Грустное лицо комедии

Маленькие новеллы о большом актере

Мне повезло. Я работал с прекрасными артистами. Среди них Иннокентий Смоктуновский и Барбара Брыльска, Николай Крючков и Людмила Гурченко, Олег Ефремов и Лариса Голубкина, Эраст Гарин и Алиса Фрейндлих, Анатолий Папанов и Ольга Аросева, два Андрея — Миронов и Мягков, два Евгения — Леонов и Евстигнеев, два Сергея — Юрский и Филиппов, два Юрия — Яковлев и Никулин. А в самом начале своего режиссёрского пути мне довелось встретиться с корифеем нашего театра и кино — Игорем Ильинским…

Сценарий «Карнавальной ночи» был, по существу, эстрадным кинообозрением. Едва прочерченный сюжет служил нехитрым стержнем для связки концертных номеров. Вместо живых людей, вместо сочных характеров сценарий населяли маски. Огурцов — маска тупого бюрократа; героиня фильма Леночка Крылова — маска оптимизма и жизнерадостности; влюблённый в Леночку электрик Гриша — маска робости и застенчивости. Между тем эти маски действовали не в средневековой комедии «дель арте», а в современной реалистической среде, с её социальной и жизненной атмосферой. Происходящее не могло быть условно-отвлечённым, маскам предстояло обрести конкретные, достоверные черты… Но как этого достичь?

Задача представлялась для меня достаточно ясной, а вот как её выполнить, ощущалось ещё довольно-таки туманно. Понятно одно — с помощью актёров надо преодолеть драматургическую бледность характеров. При этом главным для меня оставалась сатирическая направленность, а «шампуром» картины являлся, конечно, образ Огурцова. Успех фильма во многом зависел от того, кто станет играть эту роль.

Предложение Пырьева пригласить Игоря Ильинского повергло меня в панику. Ильинский по возрасту годился мне в отцы. Я знал его как зритель с самого детства. Любимый актёр Якова Протазанова, снявшийся в «Аэлите», «Закройщике из Торжка», «Процессе о трёх миллионах», «Празднике святого Иоргена». Ведущий артист в театре Всеволода Мейерхольда, исполнивший роли Счастливцева и Присыпкина, Фамусова и Расплюева. Непревзойдённый Вывалов в фильме Григория Александрова «Волга-Волга». Актёр, создавший блистательную галерею русских классических образов — от Хлестакова до Городничего — на сцене Малого театра. С одной стороны, любимец публики, популярнейший артист, крупный художник, с другой стороны, я, то есть никто!

«Что за человек Ильинский? Захочет ли он слушать указания молодого режиссёра? Не будет ли вести себя со мной пренебрежительно и высокомерно, как «маститый» и «народный»?» — думал я, робея перед знаменитым именем.

Дебютант всегда болезненно относится к попытке вмешаться в его работу. Я боялся, что Ильинский станет навязывать мне свои решения, вторгаться в мои дела, угнетать советами. И пока Игорь Владимирович читал сценарий, я молил в душе: хорошо бы отказался!

Накануне встречи с актёром я выработал программу, как себя вести. Однако Ильинский держался необычайно деликатно, скромно, ничем не высказывая своего превосходства. Так что вся моя подготовка пропала даром. Игорь Владимирович усадил меня в кресло, и мы начали беседу:

— Даже не знаю, что вам сказать, Эльдар Александрович. Понимаете, я уже играл Бывалова в «Волге-Волге». Не хочется повторяться.

«Сейчас откажется от роли!» — возликовал я про себя, но положение режиссёра обязывало уговаривать.

Сразу согласиться с Ильинским и попрощаться с ним было как-то неловко.

— Игорь Владимирович, — заметил я, — да ведь бюрократы сейчас совсем не те, что в тридцать восьмом — в тридцать девятом годах. Всё-таки прошло уже больше пятнадцати лет. Наш народ ушёл далеко вперёд, а бюрократы вместе с ним. Нынешние чинуши научились многому.

— Верно, верно, — подтвердил Ильинский. — Бюрократы сейчас стали «демократичнее». Они, знаете ли, со всеми за руку… Что же, может быть, поищем грим, костюм, прощупаем черты современного бюрократа?

Это означало, что Ильинский решил попробоваться, и отступать мне было невозможно.

— Мне кажется, — добавил я, — нужно играть не отрицательную роль, а положительную. Ведь Огурцов — человек честный, искренний, деятельный. Он преисполнен лучших намерений. Он горит на работе, весь отдаётся делу, забывая о семье и личных интересах. Огурцов неутомим, он появляется везде и всюду — непоседливый, энергичный труженик. Огурцов непохож на иных начальников, которые вросли в мягкое кресло. Он весь в движении, контролирует, активно вмешивается, советует, даёт указания. Он инициативен, не отрывается от коллектива, по-хозяйски относится к народному добру. Вспомните — «бабу-ягу воспитаем в своём коллективе». Он открыт, прост, наш Огурцов, и совсем нечестолюбив. Он демократичен без панибратства и фамильярности. В нём есть все качества, которые мы требуем от положительного героя. И в нём даже есть кое-какие недостатки, чтобы не выглядеть иконой.

Правда, может быть, кое-кому наш портрет покажется неполным и кое у кого будет вертеться на языке старое, простое и точное слово «дурак». Так ведь это слово в характеристиках не пишется, и с работы за глупость не увольняют. Да и что такое дурак? Если вдуматься, человечество не может без них существовать! Ни один умник не считался бы таковым, если бы его не оттенял дурак.

— Но и дураки бывают разные, — подхватил Игорь Владимирович. — Пассивный дурак неопасен. Но активный дурак, благонамеренный дурак, услужливый дурак, дурак, обуреваемый жаждой деятельности, не знающий, куда девать рвущуюся наружу энергию, — от такого спасения нет, это подлинное стихийное бедствие! Вот таков, по-моему, Огурцов.

Перебивая друг друга, мы долго говорили с Игорем Владимировичем Ильинским. Я не могу сказать, что после первой беседы мы расстались друзьями, но мы расстались единомышленниками. Нас объединила ненависть к герою нашей будущей комедии. А то, как вёл себя Ильинский, подкупило меня. Я подумал, что с ним будет интересно, легко, а все мои опасения, пожалуй, безосновательны.

И действительно, Ильинский оказался прекрасным партнёром. Работа с ним доставляла только удовольствие. У нас не случилось ни одного конфликта, мы всегда находили общий язык.

Ильинский, который сотрудничал с крупнейшими мастерами режиссуры, был воспитан в почтении к режиссёрской профессии. Я, со своей стороны, с абсолютным доверием относился ко всем его актёрским предложениям.

Во время производства «Карнавальной ночи» именно Игорь Владимирович задал тон уважительного отношения ко мне. Глядя на него, остальные актёры и члены съёмочной группы, вероятно, думали про себя: «Уж если такой огромный, много повидавший артист, как Ильинский, слушается молодого режиссёра, то, пожалуй, этот постановщик не полный идиот. Надо и нам попытаться его понять. Может быть, то, что он мелет, не такие уж глупости».

Меня поражала безупречная дисциплинированность Игоря Владимировича. Я почему-то думал, что если актёр знаменит, популярен, то он обязательно должен ни с кем не считаться, опаздывать на съёмки, хамить, выпячивать себя на первый план. А Ильинский держался так, что окружающие не чувствовали разницы ни в опыте, ни в годах, ни в положении. Он в своём повседневном поведении проявлял талант такта и чуткости не меньший, чем актёрский.

Жизнь ломала мои привычные представления. У меня тогда впервые зародилась, казалось бы, парадоксальная мысль, которая впоследствии подтвердилась на многих примерах и превратилась в прочное убеждение: чем крупнее актёр, тем он дисциплинированнее, тем меньше в нём фанаберии, тем глубже его потребность подвергать свою работу сомнениям, тем сильнее его желание брать от своих коллег всё, чем они могут его обогатить. И наоборот: чем мельче актёр, тем больше у него претензий, озабоченности в сохранении собственного престижа, необязательности по отношению к делу и людям…

В нашем фильме отжившее выражалось в образе Огурцова с его моралью «как бы чего не вышло», с его позицией, что запретить всегда легче и безопаснее, чем разрешить.

И здесь сатирическое дарование Ильинского сослужило прекрасную службу. Актёр буквально «раздел» своего героя, показал его тупость, ограниченность, самодовольство, подхалимство, приспособленчество, темноту, надменность, псевдовеличие.

Когда я сейчас думаю об образе Огурцова, то понимаю, какое разнообразие красок и оттенков вложил в эту роль крупнейший артист нашего времени. И убеждён, что успех, выпавший на долю картины, во многом определило участие в ней Ильинского. В его Огурцове зрители узнавали черты тех самодуров и дураков, которые вознеслись на руководящие холмы, и с этих вершин пытались спускать директивные глупости… Ильинский своей мастерской игрой, своим гражданским темпераментом разоблачил огурцовых и огурцовщину…

Вторая встреча с Игорем Владимировичем произошла у меня во время подготовки к фильму «Человек ниоткуда». Сценарий этой картины родился так: я пришёл кталантливому театральному драматургу Леониду Зорину и предложил ему тему: первобытный снежный человек попадает в современную Москву и что из этого получается. В те годы пресса широко обсуждала гипотезу о существовании снежного человека. Чего только не было в сценарии-кинодебюте Зорина, а затем и на экране. Картина одновременно и цветная и чёрнобелая; в ней причудливо переплетаются реальная действительность и сон, фантастика. Персонажи то говорят прозой, то вещают белыми стихами. Невероятные события перемешиваются с вполне узнаваемыми жизненными ситуациями. Философские частушки сменяются остротами, дикари-людоеды наблюдают за запуском ракеты, седобородые академики поют куплеты и пляшут. Эксцентрические трюки соседствуют с реалистическим повествованием.

Эта фантасмагория, нагромождение довольно-таки разнородных элементов образовали замысловатую форму кинорассказа.

Но оригинальность формы, необычность приёмов понадобились нам с Зориным для того, чтобы объёмнее, резче подчеркнуть идею фильма. Чтобы взглянуть свежими глазами на нашу жизнь, где переплеталось хорошее и дурное, важное и случайное, мусор и крупицы прекрасного, требовался герой с совершенно детским, непосредственным, наивным восприятием. Мы не стали извлекать его из среды реально существующих людей и прибегли к вымыслу: привели в Москву чудака — «человека ниоткуда», из несуществующего племени «тапи».

Я предложил роль Чудака Игорю Владимировичу Ильинскому. Тот отнёсся к ней с сомнением. Ему казалось, что образ написан для более молодого исполнителя, нежели он. В сценарии много сцен связано с бегом, прыжками, лазанием по горам. Физическая, спортивная нагрузка роли действительно была велика. «Но вы же всю жизнь занимаетесь теннисом и коньками! — убеждал я Ильинского. — А если уж придётся делать что-нибудь акробатическое, то пригласим дублёра», — добавил я. У Игоря Владимировича имелись кое-какие претензии к самому сценарию, но мы с Зориным обещали переработать сцены, вызывавшие его тревогу. В общем, я рассеял его сомнения и был уверен, что вместе мы всё преодолеем. За спиной маячила недавно законченная и прошедшая с успехом «Карнавальная ночь».

Начались съёмки. Они шли туго, со скрипом. Я не мог нащупать стилистику картины, степень её условности. Кроме того, постепенно выяснилось, что интуиция не подвела Ильинского. Наивность, детскость, непосредственность Чудака получались у актёра прекрасно сыгранными, но явно противоречили его психофизической природе и возрасту. Оказалась также непосильной и тяжелейшая физическая нагрузка. Когда же трюки вместо артиста выполнял дублёр, становилось сразу ясно, что их делает каскадёр, а не сам исполнитель. Надо честно признаться, что всё это Ильинский понял гораздо раньше меня. Ошибка была, конечно, обоюдной, но главная доля вины лежала на мне. Режиссёрская напористость на этот раз повредила делу. Мы расстались, не испортив ни на йоту наших добрых отношений…

В 1961 годуя перечитал пьесу Александра Гладкова «Давным-давно». Озорная, написанная звонкими стихами, она рассказывала о смелых, лихих людях, которые весело дерутся, горячо влюбляются, бескорыстно дружат, готовы прийти на помощь другу, о людях, которые ценят шутку, застолье и вообще любят жизнь. Мне захотелось снять такой фильм. И повод подвернулся удобный: через полтора года исполнялось сто пятьдесят лет со дня Бородинской битвы.

Я не сомневался, что с запуском фильма сложностей не будет. Пьеса семнадцать лет шла на сцене и была достаточно популярна. Неожиданно я наткнулся на сопротивление. Произведение сочли слишком легковесным.

«Как! К юбилею Отечественной войны 1812 года выступить с легкомысленной комедией, смакующей пьянки дворян и их любовные забавы? Это невозможно», — говорили мне авторитетные работники. Я пытался доказать, что пьеса вызывает в зрителе гордость за наших предков, восхищение их подвигом, будит любовь к Отчизне. Однако призывы оставались тщетными. Неблагоприятная реакция на моё намерение поставить «Давным-давно» диктовалась не дурным отношением к пьесе или ко мне, а тем, что фильм будет выпущен к юбилею.

У нас порой считают, что комедия не способна рассказать о крупных исторических событиях, таких, как война или революция. Мы к юбилеям относимся серьёзно и никаких улыбок, когда речь идёт о важных темах, не признаём. Некоторые считают, что торжествам подобают тягучие оды, бездушные кантаты и эпопеи, холодные оратории, которые ускучняют, отяжеляют праздник.

Однако благодаря опять-таки поддержке Пырьева «Гусарскую балладу» (так я решил назвать фильм по пьесе Гладкова) удалось протолкнуть в производство.

«Гусарская баллада» — моя первая историческая картина и первая экранизация известной пьесы. Я, как режиссёр, не имел права сделать картину ниже известных постановок или хуже пьесы.

В сценарии, как и в пьесе, роль народного полководца Михаила Илларионовича Кутузова не очень большая, но ключевая, смысловая, важная. На все роли я подбирал комедийных актёров и не сомневался, что Кутузова тоже должен играть комик. Я решил предложить роль фельдмаршала моему старому другу Игорю Ильинскому. Как говорится, битому неймётся. Мало того, что мне с трудом удалось протащить запуск фильма в производство, я ещё захотел взять на роль национального героя смешного, развесёлого артиста. Из-за своей затеи я хлебнул немало горя.

Как и следовало ожидать, это предложение на студии встретили в штыки. «Комедийный актёр, — говорили мне, — не имеет права появляться на экране в образе великого полководца. Ведь как только зрители увидят Ильинского в форме фельдмаршала, они покатятся со смеху, и память Кутузова будет оскорблена, скомпрометирована».

Я возражал:

— Это же комедия, особый жанр. Среди забавных героев картины Кутузов не должен выделяться своей унылостью и глубокомыслием. Он должен быть таким же, как остальные. Все исполнители обязаны играть в одной интонации, в одном стиле, в одном ключе, говорить на одном языке, языке комедийного жанра.

Кроме соучастников, то есть членов съёмочной группы, убедить я никого не смог. Но это было ещё полбеды. Когда я приехал к Игорю Владимировичу, он наотрез отказался играть роль Кутузова.

«Нет, нет. Во-первых, крошечная роль, почти эпизод. Несерьёзно для меня. А потом я значительно моложе, чем Кутузов был в 1812 году. Мне придётся изображать старика, это может получиться не очень естественно». Но, как читатель уже, вероятно, понял, если что втемяшилось мне в голову, бороться с этим очень тяжко. После урока с «Человеком ниоткуда» я проверял себя очень тщательно, но все опасения разбивались о логические доводы. Итак, ясно, только Ильинский, и никаких гвоздей! Это убеждение подкреплялось ещё тем, что я провёл несколько кинопроб других очень сильных актёров, но результат не удовлетворял меня.

Чтобы осуществить свой адский замысел — втянуть Ильинского в «Гусарскую балладу», я принялся вести двойную игру. Я решил перехитрить всех: и руководство студии, и Ильинского. Методом, оружием, что ли, своей интриги я выбрал… враньё. Ильинского я обманывал, говоря, что вся студия только и мечтает увидеть его в роли Кутузова, что весь пятитысячный коллектив просто не работает в ожидании его решения, что дирекция буквально стоит перед ним на коленях, умоляя о согласии. «Кутузов, — охмурял я артиста, — фактически самая главная роль в картине: ведь он всё-таки фельдмаршал, а не поручик какой-нибудь».

На студии же я плёл, что активно ищу актёра, снимаю кинопробы и выражал лицемерное сожаление, что подходящий кандидат ещё не найден.

А тут наступила зима, и пришла пора выезжать на зимнюю натуру. Вскоре натура стала «уходящей», то есть снег принялся таять, и съёмки находились под угрозой срыва. Я буквально умолил Ильинского сниматься и, не проинформировав руководство студии, совершил самовольный поступок — отснял эпизод, где Кутузов проезжает перед войсками. А вскоре снег стаял совсем, и эту сцену переснять с другим исполнителем не представлялось возможным. Так я поставил студию перед свершившимся фактом. Пришлось смириться с моим выбором. Далее начались павильонные съёмки, и тут Игорь Владимирович сам увлёкся ролью, разошёлся, понял, что, несмотря на малый объём, она действительно очень значительна, и с удовольствием её играл. Уже во время первых репетиций я почувствовал, что артист угадан точно.

Мне хотелось показать Кутузова не монументальным старцем с историческими жестами (эдаким кинополководцем, величественным снаружи, но пустым внутри), а живым, лукавым стариком, человеком добрым и усталым. Это мне казалось и драматургически более верным. Если такого хитреца, который обвёл вокруг пальца французов, провела семнадцатилетняя девчонка, ситуация становилась действительно комедийной.

Мне думается, Ильинскому эта задача удалась полностью. Его Кутузов обаятелен, хитёр, мудр, добр, очень значителен и вызывает, с моей точки зрения, не только смех, но и любовь зрителя. Именно любовь. А это чувство выжать из зрителя ох как нелегко!..

Когда фильм был закончен, сразу же начались огорчения и неприятности.

Меня стали упрекать, что я исказил образ великого русского полководца.

«Как вы могли совершить такой просчёт? — говорили мне. — Нет, мы любим Игоря Ильинского, он замечательный комедийный артист, но предложить ему роль Кутузова бестактно. Вы посмотрите, каким смехом встречает зритель появление полководца. В таком виде картина выйти на экран не может. Ильинского надо заменить другим актёром и переснять его сцены».

Я не знал, что предпринять. Мне казалось, что роль Кутузова в исполнении Ильинского — одна из лучших в картине. И тут мне опять помог счастливый случай. За неделю до юбилейной даты, не то 31 августа, не то 1 сентября, «Гусарскую балладу» по просьбе редакции показывали в одной крупной газете.

В кинопрокат полетели распоряжения, что выпуск фильма на экран откладывается. Никакой демонстрации «Гусарской баллады» в юбилейные дни не состоится.

Это был традиционный либо «вторник», либо «четверг», где журналисты встречались с деятелями искусства, науки и спорта.

Я верил в могущество прессы.

«А вдруг моя комедия понравится, они дадут хорошую рецензию, и всё обойдётся», — мечтал я, надевая галстук и отправляясь на редакционный просмотр. Надежда затеплилась во мне.

В газете никто не подозревал о том, что я нанёс оскорбление светлейшему князю и фельдмаршалу Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову-Смоленскому. Сам он тоже, по всей вероятности, об этом не догадывался. А если бы смог посмотреть нашу комедию, то, надеюсь, не обиделся бы. Судя по мемуарам, юмора у князя хватало.

Короче говоря, журналисты смотрели фильм и дружно смеялись.

А дальше произошло всё как в сказке. Дня через три в газете появилась небольшая рецензия с похвалой в адрес ленты. Особенно выделяли замечательную игру Игоря Ильинского.

Этого оказалось достаточным, чтобы 7 сентября 1962 года, в день 150-й годовщины Бородина, «Гусарская баллада» начала демонстрироваться в кинотеатре «Россия», тогда лучшем кинотеатре Москвы. Состоялась пышная, торжественная премьера. Щёлкали блицы фоторепортёров. Стрекотали хроникерские кинокамеры. За один год фильм посмотрело 48 миллионов зрителей.

Надо сказать, что неверный взгляд на актёрские амплуа укоренился довольно глубоко. Например, многие считают, что Михаил Ульянов — актёр с огромным положительным обаянием, социальный герой — не имеет права играть отрицательные роли. Когда он исполнил в фильме Владимира Басова «Тишина» роль негодяя и доносчика, пришло немало писем, где зрители стыдили артиста, — как это он согласился показаться на экране в роли подонка.

Помню, когда я только-только начинал съёмки «Берегись автомобиля!», меня пригласило к себе одно полуответственное кинематографическое лицо и спросило:

— Это правда, что вы взяли на главную роль в своём фильме Иннокентия Смоктуновского?

— Да, — сказал я настороженно. У меня имелись причины быть начеку. Ведь с этой картиной я уже побывал в разных передрягах. Прошло три года, прежде чем удалось запустить «Берегись автомобиля!» в производство второй раз. Я ожидал подвоха и не ошибся.

— Как вы могли? — пожурило меня полуответственное лицо. — Ведь он только что сыграл роль Владимира Ильича Ленина.

— Актёр отдал созданию этого образа много сил и вдохновения, — добавил я.

— Ну вот, — вздохнуло лицо. — А теперь у вас он, значит, будет играть жулика?!

Я вначале растерялся. Такого оборота событий я не ожидал.

Хорошо, что лицо было полуответственное и мне удалось настоять на своём. Когда я уходил, мне бросили незабываемую фразу:

— Да… неразборчивый у нас Смоктуновский!

С таким напутствием я и отправился снимать новую комедию.

С моей точки зрения, роль «жулика» Деточкина — одна из лучших в биографии артиста. И мысль, что исполнитель должен всегда эксплуатировать то, что он однажды нашёл, не выходить за круг определённых образов, играть разновидности одного и того же, мысль вредная, порочная, сковывающая развитие актёрской индивидуальности…

Однако вернёмся к Игорю Ильинскому. После «Волги-Волги» его очень мало снимали в кино. В те времена почти не делалось комедий, его негде было занять, а ведь он считался только комедийным артистом. Другая причина, как мне думается, заключалась в том, что кино становилось всё более и более реалистичным, оно старалось приблизиться к жизни, правдивость становилась главным критерием. А среди профессионалов господствовала мысль, что Ильинский — артист условный, гротесковый, «плюсующий». Многие режиссёры считали, что при столкновении с истинно реалистической ролью «комикование» Ильинского вылезет наружу. Поэтому Игоря Владимировича киностудии не беспокоили. И это очень обидно. То, что ему подвластна самая тонкая реалистическая манера игры, Ильинский доказал блистательным исполнением роли Акима в пьесе Льва Толстого «Власть тьмы». Никаких преувеличений, комических добавок, трюков. Скромная, предельно достоверная игра. Невероятное самоограничение выразительных средств. Постоянно пульсирующая в глазах мысль. Да и великий классик был не очень-то щедр на текст в этой роли — Аким по ходу пьесы произносит несколько однообразных, косноязычных реплик. А на сцене жил, именно жил, русский мужик, тёмный, малограмотный, дикий, но мыслящий, чувствующий, прекрасной души человек, поразительно точно реагирующий на добро и зло.

Как нерасчётливо мы, кинематографисты, относимся к уникальным талантам наших артистов, как преступно мало занимаем их в своих фильмах, обкрадывая тем самым зрителя. Извечная погоня за новым типажом, за «свежачком», отбрасывание в сторону испытанных талантов частенько наносит ущерб нашему киноискусству. Я считаю, кинематограф последних тридцати лет глубоко виноват перед Игорем Владимировичем Ильинским, и, к сожалению, эту непростительную ошибку исправить невозможно. Я рад, что в какой-то степени хоть чуть-чуть загладил нашу общую вину перед замечательным мастером. Кроме того, я счастлив, что судьба свела меня с этим выдающимся артистом.