Город. Хроника осады

Глава 15. Армия для Швецова

Симерийское царство. Ольхово. Замок Малахова

27 июня 1853 г. Ок. 6-00 (7 день войны)

С трудом подавляя выворачивающую челюсть зевоту, Швецов спускается со второго этажа. Он появляется не озаботившись утренним туалетом, щеголяя в одном тельнике и штанах-голифе со спущенными подтяжками. Выспаться как всегда не получается, здоровый крепкий сон вообще переходит к области мифотворчества. Несколько раз за ночь приходилось подниматься по тревоге. Обитателям Ольхово не верилось, что готы хотя бы к утру успокоятся. Даже сейчас тишина кажется обманчивой.

"Если ничего не получиться с чарами для замковой стены, – с сожалением думает Алексей, пересекая коридор, – придется оставить донжон и спуститься под землю"

Батальону хоть бы одного толкового колдуна. С детьми да самоучками, как разобраться со всеми магическими странностями? Вроде бы вот она – Сила, будто ожившая с древних манускриптов, а протянешь руку, попадешь в темную комнату. Повезет-не-повезет.

Имение, используя любую паузу в перерывах войны, забывается сновидением. За время шествия подполковник не встречает ни одной живой души. Минуя, даже не заглянув, роскошный зал графской столовой, он заворачивает в пристройку для слуг.

С небольшой кухонной каморки приятно тянет теплом, стена отражает игру света от горящего очага.

– С утром, – благоразумно пропустив про "доброе", говорит штаб-офицер, просовываясь внутрь.

И без того небольшая комнатушка плотно заставлена мебелью, включающую шкафы с банками-склянками и навесные полки. Кухни едва хватает для маневров нескольких человек. Внутри ощутимо щекочет нос аромат хлеба и ветчины, не смотря на недосып и ранее время возбуждая аппетит.

Начальник штаба находится тут же, сидя в углу за маленьким столиком, поразительно быстро чертя что-то в записной книжке. На приветствие Алексея Максим лишь поднимает глаза поверх очков.

– Бред какой-то, – дернув лицом, майор нервными движениями вырывает лист и, скомкав, швыряет в очаг, – ничего не сходится.

Входя, подполковник кратко бросает взгляд на молодую русоволосую служанку. Девушка только-только заканчивает растапливать пламя, укладывая в весело подпрыгивающие огонь крупные поленья.

"Беженка наверное", – предполагает Швецов, глядя на одежду.

Белый с рюшками фартук перехватывает серое, явно домотканое платье крестьянки. По всей вероятности граф пристраивает иждивенцев к полезному делу. Это правильно. Ольхово и так переполнено согнанными войной людьми и город еще не осознал опасность объятой паникой толпы.

– Барон, – устало привлекает внимание начальник штаба, беспомощно распластавшись на столе, – вы хотите невозможного, – он закрывает лицо руками и гундосит. – Вы хоть сами это осознаете?

Швецов собирается ответить, как тут раздается громкий стук. Девушка пытается достать кофе с верхней полки, но от чего-то пальцы теряют силы и жестяная банка, срикошетив о косяк столешницы, падает на пол. Ноги несчастной подкашиваются и она оседает прямо на рассыпанные зерна, разразившись рыданиями.

– Не переживай ты так из-за этого кофе, – Алексей подходит к безутешной с легкой улыбкой, приобнимая за вздрагивающие плечи, – обещаю ничего не скажу хозяину.

– Мама, – доносится сквозь частые всхлипывания, – папа… Все убиты. Я во дворе была, взрыва даже не слышала, только толчок в спину. А мама с папой…

Дальше она говорить просто не в силах, заливаясь слезами и упав Швецову на плечо. Плотный армейский тельник быстро пропитывается влагой. Подполковник хочет утешить сироту, но открыв рот, закрывает, не зная, что сказать. Любые слова выглядят сейчас фальшиво.

– Тебе лучше отдохнуть, – он аккуратно касается головы девушки, погладив по волосам. – Постарайся хоть немного поспать.

Проводив никак не унимающую плачь служанку, командир сам берется за завтрак. Прибравшись, трясет банку, обнаружив на дне достаточное количество зерен.

– Видел? – раздраженным тоном штаб-офицер кивает на дверь, куда вышла девушка. Пока кофейная пенка поднимается в джезе, он криво-косо, по холостятски кромсает хлеб и ветчину. – Сколько таких как она? И сколько еще будет? Что ты от меня хочешь? Что бы я сдался?

Максим шумно выпускает воздух сквозь сжатые зубы, не зная, как достучаться до упрямца.

– Это безумие. Ладно люди, у нас и без того масса проблем. Где взять оружие?

– А как же трофеи? – Швецов без изысков раскидывает снедь по столу. Отпив крепкий, без сахара напиток он не скупясь отгрызает почти пол бутерброда. – У бунтовщиков были изъяты немалые запасы. В Федоровке мы разоружили целый взвод, а их обмундированием не обделили.

– Трофеи…, - отстраненно произносит начальник штаба, глядя на черную гладь чашки. Он вдыхает аромат и делает небольшой глоток, смакуя вкус. – Я за храбрость, но мы идем к самоубийству. Половина боевиков вместо нормального оружия в карманах револьверы носили. Что толку от них? Старые и ржавые, застрелиться и то проблемой будет. Чем нам воевать против танков и самолетов? Древней митральезой и дедовскими кремневыми ружьями? В результате мы будем просто стрелять, пока не закончатся патроны.

– Самое главное оружие Ольхово – его жители, – с искрами фанатизма в глазах возражает Швецов. – Это особенный город, я сразу понял. Ольховцы будут биться за родные дома, ни смотря ни на что. Мушкетами ли, саблями или вилами, но я верю, готы горько пожалеют, войдя в город.

Ольхово. Центральная площадь. Ок. 9-00

Бежать Мише пришлось от самой окраины, считай на своих двоих через пол города. Шахтерская роба промокает от пота и неприятно липнет к телу. Отцовские, не по размеру, башмаки, в суматохе даже не зашнурованные, несколько раз слетают с голой пятки. Рискуя до серьезной травмы натереть мозоли, молодой человек прихрамывая не сбавляет темп.

"Куда его черти одного понесли?", – злится Михаил на брата, выискивая взглядом вечно взъерошенную шевелюру.

В глубине души шахтер понимает, найти Анатолия на переполненных улицах сродни фантазии. С раннего утра, едва солнце освещает город, Ольхово будят восторженные крики толпы. Пользуясь военной тишиной, люди массово выходят из домов, вливаясь в единый, устремляющийся к площади, поток. Миша теряется, будто крохотная рыбка среди бушующего жизнью океана.

– Эй! – тотчас реагирует он на толчок в плечо.

Парень, чуть старше Михаила, оборачивается, не переставая скакать и высоко вздымать над головой симерийский флаг.

– Отстоим родной город! – весело вскрикивает незнакомец, не иначе спутав неудавшегося революционера с остальной толпой.

Скопившийся народ и правда объят массовым психозом. Люди в патриотическом угаре заворачиваются в государственные цвета, особо ретивые даже разрисовываются краской. Выкрики лозунгов все больше и больше закипают агрессией. "Готов на штыки" – самое сдержанное изливаемое словоблудие из откровенных ругательств.

Мир магии вновь возрождает Ольхово,

где жест – это пламя, а смерть только слово.

Великой Симерии гордый народ,

Готической мрази земли не дает

В израненных улицах стены кровят

"Швецовцы" упрямо до смерти стоят

военный готический потенциал

пред силой магической враг задрожал

(за стихи особая благодарность "Шурави")

Плотная масса демонстрантов расступается, прижимаясь к домам и пропуская до нельзя потешное шествие. Подражая армейцам, группа штатских пытается маршировать в ногу, качающимся неровным строем направляясь к передовой. Даже выдвигают вперед совсем юного мальчишку, надувшегося от важности, как жаба и выбивающего невпопад ритм на барабане. Кого там только нет. Старики, явно допризывного возраста безусые юнцы, даже раскрасневшиеся от переизбытка эмоций женщины.

"Они этим готские танки забивать будут?" – фыркает, едва не осмеяв в голос Михаил, глядя на качающиеся на плечах лопаты.

Никакие земляные укрепления не помогут, паровой каток готской армии переедет и сплющит. Республиканцы еще не разу не пытались в серьез овладеть городом, а ольховцы все грезят какой-то магией. Да и обстрелы не обстрелы, а так – дружеский шлепок.

Ладно Швецов, но хуже всего сами жители, блеющим стадом идущие за пастухом-самоубийцей. Всего шаг отделяет от бездонной пропасти, где уже щелкают пасти голодных аллигаторов. Разве ж это война?

– Толя, – кричит в тщетной попытке переорать толпу Михаил, таки увидев среди людей мелькнувшую фигуру брата. – Толя!

Последний раз шахтер видел многоэтажку купеческого дома во время неудавшегося переворота. Стены с желтой штукатуркой и декоративной резью на оконных рамах не узнать. Частично закопченное, в пулевых отметинах, здание превращается в крепость. Люди в форме и простые горожане тянут, надрываясь, тяжело набитые землей мешки. Широкие окна щурятся прорезями бойниц, готовясь встретить ворвавшегося на площадь врага.

Во дворе разбивают серую одноместную палатку и вколачивают флагшток. Несколько бойцов швецовского батальона стоят на "караул", пока сидящий за столом офицер с погонами поручика разговаривает с ожидающими очереди людьми.

– Толя! – продолжает звать Миша, активно расталкивая толпу и не обращая на летящие вслед крики.

Мальчишка нехотя оборачивается, но как на зло даже не считает нужным отреагировать. Лишь остановившись, старший из братье чувствует тяжесть усталости. Ноги мелко дребезжат, едва удерживая вес тела, не в силах отдышаться он заходиться кашлем.

– Пошли домой, – шахтер целенаправленно дергает младшего за рукав, неожиданно напоровшись на яростное сопротивление. – Ты что творишь? Ушел неизвестно куда, даже матери не сказал.

– Мать в госпитале городу помогает, она поймет, – Анатолий стряхивает руку и поправляет съехавшую косоворотку. – Не хочу в погребе хорониться – воевать пойду!

Миша настолько опешил, что отступает от брата на шаг. Перед глазами встает все чаще посещаемые ночью образы. Несмолкающий грохот стрельбы, ядовитый запах смерти и мельтешащий круговорот лиц мертвых. Искореженные, с застывшими масками смерти и сами будто куклы. Нет ничего страшнее видеть посреди этого ужаса Анатолия.

– Какое тебе воевать, недоросль? – закипает он. – За кого? За панов и попов? Что б они дальше сладко спали и вкусно ели? Или за возомнившего себя фельдмаршалом Швецова?

– За Родину, тебе не понять, – вспыхивает, задрав подбородок Толя. – А Швецов великий человек.

– Что это за родина такая, что даже людей накормить не может?

К спору постепенно прислушиваются люди, обступая братьев.

– Не трогай мальца, – отталкивают прочь Михаила из очереди.

– Верно! Пущай за себя решает.

Шахтер делает пару шагов назад, продолжая с надеждой смотреть на отвернувшегося брата.

– Давай-давай, – смеясь, подшучивают его. – Беги под мамину юбку.

Тем временем к вербовочному столу подходит молодая, но крепкая девица, одетая в слишком большую мужскую одежду с подкатанными штанами.

– Имя, – не отрываясь от толстой папки говорит поручик, явно без смены просидевший много часов.

– Вера я, – самоуверенно говорит девушка, щегольски сдунув прядь соломенных волос с лица.

Военный поднимает глаза и, хмыкнув, осматривает конопатое недоразумение с головы до ног.

– На кухню, – строго выдает он вердикт.

– На какую еще кухню? Я воевать буду! – вмиг закипела Вера. – Я сильная. подковы руками гну.

Она в подтверждении демонстрирует действительно крепкие мышцы, закаленные крестьянским трудом.

– На кухню или домой возвращайся, – ни на шаг не уступает офицер. – Нечего бабе в окопах делать.

И тут стол подпрыгивает горным козликом, лягаясь всеми четырьмя. Блаж мигом улетучивается и селянка, испуганно пискнув, зажимает рот.

– Что ж ты раньше молчала, что колдовать умеешь? – армеец кое-как пытается промокнуть залившие журнал чернила и с сожалением осматривает испорченный манжет кителя.

– Да оно как-то само, – мышкой затараторила испуганная Вера. – Мне от бабушки досталось.

– В противотанковую команду пойдешь?… Тогда ставь подпись и отходи в сторону. Следующий.

Сглотнув ком, на ватных ногах Анатолий заставляет себя шагнуть вперед.

– Так, – подавшись назад поручик барабанит пальцами о стол. – Тебе лет то сколько?

– Шестнадцать, – невпопад брякает юнец и тот час неуверенно мнется, – я просто ростом не вышел.

Под острым взглядом бывалого вояки становится и вовсе не по себе.

– Ты хоть раз стрелял-то?

– Да, – честно говорит Толя, – меня отец на охоту водил.

– Дробью по уткам, – догадывается без особой дедукции офицер. Он строго смотрит на мальчишку и указывает в сторону не прекращающей дымить Федоровки. – Там не утки, стрелять придется в людей. Ты хоть представляешь, что значит лишить жизни живого человека? Шел бы ты лучше домой.

Анатолий с большим трудом заталкивает внутрь вот-вот сорвущиеся слезы и яростно трясет головой. Нет, никак нельзя домой. Миша до смерти засмеет, лучше сразу в омут головой. Весь город, от стара до млада встает под ружье, а он? Спросят после войны "где был?" Что ответить? "Меня домой отправили"?

Вербовщик и правда собирается развернуть восвояси слишком юного добровольца, как скрипит позади дверь. Часовые еще сильнее вытягиваются, а поручик вскакивает, отдавая честь.

– Здравие желаю, ваше благородие! – приветствует он спускающегося вниз Швецова.

Подполковник без лишних церемоний хлопает офицера по плечу.

– Как дело продвигается?

– Да вот, – поручик кивает на застывшего, уставившегося на обожаемого героя Ольхово Анатолия, – даже дети пробиться пытаются.

Штаб-офицер переводит взгляд на забывшего дышать мальчишку.

– Ну что? – улыбается он. – Готов послужить родному городу?

– Так точно, господин полковник! – юнец козыряет на старый манер двумя пальцами.

Швецов берет светящегося от счастья Толю под руки и выводит вперед, показывая теснящейся толпе.

– Вы слышали!? – громко возглашает командующий, охватывая взглядом внимающих каждому слову людей. – Он готов встать в один строй со мной. А готовы ли вы?

Ответом служит тигриный рев одобрения.

– Я не обещаю вам легкой войны или быстрой победы. Нет! Но клянусь, что до конца разделю участь Ольхово и буду среди вас до последнего часа, до последней минуты, – Алексею приходится поднять руку, унимая новые крики народа. – Мы будем сражаться в траншеях и на баррикадах, среди улиц и в домах. Мы не сложим оружие, ни смотря ни на какое превосходство врага или угрозы. Пулей ли или штыком, готы будут биты и не ступят ни шагу, не окропив своей кровью даже метра.

Он чинно прикладывает руку к козырьку.

– Да здравствует Ольхово!

Как по заранее отрепетированному сценарию бьют литавры и батальонный оркестр гремит фанфары. По площади впервые проходит настоящий строй вооруженных горожан. С примкнутыми штыками и неизвестно где найденными багнетами, почти антикварными ружьями и штуцерами, они с чувством гордости показываются лику города. Для добровольцев даже не находиться формы и они щеголяют в чем попало. Разве мотают на рукава опознавательные знаки, не иначе в пику неудавшемуся бунту белого цвета.

– Слава! – скандирует толпа. – Слава Ольхово и Швецову!

За все не унимающейся толпой, кричащей раз за разом "Швецов", с другой стороны площади наблюдают двое. Прячась за закрытым табачным киоском, граф Малахов нервно теребит в руках трость.

– Я предупреждал вас, господин майор, – говорит он начальнику штаба, шевеля усами, как таракан. – Это не спасение Ольхово, это его верная гибель.

Максим ничего не говорит, но ему по настоящему становится страшно. Не из-за плотной блокады или обложивших город готов. Отнюдь. Из-за облика подполковника, стоящего перед вставшим на смерть народом.

"Это личная армия Швецова, – понимает он, – и его личная война"