Горное селение

Глава 17

Гексон Чуб, неудачливый игрок в кости рыскал в поисках хотя бы одного серебряного шлёндера. Никто из однополчан ссудить его не хотел, даже с обещанием вернуть долг вдвое. Да хоть бы и вдесятеро, все знали, что Гексон долгов не возвращает.

Обдумав всё как следует, Гексон сообразил, что есть ещё парнишка на костылях, у которого, должно быть, можно разжиться монетой-другой.

Гексон проскользнул за ширму, где прятался Никол, завёл разговор. Никол, недовольный шумом, что учинили покупатели, сидел смурной, а когда Чуб деликатно намекнул на возможность ссуды, лицо Никола стало таким скучным, что Чуб поспешил сменить тему.

— Парень, ты глянь, какая у меня куртка! Мне её под кирасу не надеть, а то бы ей и вовсе цены не было. Я тебе её по дружбе за десять шлёндеров отдам.

— Медных? — поинтересовался Никол.

— Ну, ты шутник! За такую вещь медью платить…

— У меня кожаных курток четыре штуки.

— Так они, небось, здешние, колдовские. Их в руки взять не успеваешь, они расползаются. Одна видимость. За пределы вашей деревни не вынесешь.

— Это внизу они расползаются. Мне туда и не дойти. А здесь мне твоя куртка не нужна.

— Что, в таком случае, тебе нужно?

Никол задумался, придирчиво оглядывая собеседника, потом ответил:

— Твой нож я бы, пожалуй, за один серебряный шлёндер взял.

— Ты, всё-таки, шутник! Такой нож, знаешь, сколько стоит?

— Неделю назад он ничего не стоил. Можно было покопаться на свалке и найти десяток таких ножей.

— Что же ты не покопался?

— А колдуны? У них с этим строго. Узнают, что ходил на свалку или в лес, мигом с откоса спустят. Это нынче у нас свобода, колдунов не осталось. А прежде за нож головы бы не сносил.

— А на поясе что у тебя? Скажешь, не нож?

— Это так, ковыряльник. Им и резать нельзя. Их носят для красоты.

— А у меня нож отличный. Кинжал. Он нигде не расползётся. За пять шлёндеров берёшь?

Торговаться можно было долго, но у Никола времени было сколько угодно, а Гексон слышал, как Порш объявил, что торговля продолжается лишь до захода солнца, поскольку с наступлением темноты из чащи выползают дьявольские чудища, которые не преминут влезть в раскрытые двери лавки. Солдаты было заорали, что мы тут запрёмся и будем пить до утра. Но Порш резонно объявил, что если в лавке идёт торговля, то двери будут открыты для всех, в том числе для чащобного жаба, с которым солдаты уже встречались и пёстрой манявки, о которой никто толком ничего не знал.

Беда с этими колдовскими штучками. Никогда не знаешь, что правда, а что лавочник придумал.

Время поджимало, и Гексон Чуб продал кинжал за два серебряных шлёндера и красивый, но совершенно бесполезный ковыряльник в придачу.

Оставшись один Никол долго рассматривал нож, пробовал на пальце остриё. По губам его бродила улыбка. Давненько Николу не приходилось улыбаться.

Нескоро смолкли в лавке разговоры в подпитии, и Порш, наложив засов на дверь, заглянул за ширму, где скрывался Никол.

— Кажись, всё на сегодня. Иди ужинать.

За сегодняшний день лавка принесла столько дохода, сколько и за месяц не очищается. Казалось, можно устроить праздничное застолье, но Порш не считал нужным тратить нажитое на ублажение желудка. Сам Порш, как и подавляющее большинство мужчин, ничего толкового в плане еды наколдовать не мог, и вынужден был покупать у себя самого даже не провизию, а готовые кушания, что выходило гораздо дороже. Поэтому он старался обойтись тем, что подешевле.

Сегодня, как обычно, была просяная каша, сдобренная конопляным маслом.

В лавке царил разгром. Притащенный из дома стол залит пивом, заставлен грязными кружками, высокими стаканами из-под пива нихинского, тарелками, на которых подавались закуски.

За посуду не было заплачено ни шлёндера, поэтому к утру она исчезнет, и владельцу останется только протереть стол, но покуда в лавке, обратившейся в корчму, стоял полный разгром.

Пока Порш доставал из ларя миски с горячей кашей, Никол притянул к себе тарелку с недогрызенной ящерицей и принялся объедать кости, на которых ещё что-то осталось.

— Ты что? — гневно вопросил лавочник, — вздумал подъедать чужие отбросы, да ещё такую несъедобную гадость, какой лакомятся дикари?

— Жрать хочу! — огрызнулся Никол, — а от тебя кроме пустой каши ничего не дождёшься. Вот сдохнешь, стану я лавочником, и буду кормиться как следует.

— Замаешься ждать. Лавочник я, и этим всё сказано.

— Был ты, да весь вышел! — Никол выхватил нож и неумело, но зло ткнул отца в живот.

Гексон Чуб не солгал, нож был заточен на славу. Порш упал. Он был жив и пытался подняться, но рана не давала ему разогнуться.

— Вот я и лавочник… буду через минуту, — произнёс Никол, поигрывая ножом и примериваясь, куда ударить в следующий раз.

— Дураком ты родился, Николка, дураком и помрёшь, — прохрипел Порш. — Лавка это не денежный ящик, не прилавок, и не товарный ларь. Лавка это человек, который стоит за прилавком и всё одушевляет. А ты не лавочник, ты хапуга, которого признал только денежный ящик. А больше у тебя ничего не получится. Тебя и проклинать противно, сам помрёшь.

— Врёшь! — завопил Никол, вслепую нанося удары ножом. — Я!.. Мне!.. Я лавочник! Моё!

Припадок длился долго, но наконец, иссяк и он. Никол глянул осмысленным взором.

В лавке царил прежний разгром, прибавилось только две миски остывшей каши на столе и тело Порша в луже крови на полу. И эти добавления никуда не денутся с приходом утра.

Никол уселся на табурет и принялся быстро есть кашу. Опростав обе миски, перевёл взгляд на тело отца. Лицо покойника было мрачным, словно он собирался снять со стены плеть и обучить сына, как следует себя вести со старшими.

Никол не испытывал ни стыда, ни раскаяния, слишком часто и сладострастно он представлял эту минуту. Но труп надо куда-то девать. Утром в лавку вломятся солдаты, и хотя им нет никакого дела до Порша, но объясняться по поводу убийства неохота. А так — сбежал, и куда — не знаю.

Раскинув умом, Никол составил план действий. Снял с мертвеца ремень, удлинил его, на что магических сил хватило, обвязал ноги Порша, а другой конец закрепил у себя на поясе.

Ввязавшись в подобную упряжку, Никол упёрся костылями и поволок убитого отца к ближайшей яме с грязной водой. Ясно же, что большинство сельчан убиты и ходить туда по воду некому. Даже, если кто и найдёт тело, то, конечно, подумает на налётчиков, а не на сына убитого.

На улице быстро темнело, подступала опасная пора, но Никол, надрываясь, тянул ремень. Ему повезло, что он никого не встретил и добрался к самой яме. Измазанный мокрой почвой труп уже ничуть не напоминал грозного отца и казался лишь досадной помехой на пути к настоящей жизни. Узлы на ремне затянулись намертво. Никол перерезал ремень у самых ног Порша и столкнул тело в мутную воду. Вода взбурлила, на поверхности показалось чешуйчатое тулово брюхоеда. Монстр ещё не оправился от схватки с големами, но упустить такое угощение он не мог. Если бы не глубокие раны, он бы стащил в яму и Никола, а так Никол взвыл и запрыгал на костылях прочь от страшного места. Привязанный к поясу ремень волочился сзади, цепляясь за кусты и коряги.

Дома Никол наконец освободился от ремня, кое-как затёр на полу кровь и торжественно вступил во владение наследством. Бросил в денежный ящик три серебрушки, незадолго до того из этого же ящика вытащенные, и потребовал:

— Хочу бутылку того вина, что сегодня заказывал лейтенант, и миску тушёной баранины с черносливом!

Он не помнил, где слышал волшебно звучащие слова: баранина с черносливом, но они сияли в его душе символом настоящей красивой жизни.

Шлёндеры, звякнув, упали в денежный ящик. Никол прохромал в подсобку, открыл товарный ларь. Там на дне лежали три серебрушки, на которые он хотел устроить пир.

— Что за дела? — закричал Никол. — Заказ есть заказ! Немедленно выдать всё!

Торговый ларь пробуксовывал, не желая ничего выдавать.

— Это же подстава! — выл Никол. — Я всю жизнь хотел, а он такую подставу учинил. Это нечестно! Я должен быть лавочником, я!

Скоро наступит утро, появятся наёмники, потребуют пива, а он ничего не может. Вот уж подстава так подстава…