Город туманов

Глава VI Ветер треплет Цветочки Кисл

Неделю спустя мистрис Хэмпен получила от Люка следующее письмо:

Хемпи прочла это послание, хмурясь, качая головой, а порой и пренебрежительно фыркая; как, например, в том месте, где Люк написал, что постельное белье у вдовы не хуже, чем у Шантеклеров.

Потом она на несколько минут погрузилась в глубокие раздумья.

— Нет и нет, — сказала она себе в итоге, — мой мальчик счастлив, рад и доволен, и ему там много лучше, чем было в Луде последние несколько месяцев. Пусть будет, что будет, и нет нужды беспокоить господина Ната.

И она так и не показала господину Натаниэлю письмо Люка Хэмпена.

Что касается Натаниэля, он был очарован приходившими от Эндимиона Лера сообщениями об улучшении здоровья Ранульфа, а также его умственного состояния. Сам Ранульф тоже присылал весточки, писал, как ему хорошо, и что он хочет остаться на ферме. Все это делало очевидным, что мальчик, пользуясь словами Эндимиона Лера, учится жить под другую мелодию.

А потом Эндимион Лер вернулся в Луд собственной персоной и подтвердил все, что сообщал в письмах о том, как хорошо и весело Ранульфу жить на ферме.

Летом все жило своим чередом, как и обычно в эту пору года. Жены сенаторов и бюргеров делили свое время между кладовыми и кухнями, делая настойки и варенья; по вечерам на улицах звучали оживленные голоса и раздавалась музыка, подмастерья плясали с дочерьми своих мастеров на городской площади и возле таверен до самой ночи. Сенаторы, зевая, выслушивали чужие речи, старались по возможности укоротить свои собственные, чтобы успеть половить в Пестрой форелей или поиграть в шары посреди превосходного бархатного сада, располагавшегося возле Ратуши. А когда какой-нибудь из их кораблей доставлял особенно изысканные вина или экзотические сладости, они приглашали к себе друзей и приправляли эти деликатесы добрыми старинными шутками.

Немченс ходил угрюмый и иногда пугал жену мрачными предсказаниями; и, наконец, понял, что бессмысленно пытаться пробудить от сна мэра и Сенат.

Господину Натаниэлю очень не хватало Ранульфа; но поскольку он по-прежнему получал хорошие новости о состоянии сына, забрать ребенка с фермы было бы эгоистично с его стороны — во всяком случае, до конца лета.

После долгого молчания деревья вновь заговорили желтыми и красными красками. Дни становились короче буквально на глазах. Плетеная аллея в саду господина Натаниэля становилась все желтее и желтее, и, когда густой белый туман клубами наползал от Пестрой, оставалась единственным ярким пятном, напоминая огромные золоченые компасы под стать тем, с помощью которых Демиург находит себе путь в хаосе.

Тогда-то и начались эти события — причем в самом неподходящем месте во всем Луде — в Академии для благородных девиц мисс Примулы Кисл. Мисс Примула Кисл двадцать лет «доводила до совершенства» дочерей видных горожан; учила их петь, танцевать, играть на спинете[2] и арфе, варить и засахаривать фрукты, стирать тонкие ткани и кружева, не разрезая спинки извлекать кости из куриных тушек, делать натюрморты из всякого способного изменять форму материала, съедобного и несъедобного — воска, масла, сахара, — а также вышивать по меньшей мере сотней различных стежков, в общем, готовила их ко всему, что необходимо девушке, когда она выходит замуж и становится хозяйкой в доме.

Когда будущая дама Календула Шантеклер и ее ровесницы поступали в Академию, мисс Примула была там всего лишь юной помощницей гувернантки, весьма сентиментальной и буквально напичканной всякими дурацкими идеями. Однако дурацкие идеи нередко сочетаются с великими практическими дарованиями, а сентиментальность относится к числу тех качеств, которые редко хоть сколько-нибудь влияют на поступки.

Как бы то ни было, забавная и кипящая энергией помощница гувернантки умудрилась шаг за шагом прибрать все заведение к рукам, а леди, которой прежде принадлежала школа, полностью ей подчинилась, и после ее смерти все перешло к мисс Примуле.

Здание школы, старый кирпичный особняк, располагался посреди просторного сада, чуть в стороне от столбовой дороги, примерно в полумиле от западных ворот Луда.

Дамы Луда сохранили приятные воспоминания об Академии. Шутки, над которыми смеялись в ее стенах, и секреты, которыми обменивались, гуляя по аллеям, были гораздо интереснее и ярче всего, что происходило с ними впоследствии.

Только не подумайте, что они испытывали какие-нибудь сантименты на этот счет. Леди города Луда были чужды сентиментальности. Свои школьные дни они запоминали как старинную смешную песенку. Однако старинные и смешные песенки мы всегда вспоминаем не без грусти. Так, примерно, леди Луда туманного воспринимали поэзию прошлого. И когда Календула Шантеклер и Валериана Вигилия и прочие бывшие ученицы Академии собирались за взбитыми сливками и марципаном, чтобы обменяться новыми стежками, они непременно заводили речь о веселых прежних днях и забавных деяниях мисс Примулы Кисл.

— Ох, а вы помните, — восклицала Календула, — как она намеревалась учредить так называемый День матери, когда все мы должны были одеться в белое и зеленое и изображать лилии, выросшие на могилах наших матерей?

— О, да! — восторженно произносила Валериана. — Моя мать так разгневалась, когда узнала об этом. «Да как это омерзительное создание смеет заживо хоронить меня?» — возмущалась она.

Эти воспоминания заставляли их хохотать до слез.

Каждое поколение имело собственные шутки и особые тайны, однако все они были устроены на один лад — как фарфоровые чашки с одинаковыми узорами из плюща и пролески.

Пролеска и плющ украшали собой всю Академию, они были вышиты на занавесках в каждой спальне и на всех подушках и ширмах, нарисованы на фризе, окружавшем стены гостиной, их даже выдавливали штемпелем на кусках масла. Дело в том, что одним из чудачеств мисс Примулы Кисл была романтическая влюбленность в герцога Обри, похожая на то почитание, которым принадлежащие к Высокой церкви[3] старые девы окружали в прошлом поколении память Карла I[4]. Над ее постелью висела небольшая акварельная копия находившегося в Ратуше портрета герцога, а в день годовщины его падения, считавшийся в Доримаре праздником, она всегда надевала траур.

Она прекрасно знала, что является предметом насмешек своих учениц и их матерей. Однако это не мешало ей развивать бурную деятельность в их присутствии, поскольку мисс Кисл была слишком практична, чтобы проявлять эмоции, когда речь шла о хлебе с маслом.

В тех случаях, когда задетая гордость брала верх над благоразумием, она не стеснялась продемонстрировать собственное презрение к их родословной, высмеивая девиц, дочерей выскочек и купчих, видимо, забыв, что является дочерью местного бакалейщика, и временами воображая, будто Кислы принадлежали к исчезнувшей аристократии.

Внешность ее была не менее гротескной, чем характер, — на круглом, как луна, лице располагались крохотные глазки и огромный рот, обычно растянутый в заискивающей улыбке. Она носила зеленый тюрбан и платье, сшитое по моде времен герцога Обри. Сидя в своем саду среди хорошеньких учениц, она напоминала ярко раскрашенную ярмарочную фигуру, носящую имя Салли, которую чудаковатый садовник поместил между деревьев, чтобы отпугивать птиц от своих вишен и слив.

Ее ученицы больше напоминали не плоды, а цветы, в первую очередь — сладкий горошек, душистый, веселый и скромный, когда в муслиновых платьицах, скроенных по одному образцу, но из разного материала, и маленьких капотах с белыми оборками, они парами прогуливались по улицам Луда туманного.

Во всяком случае, вид их всегда намекал на нечто сладкое и свежее, и в городе девочек из Академии называли Цветочками Кисл.

В последнее время Цветочки пребывали в состоянии полного блаженства. У них были основания предполагать, что у мисс Примулы завелся ухажер, причем не кто иной, как Эндимион Лер.

В качестве школьного врача он был знаком здесь всем. Однако до недавних пор мисс Примула часто становилась жертвой его безжалостного языка, и маленьким пациенткам нередко приходилось тихо хрюкать в простынку, чтобы не рассмеяться вслух, — настолько колкими и смешными были шпильки, которые он подпускал несчастной школьной мадам.

Однако тем летом его трость и шляпа цвета бутылочного стекла каждый вечер появлялись в холле Академии. Причины его визитов, как узнавали от слуг Цветочки, не были профессиональными, если только в обязанности доктора не входит вечерний визит к пациентам, чтобы сыграть с ними в картишки, отведать пирожков и вина из первоцвета.

Более того, мисс Примула постоянно меняла платья.

— Должно быть, собирает приданое! — съехидничала Прунелла Шантеклер и Цветочки так и покатились со смеху.

— Неужели вы и в самом деле думаете, что он на ней женится? — сказала Пенстемона Брехунд. — На этой уродине, старой гусыне? Он, говорят, очень умен.

— Вот и будут жить гусыня с мудрецом! — рассмеялась Прунелла.

— По-моему, он позарился на ее сбережения, — сказала Фиолетта Вигилия.

— А может, хочет добавить старушку к своей коллекции древностей, — хихикнула Амброзина Мукомолл.

— Или же водрузить вместо вывески над своей аптекой! — предположила Прунелла Шантеклер.

— Но каково будет герцогу Обри, — рассмеялась Луноцвета Джимолост, — уступить такую даму гадкому, старому докторишке.

— Да, — согласилась Фиолетта Вигилия. — Мой папа говорит, что уж лучше бы она снимала комнаты поближе к статуе герцога Обри, чтобы не отвлекаться на других мужчин.

Фиолетта хихикнула и чуть покраснела:

— Он говорит, что иначе ей не удастся пристроиться поближе к своему кавалеру.

Однако последний выпад не был встречен восторженным смехом, так как Цветочки Кисл нашли его слишком смелым.

В начале осени мисс Примула вдруг отослала служанок домой в далекие деревни, и, к общему негодованию ее Цветочков, их место заняли (временно, как уверяла мисс Примула) сумасшедшая прачка мамаша Тиббс и некая глухонемая красотка, крашеная и черноглазая. Мамаша Тиббс относилась к своей работе без особого рвения и большую часть времени попросту торчала у ворот, провожая прохожих взмахами платка. Ну, а если во время работы ей случалось услышать звуки флейты или скрипки, доносившиеся издалека, она немедленно бросала свое занятие и пускалась в пляс, порывисто размахивая метлой, сковородкой — любым обиходным предметом, который в это время дергала в руках.

Что касается глухонемой, то кухаркой она, может, была и хорошей, но не для заведения благородных девиц, поскольку в городе ее звали Распутная Бесс.

Однажды утром мисс Примула объявила девочкам, что отыскала для них нового учителя танцев (прежнего она вдруг уволила, причем неизвестно по какой причине) и что, завершив работы над шитьем, они должны собраться на чердаке, где будет урок.

Они поднялись на прохладный и темный чердак, там пахло яблоками, а к балкам были подвешены гроздья сгнившего винограда. Некогда здание Академии было фермой, и дубовые панели стен украшали переплетенные инициалы многих сельских влюбленных, скончавшихся века назад. К этим вензелям Прунелла Шантеклер и Луноцвета Джимолост недавно добавили и монограмму, запечатлевшую их собственную дружбу, — П. Ш. и Л. Д.

Новый танцмейстер оказался высок, рыжеволос и молод, на белом, заостренном книзу лице горели яркие глаза. Мисс Примула, всегда старавшаяся подчеркнуть, что преподаватели дают девочкам уроки, преследуя лишь филантропические цели, представила его как профессора Клока, любезно согласившегося обучать их танцу. Молодой человек отвесил ученицам глубокий поклон и, повернувшись к мисс Примуле, проговорил:

— Я прихватил с собой скрипача, мэм. Изумительного скрипача! Его привело сюда ваше шитье. Сам он по профессии ткач и страстно любит вышитые на шелке картинки. Он может предоставить вам несколько весьма симпатичных образцов, не правда ли, Портунус? — и учитель дважды хлопнул в ладоши.

После чего непостижимым образом — словно летучая мышь из-под стропила, как, ежась, шепнула Прунелла Луноцвете, — откуда-то из тени появился странный морщинистый старикашка, с такими же яркими, как и у профессора Клока, глазами, со смычком и скрипкой под мышкой, который дергался во все стороны.

— Юные леди! — торжественным тоном провозгласил профессор Клок. — Перед вами господин Портунус, скрипач его величества императора луны, старший среди шутов властелина призраков и теней… хотя шутки его обычно бессловесны. Ради вас, юные леди, он проделал долгий путь, посему настройте свои ножки на танец. Хо, хо, хо!

Тут легкий, как перышко, профессор подпрыгнул никак не меньше чем на три фута и приземлился на самые кончики пальцев, а господин Портунус тем временем оставался на месте, потирая ладони и по-стариковски хихикая.

— Какой вульгарный молодой человек! Просто дешевый ярмарочный шут, — шепнула Фиолетта Вигилия Прунелле Шантеклер.

Прунелла, внимательно разглядывавшая молодого профессора, тоже шепотом ответила:

— По-моему, когда-то он был у нас конюхом. Я видела его только однажды, но уверена, что не ошиблась. Почему Примула считает возможным приглашать в преподаватели столь ничтожных людей?

Прунелле, конечно же, никаких подробностей о болезни Ранульфа не сообщали.

Примула между тем встревожилась. Она не нашлась что сказать и только шевелила губами. Наконец она повернулась к старику и доверительно сообщила ему, что рада знакомству с еще одним мастером иглы; после чего обратилась к профессору Клоку и проворковала:

— Я просто обязана вышить пару шлепанцев в подарок на день рождения любезному доктору и хочу, чтобы рисунок был самым оригинальным, так что, может быть, этот джентльмен подаст мне какую-нибудь идею.

Тут профессор совершил еще один безумный пируэт и, от радости захлопав в ладоши, воскликнул:

— Да-да, именно Портунус и нужен вам. Портунус научит ваши стежки танцевать под его мелодию, хо-хо-хо!

И, тыча друг друга в ребра, они с Портунусом разразились хохотом.

Наконец, заставив себя успокоиться, профессор предложил Портунусу настроить скрипку и потребовал, чтобы юные леди построились в два ряда для первого танца.

— Начнем с Голубики, — проговорил он.

— Но ведь это всего только простой сельский танец, который любят батрачки, — недовольно оттопырила губку Луноцвета Джимолост.

Прунелла Шантеклер отважно подошла к мисс Примуле и сказала:

— Простите, пожалуйста, но разве мы не можем заниматься уже разученными нами жигами и кадрилями? Моей маме, наверное, не понравится, если мы начнем разучивать что-нибудь новое. Тем более такой вульгарный танец, как Голубику.

— Вульгарный! Вот это новость! — пронзительным голосом вскричал профессор Клок. — Вот что, моя хорошенькая мисс, Голубику танцевали при лунном свете еще в ту пору, когда на месте Луда была только буковая роща между двумя реками. Этот танец Молчаливый народ танцует вдоль всего Млечного Пути. Этот танец соткан из смеха и слез.

— Профессор Клок намеревается учить вас только самым старинным и аристократическим танцам, моя дорогая, — укоризненно проговорила мисс Примула. — Тем, которые принято было танцевать при дворе герцога Обри… Так ведь, профессор?

Старик скрипач уже настраивал свой инструмент, и профессор Клок, явно полагавший, что они и так потратили слишком много времени на разговоры, велел своим ученицам строиться и приготовиться к танцу.

Цветочки Кисл повиновались с большой неохотой, никто из них не считал этого балаганного шута преподавателем, а выученная старомодная пляска им никогда не пригодится.

Однако смычок старого скрипача явно оказался волшебным! В мире, конечно, не нашлось бы другой мелодии, столь же одинокой, зовущей в пляс и манящей! Противиться ей просто не было никакой возможности.

Не понимая, как именно все это произошло, скоро все они шагали, притоптывали, скользили и поворачивались, невзирая на снедавший душу огонь, в то время как мисс Примула в такт качала головой, а профессор Клок, выкрикивая наставления, сновал между танцующими так, что могло показаться, будто они — бусины, а он — нитка, на которую они нанизаны.

Вдруг музыка смолкла, и раскрасневшиеся, смеющиеся, обмахивающиеся платочками Цветочки Кисл попадали на пол возле груды полных мешков в углу, пожалуй, впервые в жизни не думая о том ущербе, который тем самым нанесли собственным юбкам.

Тут мисс Примула крикнула:

— Только не здесь, мои милочки! Только не здесь!

Ощущая легкое удивление, они уже было собрались встать, когда профессор Клок что-то шепнул на ухо наставнице, и, с пониманием кивнув ему, она сказала:

— Очень хорошо, дорогуши, оставайтесь там. Я просто подумала, что пол слишком грязен для вас.

— А что, вообще-то было даже очень забавно, — проговорила Луноцвета Джимолост.

— Да, — согласилась с ней Прунелла Шантеклер. — Этот старик действительно умеет играть!

— Хотелось бы знать, что находится в этих мешках? Яблоки были бы тверже, — сказала Амброзина Мукомолл, с праздным любопытством тыкая в тот, возле которого она сидела.

— И пахнет от них как-то странно, — заметила Луноцвета.

— Жуть! — молвила Прунелла, морща носик. А потом, хихикая, прошептала: — Что, если нашей гусыне уже приготовили и лучок!

Но в этот миг Портунус вновь начал настраивать свою скрипку, и профессор Клок предложил им снова построиться в два ряда.

— На сей раз, мои маленькие мисси, — проговорил он, — мы будем танцевать скорбный и торжественный танец, в котором должна принять участие и мисс Примула. Это очень аристократический танец, его танцевали при дворе герцога Обри! — Последние слова профессор произнес, подражая интонации мисс Примулы, и лукаво подмигнул девочкам, чем очень их насмешил, как и положено шуту.

— Но, прежде чем начать танец, прошу вас выслушать мелодию, — продолжил он. — Итак, Портунус!

— Ну вот! Опять эта Голубика… — презрительно промолвила Прунелла.

Однако слова буквально примерзли к ее губам, и она застыла на месте, околдованная и испуганная.

Это действительно была Голубика, но уже совершенно другая. Ибо с тех пор как они в последний раз слышали этот мотив, он, должно быть, скончался и перенесся в неведомые края, чтобы вернуться на землю гневным духом.

— А теперь все танцуем! — выкрикнул профессор Клок не терпящим возражений тоном.

Повиновались ему лишь из чувства самосохранения, словно движение могло спасти их от этой мелодии, казалось, исходившей из них самих.

пел профессор Клок, в такт мелодии сновали по лабиринту видений Цветочки Кисл.

Но вдруг мелодия изменилась. Стала веселой, и в то же время странной, какой-то зловещей.

пел профессор Клок, сновал между ученицами, впрочем, нет, не сновал, а метался, и с каждым мгновением его песня становилась все пронзительнее, а смех — более диким.

И тут — как и когда, сказать они не могли — к танцу присоединился новый участник.

Он был весь в зеленом, лицо прикрывала черная маска. Он тоже метался по залу, но ни разу никого не коснулся. Никто не мог его разглядеть.

Только Луноцвете Джимолост удалось заметить у него горб на спине.