Горное селение

Глава 14

Ни дня роздыха не давала себе Мурава, и сорная трава вдоль тына понесла ужасный урон, будучи выполота едва-ли не нацело. Каждую неделю в бедном хозяйстве добавлялся новый опорный столбик, а то и два. Сараюха, над которой смеялись старожилы, увеличивалась в размерах. К старому помещению приросла ещё одна комнатка, в которой предстояло жить молодожёнам.

Свадьбы в селении играли редко и тихо. Посторонних не звали; нечего им дурным глазом косить. Опять же, старались не шиковать, наколдованные шлёндеры всегда пригодятся для более важных вещей, чем какая-то свадьба.

Однако Мурава принялась по выражению коренных селян, запускать дым колечком. Казалось бы, Крин — девица безродная, и на свадьбе можно хорошо сэкономить. Но Мурава принялась приглашать гостей. Кудря — это понятно. Сын водяника Клаза; придёт время, сам водяником станет. Такого гостя каждому лестно заполучить. А что Кудря приглашение принял, то въедливые тётки и без помощи Паси знают, что парень неровно дышит к красотке Луре. Конечно, Луре всего пять, но возраст дело наживное, сегодня пять, а завтра все двенадцать. К тому же, история с золотым шлёндером у всех на слуху.

Зато чего ради приглашали Пухану, не мог сказать никто. Лекарка, правда, от приглашения отнекалась, сказав, что ей в чужой дом можно входить только для лечения, если там лежит трудный больной. А болтушке Пасе было впервые разрешено идти в гости. Оно и замечательно, Пася всё рассмотрит, разглядит да разведает, и общественное любопытство будет удовлетворено.

Увы вам, тётки и старухи! Впервые Пася не побежала от дома к дому рассказывать, что видала. Взрослеть, что ли, начала, или кто заколдовал девку.

Мурава несколько раз самолично бегала в лавку, но что она там покупала, Порш, верный клятве лавочника, не разглашал. Потом в лавку отправились Лура с Пасей. Этот поход был громогласен и у всех на виду. Второго золотого шлёндера у Луры не получилось, но и того, что выколдовалось, хватило, чтобы вызвать долгие разговоры. Девчонки заказали самое вкусное сладкое блюдо, что подаётся на праздниках во дворце барониссимуса. Заплатили три серебряных шлёндера. Все монетки Порш обнюхал и проверил ладонями. Все три были наколдованы Лурой. Пасины умения не простирались дальше убогого медного шлёндера.

Девчонкам повезло, что денег у них оказалось не так много, поскольку торты на кухне барониссимуса сооружались порой непредставимых размеров. А так они получили коробку, перевязанную розовой лентой, и, ухвативши с двух сторон за эту ленту, попёрли шикарный подарок к убогому дому. Никогда в селении не бывало такого количества роскошных городских изделий.

Никол, схоронившись за занавеской в отцовской лавке, на пену исходил от зависти и злобы. Облом, как есть. Кудрю, вон, пригласили, а его нет. А всё потому, что калека.

Отгремела тихая свадьба. Арчен и Крин поселились в крошечной, но вполне отдельной комнатке, пристроенной к бывшему сараю. Среди накупленных подарков был один, наколдованный непосредственно Муравой: маленькая, но исправно греющая печуша. Когда наступило прохладное осеннее время, Крин подолгу сидела, грея руки над печушей, и пекла на внутренней стеночке крохотулечные сдобные лепёшечки. Муку для готовки приходилось просить у Муравы, всё остальное наколдовывалось само по себе.

— Тут главное, — поясняла Крин, — самую каплюшечку мёда добавить.

— Мёда?! Где же ты такое чудо достанешь? Сахара ни одна ведунья наворожить не может, а ты говоришь — мёд!

— Мёд проще, чем сахар, — не уступала Крин. — Когда мы жили ещё свободными, у нас была пасека. Что такое мёд, я хорошо знаю, и уж одну капельку в тесто наколдовать могу.

В таких мирных заботах проходила зима. Пока не выпал снег, выдающий следы, Арчен с Кудрей, на этот раз без Крин и, тем более, без Паси, ходили по воду. Потом женщины собирали и топили снег. Зима, вообще, время, когда в селении много воды, а Клаз сидит без заработков.

Едва ударили холода, все смертоносные гады залегли в спячку. Арчен, вооружившись запретным мечом, пользуясь безопасностью, принялся ходить в запретную чащу. Вырубал подходящие жерди, затёсывал так, чтобы любопытный взгляд не мог определить, что здесь работало железо, потом стаскивал готовое жердьё к дому.

Поселяне жили немятежно, но раз в неделю собирались на совет почесать языками о том, о сём. Арчен на совет непременно приходил, хотя и понимал всю бессмысленность идущих там разговоров.

— Откройте глаза! — внушал он. — Городьба вокруг селения поветшала до невозможности. Не понять, где проход, а где дыра в заборе. Тепло придёт, городьба повалится, вся лесная нежить начнёт меж домов бродить.

— Так уж и повалится, — благодушно возражал вечный Арченов оппонент Геркон. — Поди, постоит ещё. Вечно тебе неймётся. Тебе надо, ты и чини. А то вздумал: то ему брёвна подай, теперь — жердьё.

— Я со своей стороны чиню, а вот с вашего конца на городьбу слёзно смотреть.

— Чинишь, вот и чини, а меня оставь в покое.

Говорят, беда пришла, когда не ждали, но на этот раз так не скажешь. Беду ждали, только что не напрашивали. Голодный после зимней спячки брюхоед прополз в селение через дыру в городьбе и на глазах Геркона заел Трайду — его жену. Вот крику было, вот жалоб! Этими жалобами всё селение можно было огородить.

— Арчен виноват, Арчен! — причитал безутешный вдовец. — Он знал, что так будет, но пальцем не шевельнул, чтобы Трайду спасти!

— Я городьбу правил, — надрывался Арчен, — а ты что делал?

— Видел я твою работу… Со своей стороны ты жёрдочку к жердочке прилаживал, а у меня хоть бы веточку воткнул.

— Твоя сторона, ты веточки и втыкай! — применял Арчен единственный довод, доступный оппоненту.

Наорались, ни к чему толком не пришли, а ограду так никто чинить и не стал. Геркону зачем? — его жена всё равно съедена, а другие понадеялись, что сытый брюхоед отсюда уползёт и их не тронет.

Между прочим, весна наступила что есть мочи. Даже в колдовской чаще всё зацвело, в том числе и такие цветочки, которым лучше бы не зацветать.

Вдоль самого тына, где он уцелел или был починен с осени, пышным ковром раззеленелась сныть. Но попробуй кинуть её в щи — не отплюёшься. Горечь, что у волчьего лыка. И так с любой травкой — колдовская чаща не для людей.

Но Пася, которая бегала всюду, и везде совала свой курносый носишко, выход из положения нашла. Сначала надо спуститься с откоса, тихонько, чтобы свои не заметили; врагов-то здесь не бывает, проскользнуть мимо Трофейной свалки и чуть ниже известкового ручья, куда приходилось ходить за водой с доброй тёткой Муравой, по весне вырастает масса замечательной травы. Самый лучший — дикий лук, но и щавель не хуже. Их в горшок бросить, такое варево получается, рядом с которым любой просто наколдованный супчик покажется пустой водицей. Но и собирать чудо-травку надо безо всякого колдовства, иначе вкус пропадает.

Щипать щавель занятие увлекательное, но и по сторонам поглядывать нужно, особенно если выбралась в места запретные не только для детей, но и для взрослых. Пася дело делала, но сама вполглаза поглядывала на спадающий в долину склон. И вовремя увидела ползущее по тягуну войско.

Солдаты шли спорым, походным шагом, но Пася летела стремглав, так что беговки на пятках дымились и грозили рассеяться прежде времени.

— Что скажу!.. — это уже называется не скажу, а проору на всё селение. — Война! Солдаты идут!

Обыватели мигом выстроились вдоль откоса. Война не такое дело, чтобы отлынивать или впусте болтать. За уклонение от битвы и свои могут так поддать, что будешь под откосом кости собирать.

— Ты поглянь, — раздались голоса. — Идут. Прямо как к себе домой.

— Как до рубежного камня доберутся, тут и будем гнать.

— А Палоша-то нету. Не пришёл на войну.

— Ничо, разберёмся. Может у него живот прихватило. Пухана скажет.

— Погляньте, мужики, у кого глаза острые, кто там впереди колонны вышагивает?

— Это, никак, железные болваны, вроде того, что Арчен раскурочил.

— А… Ну тогда Арчен пусть с ними и разбирается.

— Ты смотри, остановились. Не хотят под удар лезть. А железяки идут.

— Ну-ка, дружно!

— Пошли вон!

Идут, словно никакого заклятия на них не наложено. Не понимают железные дураки человеческого обращения.

— Арчен, что с ними делать-то?

— Как дойдут до красного камня, — зло ответил Арчен, скидывайте на них брёвна из заплота, а потом, прежде чем они поднимутся, спускайтесь и бейте их голыми руками. Небось, знаете, железо рукам волшебника поддаётся.

— Ну, ты сказанул! Где брёвна для заплота взять? Брёвен-то нету.

— Я их, что ли спёр? Кто их украл, тот пусть вас и выручает.

— Не, серьёзно, что делать-то?

— Делать надо было год назад. А сейчас вам остаётся прямо тут помирать или бежать в лес и помирать там.

Арчен повернулся к Крин, которая пришла вместе с ним, и прошептал в самое ухо:

— Беги к матери, быстро собирайтесь и уходите в лес, где у меня заимка сделана.

— А ты как же?

— Я приду попозже. Сначала погляжу, что здесь будет делаться. И ещё Кудрю надо выручать. Видишь, Кудри нет. Боюсь, как бы его отец не запер.

Крин убежала. Арчен попытался выворотить из земли обломок скалы, затем — другой. Наконец, один камень поддался его усилиям и покатился по склону. Големы легко уклонились от помехи.

Арчен оглянулся и увидел, что над кручей он остался один. Доблестные защитники селения разбежались кто куда. Там, где оказалось невозможно добыть победу колдовством, чародеи оказались попросту бессильны.

Арчен развернулся и побежал к дому водяника Клаза.

Впервые за много сотен лет враг ступил на земли селения.

Увидав, что над обрывом исчезла шеренга защитников, полезло на откос и основное войско. Пехотинцы в пузатых кирасах, с алебардами в руках… ох, сколько этого металла ржавеет в Трофейной свалке! Но теперь настал их час. Многие воины несли заранее зажжённые факела — излишняя предусмотрительность, потому что даже крытые соломой хижины были заговорены от огня и не желали загораться.

Обыватели чародейного селения разбегались, не выбирая пути, хотя большинство пряталось по домам, уверенные, что уж там их никто не достанет.

Первый дом, стоящий на пути гигантов, принадлежал Баруну, и был построен ещё его родителями. Надёжно построен, на века, что и позволяло толстяку целыми днями сидеть на завалинке и благодушно взирать на долину, простиравшуюся внизу. Казалось конца не будет немятежной жизни, но вдруг выросла как из ниоткуда высоченная фигура в отблесках воронёного металла. Боевой молот в одной руке, непредставимо длинный махайр в другой. Скрежет, скрип, мёртвый посверк пиропа, вставленного в глазницу. Голем шёл убивать.

— Пошёл вон! — заверещал Барун. — Я не воюю! У меня обед стынет!

С неожиданной ловкостью Барун вскочил и юркнул в дом. Голем совершил ещё два шага. Молот обрушился на резную красоту дверей. Голем шагнул внутрь.

— Куда прёшь, идол проклятущий? Шоб тебе ни дна, ни покрышки!

Это уже голос Каптины, жены Баруна и вечной, по его словам поварихи. Страшная штука, бабское проклятие, редкий маг сможет уклониться от него. А железному дураку до такого шума дела нет. Какое ему дно, какая покрышка? Будет железина двигаться, покуда действует в нём вложенная мастером механическая сила, а потом замрёт, и лишь драгоценный камень в глазнице станет манить случайного мародёра.

А пока из дома донеслись два мокрых хлюпающих удара, и голем показался снаружи. С молота часто капало красное, не то стылая кровь, не то горячий борщ.

Не дружи с соседом, дружи через соседа. Барун и Хель соседи, потому и враги. А голем на их долю достался один.

Хель, красный от натуги, волочёт на плечах бревно, то самое, с меткой, что когда-то выдал для строительства заплота, а ночью прибрал назад.

— Стойте! Вот бревно, я несу!

Кому нужно сейчас это бревно? Раньше надо было думать, не весной, а осенью.

Легко взлетает стальной молот, бревно мягко падает на то, что только что было Хелем и, разумеется, никуда не катится. Куда катиться на ровном месте?

В доме ругательница Мая дрожит, зарывшись в какую-то рухлядь. Куда девалось хвалёное умение выкрикивать проклятия? Страх перехватил горло, ни звука не вылетает наружу. Одна мысль: скрыться, стать незаметной. А толку? Не сейчас, так чуть погодя, найдут и распластают, словно покупного ягнёнка на разделочной доске.

Дом Палоша, того самого, что не пришёл на битву, вызвав неудовольствие сельчан. Дверь распахнута, внутри тишина. Голем без тени сомнения, которого он не может испытывать, шагает внутрь. Свист клинка сливается с ударом молота по мягкому. В следующее мгновение голем спиной вперёд вылетает из хижины. Неспешно поднимается и вновь пытается войти. На этот раз вылетает ещё быстрей.

Трое других големов, оказавшихся поблизости, неторопливо подошли на помощь собрату.

Они не стали соваться в двери, а принялись каждый со своей стороны лупить кувалдами в стены домика.

Дом был ладненький, из тех, что могут стоять и стоять, но варварских ударов он не выдержал. Через три минуты стены расселись, и крыша рухнула. Среди обломков обнаружилось чёрное извивистое тело, покрытое плотной чешуёй. Брюхоед, тот самый, что загрыз Трайду, теперь приполз и выел всю семью Палоша: самого хозяина, его жену и дочку.

Весна, после спячки жрать хочется нестерпимо, а всё проглоченное немедленно пролетает насквозь, обращаясь в жидкий кал. Наконец брюхоед слопал столько, что смог остановиться, предавшись блаженному отдыху. И как раз в это время на него напали неживые железяки. Брюхоеду достало сообразительности не пускать в ход зубы против несъедобных противников, а поскольку они бежать не желали, брюхоед принялся отступать сам. Упругое тело свивалось в узел, резко распрямлялось, хвост хлестал, сбивая големов с ног, но те поднимались и продолжали лупить, не выбирая оружие, то молотами, которые, кажется не причиняли монстру никакого вреда, то взмахивая кривыми клинками.

Лезвия рассекали бронированную плоть, наружу выступала жёлтая, похожая на гной, кровь.

Казалось бы хищный червяк уже изрублен в кашу, но брюхоед продолжал куда-то ползти, тугое туловище то свивалось в клубок, то распрямлялось, вслепую нанося удары хвостом.

Големы больше не совались под эти удары, которые могли повредить сочления ног, и не пытались остановить движения брюхоеда. Они двигались на некотором от монстра расстоянии, методично взмахивая клинками, так что наружу из изрубленного тела уже ползли какие-то внутренности. Когда-нибудь бездушные машины заколотили бы монстра, прекратив его трепыхания, но с этой стороны селения тоже была яма, в которой собиралась вода для всяческих нужд. Сейчас яма была переполнена талой водой, которая не успела зацвести и казалась относительно чистой. Туда и плюхнулись истерзанные останки брюхоеда. Они сразу пошли на дно, либо ещё живой брюхоед пал на дно и затаился там. Вода мгновенно помутнела, став небывало грязной, по ней поплыли невнятные ошмётки. Кто скажет, сдохнет ли бронированный червяк в яме, окончательно отравив воду или отлежится на дне и когда-нибудь выползет, опасный, как никогда.

Големы постояли около ямы, бесцельно потыркали мечами в воду и отправились дальше проверять уже погибшее селение. Теперь перед ними возвышался самый огромный дом в округе, выстроенный в два разряда из неохватных брёвен, каких никому в селении уже не наколдовать. Дом был выстроен прадедом нынешнего водяника и с тех пор непрестанно улучшался. Тяжёлые запертые ворота и сбоку скромная калитка для смиренных покупателей родниковой воды.

Дом стоит на небольшом пригорочке, а во дворе внизу со всем бережением обустроена криница, на дне которой бьёт родник.

Пара мощных ударов, и ворота, навешенные на точёных журавелях, слетают прочь.

Во дворе, словно пытаясь заслонить собой источник, стоит Клаз.

— Прочь отсюда! Вы не смеете касаться животворной влаги!

Будь нападающие людьми, а хоть бы и магами, их бы смело словно непрочно вбитую палку от меткого броска. Своё колдовство всегда сильней пришлого. Но тут не было никакого колдовства, одно только железо. Хрястко ударил молот, изувеченный труп полетел в воду. Мутное пятно расплылось вокруг раздробленной головы.

— Кла-аз!.. — растрёпанная Галахья, вместо того, чтобы бежать и прятаться, как положено примерной колдунье, кинулась к мужу. Бездушные железяки не способны оценить порыв женщины; взмах молота, и второе тело окрасило кровью питьевую воду.

В одной из дальних комнат сидел запертый и накрепко заговорённый отцом Кудря. Он мог лишь догадываться, что происходит за крепкими стенами и сжимать от бессилия кулаки. И вдруг словно удар потряс его чувства. Собственно это и был удар, тот, что расколол голову Клаза. В то же мгновение исчезли все отцовские заклятья, Кудря почувствовал себя полным хозяином семейного богатства и распорядился им быстро и решительно. Дом, которым гордились поколения водяников, покачнулся и рухнул на четвёрку големов.

Такого удара не мог бы нанести даже весь штабель собранных год назад брёвен. Все четверо големов были сбиты с ног, а двое ноги сломали и теперь корчились среди рухнувших стволов, чем-то напоминая своего недавнего противника — брюхоеда.

Кудря выпрыгнул из рушащегося дома через окно с той стороны, где не было падающих брёвен. Рассказы Арчена не прошли даром, как ломать железо голыми руками, Кудря знал. Вовсе не обязательно было отрывать голему руку, достаточно смять сустав. Кудря вырвал молот из обездвиженной руки и смаху опустил его, погасив хрустальный блеск в глазнице одного из встающих големов.

Дальше было уже не так просто. Мальчишек-волшебников никто не учил рубиться, особенно одному против нескольких противников. Наверное надо было нападать на того голема, что сумел встать, пока груда брёвен мешала ему ходить, но Кудря кинулся на покалеченного голема, просто потому, что тот был ближе. Его Кудря разбил вдребезги, после чего обнаружил, что остался наедине с целым и уже изготовившимся к сражению големом.

Кудря попятился и неожиданно упал. Он совсем забыл про самого первого голема. Тот валялся с переломанными ногами, одна рука была оторвана, драгоценный глаз отлетел куда-то в кучу мусора, но это ничуть не мешало бесчувственному механизму вслепую хлестать уцелевшей рукой, в которой был зажат изогнутый махайр. Случилось так, что он зацепил самым остриём ногу Кудри. Остаётся благодарить судьбу, что нога вовсе не была отрублена. Кудря отползал, отмахиваясь молотом, но поединок можно было считать законченным. Был Кудря — нет Кудри.

Но этого последнего шага целый голем сделать не сумел. За спиной у него появился Арчен.

У Арчена не было никакого оружия, но оно ему и не понадобилось. Одним прыжком Арчен вскочил на спину голему. Железный болван мог как угодно размахивать оружием, но достать собственную спину ему не удавалось.

Рука колдуна, прошедшего выучку у кузнеца, может делать с железом что угодно. Миг — и жёлтый топаз вылетел из глазницы. Ещё мгновение, суставы обеих рук перестали гнуться. Арчен спрыгнул на землю, в три приёма разобрал колено, которое только что выдержало удар сыплющихся брёвен. Голем упал. В нём ещё что-то шевелилось, но никакой опасности эти движения не представляли.

Арчен оттащил Кудрю от последнего ещё шевелящегося голема. Туго перебинтовал рассечённую ногу обрывком рубахи. Вот, где пригодились уроки ворчливой Каськи, бинтовавшей ему грудь!

— Не возись, — слабо сказал Кудря. — Я всё равно, идти не смогу.

— Значит, поедешь, — откликнулся Арчен. — Что я тебя на загривке не стащу? Только оружием надо разжиться. Уцелевшие големы дальше прошли, а здесь уже латники шастают. Боюсь, как бы от них не пришлось отбиваться.

Арчен допревратил последнего голема в груду неподвижного металла, вырвал махайр, которым был ранен Кудря.

— Куда тебе такая громада? Им и взмахнуть неловко.

— Сделаем по руке. Смотри, как надо.

Сталь, покорная пальцам волшебника, размягчела. Обрезанный конец меча со звоном упал на землю.

Укоротив клинок на три ладони, Арчен принялся формировать остриё и наводить заточку, проводя вдоль лезвия двумя пальцами.

— Да ну, — проговорил Кудря. — Я так мальчишкой ковыряльник точил.

— А железо, что, хуже? Подсаживайся ко мне на спину, только держись крепче.

Бежать с человеком на спине почти невозможно. Мигом собьёшь дыхание и упадёшь без сил. Можно лишь упорно идти, не медленно, но и не слишком быстро, как ходят по тягуну, который не любит торопливых.

— Зря ты меня тащишь, — бормотал Кудря слабым голосом. — Колдуны не помогают друг другу…

— Значит, я плохой колдун. Я родился в долине.

— А я здешний, и права на жизнь у меня нет. Оставь меня, не мучайся. Я ведь плохой, как и все остальные колдуны.

— Чем это ты плохой? — одышливо спросил Арчен.

— Глаза завидущие. Я всю жизнь тебе завидовал.

— Чему? — Арчен так удивился, что сбился с шага. — У тебя всё было, ты ни в чём отказа не знал, чистой воды — хоть залейся. Чему ты мог завидовать?

— Луре. Когда ты шёл с ней за руку, у меня всё внутри переворачивалось.

— Тоже, нашёл о чём страдать. Вот зимой мы в шалаше греемся. Женщины по хозяйству колдуют, а я с Луркой болтаю. Так у неё сколько раз оговорка бывала, что она называла меня Кудрей. Так-то говорит со мной, а думает о тебе. Не боись, нагуляешься ещё со своей Лурой… Оп-а!..

Арчен остановился. Из-за разбитого дома, кажется, это был дом Палса, вышли солдаты. Пятеро и даже шестеро, но шестой был не с алебардой, а с коротким мечом, и вместо доспехов на нём красовалась лиловая сутана.

— Вот они! — скомандовал лиловый. — Брать живыми!

— Разохотились! — прошипел Арчен, собираясь с духом. Кудря, которому только что было худо, также ожил, и они в две глотки рыкнули: — Вон отсюда!

Жаль, что здесь не было никакого склона, и нельзя было полюбоваться, как покатился противник. Хотя ломать руки-ноги было негде, солдат отбросило на несколько шагов и опрокинуло на каменистую землю.

Арчен, надеясь, что Кудря удержится на спине, рванулся вперёд и рубанул лилового. Махайр заскрежетал по металлу; под сутаной оказалась поддета кольчуга. Не тратя времени на новый замах, Арчен ткнул упавшего в лицо. Оконечность кривого махайра заточена обоюдоостро и бьёт не хуже копья. Не взглянув, что стало с мирским лицом духовного лица, Арчен обратился к пятерым опрокинутым ландскнехтам:

— Вы всё поняли или хотите ещё?

Воины поняли всё. Побросав мешающиё алебарды, они кинулись бежать. Арчен поспешил в другую сторону.

Откуда-то ещё доносились крики, треск ломаемого дерева. Спасать там было некого, оставалось как можно быстрее покинуть гибнущее селение.

Наружу выбрались через одну из прорех, которую не успел заделать Арчен.

Ноги уже плохо держали Арчена. Рывок, когда он гнал алебардщиков, окончательно вымотал его. Опираться на клинок, как на трость было невозможно, на совесть заточенное остриё глубоко вонзалось во влажную землю. Откуда такая мокреть на горном склоне? Не топь и не трясина, но вполне ощутимая гниющая болотина. Не иначе существует какая-то нечеловеческая магия, не позволяющая воде скатываться в долину. Многие поколения колдунов не смогли, а может, и не слишком хотели, разобраться в сути этой магии и всего лишь озвучили запрет появляться в заклятом лесу. Запрет нарушался многими, хотя некоторые не успевали раскаяться в своеволии.

— А ведь я ни разу в жизни не ходил в заколдованный лес, — слабым голосом произнёс Кудря.

— Ты и сейчас не идёшь. Я тебя на загорбке тащу. Ничего, уже близко.

Сухая прогалинка, какие в лесу встречались довольно часто, была огорожена вбитыми и заговорёнными жердинками. Этакое подобие селения на один шалашик.

Арчен хотел постучать по колышку, но из шалаша уже выскочило всё его население: Мурава, Крин и, впереди всех — Лура.

Любая колдунья всегда немножко лекарка. Мурава отмочила неловкую повязку, сделанную Арченом, стянула края раны, стребовала у Крин каплю мёда. Кровотечение, вновь было начавшееся, остановила, прочитав неслышное заклинание.

— Эх, ещё бы повязку не из льняной рединки, а шёлковую, он бы у нас через два дня прыгать начал. Но, чего нет, того нет.

— Есть.

Сзади стояла Лура и на вытянутых руках протягивала юбку из драгоценного пёрл-шифона.

— Ведь это, говорят, шёлк, к тому же самый лучший.

— Но Лурочка…

— Ничего. Платье купим новое, а нового Кудрю купить негде.

На обработку раны была истрачена почти вся вода, что принесли с собой женщины.

— Не беда, — сказала Крин. — Мы с Лурой нагадаем арбуз. Он сочный, так что обойдёмся без воды.

Арчен сидел, морщил лоб. Положение складывалось нехорошее. Вечером можно обойтись арбузом, но завтра Кудре надо будет делать перевязку, а тут соком не обойдёшься, сок в ране забродит, а это значит — горячка и смерть. Значит, нужна чистая вода.

Несколько минут Арчен потратил, чтобы из старой куртки сделать портупею для махайра, затем выбрался из шалаша.

— Ты куда? — спросила Мурава.

— У нас не осталось воды. Пока не стемнело, я пройду через лес, ну а дальше — дорога знакомая. Вёдра дома остались?

— Дома. Только ты, пожалуйста, осторожнее.

— Знаю. Но без воды тоже никак.

Арчен ушёл, а Мурава сидела, прислушиваясь к ночнеющему лесу. Быстро стемнело, в шалаше холодным зелёным светом разгорелась зачарованная гнилушка. Такие светили во всех домах погибшего селения. Свет просачивался сквозь непрочный настил из веток, и был хорошо виден лесным тварям, но шалаш был надёжно защищён воткнутыми в землю хворостинами. Почему — неизвестно. Колдунам в таких вещах разбираться недосуг, а остальным не по разуму.

Прошло, наверное, полчаса, когда снаружи раздался стук по деревяшке.

Арчен вернулся! Мурава вскочила, со светцом в руке выбралась из шалаша и лишь здесь услышала:

— Тётя Мурава, выдь на минуту! Чо скажу!..

— Пася, что ты тут делаешь? Тебя же заедят ночью в лесу! Живо заходи сюда!

Мурава открыла проход, втащила Пасю внутрь защитного круга. Девочка была одета не для путешествий по зачарованному лесу. Ветхое платьишко, на ногах ошмётки развалившихся беговок, а на шее стальной рабский ошейник, когда-то снятый с Крин и подобранный Пасей возле источника.

— Как же ты сюда добралась, девочка?

— Тётя Мурава, чо скажу! — произнесла Пася и заплакала, не выдержав тяжести новостей. — Солдаты маму убили!