Гремучий Коктейль 1

Глава 2

Тук-тук-тук-тук-тук-тук — стучат по рельсам колеса небольшого пассажирского поезда. Он едет из глухой тьмутаракани в цивилизацию, везя, кроме всего прочего, одного молодого человека, снявшего себе целое купе. Он, этот юный худой брюнет с неровно обрезанными густыми черными волосами, валяется на не застеленной койке, с виду — в глубоком крепком сне. Одет он в потрепанный и слегка погрызенный молью шерстяной костюм коричневого цвета, под которым желтоватая от времени и табачного дыма рубашка. На ногах — видавшие виды грубые ботинки буйволовой кожи. На столе между коек лежит большая толстая книга в металлическом переплете, на которую парень положил дешевенький старенький револьвер в жиденькой ветхой кобуре. Под столом небольшая туго набитая сумка, из которой выглядывает рукоять массивного кинжала-хавна.

Этот вполне привлекательный парень — я собственной персоной. В данный момент я занят тем, что душу в себе деревенского дурачка. Впрочем, этот момент, как и всё происходящее… та еще история.

Если попытаться разложить всё по полочкам, то я являюсь попаданцем. Бывшим жителем планеты Земля, годов эдак 2015−2020-го… Ну, когда там эта, с жопой появилась? И разноприводные попёрли? Мол, нас 73 пола, любите нас, цените нас, имейте нас? В общем, я оттуда. Самолеты, смартфоны, интернет, Воронеж, ипотека, и Мэри, мать её в сраку, Поппинс. А, нет, не она. Русалочка-негритянка вот, да. Или фея Динь-динь? Не помню. Вообще, я ОЧЕНЬ многого не помню, включая и своё имя.

Нормальный человек бы парился, а я — нет. Почему-то точно уверен в том, что помер, причем вполне естественной смертью. Умерла так умерла, ничего личного, чистая органика. Хрен бы с ней. От этого на душе стоит лишь большое облегчение, потому как ну… не бывает же людей лет под 40–50, которые такие «уииии! Жить хорошо, жизнь хороша!». А так, знаете, вот прямо сейчас душу этого неуёмного сопляка, а на душе мир и покой, свет и радость. Наконец-то вон то всё закончилось и теперь можно будет начать с чистого листа!

Ну, как душу? Не на самом деле, потому как на самом деле его не существует. Этот мальчик, Соларус Юджин, он был… ненастоящим мальчиком, неполноценным, ущербным. Когда произошло то, что произошло, я буквально впитал его прошлое. Но не совсем без следа для себя. Чересчур живой, дурной и любопытный характер вкупе с знатной яблочной отрыжкой, до сих пор меня доставал, из-за чего приходилось буквально копаться в себе, выискивая, что от этого шиложопого осталось. И давить эти, совсем не подходящие мне импульсы, как прыщи.

И это еще не всё! Не открывая глаз протягиваю руку, пальцы точно ложатся на револьвер, загорающий на книге. Подхватываю оружие одной рукой, подбрасываю, перехватываю. Ствол потёртый, дешевый, из дрянной стали. За ним плохо ухаживали, редко смазывали. Но я знаю, как им пользоваться, могу разобрать его одной рукой, не открывая глаз, собрать тоже, зарядить… да что угодно! Выстрелить и попасть — тоже. И не только это. Откуда такие знания, рефлексы и наработанный опыт у мирного покойного жителя Земли? Не было ничего такого всю жизнь, я в руках ничего опаснее кухонного ножа не держал. А вот сейчас и холодняком оперировать могу ух как. И даже в рукопашную пойти не постесняюсь. Причем, не просто умею, а знаю как. Пацан? Тот не причем. Он был просто искусственным дебилушкой. Мной — но лишенным памяти, которая проснулась этой ночью.

Всё, что может дать мне Юджин — так это воспоминания о восемнадцати годах реально беззаботной и веселой жизни, мастер-класс «как вдуть юной селянке», да кое-какие очень поверхностные знания о мире. Который, внезапно, — параллельная моей Земле Земля. Причем тут не одно-два различия, а всё ну очень по-другому.

Сейчас, кстати, 2 мая 1874-го года, а я еду в город Каршлин, находящийся в стране, называющейся Западная Франкия. А знаете, что самое смешное и абсурдное в моей ситуации? То, что, лежа себе на коечке, я прекрасно слышу, как одна недовольная дворянка громко и противно выговаривает какому-то бедолаге в коридоре. По смартфону.

Ну, не совсем. По мобильному магическому телефону, да. Разговорнику.

А я лежу. С револьвером и одушевленной магической книгой, умеющей колдовать.

Кружится голова. Не каждый день начинаешь жизнь с того, что сворачиваешь шею старому пердуну. И топишь его в сортире. А потом моешь под холодной водой свою траченную солью шкуру, отрыгиваешь чертовыми яблоками, в которые, как будто, дезодоранта туалетного насовали, а потом, шипя матом и кряхтя как старый дед, пытаешься найти в доме тайник старого упыря, где тот держал деньги. Затем, под утро, вокзал, билет, вагон! Всем чао!

— Значит, я аристократ? — продолжая вертеть револьвер в руке, негромко задаю вопрос вслух, обращаясь к книге.

— О дааа, — тут же отзывается та, — Еще какой! Ты, Юджин, принадлежишь к одному из самых старых, могущественных, богатых и влиятельных родов мира!

— Класс… — довольно улыбаюсь я. Кажется, эта жизнь будет просто сказкой! Всегда мечтал о небольшом особнячке, полном услужливых и милых горничных в очень коротких… нарядах. Под которыми ничего нет, конечно.

— Но также ты являешься полным ничтожеством, милый! — ядовито произносит книга, — Тебя породили лишь с одной целью — стать моим хранителем и контрактором. Мы с тобой обречены были гнить на окраине мира, пока ты не умрешь от старости!

Пучу глаза, кашляю. Затем, собравшись с силами, хрипло заявляю:

— Являлся.

— Что? — переспрашивает книга.

— Не являюсь, а являлся. Не так ли?

— Хм… — гримуар слегка лязгает обложкой, а затем с нотками сожаления выдает, — Нет, милый Юджин. Пока нет. Чтобы ты и я могли получили хоть какие-то шансы на свободу и иной статус, тебе придётся пройти церемонию полного отречения в Каршлине. И тогда да, сможешь с полным правом заявить, что «являлся» ничтожеством. Я буду рада этому до безумия! Но пока… ты и я, то есть мы — лишь имущество рода Сильверхейм, понятно? Они с тобой могут делать всё, что захотят, в любом месте, в любое время. Их люди ожидают тебя на станции в Липшице, а мы едем в другую сторону. Это дает всего пару-тройку часов форы, прежде чем они отправят погоню!

— Я тебя понял, — с легкостью соглашаюсь я с доводами даймона, — Значит, будем отрекаться.

— Слышал бы тебя Дарий! — ехидно хихикает книга, — Старого пердуна бы сложил сердечный приступ! Отречься от Сильверхеймов! Хех…

— Кто такой лорд? — спрашиваю я, заставляя гримуар аж подпрыгнуть, — Тогда ты обращалась ко мне как к лорду. И я был не в себе…

— Ты и сейчас не в себе! — торопливо обрывает меня книга, — Насчет лорда — потом! Это ничем тебе не угрожает!

Чую какую-то падлу. Ну или не падлу, но транспарант с надписью «Вам конкретно не договаривают!» был бы длиннее этого хренова поезда. Чую, но молчу.

— Пребываем в Каршлин, ты отрекаешься, потом бежим в другую страну, — инструктирует меня книга, — Отказать тебе в мэрии не смогут, только деньги придется заплатить немалые. Кстати, а сколько их у нас?

Деньги-деньги, дребеденьги… Они были, найденные мной в хитро спрятанной заначке старого покойного мудака. Точнее, было две заначки. Одна, в комоде, сделанная «на отлюбись» — там были монеты и несколько мятых купюр, которые старая сволочь периодически тратила на выпивку, а вот в другом месте, под половицами, на которых стояла ножка его тяжеленной кровати, я обнаружил ухоронку с несколькими пачками крупных купюр, упакованных в конверт из тонкой, но очень крепкой кожи. Кажется, по меркам деревни, в которой мы жили, это были просто безумные деньги.

Чувствую, как начинает пульсировать боль в висках. Накатывает тошнота, появляется паника. Провалы в собственной памяти, борьба с накатывающими идиотскими позывами вскочить и пялиться в окно… или выйти в коридор, чтобы кого-нибудь увидеть. Услышать. Поговорить. Импульсы подростка. Тупого избалованного подростка, полностью игнорирующего уже тот факт, что его начинили за поведение крупной солью из ружей мужики, которых он достал за многие годы. Убийство старого пердуна. Ни я, ни сопляк, никого за свою жизнь ни разу не грохнули, но тогда… тот момент я помню прекрасно. Ни одного лишнего движения, ни одного колебания, свернуть шею Солюсу было невероятно легко и просто. Как будто это у меня привычка, сходная с завязыванием шнурков на ботинках.

Так. Стоп.

— Фелиция, замолчи, — обрывая я что-то рассказывающий гримуар. Тот удивленно замолкает, а я объясняю, — мне нужно собраться с мыслями. Утрясти всё в голове, понимаешь? Ты можешь отвечать только на вопросы? Коротко, сжато?

— Да, Юджин.

— Хорошо. Поехали.

Итак, первое. Новая жизнь, мне восемнадцать лет. Имя — Юджин. Не самое редкое. Меня преследуют. Нужно пройти процедуру отречения в городе, куда направляется поезд, после чего бежать, путая следы. Хорошо, с этим всё понятно.

Далее. Мир. Земля. Определенно альтернативный моему. Здесь есть магия. Много её. Везде. Но! Ей пользуются в подавляющем большинстве случаев совершенно не стереотипным образом. Большей частью она занимает место топлива и энергии. Вместо электричества, газа, нефти, ядерной энергии — здесь магия. Понятно? Нет. Плевать, это сейчас не существенно. Достаточно для того, чтобы я примирился с существованием разумной летающей книги, обладающей рядом способностей. Вроде мы даже союзники, друзья и партнеры, вроде бы она занимает подчиненное положение, но… много вопросов.

Основное понятно, начинаю расспрашивать Фелицию дальше. Она отвечает, предварительно уточнив, что дальше, на всех перипетиях нашей жизни, будет большей частью молчать, экономя энергию. Про полёты, телекинез и прочие радости гримуара в деревенской глубинке мы тоже должны будем забыть. «Отпуск» у гримуара кончился.

Гримуары. Этот термин я знал, речь шла о чёрных книгах, книгах заклинаний волшебников в разных фэнтезийных романах. Суть на самом деле? Почти та же, но с нюансами. Волшебство — это магическое программирование реальности на определенные эффекты, и оно крайне сложное. Чтобы просто заставить кончик пальца светиться, необходимо проговорить вслух три абзаца текста, не ошибившись в ударениях ни разу. На особом языке, естественно, который отнюдь не прост, тем более что он не может быть использован в разговорной речи, а значит — быть тренируем обычным путем. Местные нашли выход, создавая с древних времен гримуары, привязывающиеся на всю жизнь к одному владельцу. Эти книги — магические банки памяти, хранящие в себе чудовищное количество знаний. В том числе и заклинаний. Более того, каждая такая книга — инструмент, создававшийся изначально строго под определенного человека или им самим, и лишь потом ушедший в массовое производство.

Гримуары разнятся от армейских штампованных книг до редких, старых и могущественных артефактов, прошедших сквозь века и представляющих из себя очень большую ценность. Большая часть действительно могущественных гримуаров обладали чем-то вроде самосознания, виртуального или реального интеллекта, как помогающего хозяину, так и ограничивающего его в целях безопасности. Или иных. А вот в самые крутые книги сажали при сотворении даймона — разумное энергетическое существо с другого плана.

Гримуар Горизонта Тысячи Бед с даймоном Фелицией Краммер дель Фиорра Вертадантос является настолько могущественным магическим артефактом, что для его использования Великий Дом Сильверхейм выделяет человеческую жертву в виде младенца, будущего хозяина гримуара. После заключения контракта «хозяин» увозится вместе с книгой в замшелые дебри, где специально подготовленный человек с помощью химии и хирургии превращает аристократического отпрыска в безвольного и бездумного дауна, смыслом жизни которого является следование приказам представителей рода.

Юджин Соларус, он же Юджин Сильверхейм, был именно такой жертвой. Прокладкой между настоящими владельцами книги и самим артефактом.

— Только Викардо напортачил с зельями, вогнав тебя в кому. Ты, годовалый младенец, лежал и умирал в колыбели, а этот идиот, поняв, что натворил, не нашел ничего лучше, чем напиться… — рассказывала книга, — Тогда я поняла, что это мой шанс на свободу. Я предложила придурку контракт — спасаю тебя и его, а взамен он делает вид, что ничего не случилось. Он с радостью согласился, не желая умирать в пыточных рода годами за свой провал. Потом я призвала тебя, твою душу. Мы тоже заключили контракт, Кейн. Пришлось искусственно ограничить мышление ребенка и твою память, чтобы у Сильверхеймов и Викардо не появлялось лишних вопросов, но время спокойной жизни прошло, ты достиг возраста, после которого моего владельца отзывают и прячут в другом месте под куда более пристальным надзором! Тебя должны были начать тренировать для использования меня в полной мере, а это значит, что за нами следили бы десятки глаз! Так что мы драпаем!

— Я не помню ничего из этого. Никакого контракта, — буркнул я, утихомиривая кашу в голове, — И ты называла меня лордом. А я тебя…

— Не забивай себе мозги. У тебя и так взгляд мыши, беременной курицей, — быстро посоветовала гримуар, — Впереди у нас целая жизнь, наговоримся всласть. Пока тебе нужно сорвать с нас поводок Сильверхеймов, а затем найти место, где можно спрятаться.

— И напиться, — вычленил я хоть одно желание в той мешанине чувств, эмоций и импульсов, что бурлила у меня внутри, — Нужно как следует надраться.

— В безопасности! И по дороге дальше! — тут же вставила свои пять копеек даймон.

— Разумеется.

Мне не с чего было доверять говорящему талмуду, тем более что я прекрасно помнил ту жуткую холодную ненависть, что почувствовал, взглянув на книгу после… пробуждения. Но сейчас других источников информации нет, а у меня есть дела поважнее подозрений к единственному советчику, так что буду действовать так, как она предлагает. Альтернатив — ноль.

Прямо сейчас, до приезда в город, мне нужно до конца удавить импульсы юного придурка, рвущегося с волевого поводка как молодой перевозбужденный хаски. Если уж я это в ближайшее время не сделаю, то жить точно будет незачем.

///

Городовой, надзирающий за порядком на вокзале, едва успел отдёрнуть руку, которой планировал врезать выскочившему из поезда парню по его непричесанной и хамски непокрытой голове. Стервец, небрежно, даже не поздоровавшись и не поблагодарив за поездку, сунул билет в руку опешившего служителя вокзала, а когда тот промямлил, что всё в порядке, тут же рванул чуть ли не бегом мимо полисмена. За такое обезьянство нужно на трое суток сажать, остыть и подумать о своем поведении, так кто бы осудил служителя закона за педагогический лещ?

Никто.

Но он еле успел отдёрнуть руку, увидев на поясе у придурковатого паренька с челкой, падающей на глаза, хавн. Настоящий дворянский хавн! И опознавательный кристалл, болтающийся у невежи на шее, был прозрачным! Благородный!

Лысина под фуражкой у полицейского моментально покрылась ледяным потом.

— Это что же такое делается… — пробормотал он себе под нос, глядя на чуть ли не бегущего куда-то молодого человека, — Как же… так?

А тот знай пёр себе по замощенной вокзальной площади в центр города, помахивая тощей сумкой в руке и периодически подпрыгивая, чтобы утрясти небольшой набитый рюкзак за спиной. Даже, наверное, не подозревая, что из-за своего невежества чуть не оставил целую семью без кормильца. За подзатыльник благородному полисмена бы посадили года на три, а то и повесили бы…

Да как ему в голову втемяшилось бегать… бегать!..в таком затрапезном наряде?! Как оборванцу деревенскому! Нет, положительно сегодня нужно принять успокоительного, наверное, даже две бутылки!

Полисмен не видел, что случилось дальше. Как торопыга, напугавший пару очень прилично выглядящих девушек, забежал в парикмахерскую, откуда вышел, щеголяя встопорщенной лютой бородой, как заглянул к старьевщику, разжившись у того старой латаной кепкой, на козырьке которой смогли бы ужиться три, а то и четыре голубя. Как потом, нагло обругав Ганса Калеку, известного на весь город своей учтивостью извозчика, парень шмыгнул прямиком в мэрию.

Выйдя через полчаса из неё еще более наглым и грубым субъектом, обматерившим и так расстроенного Ганса вообще жуткими словами, причем даже не на франкском языке. Хотя, потом… потом как раз этот бешеный юноша и выдаст извозчику на пропой немалую деньгу всего лишь за то, что тот расскажет ему про огромный маналёт, летящий на посадку в каршлинский аэродром. Затем, задав Калеке еще пару вопросов, парень побежит в сторону ближайшего шинка, где и приобретет чуть ли не на последние деньги три тяжелые двухлитровые бутылки мутного белого шнапса, крепкого и духовитого пойла, весьма уважаемого в народе.

Дальше жители тихого городка Каршлин навсегда потеряют из виду грубого, бородатого и нечесаного парня, замеченного последний раз одним из дворников по пути к аэродрому, куда тот будет с натугой тащить свою потяжелевшую и звякающую сумку.