Гора сокровищ

Глава тринадцатая. Таинственные знаки

Костас нашел клад. Это случилось так неожиданно, что мальчик растерялся.

…Сначала он копал там, где велел археолог. На небольшом пятачке ничего, кроме гравия, не попадалось. Только сбоку земля была чуть темнее, и Костас обратил на это внимание. Понемногу расширяя границы площадки, мальчик осторожно снимал слой за слоем. Почва и там была темнее обычной. Вдруг лопатка уперлась во что-то твердое. «Камень», — подумал паренек и стал копать дальше. Сняв тонкий слой, он нащупал нечто шероховатое. Затаив дыхание, очистил по бокам землю — пожалуй, черепок. Но нет, когда поверхность предмета была очищена, оказалось, это сосуд с узким, словно перетянутым горлышком. Он лежал на боку: видно, многие сотни лет тому назад его положили на землю, да так и забыли. Костас зачарованно молчал, предвкушая, как обрадуется археолог Калпокас. Совершенно целехонькая амфора! Вот это удача! Это вам не черепки, из которых к тому же не всегда удается слепить что-нибудь путное. Он освободил из земляного плена уже половину сосуда. Нет, самому не стоит рисковать, нужно позвать руководителя, пусть закончит.

Однако случилось непредвиденное: мальчик неосторожно задел лопаткой за горлышко вазы, от нее отвалился кусок, и из сосуда, словно из рога изобилия, посыпались потемневшие от времени монеты.

Костас оцепенел, а спустя мгновение радостно закричал:

— Клад, клад! Я нашел клад!

Первым прибежал Калпокас, за ним, побросав лопатки, ринулись ребята. Все с восхищением смотрели на находку. Везет человеку! Без году неделя археолог, и на тебе!

— Ты, парень, видно, под счастливой звездой родился, — взволнованно сказал Калпокас.

Вместе с Костасом руководитель стал разглядывать клад: оказалось, это были монеты римской чеканки и относились они к началу нашей эры. Но как они попали сюда? Этого ученый пока не мог сказать. Осмотрев сосуд, они увидели, что горлышко его треснуло давным-давно. Достаточно было одного неловкого движения, чтобы оно отвалилось.

Пропажа предыдущего клада научила Пранаса Калпокаса осторожности. Он ссыпал монеты в полиэтиленовый мешочек, туго завязал его и оставил на стоявшем в середине ямы ящике рядом с другими находками. Затем отнес сосуд на то же место, положил в прежнем положении, сфотографировал и стал делать зарисовки на листе ватмана. До обеда археолог занимался только кладом.

Костас тоже прервал работу: он слонялся вокруг, останавливаясь то возле одного, то возле другого школьника. Потом долго наблюдал за тем, как кропотливо, не торопясь, трудится их руководитель. Мальчик все никак не мог позабыть тех чудесных мгновений, когда из сосуда хлынули неудержимой струей монеты… Эта картина долго потом преследовала его…

После обеда ребята разбрелись кто куда. Костас и старый ученый сидели на краю поляны. Рядом на траве лежал клад, с которым археолог не расставался ни на минуту.

— Да, ты в рубашке родился, — снова сказал Калпокас. — Мы тут бьемся, черепки собираем, а ты пришел — и сразу клад…

— Случайно, конечно, — смущенно произнес Костас.

— Может быть. Значит, твое счастье. И все же здесь нельзя без особого чутья. Другой бы ковырялся, где велено, а ты… Конечно, слишком громкое сравнение, но и в мировой практике бывали случаи… когда успех определяли самая настоящая интуиция и везение. Как удалось, скажем, Генриху Шлиману обнаружить и откопать Трою? Ведь он даже и не археолог, а самый обыкновенный торговец, кстати, родом из Клайпеды. Этот незаурядный человек знал немало языков, в том числе древних. Интуиция и убежденность, что в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера описаны подлинные события, конечно, в поэтическом освещении, привели его в Грецию, на те холмы, где три тысячи лет тому назад процветала Троя. Нечто подобное случилось и с археологом Алькубиерре, которому чутье подсказало, где начать раскопки, — он вонзил лопату прямо в центре погребенного под огнедышащей лавой древнего города. Правда, много понадобилось времени, чтобы доказать: да, именно в этом месте Помпеи, и все же чутье сыграло решающую роль в открытии…

Услышав рассказ руководителя, ребята понемногу начали собираться в кружок — все с интересом ждали, что он расскажет еще.

— Или возьмем, к примеру, Говарда Картера, который в Египте, в «Долине царей», обнаружил гробницу фараона Тутанхамона. Ведь там все было изрыто-перерыто вдоль и поперек, изучена буквально каждая пядь земли. Многие известные археологи утверждали, что в тех местах невозможно больше ничего найти, что каждый обломок скалы полит потом исследователей. И все же Картер, положившись на свою интуицию и, разумеется, на знания, обнаружил богатейшую гробницу фараона, до которой не сумели добраться грабители. Представляете, она пролежала под землей тридцать три столетия! Пожалуй, это одно из самых выдающихся открытий в мировой археологии.

— А вдруг и здесь, в этом кургане, таятся клады или драгоценности? — спросил Костас.

— Как знать? Старожилы рассказывают такие вещи, что и верить не хочется. Дескать, восемьдесят — сто лет тому назад здесь находили клады. Они от своих отцов и дедов слыхали. Выходит, и эта гора не случайно так называется, хотя никто своими глазами тех сокровищ не видел. А тут еще нашу находку так глупо проворонили — простить себе не могу. Ведь сегодня мало кто верит в то, что наши предки имели свою письменность, разумеется, не в современном понимании этого слова, а, так сказать, письменные знаки общения. Но они должны быть. Кстати, и до гениального открытия Франсуа Шампольона никто не хотел верить, что иероглифы на египетских памятниках не что иное, как самая настоящая письменность. И Геродот, и Гораполлон, живший в четвертом веке нашей эры, которые дали подробное описание иероглифов, и многие ученые более поздних веков считали эти письмена просто рисунками. Шампольон же расшифровал их, дав тем самым человечеству возможность по-иному взглянуть на древнеегипетскую культуру. Трудно загадывать наперед, но, надеемся, и в наших краях родится когда-нибудь ученый, которому удастся прочитать древние надписи. А для этого необходимы образцы, и чем больше, тем лучше. Это могут быть и прямые, искривленные черточки, крестики, кружочки, стрелки… Не исключено, что они представляют собой образчики фонетического письма наших предков, а не религиозные символические знаки, как утверждают многие. У религии своя символика, там преобладают подковки, кружочки-солнца, ромбы, крестики, полумесяцы. Мне довелось видеть несколько камней с различными надписями. Извольте взглянуть.

Калпокас вытащил блокнот и положил его на колени. Напирая друг на друга, ребята разглядывали страницы, испещренные таинственными знаками.

— Что? Скажете, не похоже на письмена? А попробуйте расшифровать! Шампольон нужен, новый Шампольон и новые доказательства! Одно из них пропало, и виноват в этом я. Даже копию толком снять не успел.

Археолог задумался. Молчали и окружившие его плотным кольцом ребята. А Костас размечтался: «Я прочитаю их! Вот вырасту, получу образование, а потом, честное слово, прочту!» Мальчик и не знал, что Шампольону было двенадцать лет, когда он произнес почти те же слова…

Отдохнув, ребята проработали на раскопках до вечера, потом разошлись по домам: впереди был выходной. Костас тоже хотел вернуться в лагерь, но Калпокас отговорил его. Завтра он поедет сдавать находку в музей на хранение и переправит Костаса на другой берег — не придется идти вокруг озера.

До темноты они вдвоем раскладывали монеты, а утром сели в лодку. Очутившись на том берегу, Костас поразился: солнце стояло над лесом, но вокруг палатки — ни души. Костас заглянул внутрь: ребята спали как убитые.

— Эй вы, сони! Вставать пора! — крикнул он, но никто из друзей не шевельнулся, только Зигмас повернулся на другой бок.

Костас уселся на бревнышке: наваждение какое-то, летаргический сон на них напал, что ли? Заметив котелок с остатками кофе, Костас отмыл его в озере и отправился за молоком. Ведро с парным молоком, как обычно, стояло во дворе на лавке. Мальчик отлил в котелок, сколько положено, и собрался уходить, но тут в дверях дома появился хозяин:

— Проходи в дом, соседушка.

Костас усмехнулся. Неплохо звучит: соседушка…

— Ну как, прищемили хвосты браконьерам? — улыбаясь, спросил хозяин.

— Браконьерам? Каким браконьерам? — удивился Костас.

— Вот тебе раз! — всплеснул руками мужчина. — Неужели ты ничего не знаешь?

— Я на раскопках работал.

— Тогда понятно. Тут вчера браконьеры объявились, а один из ваших…

— Ромас, — подсказала Лайма.

— Ну да, Ромас. Прибежал — помогите, мол. А что мы можем? Ну и сорвались они с Лаймой на ночь глядя к леснику — в милицию позвонить. Участковый с автоинспектором приехали и накрыли тех как миленьких. Ходил и я утром поглядеть. Красота: директор бани, инженер, механик какой-то стройки и шофер. Протокол на них составили, сети отобрали, лодку тоже.

— То-то я ребят не могу добудиться!

— Ночка у них жаркая была, вот и спят без задних ног. А у археологов что слышно, нашли чего-нибудь?

— Конечно, нашли. Черепки, еще кое-что. Я вот кувшин с монетами нашел.

— Целый кувшин денег?! — ахнула хозяйка.

— И куда же ты их подевал? — поинтересовался отец Лаймы.

— Археолог Калпокас в музей отвез.

— А тебе-то неужели ни одной монетки не дал? — поразилась женщина.

— На что они мне? Это предмет старины, научная ценность. В музее на них может кто угодно любоваться.

Тут подала голос старенькая бабушка, молчаливо сидевшая в своем углу.

— Когда-то сестра моя старшая, Морта, царство ей небесное, в той горе тоже клад нашла. Траву лечебную искала, выкопала корешок, а под ним монетка золотая блестит. Давай она руками землю разрывать — полный подол набрала. Дома в сите промыла — блестят, словно солнце. Вся деревня сбежалась поглядеть. А поутру кто мотыгой, кто вилами бросились гору перепахивать, на части терзать. Целую неделю искали, все дела забросили, а найти ничего не нашли, кроме черепков разных да железяк. И вот однажды ночью стучится кто-то к нам в избу. Батюшка, царство ему небесное, топор схватил, у дверей притаился. Матушка, Морта и я взяли кочергу, скалки и тоже приготовились. А за дверьми кто-то страшным голосом как заревет: «Отдавай, Граужинис, богатство, а не отдашь — всех вас перережем». Отец и отвечает: «Клад я вам не отдам, а полезете — зарублю». Тут дверь затрещала, и один из тех разбойников в сени вскочил. Папаша и опустил на него топор. Тот с проломленной головой на месте лежать остался, еще двое испугались и убежали. Велел мне отец за соседями бежать. Все семейство на ноги подняла. Разбойник тот в тулупе овчиной наружу в луже крови лежал. Сорвал отец с него бороду привязанную, глянули мы — так это же Рапо́лас, старший сын Швилпу́насов, что в двух верстах от нас жили. Оказывается, все трое братьев решили в тулупы наизнанку вырядиться, бороды привязали и за кладом явились. Вскоре и жандармы приехали, допросили всех, а разбойника того, Раполаса, домой отвезли. Братья-то его той же ночью успели в лесу скрыться…

Кутаясь в шерстяной платок, хотя было совсем тепло, старушка говорила, не обращая внимания на то, слушают ли ее. Невозможно было понять, где в ее истории правда, где небыль. Все свидетели давно умерли, только она одна зажилась на белом свете и словно мост соединяла чуть не столетней давности прошлое с настоящим.

Ее рассказ, по существу, слушал только Костас. Мать хлопотала у плиты, Лайма гладила белье, отец листал какой-то журнал.

— Но никому то богатство счастья не принесло, — продолжала бабушка. — Верно люди говорят: не в радость добро, не своим горбом нажитое. После того случая папаша больше не держал золота в доме. Разменял в банке на бумажные деньги и купил водяную мельницу. Морте земли дал, дом построил. Жил в соседней деревне парень, Кя́рпис Пя́трас, собой хорош был, словно пион, зато беден, как церковная мышь. Понравился он Морте нашей. Уж сколько женихов к ней сваталось, а она уперлась и ни в какую. Как увидит, что бричка со сватами во двор сворачивает, тут же убегает куда-нибудь. И вышла-таки за того Пятраса! В первую же ночь после свадьбы двое братьев Швилпунасов в отместку за убитого Раполаса подожгли новый дом. Месяц прошел, и такая страшная гроза налетела, запруду снесло, мельницу подмыло, она и рухнула. Недолго после этого Мортяле пожила: похворала бедняжка, да и отдала богу душу. Нынче на том месте роща разрослась, а от мельницы только жернова остались, на дне речки торчат…