Горожане солнца

Сказка про Горбынека

Где ты, о Горбынeк, о пастырь-слесарь со справкой сантехника и душой кузнеца! Как давно не являлась в городской полуночи тень крючковатой твоей фигуры! Как благодушно глядит теперь партизан в темноту, не ведая страха, не помня Горбынека! Как мирно дремлют стальные катухи, чей сон не тревожит пламя!

Но мы, избежавшие жабьего жребия, мы, крадущиеся в темноте, мы видим беспечный взгляд партизана, дрему катуха, дугообразный шорох влекомого ветром стаканчика из-под солярки и говорим: недолго! Недолго витать вам в испарениях солярного благодушия! Недолго часовщику тарахтеть костяшками, пересчитывая не удавшиеся человеку жизни! Недолго, говорим мы и вспоминаем Горбынeкa — карлика, слесаря, художника, полководца.

С юности ему был привычен оранжевый жилет партизана.

Он был сантехником, рядовым рабочим карликовых бригад, что специально создавались для действий в тесных коммунальных данных и кухнях.

Там, где бессильны оказывались громадные богатыри, способные свернуть шею чугунной трубе, проворные карлики действовали блестяще. Причудливые изгибы горбов и крошечный рост мастеровых-гномов позволяли им проникать в теснейшие закоулки зараковинных пространств, и, путешествуя по изнанкам старых домов, Горбынeк видел поднебесные сундуки чердаков со звездной пыльцой, что полночь насыпает в прорехи крыш, пропасти подвалов, дышащих испарениями древних, сладких, тяжелых снов, и тоску и вдохновение земляков, зажатых этими двумя мирами. Пока руки Горбынека безошибочно двигались среди слесарных тел, уши его и глаза ловили шорохи воздуха и света. Он полюбил волшебный сумрак старых домов и не сумел смириться с властью Часов, по приказу которых партизаны начали обновление города.

Партизаны не затруднялись ремонтом изощренных произведений древности. Медные бубенчики и поплавки-матрешки, хрустальные пузыри ревизионных колб, водяные мельницы, музыкальные лабиринты для просеивания сора — все разрушалось и заменялось безжизненными стандартными отливками.

Сперва Горбынеку удавалось опережать партизан. Те, узнав о поломке, не спешили с выездом, демонстрируя властное пренебрежение победителя, — бригада Горбынека являлась на вызов первой же ночью.

Карлики в сказочных масках бесшумно отмыкали дверь и принимались за дело.

Систему слива бригада Горбынека перестраивала, как дворец.

В фильтры добавлялась топазовая пыль, и система становилась совершенна, о чем свидетельствовали живые рыбы, тихо движущиеся в прозрачных секциях водоподачи. Поток шевелил ряды колокольчиков, чей напев изменялся в согласии с температурой воды. Крохотная турбина разжигала цветные огни тем ярче, чем быстрее текла вода, и в освещенные недра труб можно было заглянуть через маленькие линзы. Тайные пружины стерегли систему от вторжения партизанского инструмента: при попытке развинтить соединение канализация выходила из берегов.

Но партизаны, явившись наутро на место поломки, штрафовали хозяев, обнаружив труды Горбынeка. Они давали ложные вызовы и устраивали засады на бригаду мятежников. Тогда уже наступали тусклые времена: память о войне крыш и подземелий начала стираться; языки были оттеснены на окраины недр, в центре властвовали Часы.

«Время! Время! — кричали уличные рекламы. — Мы меняем у вас время! Одна монета за минуту! Автомобиль за полгода! Квартира за десять лет!» И миллионы торопящихся жильцов заполняли метро на рассвете и покидали его к ночи, отдавая Часам день за днем в обмен на их обманчивые дары.

Тонкость и мечтательность, нежность, восторженность и бескорыстие, вдохновение и доброта — все то, что, будучи бесценно, не могло послужить для Часов товаром, постепенно отвергалось жильцами как вовсе не имеющее цены. Часы же наливались силой, их черный магнетизм пропитывал город от вершин до подножий и медленно изгонял остатки существ, еще не покорившихся новой власти.

И к тому моменту, как бригада Горбынека оказалась полностью затравленной, провалилась и последняя отчаянная попытка языков уничтожить Часы.

Подробности разгрома армии языков в точности неизвестны. Их армия скопилась в туннелях трех направлений, а потом, разом ударив по укреплениям Часов в районе Охотного ряда, разбилась об их ворота и была уничтожена тремя электропоездами, пущенными по рельсовым путям в полшестого утра. Успешнее развивалось наступление на поверхности. В час ночи один из восьми партизанских замков, стоящий на границе Садового кольца, возле Трубной улицы, был атакован отрядом языков, и Горбынeк находился там тоже. Не сумев преодолеть электрические заграждения замка, отряд захватил соседнюю стройку и повел оттуда обстрел. Партизаны укрылись в башне маркшейдера и оказались вне досягаемости. Тогда сотни языков облепили подъемный кран и принялись раскачивать его с намерением обрушить на бронированную крышу башни. Партизаны замерли, слушая заунывный ритм языковских дудок. Спустя полчаса кран вытянулся через все небо, упал, обратил в щепы здание замковой канцелярии, пробил на четырнадцать метров землю и обрушил строящийся туннель серой ветви Часов, но не задел ни крыши, ни башни, полной маркшейдерского ледяного смеха. Содрогнувшаяся ночь не пришла еще в равновесие, как языки бежали, пронзаемые в спины синими гадюками электродов, и Горбынeк бежал тоже.

Когда подземелья погрузились в тишину и остатки языков уползли вглубь, Горбынeк начал свою войну.

К тому времени их осталось лишь шестеро — маленьких карликов, способных выспаться в коляске, не побеспокоив младенца. Горбынeк обратил крошечность себя и своих собратьев на погибель врагу. Три белые ванны были опрокинуты кверху дном. По паре детских трехколесных велосипедов разместилось внутри, и еще оставалось довольно места для пулемета, полного стручкообразных капсюлей, и ночного перископа, разоблачителя темноты.

Первой жертвой стал отряд партизан, асфальтировавших траву в одном из двориков Неглинной горы.

Три ванны молча выкатились из мрака, опрокинув багровые огни заграждения.

Пулеметы расхохотались. Залп, единственный залп, который успели дать партизаны из отбойных своих орудий, скатился с бортов нападающих, как черешня. Ванны вкатились под брюхо машин, не задев их. Механические пупы были поражены залпом сквозь амбразуры слива, их жилы были подрублены, и ядовитый сок побежал по свежему асфальту, возжаждав пламени. Зеленый рассвет родился над городом, подпертый тремя колоннами дыма. Машины медленно разваливались в нем, как забытые пироги. Так отпраздновал свое появление на свет страшный отряд Горбынeка.

Что же ты помрачнел, партизан, что ты съежился? Что ты ходишь горой?

Ты помрачнел, потому что мрачны по утрам горелые стройплощадки.

Съежен, потому что город глядит тебе в спину.

Ищешь врага? Но как среди ванн, тысяч городских ванн, ты отыщешь ту ванну-оборотня, что ночью перекидывается в жестокого хищника? Как в детских площадках, с утра до вечера полных трехколесного шума, ты расслышишь те самые колеса, на которых сама судьба кралась к тебе ночью? Бесшумна ванна, обратима, лerка, эмальна, недосягаема электричеству и отбойному молотку, она выкатывается из тьмы внезапно, она самой природой окрашена в серые тона асфальта, и ванн таких не три уже, а двадцать, и каждую ночь празднует Горбынек свои удушливые костры.

Все свое техническое искусство, служившее раньше ремонту мира, бросил Горбынeк теперь на его разрушение. Самый страшный поджигатель — бывший пожарник, самый чудовищный отравитель — бывший аптекарь. Самый ужасный убийца машин — разочарованный слесарь, для чьей отвертки, направленной в сердце механизма, не существует преград.

Как болдуин в метро с точностью до дня определит возраст ребенка, когда пора уже сдавать отпечатки пальцев, как продавец по звону в кармане уверенно скажет, сколько там монет, так технический умелец моментально найдет везде замковый камень. В каждом предмете скрыт замковый камень, помеченный тайным знаком творца, неприметная деталь, скрепляющая все и по изъятии влекущая распадение целого. Горбынек в любом механизме умел опознать и поразить эту деталь мгновенно. И вот колеса машин подкашиваются и стекла проваливаются внутрь. Техник, верный соратник Горбынека, в тот же миг сечет провода и роняет на бегущих партизан ужасную тьму. И тут же гранаты, гранаты, надутые сонным газом, летят в партизан, и те падают, горько плача, потому что плохой человек видит от сонного газа невыразимо печальные сны. Сорок машин уничтожено Горбынeкoм за лето, сорок вопросительных знаков нацарапано на ванных бортах, горелые кости машин зарастают во дворах лопухами, и по луже, застоявшейся в продавленной крыше, плавает желтый лист.

Настала осень, и поражение пришло к Горбынeку.

Случилось оно дождливой ночью под слезящимися фонарями Ивановской горы.

По колено в ядовитом тумане, партизаны давили асфальт, но все чугунные люки были заменены партизанами на люки, вырезанные из чистого магнита. Засадные катухи замерли в подворотнях.

Ванное войско Горбынека покатилось на партизан сверху.

Скорость тяжелых атакующих ванн, разлетевшихся под откос, выросла до невероятности, и партизаны в ужасе бежали перед этой молчаливой волной. Лишь один молодой пескогрев не бежал и видел, как скакали и опрокидывались ванны, прилипая к магнитам. Ночь огласилась колокольным звоном. Ванны летели боком и вязли в зыбучем асфальте. Катухи высунули из засад свои квадратные рыла, медленно двинулись и сомкнули кольцо вокруг перевернутой армии. Тридцать восемь коротышек было извлечено из чугунных скорлуп и отправлено на Электрозавод день и ночь вместе с другими невольниками тянуть рычаги часовой пружины. Однако Горбынeк спасся.

Бормотехник, старый сухарь, во всем чуя злобный подвох, всегда осторожничал, вызывая недовольство Горбынека; на этот раз осторожность Техника спасла жизнь.

Техник успел затормозить, лишь только первая магнитная крышка привстала над дорогой, и уберег ванну от опрокидывания. Оси велосипедов тихо согнулись от тяжести, но ванна стояла. Пулемет ее покричал и замолк, обессилев.

Не веря, катухи еще долго сторожили ванну. Наконец ее перевернули, поддев бородами бульдозеров.

Два гнутых велосипеда, столик с остатками завтрака, пулемет, маленькая библиотека и печь оказались внутри. Но оба пилота исчезли. Они скрылись в отверстии люка, прикрытого недрами ванны. Нечего было и думать о преследовании двух беглецов в необъятных лабиринтах Нижнего города. В ярости партизаны бросили ванну во дворе соседнего дома. Ванна долго еще пробыла там, и тихие дети трогали ее борта, избитые пневматической дробью, исчерченные вензелями Горбынeка. Может, она и по сей день стоит там.