Гришкин менталитет

МЫТАРЬ

Вот что скажу я: вы не запугивайте Саньку налоговой полицией. Даже, наоборот, тех полицейских можете Санькой припугнуть, если, конечно, они сами не успели набраться страха от существования этого Джека-потрошителя. Потрошителя кошельков мирных сограждан, которые должно бы держать на учете и опустошать тем самым полицейским. Санька любому, самому дотошному налоговику, даст фору, случись состязание. Так что пусть бы сам приснопамятный Починок – бывший командир армии мытарей российских, взял да обратился в свое время к Саньке. Первоначально изловив его. (А это ведь ой какая труднорешимая задача!) Чтобы провел Санька всероссийский семинар с теми незадачливыми, как и сам министр, специалистами ведомства по выколачиванию денег для казны. (А то ведь сколько еще можно биться, как рыба об лед, изобретая колесо – то бишь сочиняя налоговый кодекс. Словно не тысячу лет уже нашей государственности. Словно не было до нас в природе системы налогообложения. В который раз мы, порушив страну, вновь и вновь превращаемся, как выразился поэт, в страну-подросток. Впрочем, страна-подросток – ничего плохого в том нет. А вот вечный подросток – это уже, как говорится, диагноз.)

Увидел я Саньку однажды вечерком близ комка, как первоначально именовались ларьки, выросшие, словно грибы после дождя, повсеместно в городах и весях с наступлением того самого времени (а правильней – безвременья) рыночной экономики. Вижу, о чем-то шушукается парень с пацаненком, а потом вложил ему в руку бумажку – оказалось, деньги. Пострел, вприпрыжку так, бежит к комку, протянул деньги в окошко. Санька притаился, тянет шею – наблюдает. И только малец, получив в одну руку жвачку в яркой обертке, в другую сдачу, отошел от витрины – Санька шасть сюда же.

– Так, девушка, покажите чек, который выбили мальчику.

А девушка: ы… мы…

– Да я… – говорит. – Да вот… – говорит.

И ничего вразумительного не может сказать, словно язык ей свело. А наш затейник уже вытянул из нагрудного кармана удостоверение и ловко так, одной рукой развернув, кажет в окошко.

– Налоговая служба.

Выждал несколько мгновений, чтобы лицо обличенной обрело достаточную бледность, и продолжает:

– У вас что, кассовый аппарат не работает?

– Работает, – еле слышится торопливый лепет встречь строгому вопросу.

– Так, может, вы не знаете порядка? Знаете, что покупателю надо выдавать чек к покупке?

– Знаю.

– А знаете, на сколько минимальных окладов штрафуется нарушение?

Чем тише становиться голос уличенной, тем строже и громче рубит фразы обличитель. Он достал из того же кармана ручку, сшитую пачку листочков – должно, квитанции.

– Ну что, на полную катушку будем оформлять или на первый раз семьюдесятью тысячами обойдемся? – тычет проверяющий ручкой в квитанцию. (Для грядущих поколений, дай то бог, это будет в диковинку. Но было дело, оперировали мы когда-то тысячами, а иногда уж и не шибко богатые – даже миллионами рублей.)

– Может, простите на первый раз? – увещевает голос в окошечке.

– На кого будем оформлять квитанцию? На хозяина или на вас? – словно бы неприступен Санька. – Чью фамилию впишем?

Однако скоро уже общий язык был найден, и строгий контролер отошел от окошечка, возвернув в один карман ручку с удостоверением и положив в другой мятые купюры – мыт.

Не полицейский Санька и не налоговый инспектор. Так же как не контролер электросети, хотя случается, что собирает он все с тех же владельцев комков деньги, то за несвоевременную оплату неудержимо взрастающих киловатт-часов, то за нарушения при подключении киоска к сети. Просто он предприимчивый человек – предприниматель, каковым сделала его рыночная экономика. Кто-нибудь не поймет: откуда, мол, у контролера-самозванца те удостоверения налоговика и электросетевика? А оттуда. В нашей стране чудес сегодня можно купить не только пустяковое удостоверение, чуть-чуть подороже – депутатский мандат предложат вам.

Но не всегда предприимчивость парня проистекала по такому, мягко говоря, своеобычному руслу, дно которого не обнадеживает прочностью, по причине несоответствия некоторым общепринятым в повседневье нормам (точнее, соответствия некоторым статьям уголовного кодекса).

Было дело, имел Санька предпринимательские документы, которые предполагали, так называемую, торгово-закупочную деятельность. Но тогда над ним постоянно нависал дамоклов меч налоговой службы, которая предписывала в определенные сроки в определенной пропорции делиться доходами, которая и обучила верткости и предприимчивости.

Чего только не покупал и не перепродавал Санька! Попробуй перечисли все. Легче пройтись средь торговок на рынке и посмотреть на их прилавки. Вот где недавнее прошлое нашего грозного контролера кассовых операций и прочей технологической дисциплины. Может быть, и зря бросил он то занятие, потому что в короткий срок обучился хитростям ремесла, когда-то расценивавшегося россиянином как спекулянтское.

Слово «спекулянт» в устах обывателя долгие годы несло, почитай, бранный, оскорбительный оттенок. Но в приступившие под знаменем перестройки дни кто-то подверг ревизии смысл его, и во языцех оно стало обозначать и подменилось другим словом – «предприниматель». Быстро привыкло к нему народонаселение все обновляющейся страны. Год, два, три поначалу слышалась неприязнь в адрес многочисленных торговцев, заполонивших рыночные площади, но скоро уже эти неутомимые, как муравьи, поставщики ширпотреба стали такой же неотъемлемой частью нашей яви, как трамвай в жизни города, и уже не только не раздражали, а даже наоборот, радовали взор обывателя.

Механизм переменчивости общественных воззрений прост, как та ткань в руках законодателя моды, который, беспрекословно почитаемый, сегодня демонстрирует платье фасона, полностью драпирующего всю природой данную стать женщины, а завтра предпишет ей такое декольте, разверзающее пышные прелести, или такую юбочку, больше напоминающую набедренную повязку, открывающую для похотливых взглядов бесконечную усладу, что только диву даешься.

Все в мироздании имеет свои посылки. Для происхождения жизни на земле нужны были белок, кислород и еще что-то там; социализм пошел от загнивающего капитализма (правда, повернул салазки вспять, обнаружив свою несостоятельность); для появления сексота нужна была эпоха Сталина; щедрость российской натуры взросла и укоренилась на необъятных, немереных просторах богатейших земель; то же самое лежит в основе нашей расточительности. Спекулянт появился от хронического недостатка всего насущного, а предприниматель – дитя нового времени, ведущего свой отсчет вслед за той эпохой, выражаясь книжно, тотального дефицита.

Вот когда налоговый инспектор, пребывавший досель незаметным винтиком системы, обрел предпосылки и стал взрастать, как на дрожжах. Но должная суть и обличье налоговой службой еще не были обретены; тогдашнее ее состояние, лишь подпитываемое разговорами в высоких кабинетах о положительной динамике в революционных преобразованиях, оставалось таковым, что сами налоговики беспомощно барахтались в тщетных потугах и лишь мытарили своих подопечных, захлестнувших жизнь девятым валом предпринимательства. И потому предприниматели оттачивали не только коммерческую сноровку.

Определить, на что стал падким покупатель сегодня, найти обретший особую ценность в его запросах товар – этим талантом Санька обладал. Не испугала его многотрудность всего процесса прохождения товара до жаждущего покупателя. И лишь когда оказалось, что ведение отчетности перед налоговой службой требует не только создания целой канцелярии на дому, но и забирает времени, почитай, больше, чем поиск, закуп и торговля, – сник наш предприниматель. Но не надолго. Вспомнил вековечную мудрость: хочешь жить – умей вертеться.

Лишь один раз составил Санька декларацию о доходах, пребывая в сомнениях. Налог, взятый с него тогда, показал, что больше деятельности да бумаг, чем прибыли от такого предпринимательства. Но уже после первого отчета понял и другое: не так страшен черт (то бишь налоговый инспектор), как его рисуют. И когда вчерне составил следующую декларацию, то в итоге уже оказалось, что не Санька должен налоговой инспекции, а наоборот – та инспекция должна ему. Понимая, что никто не поверит в такую чушь, он изъял из столбцов цифири, из отчетных документов некоторые излишества, как-то: несколько фиктивных счетов, добытых у сговорчивых, при умении к ним подойти, работников торговли; несколько проездных документов, взаправдашних, но не Санькиных, чужих. Правда, при этом, отчитываясь об издержках, оставил, больше как пробный камушек в огород налоговиков, одну необычную бумажку: договор с частным лицом о помощи в перевозке, погрузке, выгрузке и прочей черной работе. Частным лицом избрал племянника – сына старшей сестры, проживающей в другом городе. Указал все его паспортные данные, вплоть до места жительства и даже д.т. – домашнего телефона; вписал солидную сумму, якобы, оплаченную частному лицу за работу. И лишь одного не указал: то частное лицо, племянник, был уже умершим. Вот и проверяй факт то ли присутствия отсутствия, то ли, наоборот, отсутствия присутствия: а все ли сходится там, как в декларации?

Сходится. Все. Проверяйте! Получил большие деньги за работу, а потом уж бедняжка умер.

Прошел этот номер. Может, шибко правдоподобно была написана та бумажка-договор с усопшим; может, коробка конфет, приложенная к декларации, способствовала сговорчивости. Номер прошел, опыт составления отчетов обогатился, и впереди виделись широкие перспективы творчества на ниве предпринимательства.

Однако ушел-таки Санька со стези, хоть сколько-то ловкаческой, тем не менее пользительной для общества, и ступил на иную – недекларируемую. И для ухода тогда были, опять-таки, свои предпосылки. Сколь существенные – судить читателю.

Налоговики не понравились Саньке при изначальном знакомстве. И не только оттого, что не могли они полнить государственную мошну должными миллиардами. И даже не столько от того. Можно предположить, что помехой на пути стечения миллиардов были те, как упоминавшаяся, коробки конфет, которые в иных ситуациях имели размеры в сотни, тысячи раз крупней Санькиного презента. Так вот, беспомощные или сговорчивые пред лицом крупных неплательщиков мытари становились настырными и резвыми в пустяковых, как пылинка, мероприятиях. Скажем, организовывая время от времени свои рейды, бесполезные по сути, дающие разве что только галочку в бесконечных бумагах, они гонялись за бабками, норовящими, не от сладкой жизни, поторговать где-нибудь близ магазина или рынка пучочками редиски, лука, петрушки, семечками и при этом не декларироваться. Санька увидел: жизнь в стране под аккомпанемент велеречивых выступлений отцов отечества о наступившей стабилизации в экономике день ото дня ухудшается; все больше людей, в отличие от благополучия немногих, впадает в нищету, голод пришел в тысячи семей; а в это время местная газетенка взахлеб рассказывает о бесконечных празднествах, то городских, с цветами, транспарантами, с парашютистами, падающими с небес на недоуменно запрокинутые головы зевак, то республиканских – еще более цветастых; сюсюкает о том, как местная администрация занимается реконструкцией своего зала заседаний – евроремонтом; о том, что в Москве госчиновников решили пересадить с иномарок на отечественные «Волги», а горлопаны в Думе не могут прийти к единому мнению о том, что для них лучше: получить и прихватизировать бесплатную квартиру в столице или урвать на каждого брата по несколько сотен миллионов рублей из казны да купить ту квартиру. Кроме того, Санька увидел, что налоговая инспекция, пребывавшая досель в просторных апартаментах съехавшей по новому адресу городской администрации, словно состязаясь с ней, а в сути глумясь над народом, вот, мол, как мы сильны, отстроила себе трехэтажный дворец под мрамором, при высоком крыльце, с бульдогом-полицейским на входе, и беготни по этажам при этом тем декларирующимся гражданам стало много крат больше. Пир во время чумы гудел по всей многострадальной стране. И надо было случиться, приснился однажды Саньке сон, как раз в тот день, когда он остолбенело застыл перед тем дворцом – обелиском чумному времени. Явился к нему в том сне умерший племянник, чьим именем оснастил одну из статей затейливой декларации. И произошел между ними разговор.

– Ты что ж, дядь Саш, вплел меня в свои хитроумные кружева? – спрашивал племянник.

– Да не одно ль тебе там? Лежишь спокойно, ни забот каких, ни волокиты. А мне помог копейку сберечь, – ответствовал затейник.

– Так-то оно так, – продолжал племянник. – Только у нас тут в подземелье тоже налоги требуют. С меня – за тот доход, который навродь как получил, помогая тебе. А ведь не было у меня такого дохода. И денег я с собой не прихватил. Даже на курево нет, не только для оплаты налога. Так что того и гляди отправят на горячую сковороду в наказанье.

Не верил Санька ни в сны, ни в какую чертовщину, но в этот раз почему-то запали в душу слова оставшегося в присной памяти племянника. И не то чтоб стыд обуял человека, попользовавшегося безответным состоянием своего родственника, но стало досадно. За всю кутерьму, в которую был втянут, за нищету тысяч людей рядом с дармовым благообилием ловкачей стало обидно. Да так, что забросил Санька всю ту деятельность, торгово-закупочную, и пролежал несколько недель дома, воображая баталии с налоговиками, с сытой думской ратью и прочими рвачами и ловцами удачи. Но голод не тетка. Не дала торгово-закупочная деятельность таких денежных скоплений нашему герою, которые позволили бы роскошь мудрствований и бесплодных дебатов, хоть сущих, хоть воображаемых, лежа на диване. Пришлось возвернуться в мир реалий. Только так случилось, что недосуг было ни товар, имевшийся дома, везти к реализации, ни за расчетом ехать к компаньонам. Вот тогда и пригодилась вновь смекалка. Тогда-то и стал импровизатором-налоговиком, а позже и электросетевиком. Товар, оставшийся от прежних занятии, лежал завалью в кладовке, а вновь испеченный специалист обходил, все больше в сумерки, свои владенья, выезжал на гастроли в близлежащие, а то и в отдаленные города.

Был он умеренным в назначаемых ставках, чтобы не вспугнуть, не озлобить своих покладистых клиентов, исправно рассчитывавшихся за допущенную или спровоцированную оплошность. И не было нужды идти с отчетом в тот мраморный дворец с бульдогом-полицейским в устье длинных коридоров и широких лестниц. Забылась злость на ту систему, и, даже больше, как-то вдруг стал выполнять Санька, помимо экспроприаторских средь владельцев комков, функции перераспределения, этакого соцобеса.

Случилось, будучи по своим делам в Самаре, он оказался на рынке. Здесь его «нагрел» такой же, как и он, гастролер из одной, называвшейся до недавнего времени братской – среднеазиатской республики. Кучерявый смуглец со страдальческим выражением лица упросил тогда обменять пачку денег на купюры большего достоинства: мол, так легче их провезти на родину, где сейчас идет война и грабители помимо рыщут по дорогам. И до того жалостливо описывал ситуацию азиат, что поддался Санька на затейливые увещевания. На глазах, демонстрируя доброхоту, отсчитал тот соответствующее хрустящей купюре количество мятой бумажной мелочи. И лишь выйдя с рынка, пересчитав полученное, обнаружил сострадатель обман: азиат вручил ему ровно половину причитающегося. Но удивился тогда наш герой не ловкости рук мошенника, рядом с которой фокусы известного Акопяна – сущий пустяк.

Обратился обманутый Санька в милицию при рынке. Вот когда настало время удивляться. Детина-милиционер лишь подошел с истцом к азиату, который даже взгляда не бросил на стража порядка, отвел своего спохватившегося клиента в сторонку и вернул ему недостачу. А тот, к кому взывали о помощи, ни слова не сказав, отправился было назад к себе в участок. Восстал Санька против безмолвия детины. Буром пошел на него, обещая обличить в высоких инстанциях сговор преступников с правоохранительными органами. Но гнев смирил все тот же азиат.

– Падажды, дарагой, – взял он уже ласково за локоть своего взроптавшего клиента. – Зачэм так? Нэ хады жаловать, хады рэсторан. Пей коньяк, ужинай, отдыхнай.

Он протянул новенькую голубую купюру, а видя сомнения клиента, ловко вложил ему в нагрудный карман рубашки и легонько толкнул в плечо: иди. Моральный ущерб был возмещен материально.

На крыльце рынка, как на церковной паперти, с протянутой рукой стояла женщина старых лет. Ее одежда, застиранная, но опрятная, лицо, спокойное, без единой черточки поддельной скорби, глаза, безмолвные, опущенные на ладошку, которая была даже не протянута, а нерешительно повисла лодочкой у груди, говорили, что пришла она сюда, быть может, впервые и не имела целью разжалобить прохожих, но надеясь на милость тех, кого не довела еще судьба до последней черты. Санька невольно остановился возле нее. Она подняла глаза, спокойно посмотрела на незнакомого человека и тихо промолвила:

– Сынок, дал бы немного на хлеб.

Тогда и повелось то правило. Каждый раз после очередного завершения экспроприации кого-нибудь из тех, неподдающихся незадачливым мытарям починковского ведомства, отыскивал Санька обездоленных и давал милостыню, как плату во отпущение греха. А может, это было покаяние перед совестью.

Так, в грехах перед грешниками и откупах за грехи протекала жизнь. Стал Санька забывать о налоговой службе. Содержал свое семейство, хоть и не в роскоши, но в умеренном достатке. Только ведь не впустую говорится: пути господни неисповедимы. Явился-таки он на то крыльцо под мраморным фасадом.

Жена Санькина – Алевтина была столь расчетливой и неутомимой в своих повседневных хлопотах о хлебе насущном, что не стоит удивляться ей, надежно ощущавшей себя в жизненной круговерти. Летом, выйдя в отпуск, она, неугомонная, изыскала случай для приработка. Так что семья получила прибавку в своем доходе. И нет в том ничего предосудительного. Но обнаружили изьян в рвении женщины представители крапивного племени. Да-да, читатель правильно почувствовал, о ком речь. Приработок жены, в отличие от мужниных доходов, случился в муниципальном учреждении, откуда сведения дошли все в ту же налоговую инспекцию, откуда, выждав достаточный срок, прислали повесточку и явившемуся вместо жены Саньке указали на сверхдоход в семье, на неуплаченный налог и предписали немалый штраф за сокрытие дохода, который сверх. Это тебе, Санёк, не с покойничками якшаться. Отдай и не греши. Ан пальцем в небо попали блюстители рыхлой системы.

Санька явился к ним. Спокойный, уверенный, расчетливый. На поддельно милую улыбку нарядной дамочки при столе за тяжелой дверью он улыбался так же мило и все сетовал: ах, как же мы не досмотрели! ах, как нехорошо получилось! И скоро уже та милая улыбка дамочки являла сущее благорасположение и сочувствие. И скоро уже в добросердечной беседе было признано, что семья Саньки пребывает в бедственном положении: жена одна содержит троих иждивенцев, в числе которых вот он – непутевый муж, безработный, беззащитный перед жизнью. А предпринимательское дело? Та торгово-закупочная деятельность? Да ведь заброшена она. А старшая дочка, которая уже двадцати трех лет от роду? Да иждивенка она, учится далеко в областном городе.

Какое уж там разбираться инспекции с той, что так далеко. Тут с бабками-то, что с пучочками редиски, успеть бы справиться.

Но не только то мило, то печально улыбался наш герой. За пару дней натаскал под те мраморные своды столько бумажек – благодати для бюрократической сволочи, коими подтвердил свою бедность и незащищенность. И из центра трудоустройства, и из жилищной конторы, и копию трудовой книжки. Стала та дамочка сочувственно перелопачивать заново всю цифирь. И когда, приняв к сведению чистосердечное раскаивание за несвоевременно поданную женой декларацию о побочном доходе, отменили чинуши устрашающий штраф, когда вновь подсчитали, – оказалось, что местный бюджет должен вернуть Санькиной семье немалую сумму.

Вот ведь как оно все перетряслось. Так что не надо пугать Саньку налоговой полицией. Его ловить – не за бабками гоняться.

Но не суди, читатель, шибко строго Саньку за его верткость. Во всей его такой вот предприимчивости есть место живой струйке – хоть малая забота о тех, про кого недосуг вспомнить высоким чинам, увлекшимся дебатами то о госбюджете, а пуще об иномарках да депутатских удобствах. У Саньки свой бюджет. В котором есть статья для ради посильной помощи тем, кого принудила жизнь стоять с протянутой рукой на папертях, которые не вместят сегодня всех обездоленных.