Грозовая обитель

Глава 4

Мисс Летиции Джадд было под пятьдесят. Будучи среднего роста, она казалась маленькой из-за хрупкого телосложения и производила впечатление мягкого беззащитного существа. Она носила косы, сплетая их в диадему, венчавшую ее головку, что позволяло ей сохранять достойный вид, даже когда она готова была разрыдаться Платье с длинным рукавом, сшитое из легкой серой материи, развевалось при ходьбе; длинную, худую шею украшала коралловая брошь.

Вместе с ней в комнату проскользнула небольшая серая полосатая кошка и стала бесшумно рыскать по ковру, с интересом осваивая незнакомую территорию.

— Это моя подруга Миньонетта, — представила ее Летти и робко улыбнулась Камилле. — Я принесла тебе немного горячего чая с мятой. Он подкрепит твои силы; это как раз то, что нужно после долгого путешествия.

Она поставила поднос на столик, стоявший у огня, и только в этот момент Камилла заметила, что правая рука тети неестественно скрючена. Длинный рукав, сужавшийся у запястья, до некоторой степени скрывал увечье: оно сказывалось только в том, что Летти не могла выпрямить руку.

— Дочь моей маленькой сестрички Алтеи, — промурлыкала она и повернулась, чтобы посмотреть на Камиллу. В то время как все в Летти Джадд было каким-то сереньким, на лице выделялись темно-карие глаза, глубокие и выразительные, окаймленные длинными ресницами, такими же черными и густыми, как у Камиллы. — Ты так на нее похожа. Даже волосы на лбу образуют такой же черный треугольник. И легкая походка. Извини, я не должна встречать тебя плачем.

Она села в обтянутое шелком кресло, которое Камилла подвинула к камину, и сложила руки на коленях так, что положение обеих выглядело естественным. От тепла камина ее прекрасная белая кожа немного разрумянилась, но, когда она протянула левую руку поближе к огню, Камилла заметила, что руки тети Летти странным образом не соответствовали ее фигуре. Узкие в кости, они не были хрупкими, а свидетельствовали о крепости и силе мускулов; казалось, их загорелая веснушчатая кожа впитала в себя все солнце прежних дней, оставаясь незащищенной.

Под нежным взглядом Летти таяла обида, нанесенная Камилле более чем холодным приемом. Она окончательно отогрелась, терпкий аромат чая вселял в нее бодрость. Камилла тоже села, и Летти налила ей полную чашку, ловко действуя скрюченной рукой. Полосатая кошка подошла к своей хозяйке и, запрокинув голову, выжидательно посмотрела на нее.

— Не сейчас, дорогая, — обратилась к ней Летти. — Мы зашли сюда всего на минутку. — Она улыбнулась Камилле так, словно извинялась за дурные манеры ребенка. — Миньонетта очень любит настои из трав. Мы с ней каждый день после обеда выпиваем по блюдечку того или иного настоя. — Она протянула Камилле чашку с блюдцем. — Угощайся. И добавь в него немного клеверного меда. Это придаст тебе храбрости и сил.

Камилла положила в чашку ложечку золотистого меда и с благодарностью отпила глоток.

— Как себя чувствует дедушка? Когда я смогу его повидать?

При этих словах долго сдерживаемые слезы хлынули из глаз Летти; она достала из рукава носовой платок, распространяя вокруг запах лаванды

— Сегодня он очень слаб. Гортензия не позволяет мне навестить папу — боится, что я его расстрою. — Ее черные глаза смотрели на Камиллу с мольбой.

— В чем дело, тетя Летти? Если я могу чем-нибудь помочь…

Летти покачала головой.

— Нет, нет… ничем. То есть сейчас ты ничем не поможешь. — Манера ее поведения становилась все более возбужденной, она нервно сжимала и разжимала пальцы. — Ты должна поверить: это случилось не по моей вине… поверь, я не хотела…

Она довела себя до такого состояния, что Камилла опустилась на стоявшую рядом бархатную оттоманку и сжала маленькую обветренную руку, ощутив жилистую силу ее пальцев. Покровительственное отношение к тете Летти возникло у нее естественно и непроизвольно. Камилла прониклась сочувствием к этой хрупкой, по-своему гордой женщине и вложила в рукопожатие силу своей молодости и возвращавшейся к ней храбрости. Тетя с надеждой смотрела ей в глаза.

— Может быть, ты приехала вовремя. Я думаю, папа о многом сожалеет. Это чудесно, что он послал за тобой. Ведь ты член нашей семьи, моя дорогая.

Глаза Камиллы неожиданно наполнились слезами. Такие слова кое-что значили для девушки, истомившейся в одиночестве. Летти заметила, Как она растрогана, и попыталась мягко приободрить племянницу.

— Бут очарован тобой. Он приходил ко мне, чтобы сказать, как ты красива и какое это счастье, что ты к нам приехала. Бут милый мальчик, может быть, иногда немного грустный, но очень талантливый. Ему пойдет на пользу присутствие в доме молодой девушки.

Она еще продолжала бы говорить в том же духе, но прозвучал повелительный стук в дверь, и Летти выпрямилась, отпрянула от Камиллы, высвободила руки и снова сложила их на коленях.

— Это моя сестра Гортензия, — прошептала она. — Лучше не заставлять ее ждать. Она не отличается терпением.

Камилла быстро подошла к двери. Она понимала, что после деда Гортензия была самой важной персоной в доме и многое зависело от первой встречи с ней. Именно ей — своенравной и трудной в общении тете Гортензии — Камилла должна понравиться, если она и впрямь рассчитывает стать полноправным членом этой семьи. Камилла с улыбкой и открытым сердцем отворила дверь.

Образ тети Гортензии, витавший в ее воображении, был довольно неопределенным, но он не имел ничего общего с этой высокой, красивой рыжеволосой женщиной в изысканном вечернем платье. Она выглядела бы еще более красивой, если бы выражение ее лица было менее раздражительным и резким. Особенно чудесными показались Камилле рыжие, не потускневшие с годами волосы, при помощи нефритовых гребней собранные в сложное сооружение из многочисленных локонов и прядей. Изумрудно-зеленое вечернее платье, возможно, не отвечало моде последнего сезона, но она носила его как герцогиня. Бриллиантовые серьги сверкали голубым огнем. Покрой платья обнаруживал совсем не увядшее тело, фигура оставалась привлекательной и роскошной. Цвет глаз — то ли серый, то ли зеленый или голубой — не поддавался определению, Но Камилла ощутила: ничто не ускользает от их острого взгляда.

Присутствие сестры не доставляло ей удовольствия, и Летти встала, как только Гортензия вошла в комнату.

— Оставляю вас одних, — сказала Летти, и Камилла снова отметила достоинство, с каким держалась эта хрупкая женщина.

— Спасибо, что зашли, тетя Летти, — тепло поблагодарила ее Камилла и проводила до двери. Кошка выскользнула в коридор вслед за своей хозяйкой. Камилла повернулась к Гортензии с приветливой, но несколько принужденной улыбкой на губах.

Тетя Гортензия с интересом прошлась по комнате, словно не видела ее много лет.

— Надеюсь, здесь успели все приготовить как следует, — сказала она. — Мы очень поздно узнали о твоем приезде. И мы не держим достаточного количества слуг, как в прежние времена. С этими представителями испорченного молодого поколения нелегко ужиться. Никогда не могла понять, почему папа настаивает, чтобы здесь все осталось таким же, как при Алтее. Эта комната лучше, чем моя. Я предпочла бы жить в ней.

Камилла, все еще ожидая какого-то приветствия, недоуменно смотрела на тетю, не зная, как реагировать на ее словоизлияния. Не обращая внимания на устремленный на нее взгляд племянницы, Гортензия остановилась у подноса с остывшим чаем. Она принюхалась и сморщила нос.

— Не позволяй моей сестре накачивать тебя снадобьями. Она мало смыслит в подобных вещах, и ее напитки не всякому пойдут на пользу. — Затем, по-видимому, удовлетворив любопытство относительно комнаты, она обратила свой пронизывающий взор на Камиллу, и та прочла в ее глазах открытую антипатию. — Так ты дочь Алтеи? Встреча с тобой вызовет у папы шок. Но он сам виноват: нечего было посылать за тобой, ничего нам не сказав. Да и всех нас шокировало известие о твоем приезде.

Камилла тщетно пыталась найти подходящий ответ, ясно только, что возможность для обмена приветствиями была безнадежно упущена.

— Я… я надеюсь, вы ничего не имеете против моего приезда, — неуверенно пробормотала она. — Мистер Помптон…

— Помптон — старый дурак, — отрезала Гортензия. — Папа сделал то же самое много лет назад, когда ему показалось, что он умирает; он решил, что должен напоследок повидаться с твоей матерью. Но умерла Алтея, а он с тех пор пребывал в добром здравии. Будем надеяться, что на этот раз история полностью не повторится.

— Что касается моей матери… — попыталась вставить Камилла, воспользовавшись паузой.

— Чем меньше мы будем говорить о твоей матери, тем лучше, — оборвала ее Гортензия, тщетно пытаясь вернуть выбившийся рыжий локон в некогда слаженный ансамбль прически «помпадур». — Когда она вышла замуж и покинула этот дом, твой дед распорядился, чтобы при нем больше не упоминалось ее имя. Правда, он пересмотрел свое решение и пригласил Алтею сюда, но ее смерть настолько потрясла нас всех, что мы по взаимному согласию избегаем разговоров об Алтее Кинг. Конечно, мы упоминаем имя твоей матери при необходимости, но не обсуждаем ее. Ты поняла? Воспоминания слишком болезненны.

Камилла напомнила себе, что должна понравиться этой женщине, и подавила закипавшее негодование.

— Да, конечно, тетя Гортензия, — пролепетала она.

— Хорошо. Ты внешне очень похожа на мать, надеюсь, она не наделила тебя своим диким, необузданным нравом. Во всем, что с ней произошло, виновата она сама. Запомни это. А теперь пойдем, отведу тебя к дедушке. Но долго у него не оставайся: его силы на исходе.

Она, прошелестев платьем, вышла из комнаты, предоставив племяннице последовать за ней.

Обогнув лестничный проем, они прошли в противоположное крыло дома и остановились возле комнаты, расположенной в дальнем его конце.

На стук из двери выглянула сиделка в униформе в синюю полоску и пышном белом чепце; увидев Гортензию, она пригласила их в большую, тускло освещенную спальню. Дрова в камине превратились в тлеющие уголья, так что единственным источником света служила лампа, стоявшая на столике возле просторной кровати с балдахином. Это была красивая комната, с массивной добротной мебелью красного дерева.

Старик лежал в постели, голова покоилась на высоких подушках; волосы и борода совсем седые, но глубоко посаженные глаза под клювоподобным носом отличались живостью, контрастируя с увядшим лицом.

— Вот твоя внучка Камилла, папа, — сказала ему Гортензия. — Но ты не должен долго с ней разговаривать, не то утомишься.

— Уходите, — произнес старик необычайно сильным голосом.

— Ну-ну, — с деланной шутливостью обратилась к нему сиделка, — зачем так сердиться? Мы с мисс Джадд выйдем в коридор и дадим вам десять минут на разговор с внучкой.

— Вы пойдете в коридор и останетесь там, пока я вас не позову, — заявил Оррин Джадд. — Уходите обе, оставьте меня с моей девочкой.

Гортензия пошла к двери, укоризненно качая головой, сиделка последовала за ней. Камилла приблизилась к кровати и вступила в пространство, освещенное лампой. Справа от дедушки на столике лежала большая раскрытая Библия. Он положил на нее руку, как бы моля дать ему сил. Затем он посмотрел Камилле прямо в глаза. Старик и молодая девушка испытующе глядели друг на друга.

— Ты такая же, какой мне запомнилась твоя мать, — произнес он наконец; теперь его голос звучал слабо и прерывисто. — Ты моя возлюбленная Алтея, которая вернулась ко мне, когда я больше всего в ней нуждаюсь.

— Я рада, что смогла приехать, дедушка, — мягко призналась Камилла.

Он издал долгий хриплый звук, словно дыхание навсегда покидало его тело. Глаза старика закрылись. Камилла с тревогой наблюдали за ним, не зная, пора ли звать сиделку. Но через минуту его глаза — глаза пойманного орла, который не смирился с неволей, — снова открылись и с жадностью впились в ее лицо.

— Я уже давно должен был повидаться с дочерью Алтеи. В последние годы я многое запустил. Слишком многое. Дом, а вместе с ним и семью. Подвинь стул и сядь рядом, чтобы я мог тебя видеть. Нам нужно поговорить скорее, пока еще не поздно.

Ближайший стул оказался массивным и тяжелым, но она подтащила его к кровати и села на бархатное сиденье.

Старик некоторое время тяжело дышал, потом заговорил:

— Стервятники кружат надо мной: ждут моей смерти. Но теперь, когда ты здесь, это не имеет значения. Мы с тобой их одурачим, не правда ли, моя девочка? Едва взглянув на тебя, я понял, что могу доверять тебе. Потому что ты похожа на нее — мою Алтею. Иногда мне начинает казаться, что она — или, может быть, ее дух — где-то здесь, живая и веселая, какой была всегда. Ты останешься со мной, Камилла? Поможешь мне победить стервятников? Мы должны здесь переменить, ты и я.

— Я останусь, если вы этого захотите, дедушка, — мягко пообещала она.

Он повернулся в постели и потянулся к столику, стоявшему позади кровати, пытаясь нащупать какую-то вещицу. Камилла привстала, чтобы ему помочь, но старик приказал ей сесть.

— Нашел. Вот как мы выглядели перед тем, как Алтея сбежала и вышла замуж за этого… школьного учителя. — Казалось, он забыл, что «этот школьный учитель» был отцом Камиллы.

Она взяла продолговатую, наклеенную на картон фотографию в рамке и поднесла ее к свету. Снимок, пожелтевший от времени, но не утративший своей четкости, запечатлел сидевшего в резном кресле Оррина Джадда в окружении дочерей. В те дни он, по-видимому, был необычайно крупным, сильным и красивым мужчиной. Младшая из дочерей, Алтея, стройная и привлекательная, смотрела прямо в объектив с мягкой улыбкой на лице; отец нежно обнимал ее за плечи. С другой стороны к Оррину Джадду приникла Гортензия, словно пытаясь привлечь к себе его внимание. Летти, тонкая и хрупкая, стояла рядом с Алтеей, печально улыбаясь. Ее правая рука, вытянутая вдоль тела, не носила на себе никаких признаков увечья.

— Три мои девочки, — проговорил Оррин. — Мы с женой возжелали для них многого. Каких только планов мы с ней не строили! Но она прожила недолго и даже не увидела, как они подросли, а после ее смерти… все пошло наперекосяк, не так, как надо.

Он помолчал с минуту, затем воскликнул с неожиданной злобой:

— Я должен был запретить Джону Кингу посещать наш дом! Что он мог предложить Алтее, если она имела все, что желала?

Камилла не могла не вступиться за отца.

— Мама получила то, о чем мечтала, дедушка, — мягко возразила она. — Если бы вы как следует узнали моего отца, то полюбили бы его.

Старик несколько мгновений смотрел на нее не мигая, и Камилла не знала, до какой степени разгневала деда своим заступничеством за отца. Наконец Оррин Джадд сказал:

— У тебя есть свой характер, и это мне нравится. По крайней мере, ты честна со мной. Не сюсюкаешь попусту.

Он взял фотографию и положил ее на раскрытые страницы Библии; теперь его взгляд затуманился, словно старик утратил ясность мысли.

— Может быть, мне уйти и дать вам возможность отдохнуть? — неуверенно предложила Камилла.

Он явно встревожился.

— Нет, нет! Не покидай меня, девочка. Я должен тебе рассказать… О том, что произошло…

Старик начал задыхаться, но, когда Камилла уже повернулась, чтобы пойти за сиделкой, он протянул руку и с неожиданной силой схватил ее за запястье. Судорожно ловя ртом воздух, Оррин Джадд торопился поскорей выговорить слова, исполненные для него глубокого смысла.

— Неладно… Что-то неладно в этом доме. Ты должна выяснить причину, моя девочка. Здесь затевается дурное дело. Когда мне станет лучше, я докопаюсь до правды. А пока… — он с трудом выдавливал из себя каждое слово, — …понаблюдай за Летти, — проговорил он из последних сил и замолчал.

— Вы не должны так волноваться, дедушка, — прошептала Камилла. — Отдохните. Поговорим завтра. Вы расскажете мне обо всем, что я, по-вашему, должна знать.

Его пальцы, сжимавшие руку Камиллы, ослабели.

— Устал, — прохрипел он. — Дом Алтеи — твой дом… ты должна помочь мне спасти его. Не позволяй им…

— Конечно, дедушка, — торопливо согласилась она. — Я останусь здесь, если вы этого хотите. Проведу в Обители столько времени, сколько понадобится, и сделаю все от меня зависящее, чтобы вам помочь.

Ей показалось, что он расслышал ее слова и что они его успокоили. Хотя старик ничего больше не говорил, Камилла почувствовала, как между ней и дедом устанавливаются отношения любовного доверия, родства. Они одной крови. Они принадлежат друг другу. Камилла ощущала, что он читает в ее глазах, как в раскрытой книге, и черпает в них надежду и умиротворение. Она не сомневалась, что они с дедом полюбят и оценят друг друга. Но сейчас он изможден, ей пора уходить

В коридоре Камилла увидела сиделку, которая устроилась на сундуке, свесив с него натруженные ноги, и дремала. Гортензия исчезла.

— Вам лучше пойти сейчас к нему, — обратилась к сиделке Камилла.

Женщина встала и поспешила в спальню, закрыв за собой дверь.

Камилла, пройдя по пустому коридору, вернулась в свою комнату и села у огня, чувствуя себя опустошенной и в то же время воодушевленной. Ей казалось, что она перенеслась в новую эпоху своей жизни на волне любви и взаимного доверия, установившегося между ней и дедом. Странно, что это не потребовало от нее никаких усилий. Но душевное сближение со стариком таило в себе не только радость, но и мучительную боль. Камилла понимала, что вскидывает на свои плечи все горести и заботы Оррина Джадда, его сожаления о прошлом и надежды на будущее. Она сдержит слово и останется в этом доме, пока дедушка будет в ней нуждаться. Хотя ее сильно тревожила антипатия, которую она читала в глазах Гортензии; ей не удалось заручиться доверием тети. Однако се главная задача — помочь несчастному старику, дедушке.

Камилла не понимала, что он имел в виду, когда говорил о неладном, дурном деле, затевавшемся в этом доме. Ясно одно: он испытывает недоверие ко всем, кто обитает под этой крышей, хотя подозрительность вполне может оказаться следствием слабости и болезни. Она не должна торопиться с выводами, пока не выслушает все, что он хочет ей сказать, пока не присмотрится к другим членам семьи.

Французские часы на каминной доске показывали, что приближается время обеда. Камилла села за туалетный столик и, глядя в зеркало, зачесала назад волосы, так что черный треугольник отчетливо обозначился на ее высоком лбу. Когда-то лицо ее матери отражалось в глубинах этого самого зеркала, и нетрудно было себе представить, как Алтея Джадд, возникнув из темноты, выглядывает из-за плеча своей дочери. Возможно, Камиллу Кинг привел сюда перст судьбы, и она выполняет ее предначертания, бродя по дому, чьи коридоры еще полнятся эхом шагов, звучанием голоса Алтеи.

Повинуясь внезапному и безотчетному порыву, Камилла подбежала к чемодану и достала из него обшитую бархатом шкатулку. У нее не было такого вечернего платья, как у Гортензии, но она могла надеть браслет своей матери. Он входил в число тех немногих из подаренных Оррином Джаддом вещей, которые Алтея сохранила; после ее смерти браслет достался дочери.

Застегнув на запястье золотой браслет с турмалинами, Камилла почувствовала себя более уверенной, словно призвала на помощь дух матери, который будет сопровождать ее сегодня вечером. В ней снова пробудилось желание наладить взаимоотношения с членами семьи, которой она принадлежала. Хотелось отмахнуться от дурных предчувствий, пренебречь обидами, посчитав их досадными недоразумениями, забыть о предостережениях больного старика. На этот раз она знала, чего ожидать, и могла не бояться разочарований. Она должна показать своим тетям и кузену Буту, что приехала сюда с открытой душой и готова полюбить всех, рассчитывая на взаимность.

Окрыленная вновь затеплившейся надеждой, она открыла дверь в тот самый момент, когда из глубины дома раздался звон китайского гонга. Камилла никого не встретила по пути и решила, что все обитатели дома уже собрались к обеду. Она спустилась по восьмиугольной лестнице. Не зная, где находится столовая, она открыла дверь отдаленного от реки крыла дома и поняла, что верно угадала направление.

В столовой никого не оказалось, и Камилла пребывала в замешательстве, осматривая длинную, просторную комнату. Стены до середины обшиты темными деревянными панелями, выше оклеены кремовыми обоями с рисунками малинового цвета, изображавшими сценки из деревенской жизни. На полу под длинным столом красного дерева потертый темно-красный ковер с выцветшими желтыми розами; громоздкий буфет и стенной шкаф под стать размерам помещения. Стол накрыт скатертью, уставлен китайским фарфором и освещен с двух концов замысловатыми серебряными канделябрами.

Скоро в столовой появился непринужденно, но изысканно одетый Бут Хендрикс; лацканы пиджака отливали атласом, пуговицы накрахмаленной рубашки сверкали перламутром. При виде Камиллы его глаза радостно заблестели.

— Как приятно видеть в этом доме молодую и красивую девушку. Тебе удалось отдохнуть после поездки, кузина?

— Я не слишком устала, — ответила она. — Обилие новых впечатлений не располагает к отдыху. К тому же теперь, когда мне удалось повидать дедушку, мое беспокойство несколько улеглось. Я волновалась, не зная, как он меня примет.

— И как он тебя принял? — сухо осведомился Бут.

— С любовью, — ответила она, не вдаваясь в детали.

Вошла Летти в развевающемся сером платье, которое ей очень шло, и выжидательно посмотрела на Камиллу. Та улыбнулась в ответ и ободряюще кивнула. Когда в столовой появилась Гортензия, Камилла и ее одарила приветливой улыбкой. Но тетя, кажется, этого даже не заметила. Все внимание Гортензии было приковано к Буту. Она взяла его за руку и позволила подвести себя к своему месту в конце длинного стола.

— У тебя был хороший день, дорогой? — спросила она у Бута. — Удалось поработать?

Он усадил Гортензию за стол с подчеркнутой галантностью, в которой Камилла различила оттенок насмешки.

— Смотря что понимать под хорошим днем, мама. Может ли кто-нибудь из нас назвать хотя бы один день, проведенный в этом доме, по-настоящему счастливым?

В манере поведения Гортензии появились ужимки флиртующей девушки.

— По крайней мере, мы на несколько дней избавлены от общества мистера Грейнджера.

Камилла ни разу не вспомнила о Россе Грейнджере с тех пор, как рассталась с ним, но теперь задумалась, какое место принадлежит ему в этой компании.

Бут подошел к Камилле и усадил ее слева от Гортензии. Летти незаметно заняла свое место на другом конце стола.

— Знаешь, Грейнджер вернулся, — сообщил Бут матери. — Он прибыл на том же пароходе, что и кузина Камилла. Ему сам черт помогает.

Он криво усмехнулся, пожал плечами и сел справа от приемной матери.

Гортензия скользнула взглядом по лицу Камиллы и, кажется, хотела ее о чем-то спросить, но передумала.

— Как бы то ни было, гонг прозвучал, а Грейнджера все еще нет, так что не будем его ждать.

Вечером, при свечах, ее волосы приобрели золотистый оттенок и казались не такими яркими, как обычно, но никакое освещение не могло скрыть горечи, затаившейся в опущенных уголках губ, и тревоги в блуждающем взгляде.

Грейс, служанка молодая и явно неопытная, внесла серебряную супницу, поставила перед Гортензией и поспешно, словно спасаясь бегством, засеменила обратно на кухню.

— Грейс у нас новенькая, — сообщила Камилле Гортензия. Когда она начала разливать суп серебряным половником, на ее руке сверкнул большой изумруд. — Служанки у нас всегда новенькие. Деревенские девчушки в наше время Бог знает, что о себе возомнили, мне с ними трудно ужиться. Казалось бы, они должны благодарить судьбу, предоставившую им возможность работать в таком доме, как наш. Но только Тоби и Матильда служат здесь с давних лет, и они оба, Увы, постарели.

Камилла заметила на столовом серебре выгравированную в вензеле монограмму «Д», такая же монограмма украшала льняные салфетки. Обстановка в столовой да и сама комната свидетельствовали о том, что семейство Джаддов знавало лучшие времена. Можно было только догадываться, какой роскошью и блеском отличалась жизнь дома в пору расцвета — и какой она могла оставаться даже теперь, если бы кто-то сумел переломить ход событий. Беда заключалась не в отсутствии денег, а в душевном разладе, не позволявшем преодолеть безвольную покорность обстоятельствам.

— Наша мать всегда предпочитала обедать вечером, а не днем, — продолжала Гортензия. — И она любила приодеться к обеду, вот я и пытаюсь поддержать традицию. Подобные вещи имеют большое значение для семьи, занимающей такое положение в обществе, как наша. Конечно, я понимаю, что, приехав сюда с одним чемоданом, Камилла при всем желании не сможет поддержать семейный обычай.

Убежденность тетушки в сугубом превосходстве Джаддов над окружающими была достойна сожаления и при данных обстоятельствах выглядела почти комично, но Камилла только поблагодарила ее за снисходительность, не упомянув о сундучке, который скоро должен прибыть в Грозовую Обитель. Она понимала, что тетю Гортензию едва ли обрадует такая новость.

Картофельный суп-пюре оказался вкусным, и Камилла почувствовала, что у нее разыгрался аппетит. Отдав должное первому блюду, она заметила, что Летти поминутно смотрит на дверь и только для вида погружает в суп ложку.

— Как долго нам предстоит наслаждаться твоим обществом, кузина Камилла? — спросил Бут, и она снова ощутила оттенок насмешки в его словах. Трудно сказать, подшучивал ли он над окружающими или над самим собой.

— Это зависит от дедушки, — ответила Камилла. — Я пообещала ему пожить здесь столько времени, сколько он пожелает.

Летти судорожно глотнула воздух, и Камилла заметила, что она, не отрываясь, смотрит на дверь. На пороге стоял Росс Грейнджер; он был чернее тучи, серые глаза излучали гнев. Гортензия и Бут быстро обменялись понимающими взглядами.

— Я вижу, вы вернулись — и опоздали к обеду, — укоризненно заметила Гортензия. — Вы знаете, как относится папа к малейшим отступлениям в пунктуальности.

Росс ничего не ответил. Его блестящие каштановые волосы сияли при свете свечей; он занял место за столом рядом с Летти и нетерпеливым жестом закинул назад непокорную прядь. Камилла ждала от него хоть какого-нибудь приветствия — не мог же он не признать в ней свою спутницу, — но не дождалась. Казалось, пелена гнева застилает его взор и отгораживает от людей, сидящих за столом. Когда Гортензия передала ему наполненную супом тарелку, он взял ложку и начал есть, не обращая внимания на окружающих.

Летти закашлялась и приложила к губам уголок носового платка, затем повернулась к Камилле и прервала неловкое молчание:

— Я заметила браслет, моя дорогая. Как хорошо я его помню!

— Он принадлежал моей матери. Я его очень люблю.

В разговор вмешалась Гортензия.

— Не знаю, почему Алтея решила взять с собой столь малоценную вещь. При этом она оставила здесь принадлежащий ей браслет с бриллиантами, продав который можно было надолго обеспечить кровом и пропитанием все ваше семейство.

— Мы никогда не жили в нужде, тетя Гортензия, — спокойно заметила Камилла.

— А чем ты занималась после смерти отца? — спросила Гортензия.

— Последние четыре года я работала гувернанткой, — пояснила Камилла. — В Нью-Йорке на них большой спрос.

— И тебе нравилась эта работа? — поинтересовалась Летти.

— Как такое может понравиться? — ответила за Камиллу Гортензия. — Слово «гувернантка» придумано для щадящего обозначения домашней прислуги, занимающейся чужими детьми.

Камилла вышла к обеду, еще не утратив надежду завоевать расположение Гортензии, умилостивить ее кротостью и, если получится, установить теплые дружеские отношения со всеми членами семьи. Но презрительное замечание тети Гортензии заставило Камиллу усомниться в такой возможности. Бут с нескрываемым любопытством ожидал ее реакции. Росс уткнулся в свою тарелку, словно не замечая происходящего.

— Это не совсем так, тетя Гортензия, — возразила Камилла сдержанным тоном. — Роль гувернантки в семье довольно ответственна. Если родители это понимают, она может принести большую пользу. Я считаю эту работу интересной и вполне достойной.

Камилла подумала про себя, что работа обеспечивала независимость и позволяла распоряжаться судьбой по собственному усмотрению. Она ценила преимущества, которые предоставляла ей служба, и не хотела их терять.

Оказывается, Росс все же прислушивался к разговору; пришел его черед удивить Камиллу.

— Браво, мисс Кинг! — воскликнул он. — Не позволяйте им разговаривать с нами покровительственным тоном. Умейте постоять за себя.

Камилла никак не откликнулась на его замечание. Она не была уверена, что хочет иметь подобного союзника, если из-за этого между ней и всеми остальными членами семьи Джаддов установятся враждебные отношения.

— Как бы то ни было, я рада, что у тебя есть занятие, к которому ты можешь вернуться, — заявила Гортензия. — Полагаю, что эта работа достаточно респектабельна для обедневшей женщины из хорошей семьи — а именно в такое положение поставили тебя твои родители.

Бут с иронической улыбкой обратился к Гортензии:

— Ах, мама, это положение не является окончательным. Разумеется, дедушка Оррин оставит кузине часть наследства. Может быть, она не теряет надежды и смотрит в будущее с оптимизмом? — Он дружелюбно повернулся к Камилле: — Еще есть время, чтобы он включил тебя в завещание.

Росс мрачно заметил, обращаясь к Гортензии:

— Да, никогда не поздно изменить завещание. Я полагаю, именно поэтому вы пытались устранить меня на эти дни. Чтобы помешать мне общаться с Оррином Джаддом.

Гортензия порозовела от негодования, Бут с улыбкой спросил:

— Неужели вы так думаете, Грейнджер, что мы не знаем, как вы сами в последнее время пытались оказать давление на дедушку?

Камилле показалось, что Росс вот-вот встанет и в знак протеста выйдет из-за стола, но он овладел собой и остался на месте.

Грейс сменила тарелки и вернулась с мясным блюдом. Летти нервно затараторила о том, какое благоприятное воздействие окажет сегодняшний дождь на садовые растения. Никто не обращал на нее особого внимания. Камилла чувствовала, что за столом нарастает напряженность. На ее взгляд, Гортензия и Росс вели себя непристойно. Ее коробило оттого, что родственники обсуждают завещание, когда дедушка, быть может, умирает в своей спальне. Она поневоле вспомнила его слова насчет кружащихся над ним стервятников.

Когда Грейс вышла из комнаты и Гортензия начала раскладывать по тарелкам ростбиф, Росс обратился к ней снова:

— Мне бы хотелось узнать, зачем вы под самым смехотворным предлогом послали меня в Нью-Йорк. Ясно, что вам понадобилось избавиться от меня. Но что вы собирались сделать в мое отсутствие?

— Вы невыносимы! — сорвалась Гортензия. Летти сдавила пальцами виски, морщась, словно от головной боли.

— Ах, пожалуйста… пожалуйста. Давайте сохранять приличия хотя бы за обедом. Что подумает о нас Камилла, услышав подобные разговоры?

— Спроси лучше, что она подумает о тебе, — съязвила ее сестра. — Не покажусь ли я ей в сравнении с тобой невинной овечкой?

Камилла приготовилась к тому, что Летти сейчас разрыдается; к ней повернулся Бут и завел разговор о саде, чем несколько разрядил обстановку. Гортензия поглядывала на сына, а Росс слушал молча, не сводя глаз с Камиллы.

Все с облегчением вздохнули, когда подали десерт, и обед подошел к концу. К этому моменту Камилла почувствовала, что ее нервы напряжены до предела. Враждебность, господствовавшая в комнате, была столь явственной, что казалась висевшей в воздухе, как туча. Камилла ощутила, что, несмотря на благие намерения, ее тоже заражают ядовитые испарения ненависти и злобы.

Когда появилась возможность встать из-за стола, ей захотелось извиниться и поскорее укрыться в убежище материнской комнаты, но тут рядом возник Бут и увлек Камиллу через коридор в гостиную; она поняла, что путь к отступлению отрезан.