Греховные уроки

Глава 30

Камилла

Время идет так быстро, что кажется, будто оно подгоняет меня.

До выпуска осталось всего две недели, а значит, и две недели до того, как я попрощаюсь с Гаврилом навсегда.

Любая боль, которую он причинил мне, — ничто по сравнению с душераздирающей болью от одной только мысли о том, что я больше никогда его не увижу.

Такое ощущение, что он — моя вторая половинка, как будто он дополняет меня. Даже если он всегда настаивал, что это всего лишь секс, мне трудно поверить, что он не чувствует того же.

Или, может быть, я просто наивная девственница, которая слишком привязалась к мужчине, лишившему меня невинности. Пустота, которую оставит его отсутствие, слишком огромна, чтобы о ней думать.

Я поднимаю взгляд от своей работы и обнаруживаю, что он смотрит прямо на меня, в его глазах бушует ад.

Мои щеки пылают, и я снова опускаю взгляд на свое сочинение, когда звенит звонок.

Бабочки оживают в моем животе каждый раз, когда я понимаю, что останусь с ним наедине.

Мой садистский и извращенный Гаврил.

То, что он делал со мной, вызвало бы отвращение у большинства людей, и все же я хочу исследовать с ним больше. Я хочу погрузиться во тьму и никогда не выходить оттуда.

Этот человек может стать либо моим спасением, либо моей погибелью, зависит от того, чем все это закончится.

Миа спросила меня, как продвигаются наши отношения, когда я вернулась в Чикаго на ее свадьбу несколько недель назад, и я не смогла говорить об этом.

Мои мечты могут исполниться или разбиться вдребезги, в зависимости от того, какие чувства он ко мне испытывает, а я пока слишком напугана, чтобы выяснить это.

Я не спеша собираю сумку, пока не остаюсь в классе последней, и только тогда встречаю напряженный взгляд Гаврила.

— Ты очаровательна, когда смущаешься из-за того, что я пялюсь на тебя. Ты знала это?

Я качаю головой.

— Тебе не стоит быть таким очевидным, когда мы находимся в комнате, полной других людей.

Он смеется, звук мрачный, почти садистский.

— Тебе не стоит указывать мне, что я должен или не должен делать. — Он направляется ко мне хищной походкой, глаза потемнели от желания и чего-то еще. — Иди сюда.

Я обхожу свой стол и иду навстречу к нему, мое сердце неровно колотится, как всегда, когда он вот так смотрит на меня.

Остановившись в метре от него, я задерживаю дыхание, ожидая его следующего шага.

Словно гадюка, он нападает и притягивает меня к себе, не заботясь о том, что дверь в класс все еще приоткрыта.

Я ахаю, когда мягкость моего тела прижимается к его твердым мускулам.

— Сэр.

— Называй меня хозяином, malishka.

— Хозяин, — мурлычу я.

Он стонет, а затем целует меня со всей страстью, на которую только способен, яростно проводя языком по моим губам.

Я раздвигаю их для него, и он проникает внутрь, борясь за полное господство, и я даю ему это.

Мне нравится, как он забирает у меня весь контроль, так идеально контролируя ситуацию.

Невозможно не стонать, когда я трусь бедрами друг о друга, нуждаясь в большем от него.

— Пожалуйста, — выдыхаю я.

— Что пожалуйста, Камилла?

— Ты так сильно мне нужен.

Он ухмыляется.

— Скажи мне, насколько сильно.

Этот мужчина издевается надо мной, но я не могу отказать ему.

— Так же сильно, как мне нужен кислород.

Ухмылка на его губах становится шире.

— Не будь такой драматичной.

— Ты нужен мне так сильно, что это причиняет боль.

— Хорошо.

Он снова целует меня, поднимая на руки.

Покрывая горячими поцелуями мою шею, он несет меня к двери в подвал.

Боль сжимает моё сердце, когда я понимаю, что это может повторится еще всего несколько раз.

Пятнадцать дней — и я навсегда покину Академию Синдиката.

Когда он целует меня, я словно горю по двум причинам. Жар желания и жгучая боль от перспективы потерять его.

Заставляя свой разум успокоиться, я наслаждаюсь ощущением его кожи на себе. Его прикосновениями, огнем, который он разжигает глубоко в моей душе.

Все остальное сейчас не имеет значения. Есть только я и он.

Как только мы спускаемся в подвал, он ставит меня на ноги.

Я хмурю брови, когда вижу, что у задней стены стоит новая кровать.

— А это для чего?

Он пожимает плечами.

— Решил, что так будет немного удобнее.

— Я думала, что дискомфорт — твоя сильная сторона. — Я выгибаю бровь. — Что происходит, когда ты наказываешь других учеников здесь, внизу?

— Это моя сильная сторона, но не все время. — Он ухмыляется и подмигивает. — А когда студентов нет, это секретная кровать.

— Что?

— Посмотри сюда — Он хватается за край кровати, и та поднимается. — Она исчезает в стене.

— Умно, — говорю я, но не могу избавиться от странной ревности из-за того, что он установил кровать всего за две недели до моего выпуска. Означает ли это, что он намерен трахать других студенток? Может быть, начнет вести себя как тренер Дэниелс?

Он, кажется, не замечает смены моего настроения, когда подходит ко мне и целует с нежностью, от которой у меня щемит сердце.

— Сегодня только ты и я, — бормочет он.

Я не понимаю, что он имеет в виду, но он начинает целовать мои плечи и шею, подталкивая к кровати.

Он никогда не хотел заниматься сексом без какого-то садистского элемента. В конце концов, ему нравится причинять боль, а мне — получать её.

Медленно он опускает меня на мягкие шелковые простыни. Его губы ласкают мою кожу так, как он никогда раньше не делал.

Такое чувство, что нет никакой спешки, как будто у него в запасе целая вечность, чтобы поклоняться мне. Медленно он расстегивает пуговицы на моей рубашке, глаза горят, но тьма, которая всегда там, кажется сдержанной, спокойной. Не господствует, как это обычно бывает.

Он расстегивает переднюю застежку моего лифчика, а затем прикасается губами к моей груди, осыпая ее мучительно медленными поцелуями.

Я вздрагиваю, запуская пальцы в его темные волосы.

Он не отчитывает и не останавливает, позволяя впервые прикоснуться к нему.

Произошел какой-то сдвиг. Перемена в нём, которую я не могу объяснить.

Гэв не спеша раздевает меня и боготворит руками, языком и зубами — единственный аспект боли, который он позволяет себе.

Когда я уже практически начинаю хватать ртом воздух и молить об освобождении, он встает с кровати и начинает раздеваться. Обычно до этого момента происходит больше садистских игр, и я задаюсь вопросом, не собираемся ли мы заняться простым сексом. Даже когда мы были в его доме на его кровати, всегда присутствовал аспект садизма. Между нами возникает дистанция, когда он связывает меня, душит, и каждый раз он сохранял эту дистанцию между нами.

Я никогда не спала там, мне всегда казалось, что он хочет, чтобы я ушла сразу после секса. В его глазах появляется уязвимость, когда он бросает пиджак и галстук на пол, а затем расстегивает рубашку. У меня перехватывает дыхание, когда он дает мне возможность рассмотреть шрамы на его коже, шрамы, о которых я хотела спросить, но не решалась упомянуть. Татуировки были расположены специальным образом, чтобы спрятать раны, но скрыть их невозможно.

Я открываю рот, чтобы упомянуть о них, и, словно прочитав мои мысли, он качает головой.

— Не спрашивай.

Я киваю, понимая, что он не хочет говорить об этом.

— Хорошо.

Он выглядит облегченным, когда бросает рубашку поверх пиджака, а затем расстегивает брюки и снимает их вместе с трусами, оставаясь передо мной совершенно голым и позволяя мне наблюдать за ним. Даже его бедра и икры испещрены шрамами, и я хочу знать, как он получил их все. Сидя на кровати и рассматривая его, я понимаю, что никогда в жизни не видела такой прекрасной сцены. Мужчина, который казался таким непоколебимым, стоит передо мной, источая уязвимость.

— Могу я прикоснуться к тебе, хозяин?

Его челюсть сжимается, но он забирается на кровать.

— Да.

Я нежно провожу пальцами по большому шраму, который тянется по диагонали через его левую грудь.

Он вздрагивает от моего прикосновения, как будто это причиняет ему боль.

— Ты в порядке?

Теперь его глаза другие, как будто с них спала дымка, и я могу заглянуть прямо в его душу.

— Не разговаривай.

Он целует меня, а я позволяю своим рукам блуждать по его коже.

Он вдавливает меня в матрас своим тяжелым весом, твердая длина его члена упирается в мою мокрую киску.

Я стону, когда он трется головкой о мое возбуждение, дразня меня.

— Пожалуйста, сэр.

— Хозяин, — бормочет он. — Я хочу, чтобы ты называла меня хозяином.

— Пожалуйста, хозяин. Ты мне нужен.

Он прикусывает внутреннюю сторону своей щеки, прежде чем войти в меня, удерживая мой взгляд. Сначала он действует медленно, почти нежно, как будто занимается со мной любовью.

Я почти смеюсь в тот момент, когда эта мысль приходит мне в голову, ведь монстр не способен любить. Даже если я все еще не теряю надежды, что он подлежит восстановлению.

Гэв был человеком, прежде чем превратиться в чудовище. Я должна в это верить. Монстрами не рождаются, их растят.

— Ты чертовски совершенна, Камилла, — шепчет он мне на ухо.

Я с трудом сглатываю.

— Не так совершенна, как ты.

Он смеется, жестко входя в меня, придавая мне ту грубость, которую я так жажду.

— Я совсем не такой. А теперь будь хорошей девочкой и держи руки над головой.

— Да, хозяин.

Я поднимаю руки над головой, и нежность рассеивается, как будто он пытается доказать свою правоту. Но все, что он делает, — это доказывает, что для меня он идеален. Тьма для моего света.

Я закрываю глаза и наслаждаюсь каждой секундой, ненавидя глубоко внутри, что эта боль никуда не денется, потому что скоро всё закончится. А я не смогу быть без этого мужчины. Он дополняет меня, и без него, я знаю, что утону в отчаянии.



Когда я добираюсь до своей комнаты в общежитии и включаю свет, я практически выпрыгиваю из собственной кожи.

Лука сидит на краю моей кровати и ухмыляется.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — Я скрещиваю руки на груди. — Ты понимаешь, что в женское общежитие парням вход воспрещен?

Он усмехается.

— Не воспрещен для преподавательского состава. — Он встает и подходит ко мне, выражение его лица становится серьезным. — Нам нужно поговорить.

Я сужаю глаза.

— О чем?

Он наклоняет голову.

— О том, что ты трахаешься с профессором.

Кажется, что вся кровь отливает от моего тела, я несколько раз моргаю, гадая, правильно ли расслышала его или, возможно, я сплю и это кошмарный сон. Последнее, что мне сейчас нужно, — это чтобы семья узнала о моих отношениях с Гаврилом.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Выражение его лица становится разъяренным, что для Луки редкость.

— Не играй со мной в игры, Камилла, — предупреждает он, обычно беззаботный брат, которого, как я всегда знала, полностью исчез. — Я положу этому конец.

Я делаю глубокий вдох, понимая, что зашла слишком далеко, чтобы остановиться.

— Какого черта тебя это вообще волнует?

Его челюсть сжимается.

— Ты знаешь, что как Морроне тебе суждено выйти замуж по расчету, и уж точно не за какого-то профессора-неудачника.

Слышать, как он оскорбляет Гэва, задевает меня сильнее, чем я ожидала. Такое чувство, что он оскорбляет меня как продолжение.

— Ты его не знаешь, — огрызаюсь я.

— Мне не нужно знать его, Камилла. — Лука качает головой. — Массимо попросил отпустить тебя в Чикаго на две недели раньше. Оак дал добро и подтвердил, что ты все равно получишь диплом. Ты вернешься только на церемонию. — Он смотрит на часы. — Ты выезжаешь через двадцать минут.

Я смотрю на него с открытым ртом.

— Ты сказал ему, даже не поинтересовавшись у меня, правда ли это?

Не могу поверить, что Лука не только профессор, но и стукач.

— Ты знаешь, что это моя обязанность перед семьей — рассказать ему, поскольку теперь он босс. Что касается проверки того, правда ли это, я видел, как вы двое целовались в его кабинете, так что я видел это своими глазами. — Он пожимает плечами. — Массимо просто хочет, чтобы ты побыла в одиночестве и прочистила голову.

— Ублюдок, — бормочу я, с гневом и разочарованием глядя на брата, которого всегда любила больше остальных. Оказывается, став профессором, он превратился в мудака. — Что, черт возьми, с тобой произошло, Лука?

— Ничего. — Он ловит мой взгляд. — Просто в кои-то веки я поступаю правильно. — Лука подходит к шкафу и достает мой самый маленький чемодан. — Собирайся сейчас же.

— Я никуда не поеду.

Я кладу руки на бедра и свирепо смотрю на него.

— Не заставляй меня вытаскивать тебя отсюда с пинками и криками. — Он катит чемодан к кровати. — Собирай сумку. Остальное я привезу.

Во мне поднимается гнев из-за того, что братья думают, что могут контролировать мою жизнь.

— Как я уже сказала, почему вас вообще касается, с кем я сплю?

Он вздыхает.

— Если это просто трах, то это не имеет значения, пока ты соблюдаешь меры предосторожности.

Жар обжигает мою кожу, поскольку мы с братом никогда не говорили о подобных вещах. Я принимаю противозачаточные уже несколько лет из-за ужасно обильных и болезненных месячных, так что с этим всё в порядке. Хотя Гэв никогда не спрашивал и не проверял, принимаю ли я какие-либо методы контрацепции, что немного странно.

— Однако ты не можешь привязываться. Ты знаешь, какова твоя роль в этой семье, и знала об этом уже много лет. — Он скрещивает руки на груди. — Массимо обсудит это с тобой, когда ты вернешься вечером.

— Я не вернусь сегодня, даже если уеду сейчас. — Я смотрю на часы.

— Вернешься, поскольку отправишься на самолете.

— Какого хрена? Не похоже, что это чрезвычайная ситуация. Зачем мне лететь самолетом?

Выражение лица Луки становится жестким.

— Потому что Массимо хочет поскорее разобраться с этим. — Его глаза сужаются. — Собирай сумку, а я подожду за дверью. — Он делает паузу, уже собираясь выйти из комнаты, и снова поворачивается ко мне. — Чуть не забыл. Массимо попросил меня забрать у тебя твой мобильный. — Он протягивает руку.

Мгновение я просто таращусь на него в неверии.

— Ты, блядь, серьезно?

Он морщится.

— К сожалению, да. Массимо не хочет, чтобы ты связывалась с Ниткиным, пока ты в Чикаго. Ты сможешь забрать его обратно, как только закончится неделя.

Я смотрю на свой телефон, а потом на Луку.

— Можно мне…

— Нет, ни одного сообщения или звонка. — Он жестом просит меня передать его. — Это был приказ Массимо.

Несколько долгих секунд я смотрю на него в полном недоверии, а затем подхожу и вкладываю телефон в протянутую ладонь.

— Ты такой же мудак, как и он.

На его челюсти напрягается мускул.

— Я просто выполняю свой долг.

— Нахуй долг.

Я отворачиваюсь от него, но он хватает меня за запястье и останавливает.

— Отец болен, а Массимо просто делает то, что должен делать. Не держи на него зла и послушай, что он скажет.

Я в гневе выдергиваю запястье и, не говоря больше ни слова, иду в гардеробную. Больше мне нечего сказать. Меня взяла в заложники моя собственная семья. Вынудили расстаться с друзьями, даже не попрощавшись. Но не это самое болезненное, а то, что меня оторвали от человека, которого я необъяснимо люблю.