Гойя

ГЕРЦОГИНЯ И ЕЕ СКЕЛЕТ

Франсиско Гойя был представлен сиятельным герцогам Альба в 1794 году и тогда же написал портрет в рост высокого и стройного нестарого герцога с задумчивым лицом и музыкальными партитурами в руках. Эти аристократы принадлежали к самым избранным из родовитых грандов Испании, породненных с королевским домом Кастилии и с шотландскими Стюартами — ибо аристократия Европы интернациональна. Тот герцог, который смотрит на нас печальными глазами умного и нездорового человека, был наследником титула славных военачальников, наводивших ужас на европейских соседей, когда дело доходило до войн или карательных экспедиций. Имя «Альба» стало нарицательным в Нидерландах и во всем протестантском мире с тех самых пор, когда один из представителей этого рода, суровый фанатик и несгибаемый католик, много лет подряд воевал с мятежниками в Голландии и прославился своей неумолимой жестокостью по отношению к еретикам и врагам трона.

Но преданья старины глубокой как будто не трогали того герцога, который ненадолго сделался патроном Франсиско Гойи. Покровитель искусств, музыкант и поэт, почитатель венской музыки Гайдна и Моцарта, этот утонченный потомок суровых и воинственных предков скончался через два года после первого знакомства. Тех, кого интересует жизнь и искусство художника Гойи, занимает не столько сам достойный герцог, сколько его жена, а вскорости вдова, герцогиня Альба.

Официальное имя и титулатура этой дамы гласят: донья Мария дель Пилар Тереза Каэтана де Сильва Альварес де Толедо-и-Сильва Базан, герцогиня де Альба де Тормес, герцогиня де Уэскар, герцогиня де Монторо, графиня-герцогиня де Оливарес, маркиза дель Карпио, маркиза де Кориа, маркиза де Эличе, маркиза де Вильянуэва дель Рио, маркиза де Теразона, маркиза де Флечилья-и-Харандилья, графиня де Монтерей, графиня де Лерин, графиня де Оропеса, графиня де Наварра, графиня де Кальве, графиня де Осомо, графиня де Айяла, графиня де Фуэнтес де Вальдеперо, графиня де Алькаудете, графиня де Делейтоса, сеньора владений Вальдекомеха, сеньора владений Декастильо, Сан-Мартин, Куртон и Гиссене.

Это не полный список имен — полный гораздо длиннее. Не надо ухмыляться. Такие имена приличествуют испанским аристократам. Идальго имели право на шесть имен, гранды — на двенадцать. Гранды самого высшего разбора не имели ограничений на количество имен и титулов. В конце концов, особо породистые собаки тоже могут предъявить нам бесконечно длинные списки своих чинов, титулов, предков. Реестр испанской аристократии, среди которой одних только грандов насчитывается около ста двадцати, представляет собой внушительный том, полный напечатанных мелким шрифтом громких имен и титулов. Как испанист и кинолог, могу только одобрить такой порядок вещей.

Притом надо заметить, что приведенные выше имена и титулы герцогини — это на девяносто процентов ее собственные, унаследованные от предков титулы, с небольшим добавлением титулов светлейшего супруга Хосе Мария Альвареса де Толедо, герцога Медина-Сидония. Он был по рождению тоже родовит, но все-таки на полшага позади своей жены в плане породы.

Вот она перед нами — знатнейшая из знатнейших, независимая и остроумная, откровенно презиравшая выскочек Бурбонов, оказавшихся на тронах Парижа и Мадрида. Не будет ошибкой назвать ее испанкой до мозга костей — а поскольку она еще и аристократка высшего разбора, то в ее лице мы видим удивительную смесь космополитичной дамы высшего света с натурой дерзкой и необузданной испанской махи.

Ее отношения с Гойей являются предметом намеков, пересудов и сплетен, растянувшихся на два столетия и отразившихся в фольклоре и театре, в кино и поп-литературе, в научных исследованиях и пошлых шуточках самодеятельных экскурсоводов некоторых испанских музеев.

Грубо говоря, интерес мало понимающей и мало достойной понимания публики ограничивается вопросом о том, было ли у нее что-нибудь с художником или не было и как нам понимать те портреты, которые он писал с нее в течение нескольких лет. А также как понимать некоторые картины и рисунки эротического характера, увязываемые с именем герцогини — скорее всего, без достаточных на то оснований.

Формальный парадный портрет женщины, известной при дворе и в народе по краткому наименованию Каэтана, был написан для фамильных преданий, с целью увековечения великолепной светской дамы. Тот факт, что ее уличные почитатели радостно и запросто кричали ей «Каэтана, мы с тобой!» и придворные также обозначали ее этим именем, говорит о широчайшей известности. Все знали, кто такая Каэтана, другой такой не было.

Ее портрет кисти Гойи 1795 года строг, роскошен в деталях, сверкает снежно-белой длинной юбкой тончайшего многослойного поплина, золотой отделкой и кроваво-красным широким поясом — словно дама решила перепоясать дорогое французское платье поясом матадора, какого-нибудь Педро Ромеро, которого она на корридах приглашала в свою ложу, чтобы ласково с ним побеседовать под восхищенными взглядами тысяч зрителей, которые не знали, кто им более по сердцу — великий матадор или великолепная герцогиня.

Легкий налет иронии улавливается разве только в миниатюрной фигурке пушистой болонки, белоснежная грива которой забавным образом напоминает по форме пышную темную шевелюру красавицы, хулиганки и любимицы народных масс. Чтобы зритель не забыл улыбнуться и не пребывал бы в восторженном ступоре, собачка получает отличительный знак — красный бантик на ножке в области заднего места, и он уморительным образом перекликается с красными бантами, украшающими волосы герцогини. То, что у песика на попе, у красавицы на голове. У нас снова получилась забавная и глуповатая рифма для лихой простонародной сарсуэлы.

Герцог мог быть доволен. Парадный портрет соответствовал рангу, значимости, общественному положению сеньоры Каэтаны. И в то же время там ощущаются человеческое измерение, трогательные детали и забавная игра.

На следующий год светлейший супруг скончался в сорокалетием возрасте, и овдовевшая Каэтана, повинуясь обычаю и приличию, уехала из столицы и отправилась проводить траурный год в свои южные поместья, в местечко Санлукар. Высшее общество с изумлением узнало, что в этой уединенной жизни вдали от людей ее сопровождал единственный мужчина, если не считать лакеев и кучеров, и этим единственным был Франсиско Гойя. Сам ли он вызвался провести некоторое время с печальной дамой, или она дала ему знать, что охотно видела бы его поблизости от себя в своем уединении — никому не известно, но домыслы и скандальные слухи переполошили высший свет страны. Неужто великолепная герцогиня-вдова и прославленный, признанный в мире искусств придворный художник стали любовниками?

С тех самых пор этот вопрос ранит, подобно отравленному стилету, память и самосознание многочисленных представителей семейства Альба. Этот род, и сегодня украшающий собою фасад испанской аристократии, не является прямым продолжением описанной выше герцогской линии. Каэтана не могла иметь детей, и это было для нее тяжелым грузом и горьким привкусом в пьянящей чаше жизни. Род Альба — разветвленный и многоголовый, и его усилия обелить и очистить память герцогини можно было бы считать комичными, если бы не отчетливые признаки гротеска и абсурда. Сейчас объясню.

Тот факт, что дон Франсиско и донья Каэтана общались ближе некуда, что он взирал на нее с восхищением, а она, вероятно, ценила его дар, его личность, само присутствие этого неожиданного, сильного, вдохновенного человека, — сам этот факт вряд ли оспорим. Задаваться же вопросом, звала ли она его раз или два или много раз в свою спальню, есть дело бессмысленное и скучное. Все равно ведь не узнаем наверняка, для чего же попусту стараться? Пустая суета и томление духа.

Месяцы, проведенные в весенней и летней Андалусии, были отданы искусству. Это единственный неоспоримый факт в этой истории совместной поездки, ибо свидетельства у нас в руках: точнее, они украшают хранилища лучших музеев мира, прежде всего мадридского музея Прадо. Поездка на юг в 1797 году увенчалась созданием так называемого «Санлукарского альбома». Среди рисунков этого альбома главной героиней является она, Каэтана. Невозможно не узнать ее. Она отдыхает, музицирует, она расчесывает пышные волны своих темных кудрявых волос, она, наконец, играет с маленькой девочкой и ласкает ребенка. Бездетная Каэтана втайне и без ведома властей удочерила маленькую темнокожую африканскую девочку. Это был с ее стороны жест вызова и непокорности по отношению к обычаям державы и нравам своего сословия. Лихая герцогиня предвосхитила тем самым новейший обычай, распространенный среди звезд кино и прочих поп-идолов: окружать себя многоцветным выводком экзотических приемных детишек.

Для рисовальщика в этих контрастах белых платьев, темных волос, мраморной белизны женской кожи и темной, как полированное дерево, нежной кожи ребенка — в этом аккорде драгоценных материй, в этой игре темного и светлого обретается целый мир блаженных ощущений. Посторонним людям не понять, отчего эти странные существа, живописцы, приходят в экстаз от куска живописи, в котором, допустим, сверкающий белый цвет сочетается с дымчато-серым. Нам с вами зачастую столь же невдомек, отчего у музыкально одаренных собратьев душа вибрирует от какой-нибудь квинты, от тембра голоса, от прочих неописуемых свойств летучих материй звука. Им даны эти восторги — порадуемся за них.

Гойя в эти месяцы тоже радовался и наверняка был счастлив глазами — это же и есть главное счастье художника. Какие еще радости были ему доступны тогда, мы не знаем и не спрашиваем из скромности. Тем более что ответа все равно не будет.

Эти контрасты и эта полнота бытия были для него настолько важны, что он отдал все свои силы и вложил свое восхищение, изумление и почти робость перед этой женщиной в знаменитый портрет «Темной Каэтаны». Наследники знаменитого рода никогда не любили этот холст и старались от него откреститься. Многие думали, что в фигуре гордой и вызывающей женщины художник хотел представить доказательства своей любовной связи с нею. Иначе зачем она демонстративно носит на руке два кольца, на которых выгравированы имена Гойя и Альба? И что означает жест руки, которая указует на каменную плиту, на которой выбиты слова Solo Goya — «Один только Гойя»?

Герцогиня охотно дразнила высшее общество разными способами. Она нередко инсценировала разного рода мистификации для того, чтобы озадачить чопорных придворных, а в особенности позлить короля с королевой, которых Каэтана, как уже было сказано, от всей души презирала, считая вульгарными обывателями. Она играла и развлекалась. Ее энергичная натура требовала реализации — хотя бы в виде вражды с королевой и соперничества с неотразимо умной и утонченной, но вовсе не красивой герцогиней де Осуна, еще одной покровительницей Гойи.

Сеньора де Осуна, дама изысканная, любила изящные розыгрыши и умное веселье, устраивала интеллектуальные игры, организовала театр в своих владениях. Сеньора де Альба, наша неподражаемая Каэтана, предпочитала простонародные забавы и фокусы более хлесткого типа. Она сама придумывала и импровизировала шутки и приколы в духе задорной уличной махи. Например, однажды она так органично изображала на улице простую служанку, посланную куда-то с поручением, что за нею увязался молоденький почитатель из семинаристов, то есть будущий священник. Она позволила пригласить себя в трактир и там заказала себе самых дорогих блюд и вин, а поскольку ясно было, что молодой человек не располагает деньгами, лихая бабенка подговорила трактирщика востребовать от должника в залог штаны. Такое рассказывали в Мадриде.

История эта считалась реально случившейся, хотя, вообще говоря, она как будто придумана по шаблонам тогдашних задорных сарсуэл. В финале полагается исполнить куплеты про служителя Господня, который идет домой на полусогнутых ногах, пытаясь с помощью долгополой одежды скрыть отсутствие штанов, оставленных в залог трактирщику. Исполнитель таких куплетов должен притом показать и походку бедного семинариста, и его досадливые жалобы на судьбу, которая послала ему в насмешку прекрасную женщину, но в итоге (жестокая!) отобрала штаны. Занавес. Аплодисменты.

Возможно, что отчаянная герцогиня сама подсказала Гойе, чтобы он включил в большой портретный холст какие-нибудь детали и намеки, дабы современники и потомки ломали головы, кусали губы и судачили. Ей были безразличны пересуды и сплетни. И она сама хотела, чтобы Гойя написал бы портрет, который бросает вызов общественному мнению и задевает моралистов, царедворцев, политиканов и прочую сиятельную сволочь. Таков был ее характер. С нею вряд ли можно было соскучиться. От таких женщин обычно теряешь голову сразу, но скоро устаешь. Но уже после того, как узнаешь их поближе. Впрочем, это уже личное, то есть лишнее.

Поскольку Гойя безоговорочно оценил тот решительный и смешливый дух, который переполнял его подругу, и одобрял ее высокое искусство бесить дураков и натягивать нос скучным поклонникам и унылым врагам, он мог и сам позволить себе вставить в портрет надписи, намекающие на особые отношения художника и герцогини. В самом деле, этот портрет был его собственностью долгие годы, после неожиданной смерти Каэтаны на пороге сорокалетия.

Не будем гадать, кто из двоих придумал эти насмешливые намеки и дразнилки. Несомненно то, что в этом портрете она признает его талант. Он один — ее художник. Это не признание в любви в обычном смысле слова, это нечто даже большее или, по крайней мере, более редкое и удивительное — признание в артистической близости. Героиня картины хочет, чтобы ее писал один только Гойя. Встретить эту женщину было большим, хотя и недолгим счастьем на пороге великих испытаний и катастроф. Вероятно, за это счастье пришлось дорого заплатить. Душевное состояние художника, которое мы уже с озабоченностью и тревогой описывали выше, при этом не становилось спокойнее или стабильнее. Мир шатался, кренился и грозил обрушиться еще и потому, что случилась эта встреча.

Единственное, что можно говорить с уверенностью, — отношения художника и герцогини были на самом деле близкими, хотя и недолгими, но для обоих они означали очень много. Прекрасная Каэтана вскоре составляет по всей форме свое завещание. Вероятно, врачи предупреждали ее о том, что она страдает опасной болезнью — и возможно, что они не ошиблись. В завещании герцогиня оставила огромное богатство своим друзьям и слугам, но художник Гойя там не упомянут. Зато в завещании было прописано приличное пожизненное содержание, рента, в пользу любимого сына Франсиско Гойи Хавьера. Возможно, что Франсиско рассказывал ей о том, что мальчик хочет учиться на художника, и она хотела думать, что у гениального отца будет такой же гениальный сын. Своих детей у нее не было — отсюда и рента для Хавьера.

Герцогиня не могла предугадать, насколько бесполезным был ее дар. Красавчик Хавьер смолоду сообразил, что он — наследник не из бедных, и не прилагал серьезных усилий в области чего бы то ни было, включая искусство. Он прожил долгую жизнь симпатичным бонвиваном, богатым потомком великого отца, носителем славного имени по праву рождения. На нем природа отдохнула. Слишком много сил она затратила на его отца. Не будем хаять сына, он был как будто совсем неплохой человек. Такой комплимент означает, в сущности, — ни то ни се, ни богу свечка ни черту кочерга. Не упрекайте автора за эти досадливые интонации. Иногда обидно за своего героя, почти как за себя самого.

Каковы бы ни были отношения герцогини и художника, они были недолгими, и возможная близость (какой бы смысл мы ни вкладывали в это слово) продлилась несколько месяцев, и вряд ли более того. Каэтана не хотела привязываться к людям надолго. Это не говорит о непостоянном характере или ветрености избалованной кокетки. Она боялась связывать себя узами чувств именно с близкими ей людьми. Вероятно, она предвидела (ей предсказывали как врачи, так и гадалки), что ее жизнь будет недолгой. Гордость не позволяла ей объяснять близким людям свои обстоятельства и оправдывать свой образ жизни. Можно не сомневаться в том, что Гойя и сам понял, почему она такая. Догадки некоторых искусствоведов о том, что изображения ветреных и опасных соблазнительниц, этих союзниц темных демонических сил, в некоторых картинах и особенно в гротескных графических листах Гойи говорят о том, что он был уязвлен разрывом, жаждал мести и по-своему мстил бывшей любовнице, намекая на ее непостоянство — это беспомощные попытки не знающих жизни книжных существ. У него как раз во время разрыва с Каэтаной появились заботы и проблемы более масштабного свойства.

Он спускается в ад и пишет чудовищ. Словно делая выводы из последних сорока листов «Капричос», мастер создает картины на тему нечистой силы и шабаша ведьм. Такова картина «Большой козел» (Gran Cabron), которая принадлежит, вообще говоря, к магически-ведьминской серии, но идет дальше. Она изображает кошмарный ритуал принесения ведьмами младенцев в жертву огромному рогатому существу, изображающему самого Сатану. Такие сюжеты вряд ли годились для гобеленов, но постоянные почитатели Гойи вполне могли приветствовать такую сцену и даже повесить такое у себя в закрытом на ключ кабинете, чтобы прислуга и дети не видели то, что им видеть не полагается.

Царство Вельзевула исследуется параллельно с изучением красот и соблазнов мира сего. Образ Каэтаны возникает в нескольких галантных сценах с дамами и кавалерами, которые явно принадлежат к высшему обществу, но принимают участие в общенациональной игре «делай как махо» или «делай как маха». Прекрасная женщина и гримасы ада фигурируют в этом искусстве рядом друг с другом, как будто это две стороны одной медали.

Здесь самое время спросить о том, как реагировала на поведение своего знаменитого мужа скромная сеньора Хосефа де Гойя, строгая и немногословная мать шестерых (или более) детей художника, его законная спутница жизни. Приходится сказать жестокую истину: в Испании не было такого, чтобы законная жена стала бы привлекать внимание общественности к амурным приключениям своего супруга. Она знала, что ей никто не посочувствует, если она будет жаловаться на невнимание мужа или его долгие отлучки. Жалеть не станут — но оценят ее стойкость и сдержанность, если она стоически и гордо промолчит и не даст виду, будто ее трогают пересуды людей.

Увы, уже не первое столетие в Испании существует кодекс поведения Дон Хуана. Мужчину невозможно осуждать за приключения на стороне. Осуждают за трусость в бою, а также за отказ содержать жену и детей. Предательство и неблагодарность как форма предательства — вот что непростительно. Связи с женским полом вне брака, как это ни странно, обществом не осуждались и предательством не считались, что бы там ни говорили католические прелаты, как бы ни цитировали третью заповедь — не пожелай жену ближнего своего. Испания воевала, ее мужчины плавали за моря и пересекали континенты, завоевывали и отстаивали владения по всему миру. Кто и как мог бы им сказать это самое «не пожелай»? Идальгос привыкли посмеиваться над попами, а просвещенная интеллигенция унаследовала эту манеру от предков. Природа человека такова, что грех неизбежен. Раскаивайся в содеянном, будь щедр и великодушен к своим детям, законным и незаконным, тогда ты достойный человек и настоящий испанец. Сеньора Хосефа отлично понимала эти правила игры, как понимал их и отец ее детей.

Тут перед нами возникает вопрос, в какую графу записать две самые эротические картины в истории испанской живописи. «Маха одетая» и «Маха обнаженная» Франсиско Гойи — это, без сомнения, вершина эротизма, в смысле мужского взгляда на известный предмет, сиречь привлекательное, манящее, обещающее, дразнящее и как бы доступное, а по сути дела все равно загадочное и непостижимое тело прекрасной женщины.

Внимательные и понимающие зрители (например, В. Н. Прокофьев) подметили, что из этих двух лежащих перед нами на кушетке вариантов привлекательности более чувственна, откровенна и даже, пожалуй, бесстыдна дама в одетом состоянии. Тончайшая ткань ее платья не скрывает задорную и вызывающую притягательность ослепительно молодого, но уже знающего дело Эроса тела. Лицо же этой для виду одетой женщины отличается как раз спокойным и расслабленным ожиданием ласк и радостей. Она же в полностью обнаженном виде гораздо более сдержанна, даже холодновата. Может быть, она не ждет акта любви, а собирается отказаться от него? Или имеется в виду исчерпанность страсти и состояние пост коитум?

Разумеется, вся Испания и значительная часть остального цивилизованного мира вот уже два с лишним века подряд задают сакраментальный вопрос, кто позировал художнику. Это была Каэтана или не Каэтана? Она или не она запечатлена на двух знаменитых холстах из музея Прадо?

Гойя был бы просто грубым животным, если бы придал чертам лица «махи на кушетке» прямое и очевидное портретное сходство со своей покровительницей, с аристократической звездой королевства. Лицо дамы в его двух полотнах — это обобщенный тип южной красоты в ее утонченном варианте. Остальное желающие могут разглядывать сами. Прямых доказательств за или против не имеется. Косвенные доказательства скорее указывают на то, что позировала художнику одна из первых (притом относительно доступных) красоток и соблазнительниц страны, но это была скорее всего другая дама или не-дама, но вовсе не герцогиня Альба.

Дело в том, что две эти картины написаны были для генерала, министра, любимца королевы и опоры государства — для Мануэля Годоя. Он сразу же устроил эти два холста в потайном кабинете своей резиденции и поместил их с помощью шарнирных устройств в своего рода вращающемся барабане. Нажимая на соответствующий рычажок, зритель мог заменить изображение прикрытого женского тела на зрелище полной и безоглядной раздетости. Скорее всего, с самого начала две парные композиции были предназначены для этого убежища вуайериста. Когда к нему приходили с визитом серьезные люди, они видели на стене изображение дамы в легком платье. Картина пикантная, но все же ничего явно безнравственного в ней вроде бы не было. Когда с визитом являлись любовницы или друзья по «сладкой жизни», механизм поворачивался и на стене блистательно являлась самая раздетая, самая притягательная, самая желанная женщина мироздания. И такая декорация на стене, можно думать, способствовала как вольным разговорам, так и вольностям поведения. А уж если речь идет о визитах кокеток, кокоток и прочих подобных существ, то эротический антураж более чем уместен.

Когда отгремели исторические бури и закончились Наполеоновские войны, картины «Маха одетая» и «Маха обнаженная» сделались яблоком раздора между овладевшими Испанией сильными мужчинами. Имущество Мануэля Годоя было конфисковано в пользу государства, и две картины попали в покои короля Фердинанда. Нет формальных оснований предполагать, что сей светоч морали и паладин добронравия устроил всю эту конфискацию ради двух картин — самых эротичных произведений испанской живописи. Но факт заключается в том, что король прибрал к рукам именно эти картины. Дальше — больше. Король восстановил в стране Святую Инквизицию и, возможно, сразу же раскаялся в этом. Эта инстанция, провозгласившая отныне власть добродетели и войну против пороков, начала свою деятельность с того, что конфисковала эти самые произведения, иначе говоря, отобрала у самого короля то самое, волнующе-притягательное, что прежде было отнято у сластолюбца Годоя.

Немолодые мужчины, столпы политики, можно сказать, вырывали друг у друга из рук эти две картины. Большой успех в среде привилегированных потребителей и почитателей эротики!

К счастью, сжигать или иначе уничтожать морально предосудительные книги или картины в это время уже было не принято. Неумолимый Савонарола изничтожил бы такие художественные соблазны полностью и без колебаний. Инквизиторы Нового времени ограничились тем, что спрятали соблазнительные полотна подальше, чтобы король их не видел и другим не показывал. Заглядывали ли сами святые отцы в тайные комнаты, где хранились подобные произведения, нам неведомо. На самом деле, для укрепления в собственной добродетели было бы правильно устраивать специальные посещения тайных хранилищ, где пребывали изображения, не рекомендованные для просмотра посторонними. Посвященные наверняка рассматривали это, и один Бог ведает, какие чувства вспыхивали под строгими рясами. Огонь ли Добродетели с большой буквы пылал в сердцах новых, рекордно благочестивых хозяев страны?

Стареющего Гойю в этой связи даже вызывали на собеседование. То не был допрос как таковой. Допрос в подобном случае — это нечто более жесткое и пугающее, от формы задаваемых вопросов до методов физического воздействия на допрашиваемого. С художником скорее хотели укоризненно, но мягко поговорить и упрекнуть его за то, что в годы смуты и морального распада он потакал нечистым страстям и греховным помыслам пресловутого Годоя, которого поминали недобрым словом в годы Реставрации. Развратное поведение в подобных режимах приравнивается, как известно, к государственным преступлениям.

С ним разговаривали примерно так же, как за десяток лет до того беседовали с министром-либералом Ховельяносом: неодобрительно, но без грубых и прямых угроз. Вырвать ногти не обещали. Возможно, что собеседники Гойи из числа инквизиторов считались с его известностью и репутацией. Может быть и так, что было учтено смягчающее обстоятельство: картины с вызывающей и «непристойной» махой были написаны по указанию или даже по прямому требованию Мануэля Годоя.

Скорее всего, инквизиторам было достоверно известно и то, кто был моделью для этих двух картин. Кого именно из прекрасного пола хотел видеть ненасытный потаскун в своем потайном кабинете запечатленными кистью живописца? Очень может быть, что одну из своих любовниц, которых было немало. Можете подумать о Хосефе Тудб — среди кандидаток на роль модели она, пожалуй, занимает первое место. Но среди претенденток на эту роль нет и не может быть Каэтаны. И не потому, что она постеснялась бы позировать в таком виде. Она бы не постеснялась, будьте уверены. Но делать это на потребу Годоя — это было бы для нее немыслимо. К такому вульгарному солдафону и мужлану она бы шагу навстречу не сделала. Она могла себе позволить откровенно презирать этого вульгарного выскочку, к тому же любимчика королевы Марии Луизы, с которой герцогиня непримиримо враждовала. Герцогиня громко рассказывала всем о том, что знаменитый пожар в ее дворце был вызван поджогом, а подослали поджигателей известно кто и известно почему. От Бурбонов другого и ожидать нельзя. И Годой тоже был в ее глазах соучастником этого демонстративного поджога.

Дело не ограничилось словесными эскападами и завершилось удалением Каэтаны от двора и высылкой в свои имения. Она уехала без досады, прощалась с друзьями под шутки и смех, не сомневаясь в том, что ее вскоре будут вежливо просить вернуться и забыть прошлое. Сочувствие народа и элиты было в этом случае решительно не на стороне королевы. Действительно, опальную строптивицу пришлось вернуть в столицу в самые недолгие сроки. В этой истории она одержала моральную победу над своими врагами в королевском дворце.

Как бы то ни было, домыслы и предположения о том, что Гойя изобразил в своих двух эротических полотнах именно тринадцатую герцогиню Альба, в течение полутора столетий тревожили покой знатнейшего рода Испании. Картины попали в музей Прадо, их видели тысячи глаз. И не только демократический сброд мог думать перед этими полотнами нехорошие мысли, но и светлейшие, сановные и чиновные родственники из разных стран Европы временами допускали обидные проговорки во время светских бесед или в письмах друг другу, поминая «ту самую герцогиню Альба, которая изображена на картинах Гойи в чересчур смелом виде».

Можно себе представить, как страдали, как негодовали, как протестовали высокородные сеньоры, когда республиканское правительство Испании с лихостью резвящегося молодого бычка выпустило в 1930-е годы серию почтовых марок с обнаженной махой Гойи! И там такие детали! Такие подробности! Полетели письма в разные концы мира, и род Альба горестно стенал, воображая себе, как в далеких странах получатели писем будут разглядывать почтовые марки на конвертах, где изображены интимные зоны тела красавицы. Будут пялиться с лупой в руках, скоты, да еще и приговаривать: это она, герцогиня Альба…

Родовитые сеньоры стали думать и гадать, как горю помочь, и додумались. Сами ли герцоги или их советники додумались до того, что предприняли в 1945 году как бы научное исследование ради восстановления чести фамилии. Была вскрыта гробница и проведена эксгумация останков Каэтаны. Ученые мужи попытались сравнить параметры скелета с тем, что представлено на картинах Гойи «Маха одетая» и «Маха обнаженная». Производили наложение фотографии скелета на репродукцию картины. Наследники рода пытались подсказать патологоанатомам, что это не она, не Каэтана, а вовсе другая женщина.

Заказчики исследования, пригласившие университетских профессоров и судебных патологоанатомов для разрешения вопроса, в известном смысле сели в лужу и обнаружили свое глубокое непонимание предмета. Формы женского тела обусловлены и определяются не столько скелетом, сколько мягкими тканями организма. Формы же этих последних диктуются самыми разными факторами — гормональным фоном и питанием, наследственными шифрами генов и прочими вещами. С научной точки зрения и с точки зрения элементарных эротических знаний семейство Альба опростоволосилось и выставило себя на посмешище. Можно сказать, что аристократы в очередной раз продемонстрировали, что высшее сословие страны сильно деградировало. Они сделали глупость несусветную.

Но есть и другая сторона дела. Обследование скелета герцогини неожиданным образом встроилось в мир искусства Гойи. Гримасы преисподней встретились с силами жизни, красоты и любви. Сам художник мог бы написать картину на эту тему. Извлеченный из гробницы скелет красавицы имел сломанные ноги! Скорее всего, костяк герцогини был поврежден в годы Наполеоновских войн, когда французские солдаты, доведенные до озверения жесточайшим и иррациональным сопротивлением испанцев, проводили безумные карательные акции тотального разрушения. Обезумевшие каратели выбросили останки герцогини из ее гробницы подобно тому, как они расшвыряли по улицам кости художника Веласкеса и его жены, вытащенные из могилы.

Не повезло обитателям мадридских погребений, оказавшимся дважды мертвыми в том историческом водовороте, в котором живые завидовали мертвецам. Правда, самый крупный реликварий католического мира, хранилище святых мощей Эскориала, остался нетронутым. Французы не вышвырнули оттуда ни знаменитую ногу святой Терезы, ни сто сорок четыре черепа подвижников и мучеников раннего христианства, ни прочие объекты поклонения. Но другие могилы, не имевшие священного статуса, не удостоились такого бережного отношения. Останки Веласкеса никогда не были найдены и опознаны после французских бесчинств. Скелет Каэтаны вернулся в место своего упокоения — но со сломанными костями ног. Гойя имел счастье умереть позднее, и его погребение, находящееся ныне в церкви Сан-Антонио де ла Флорида, является для нас еще одной причиной отправиться туда и удивиться при виде росписей купола.

Каково было ему узнать — в годы войны или сразу после нее, — что гробница Каэтаны поругана, что кости близкого человека выброшены из гроба? Возможно, что это известие было одной из причин для того, что он еще раз, и очень сильно заболел в 1819 году, перестал работать по заказам и почти ничего не мог делать для себя, а вслед за тем принялся писать в своем новом доме, «Усадьбе глухого», странные и страшные картины с демонами, чудовищами и пугающими видениями..

Не он первый стал изображать достоверно и как бы документально чудовищные сцены мучений, убийств и горя на грудах трупов. Но мы с вами чувствуем, что его глаза уже видят так же, как наши глаза, видевшие концлагеря и ГУЛАГи, Холокосты и массовые истребления людей в небывалом до того масштабе.

Оставим ненужные споры, когда именно началась в Европе и России эпоха современной жестокости. С Тридцатилетней ли войны? С Наполеоновских войн? Не знаю и даже боюсь думать о том, какими словами описывать то, что видел и чувствовал Франсиско Гойя в страшные годы. Наберусь духу и возьмусь за эту тему позднее.

Пока что мы дошли до тех лет, когда Гойя ощущает, что он может почти всё, что ему внятны смыслы неба и земли, что он может уловить в своем искусстве вдохновенные вершины добра и красоты, но уже способен передать гримасы преисподней.