой треск толстых расщепленных стволов. Силой мощного удара Каштана перебросило через камень. Он упал на глубину. Если бы на месте падения торчал хоть один валун, Каштана разорвало бы в клочья.

Его тащило по стремнине метров триста, и каждое мгновение Каштан ожидал, что напорется на подводный камень.

Повезло — обошлось.

Урхан сделал крутой разворот. Каштана выбило из стремнины, протащило по булыжникам мели и выбросило на речную косу.

Одежда была порвана в лоскутки. Болело все тело, особенно правая нога от колена до бедра. Штанины на ней не было вообще. Рана не очень глубокая, но длинная. Кровь подкрашивала мокрые камни.

В реке остались ботинки, даже носки стащил водоворот.

— Как это Эрнест однажды сказал?.. Жизнь бьет ключом и все норовит по голове, — трогая ладонью кровавую шишку на затылке, мрачно произнес Каштан.

Стоило ли терять целые сутки на сооружение плота, чтобы через семь-восемь километров его разнесло в щепки?..

Из правого кармана брюк исчезла газовая зажигалка Седого. Но самое страшное то, что на дно пошел топор. Без топора в тайге погибель: и плота не свяжешь, и от зверья не отобьешься.

А карта местности сохранилась. Вчетверо сложенная, она лежала в нагрудном кармане куртки.

— Мать честная, как же я прошагаю тридцать с лишним километров?.. — глядя на голые, в ссадинах ноги, неизвестно кого спросил Каштан.

…Шел четвертый день поисков. Карта местности была разграфлена на квадраты. Каждый вечер, получив по рации сообщение о результатах облета, Дмитрий Янаков зарисовывал красным карандашом квадрат за квадратом. Белых квадратов оставалось совсем немного, раз, два и обчелся. Каждый вечер из штабного вагончика, усиленный микрофоном, раздавался голос парторга:

— Сегодня поисковые отряды и вертолеты обследовали квадраты номера… Пропавший вертолет, экипаж и пассажир Иван Сибиряков не обнаружены.

…«МИ-4» облетал квадрат № 112. В этот квадрат входило устье Анги при впадении в Урхан.

Наблюдателей было двое: бортмеханик и Толька.

Когда для вертолета потребовался второй наблюдатель, Толька растолкал бойцов и первым запрыгнул в багажное отделение. Его не приняли в поисковый отряд — телом жидковат, и тогда он чуть не расплакался от досады. Но здесь-то Толька не оплошал. Для наблюдателя главное — хорошее зрение, а глаза у него молодые, острые.

Бортмеханик сидел с левого борта, Толька — с правого. У каждого был бинокль. Толька неотрывно, до рези в глазах смотрел в бинокль. Реки, ручьи, широкие каменистые берега, скалы, взлобки и тайга, тайга, тайга… Где-то здесь маятся ребята из экипажа, бригадир, где-то здесь в поисковом отряде бродит Эрнест.

И в Толькиных мыслях ярко, будто наяву, рисовалась такая картина… Он первый замечает бредущих по тайге людей. Сообщает об этом командиру экипажа. Вертолет снижается, садится. Спасенные бегут к машине. Командир экипажа говорит им: «Благодарите наблюдателя с правого борта. Если бы не он — мимо проскочили». И показывает на Тольку, который выпрыгивает из багажного отделения вертолета. Первым своего спасителя обнимает Каштан. Говорит со слезами на глазах: «По гроб жизни я у тебя в долгу, Анатолий, дорогой ты мой боец». — «Ну что ты, бригадир, — скромничает Толька, потому что скромность украшает мужчину. — Я просто добросовестно выполнял свою работу наблюдателя…»

Но нет, внизу не видно бредущих изможденных людей. Там все тайга, тайга, да изредка шарахнется с открытого места бурый ком медведя или здоровенный, как лошадь-тяжеловоз, сохатый.

Анга внезапно разлилась на несколько рукавов. Толька передвинул бинокль на берег, настроил нужную резкость. В окулярах замельтешили камни косы, мертвые, без листьев, деревья, вынесенные на сушу разбойным весенним паводком. Потом промелькнули две сосны, свежие срезы на стволах, ярко-желтая щепа вокруг. Хвоя поваленных деревьев была не желтой и засохшей, а зеленой.

Толька быстро пробрался к пилотской кабине.

— С правого борта две сосны повалены! Щепы вокруг полно! Свежая вроде!.. — возбужденно прокричал он пилотам.

Описали над устьем полукруг, вернулись к месту, на которое указал наблюдатель. Командир экипажа и штурман, по-птичьи вытянув шеи, напряженно смотрели вниз.

— Пожалуй, стоит сесть, — после короткого раздумья решил командир.

Сели. Не дожидаясь полной остановки винта, Толька первым выпрыгнул из вертолета. Как ищейка, пригибаясь к земле, он начал бегать кругами, боясь упустить из вида малейшую деталь.

Командир экипажа, штурман и бортмеханик склонились над обрубленными топором соснами. Негромко переговаривались:

— Кто-то плот делал, явно… Больше незачем ему деревья валить.

— Плот маленький, из двух стволов. Он едва ли выдержит двоих или троих. Стало быть, делали его на одного.

— След!.. — истошно закричал Толька. Он стоял на четвереньках, что-то высматривая на земле. — Сюда! Быстрее!..

Пилоты невольно усмехнулись. Сейчас Толька действительно смахивал на ищейку: бока ходили от возбуждения, даже язык высунут. Для пущего сходства он так низко склонился над следом, словно нюхал его.

На влажном песке между камнями явственно проступал отпечаток какой-то обуви.

— Черт! Совсем свежий…

— Может, охотник, геолог?

— Глупости-то не говорите, — наставительно сказал Толька. — Разве охотник или геолог пойдут в тайгу в городской обуви? Видите — рубчиков нет. А бахилы и кирза обязательно рубчики оставляют.

— Может, кто из наших ребят? Ведь только мы, пилоты, в тайге в ботинках щеголяем, — предположил штурман.

— А в экипаже Седого есть… очень тяжелый, крупный человек? — спросил Толька.

— Да вроде нет… Штурман и бортмеханик среднего роста, сам Седой и того ниже.

— Тогда — едва ли.

— Что — едва ли?

— Что здесь прошел кто-то из экипажа Седого. Смотрите, след-то как вдавлен. Его оставил здоровенный парень. И размер обуви — ого-го! Целый лапоть. — Толька сел на камнях, почесал затылок и заключил: — Сдается мне, граждане, что здесь мой бригадир прошел. Бахилы и кирзу Каштан в вагончике оставил — в ботинках полетел. Раз. Размер обуви у него сорок шестой, по росту. Здесь лапоть никак не меньше. Два. Все сходится.

Пилоты замолчали, глядя на Тольку с невольным уважением.

— Давайте-ка повнимательнее посмотрим вокруг, — предложил командир экипажа.

Установили, что след тянулся с верховий Анги. Обнаружили пещеру и еще теплые угольки в ней.

— Итак, человек пришел с верховий Анги, ночевал в пещере и рубил плот, — как бы сам с собою рассуждал командир. — Куда он мог поплыть? Разумеется, по Урхану вниз по течению. Стало быть, только в той стороне его надо искать.

…Но это только в кино да в книгах случается, что так просто в летней дальневосточной тайге отыскивают с воздуха заблудившегося человека. Черта с два отыщешь! Шагнул за дерево, шатром накрыла тебя хвоя — и был таков. Не тундра, хотя и там легко принять человека за мшистую кочку…

В то время когда вертолет летел над Каштаном, он спал под прибрежной лиственницей тяжелым, мертвецким сном. Грохот над головою разбудил его. Выбежал на открытое место поздно: вертолет уже хвост показал. Вид у Каштана — хуже не придумать. Тело, все в ссадинах и кровоподтеках, прикрывали лохмотья одежды. Правая нога выше колена перетянута оторванным рукавом куртки. Бугристое от укусов мошки лицо, точнее, страшноватая маска, а не лицо. Его беспрестанно, даже в дреме, бил лающий кашель.

Идти босым по острым камням было бы, конечно, безумием. Оставался единственный выход: стащить в реку дерево — вывороченных с корнем деревьев полно на берегу — и плыть на нем. Так он и поступил. Сухой сук дерева служил ему шестом. Выруливал на стремнину, плыл то сидя, то лежа на стволе, в зависимости от того, как легче ему было держать равновесие. Виднелись впереди брызги шиверы — покидал дерево, плыл к берегу, чтобы обойти порог посуху. Затем отыскивал способный держать его на плаву ствол, стаскивал дерево в реку, и все повторялось сначала.

…Вечером, когда на воду пали густые туманы, вконец измученный и закоченелый Каштан подумал: пора выбираться на берег, искать ночлег. То, что Дивный был совсем рядом, не пришло ему в голову. По расчетам Каштана, до города было еще никак не меньше пятнадцати километров. В темени же он плыть не решался, боясь напороться на острые шиверные камни.

Он прислушался, насторожился: показалось, что вдалеке прогрохотал поезд. Но нет, все было тихо, лишь шумела река…

Каштан уже хотел оставить дерево, погрузиться в ледяную воду, когда до слуха его донеслись какие-то непонятные звуки. Будто сохатый вышагивал по мели вдоль берега, с маху ударяя копытами по воде. Звуки ближе, звонче… И вдруг явственно раздался возглас, женский возглас:

— Ой, девочки, руки закоченели — жуть! Как от наркоза…

Каштан не поверил в этот возглас. В прошлую ночь с ним случилась подобная чертовщина. Даже с видением. Будто из реки вышла девица в чем мама родила. С распущенными волосами, матово луною облитая. Остановилась у кромки воды, ласково позвала, маня рукою:

— Иди ко мне, Ванечка… — И голос мягкий и вместе с тем властный, очень знакомый.

Пригляделся — мать честная! Люба! Во комиссарша дает! Пульнул ее матюком — растаяла в темном воздухе…

— Как-то сейчас Каштан? — опять неслась чертовщина, по воде слышалось ясно, отчетливо. — Жив ли?..

— Не каркай, дура!

Из тумана в сумерках выплыл помост с вышкой для прыжков. Эту вышку делали ребята из Съездовского отряда. На помосте на корточках сидели девчата, полоскали белье, изредка переговаривались. Выше светились огни Дивного, на темном небе проступала знакомая ломаная линия гор… Каштан хотел позвать: «Девчата!..» Но вместо этого из глотки наружу вырвался лающий кашель.

С берега тотчас понеслись панические крики. Через считанные секунды помост опустел, лишь виднелся рядок цинковых тазиков с белыми шапками чистого белья, да на воде, уносимые течением, распластались лифы и трусики.

Каштан мешком свалился в реку и из последних сил поплыл к берегу. Потом память напрочь отказала ему. Не помнил даже, как переваливался на помост. То, что произошло дальше, узнал из рассказов лишь на следующее утро. Девчата с воплями ворвались в Дивный. «Там чудище по воде плывет! По-собачьи лает! На нас бросилось!..» Парни прихватили ружья, фонари и побежали к берегу. И погиб бы Каштан нелепой смертью от охотничьего жакана, если бы вдруг очнулся, пошевелился. Парни приближались к нему, взяв ружья на изготовку, со взведенными курками. Но вовремя раздался крик: «Не стрелять! Человек…»

Пришел в себя Каштан в теплом вагончике, на кровати, под дюжиной одеял. Состояние было скверное: тряс озноб, по всему телу разлилась страшная слабость, пальцем не пошевелить. Над ним склонились двое: доктор Дивного и человек в аэрофлотской форме.

— Что случилось? — спросил пилот. — Где вертолет, наши ребята?

— Не нашли, значит. Ясно… — сипло, простуженно ответил Каштан. — В куртке, в нагрудном кармане, карта местности лежит.

Бойцы на носилках отнесли Каштана в вертолет. Через двадцать минут — всего через двадцать минут! — вертолет приземлился на месте катастрофы «МИ-4». Все как четыре дня назад: покореженная машина, похожая на гигантского рака, самодельная брезентовая палатка.

Бортмеханик и штурман, оборванные, исхудавшие, ковыляли к приземлившемуся вертолету. Из палатки выглядывал Седой, придерживая рукою полог. «Живы! Слава богу…» — облегченно вздохнул Каштан. Он глядел в иллюминатор, вылезти из машины не хватало сил.

Парни из экипажа осторожно занесли Седого в багажное отделение, положили его на скомканный брезент рядом с Каштаном. От напряжения, боли, лоб Седого покрылся испариной. Он посмотрел на Каштана и молча стиснул его руку.

…В больнице районного города Каштан пролежал всего несколько дней. Молодой, крепкий организм быстро справился со свирепой простудой, рана на ноге зажила. Он попросил лечащего врача выписать его. Врач и слышать об этом не хотела. Как он понял, его собирались продержать здесь не меньше месяца.

На пятый день бригадира навестил Дмитрий Янаков. Он принес Каштану две сумки фруктов, компот, соки. В больницу Каштана в спешке отправили в рваном на коленках тренировочном костюме и кедах. Дмитрий догадался захватить из вагончика его костюм, сорочку, обувь.

Каштан неслыханно обрадовался приходу товарища, гостинцам, особенно своей одежде и ботинкам. Он попросил Дмитрия подождать его в больничном дворе. Затем роздал соседям по палате фрукты, компот, соки, сочинил благодарственное письмо лечащему врачу, потом, озираясь в коридоре, вошел со «шмотками» в туалет. И совершил побег через окно.

К вечеру Каштан и Дмитрий были в своем городе — Дивном.