Грузинские народные новеллы

3. ТРИ ЗАДАЧИ

Один государь объявил своим визирям:

– Задам вам три задачи, – справитесь – хорошо, нет – так снесу вам головы.

– Задавай, – говорят визири, – справимся – хорошо, нет – так сами знаем закон.

– Узнайте, сколько дней ходу с востока до запада, какова высота с земли до неба и сколько сребреников я стою!

Визири попросили три дня на размышление. Хлопочут, хлопочут, а толку никакого. Вот уже и третий день на исходе. Опечалились визири. Подошли к берегу одной реки. Моста нигде не видно. Видят, на том берегу табунщик сзывает табун. Переправил он табун на этот берег и спрашивает у визирей:

– Чего, братцы, приуныли?

– Задал нам царь три задачи. Не отгадаем – завтра утром снесет нам головы.

И рассказали про три задачи.

– Не тужите, а скажите царю: что тут отгадывать? Хотели мы найти самого бедного человека во всем царстве. Он отгадает. Тут я и приду.

Ушел табунщик.

Наступило утро. Царь позвал визирей:

– Ну, говорите, отгадали или нет?

Визири подтолкнули вперед табунщика.

– Ты, что ли, горемыка, ответишь на мои вопросы? – удивился царь.

– Отгадаю – хорошо, нет – так снеси мне голову! – отвечал табунщик.

– Ну, так сколько же дней пути с востока до запада? – спросил царь.

– Один день.

– Как так – один?

– Солнце утром встает на востоке, а к вечеру уже садится на западе.

– А какова высота с земли до неба?

Табунщик вытащил клубок шелковой пряжи, подал царю и сказал:

– Вот как эта нить! Хочешь, проверь сам!

Приунывший царь спросил наконец:

– Сколько же сребреников я стою?

– Иисус Христос был получше тебя, а стоил тридцать сребреников. За тебя, верно, дадут меньше.

Государь решил не отпускать от себя табунщика.

– Табун у меня. Пасу я его, отпусти, – попросил табунщик.

Царь все равно не отпустил его и поставил при себе судьей, а за ослушание выколол глаза. Так праведно судит слепой судья, что лучше и не надо! Узнал про это Христос, сел на мула и поехал поглядеть: каков таков судья, что судит лучше меня? Едет Христос на муле, видит – женщина идет теленка привязывать. Христос и говорит ей: это мой скакун, моего мула! Подхватил теленка и увел с собой. Женщина за ним: верни, кричит, это не скакун, а теленок!

Пошла жаловаться к слепому судье.

Христос говорит:

– Господин, издалека иду я. Дорогой привалило мне счастье, мой мул родил скакуна. А тут пристала ко мне эта женщина, мой, говорит, это теленок, а не твой скакун. Скорей рассуди нас и отдай мне моего скакуна.

– Погоди, дорогой, не до скакуна мне теперь, я разглядываю золотых рыбок на дереве, – отмахнулся от него судья-слепец.

– Где это, ей-богу, видано, чтоб золотые рыбки на дерево взбирались? – удивился Христос.

– А слыхано ли, чтобы мул скакуна родил?

Убедился Христос, что судья праведный человек и что теперь есть правосудие, вернул слепцу зрение и отправился восвояси.

(К. С. Дзоценидзе. Верхнеимерское поднаречие, тексты, Тб., 1973, стр. 483-485.)

30. Два вора (стр. 84) – «Ори курди» (Л. Агниашвили, Грузинские сказки, Тб., 1890, стр. 121-133).

Варианты: 1. «Сказка о ловком воре» (СМОМПК, вып. 24, отд. II, Тб., 1898, стр. 53 56); 2. «Вор» (П. Умикашвили, Народная словесность, под ред. М. Я. Чиковани, IV, Тб., 1965, стр. 106-110); 3. «Дядя и племянники» (там же, стр. 112-118); 4. «Качала» (там же, стр. 181-124); 5. «Султамхутави» (А. А. Глонти. Картлийские сказки и легенды, Тб., 1948, стр. 140-143); 6. «Вдовий сын» (Гл., Новеллы, стр. 155-158); 7. «Вор» (К. А. Сихарулидзе. Детский фольклор, Тб., 1938, стр. 167-169); 8. «Сын вора» (Архив отд. фольк. Института истории грузинской литературы АН ГССР им. Ш. Руставели, № 280); 9. «Два вора» (там же, № 457); 10. «Воры» (там же, № 619); 11. «Вор» (там же, № 472); 12. «Дядя и племянники» (там же, № 653); 13. «Большой и маленький вор» (там же, стр. 487) и др. А-А, 950, 1525.

Исходя из цикла грузинских фабльо о двух ворах, можно сделать вывод: 1. Воры – братья, или побратимы, или дядя с племянником, или двоюродные братья; 2. Оба очень ловкие; 3. Обкрадывают казну богатого царя; 4. По приказу царя для поимки воров у казны ставят бочку с дегтем или другую западню; 5. В ловушку попадает старший вор; 6. Сотоварищ, чтобы замести следы, срезает ему голову и прячется; 7. Царь и его слуги ищут воров, вешают труп без головы на перекрестке дорог и ставят сторожей; 8. Младший вор опаивает сторожей, похищает труп и прячется; 9. В конце царь одаривает его или выдает за него свою дочь. Таковы главные элементы сюжета этого популярного народного фабльо.

Грузинские народные фабльо о двух ворах очень колоритны. Их острые диалоги, внутренний ритм, характеры персонажей, живой юмор и сатирический настрой реалистически отражают быт народа. Есть основания думать, что грузинские племена знали мотив двух воров с незапамятных времен, во всяком случае задолго до нашей эры.

Со слегка измененным мотивом двух воров мы встречаемся в египетском народном фабльо «Сказка о Рампсините». В отличие от грузинского египетское фабльо связывает сюжет с исторической, по предположению, личностью – царем Рампсинитом.

У царя Рампсинита, читаем мы в египетском фабльо, было несметное богатство. Позвал он зодчего и велел построить из тесаного камня сокровищницу. Зодчий со злым умыслом уложил один камень в стене так, что его легко было вынуть, и открыл тайну своим двум сыновьям. Царь заметил, что из казны стали исчезать сокровища. Поставил он западню, в которую и угодил один из братьев. Другой брат отрезал ему голову и спрятался. По приказу царя труп с отрезанной головой повесили на стену и приставили к нему сторожей: кто, мол, заплачет при виде его, того и поймают. Мать воров в отчаянии сказала живому сыну: если не вызволишь труп брата, открою все царю. Вор напоил сторожей и похитил труп. Задумался царь – не может найти вора. В конце концов за сообразительность выдал за вора свою дочь{32}. Такова сюжетная схема египетского народного фабльо.

Древнейшие варианты «Сказки о Рампсините» сохранились в передаче жрецов и в записях греческих античных историков. Наиболее полная редакция содержится во второй книге «Истории» Геродота (II, 121). По свидетельству автора, «Сказку о Рампсините» он записал со слов жреца-египтянина{33}, исходя из свидетельств которого составил и хронику определенного периода исторической жизни Египта. Из труда Геродота мотив двух воров перешел в греческий народный эпос, а через него в фольклор других народов Европы и Азии. Параллели мотива двух воров, кроме египетского, греческого и грузинского фольклора, встречаются в русских, немецких, сербских, румынских, армянских, киргизских, сирийских, турецких, осетинских народных новеллах-фабльо. По свидетельству В. Клингера, мотив двух воров (1. Похищение сокровищ из казны богатого царя. 2. Отсечение головы попавшему в ловушку вору. 3. Похищение выставленного для опознания трупа) распространен по всему миру и стоит в ряду древнейших общих сюжетов{34}.

По сведениям древнегреческого автора Павзания (III в.), сыновья орхоменского царя Эркина – Тромин и Агабед, прославленные зодчие, строили сокровищницу соседнему царю Гиргею. Они вставили один камень так, что его легко можно было вытащить, и пользовались своей лазейкой. Царь устроил западню, в которую угодил Агабед. Тромин отрезал ему голову. О трагедии Агабеда упоминается и в одной из сносок Аристофана. Мотив «Сказки о Рампсините» был хорошо известен в древней Грузии. Отзвук этого мотива имеется в древнегреческом мифе о похищении аргонавтами из Колхиды золотого руна и в других мифах.

В польском народном фабльо рассказывается о том, как старый и молодой воры грабили богатую казну. Старый угодил в бочку с дегтем, а молодой отрезал ему уши, нос, выколол глаза и изуродовал. Молодого так и не смогли найти. Аналогичен сюжет армянского фабльо, с той только разницей, что здесь воруют зять и шурин. Зять увязает в бочку с дегтем. Шурин отрезает ему голову. Потом является к царю, выполняет все его поручения и в награду получает в жены цареву дочку. В киргизском варианте сюжета, представляющем из себя скорее комплекс разных мотивов, нежели самостоятельное народное произведение, воруют отец с сыном. Сын превзошел отца. Украл у хана любимого верблюда, зарезал и принялся есть мясо. Хан послал на поиски верблюда двух женщин. Вор срубил им головы. По приказу хана на дороге рассыпали бумажные деньги. Кто, сказали, нагнется, чтобы поднять их, тот и вор. Парень вымазал в грязи чувяки, взял чайник, будто идет за водой, чтобы вымыть их, и прошел по дороге. Все денежки прилипли к его чувякам. Хан отдал приказ поставить на улицу мешок с деньгами. Кто, мол, потянется за ним, того и поймают. Вор выкрасил своего коня и одежду с одной стороны в белый цвет, с другой – в черный, подскакал к мешку, схватил его и увез. Сторожа заспорили, одни говорят – белый всадник увез, другие – черный. Под конец умный вор выполнил трудное поручение хана и получил в жены его дочь. По румынскому варианту в роли старшего вора выступает сын царя, отрезающий голову застрявшему в лазейке сотоварищу. Своеобразно разворачивается сюжет в осетинском фабльо «Муж и жена бедняки». Интересующий нас мотив здесь предстает в такой разновидности: отец и сын грабят банк. Сторожа вырыли у входа яму и залили ее дегтем.

Отец завяз в дегте, сын бросил ему веревку, но вытащить не смог, только оторвал веревкой голову. Сторожа выставили труп на перекрестке, сын опоил сторожей и похитил труп. Не нашли вора, рассыпали по дороге деньги: кто возьмет, тот и вор. Парень смазал подошву сапог дегтем, прошелся и подобрал все деньги. В конце концов вор женится на дочери царя. В таком виде мотив зафиксирован и в турецкой, сирийской и др. версиях.

В оригинальном аспекте обработан мотив ловкого вора и в русских народных фабльо. По одному из вариантов, у казны поставили бочку водки. Вор напился и уснул. Сторожа наполовину обрили ему голову. А один сообщил о поимке начальнику. Тут вор проснулся, все понял, обрил наполовину и остальных, и начальник не мог узнать его. По другому варианту роль воров исполняют дядя и племянник.

Мотив двух воров предстает в русском эпосе и в другой позиции. в записанном Е. Барановым фабльо терских казаков «Воры» речь идет о побратимстве двух воров – городского и деревенского. Они ограбили судью, унесли у него сто рублей и три тулупа. Поделили все пополам, дело осталось за третьим тулупом. Пошли к судье. Он спал и не знал, что ограблен. Воры сказали ему: мы украли сто рублей и три тулупа. Деньги и два тулупа поделили, а третий никак не поделим. Кому он должен достаться: тому, кто крал, или тому, кто стерег? Тому, кто крал, отвечал судья, не зная, что речь идет о его вещах. Судью подняли на смех. Особенно веселился один купец. Судья нашел воров, дал им еще сто рублей и велел украсть что-нибудь у купца. Воры накинули белую накидку, явились ночью к купцу и сказали: ангелы мы, сейчас унесем тебя на небо. Купец попросил три дня сроку, распродал все по дешевке и собрал деньги на дорогу. На третью ночь воры посадили купца в корзину и принесли к судье{35}. В еще более сатирическом виде передает мотив двух воров чеченское народное фабльо «Вор и князь»{36}.

А. Веселовский, Ф. Буслаев, Л. Майков, П. Симони отмечают, что в русском эпосе древний мотив двух воров позже связывался с царствованием Ивана Грозного и Петра Первого{37}.

Мотив воровства в русском эпосе встречается и в произведениях другого жанра. В одном только сборнике Афанасьева зафиксировано более десяти вариантов. Имеются они и в других сборниках. Мотив ловкого вора популярен в украинских, белорусских, болгарских, чешских народных фабльо. По сведениям Болте и Поливки, версии мотива о двух ворах записаны на языках почти всех народов Европы, Азии и Америки. Воруют золото, серебро, драгоценные камни, деньги, корову, быка, овцу, козла. В роли воров выступают купцы, священники, дьяконы, крестьяне, цари.

Естественно возникает вопрос: откуда идет мотив двух воров? Попал ли он в Египет из Греции или, наоборот, из Египта в Грецию? Как проник он в грузинский фольклор?

Вопросы эти давно являются предметом дискуссии специалистов В. Мюллер поддерживал приоритет греческой версии, Вуртейм склонялся к признанию первенства египетской версии. Имеется и третье объяснение восходящее к мифологии. Вор признается за божество сокровищ. Разделяющий эту теорию Губернатис полагает, что вор – добрая сила, действующая справедливо, ворует припрятанное добро, как божество Индра из «Ригведы». Но подобный генезис мотива двух воров не представляется убедительным. В действительности мы имеем дело не с мифическими иррациональными силами, а с совершенно реальным, бытовым явлением – приключениями ловкого вора.

В древнегреческий эпос мотив двух воров, по нашему предположению, проник через зафиксированные Геродотом версии египетских жрецов. Распространялся он сначала через книги не только в древнегреческом эпосе, но и в эпосе других народов. Этому способствовала широкая популярность сочинений Геродота. Имя Рампсинита, естественно, было опущено, и мотив двух воров стал связываться с анонимными царем и ханом.

«Сказка о Рампсините» была распространена в Египте задолго до фиксации Геродота. Само имя Рампсинит, скорее всего, искаженная форма имени одного из фараонов древнего Египта – Рамсеса Третьего{38}, из династии Рамесидов, жившего в XII в. до н. э. и царствовавшего свыше 31 года (1198-1167 до н. э.).

Египетские историки свидетельствуют, что Рамсес Третий был очень богат, владел большими ценностями, возводил храмы, мавзолеи, алтари. Сокровища его хранились в многочисленных казнах. Здесь достаточно упомянуть один факт: для украшения одного лишь храма божества Ра в Гелиополе, как сообщает папирус Гариса, он израсходовал 212 фунтов золота и 461 фунт серебра. Из исследования Д. Г. Брестеда явствует, что Рамсес III был одним из богатейших фараонов Египта, чьи сокровища хранились в специальных хранилищах{39}. Все это могло дать основания для возникновения интересующего нас сюжета.

Таким образом, сюжет египетской «Сказки о Рампсините» связывается с именем богатого фараона Рамсеса III (XII в. до н. э.). Древнейший мотив двух воров был известен в Египте еще в XII в. до н. э. Традиционный мотив «Сказки о Рампсините» вошел в мировой фольклор, распространяясь через древнегреческую запись Геродота (V в. до н. э.), а не непосредственно из египетского эпоса. В эпосе других народов имя Рампсинита было опущено, и мотив двух воров стал связываться с анонимным царем.

В грузинском эпосе мотив двух воров появился в глубокой древности. Сказители вдохнули в него живую душу своего народа, обогатили знакомыми деталями, связали с нормами местного быта.

Мотив двух воров оснащен у разных народов по-разному. Если не считать некоторых реминисценций бродячего сюжета двух воров, во всем остальном все они носят у народов мира самостоятельный национальный характер, примеров чему – неограниченное множество.

Мотив двух воров носит интернациональный характер. Распространению традиционного мотива способствовало и само широкое распространение воровства как социально-бытового явления. Каждый народ по-своему остроумно на него откликался. Грузинские фабльо цикла, если не учитывать воспринятых через книги сюжетных реминисценций, по широте раскрытия темы, внутренней и внешней форме, средствам художественной изобразительности, моральным принципам ярко отражают быт грузинского народа, его нравственность и мировоззрение. Народ жестоко порицает воровство как социальное зло и для лепки образа вора прибегает к острому оружию сатиры. Вор, по убеждению народа, язва общества, которую нужно выжечь и уничтожить. Народ считает вора противником общества и требует его неумолимого наказания.

31. Вдовий сын (стр. 93) – «Квривишвили». Сказитель Ясон Шермадини, село Коринта Ленингорского района, 14.VII. 1952 г. (Гл., Новеллы, стр. 155-158). Вариант – «Два вора» (здесь же, стр. 84). А-А, 950.

32. Про умного и глупого братьев (стр. 96) – «Чквиэни да гижи дзма». Сказитель Давид Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 18.01. 1938 г. (Гл., Новеллы, стр. 163-167).

33. Сирота и мельник (стр. 100) – «Оболи да мецисквиле». Сказитель Барнаб Талаквадзе, село Гвабрати Махарадзевского района, 21.VII. 1935 г. (Гл., Гурийский фольклор, стр. 226-228).

34. Сирота и плешивый лгун (стр. 103) – «Оболи да косаматкуара». Сказитель Давид Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 12.01. 1938 г. (Гл., Новеллы, стр. 269-273).

В ряду персонажей грузинской народной новеллы значительное место занимает плешивый лгун. Это – отрицательный тип; его характеризуют такие черты, как хитрость, пронырливость, лживость, хвастовство. Окружающие стараются избегать общения с ним. Отцы завещают сыновьям: не доверяйтесь плешивцу. Народ противопоставляет плешивому лгуну положительных типов (младших братьев, умных старцев, храбрых и догадливых сирот), которые срывают с плешивого лгуна маску хитрости и предают его позору. Иногда плешивый лгун добивается успеха, но успех этот обычно временный и призрачный, лгуна скоро выводят на чистую воду и проучают.

Примерно таков же этот персонаж в широко известном эпосе восточных народов. Плешивый лгун в нем – обобщенный образ коварного и лживого человека.

В характерном для него облике предстает персонаж в прекрасном грузинском народном фабльо «Три брата и плешивый лгун». Старший брат навьючил мула жемчугом и поехал в город покупать соль. Плешивец пошел ему навстречу и говорит: отдай мне жемчуг, я тебе дам соли. Нет, отказался старший брат, отец завещал мне: ни в чем не доверяй плешивому лгуну, ни покупать у него ничего не покупай, ни продавать не продавай. Обманщик зашел в переулок и вышел с другой стороны: загадаю, говорит, тебе загадку, отгадаешь – богато одарю. Старший брат согласился, и плешивец начал: «У одного человека была цесарка. По утрам она уходила в лес, несла там яйца, а вечером и она, и яйца пешком возвращались домой». Старший брат не отгадал загадки и проиграл и мула и жемчуга. Такая же судьба постигла и среднего брата. Плешивый лгунишка залучил к себе и младшего брата и загадал ему ту же загадку. Юноша не растерялся и отвечал: «Это вроде того, как у нас был улей. Я каждый день пересчитывал в нем пчел. Раз вижу – одной пчелки не хватает. Тотчас пошел искать ее. Ходил, искал: вижу, она на берегу моря лежит: сломала ножку, померла, и вороны терзают ее». Младший брат перехитрил лгунишку.

Таково же и содержание «Трех работников». Три брата нанялись работать к плешивому лгуну. Положили условие: будут работать каждый день. Если рассердятся работники, хозяин выставит их пинками; в если рассердится хозяин, все его имущество достанется работникам. Младший брат перехитрил хозяина, выгнал его из дому и завладел всем его добром.

В других вариантах сюжета фабльо еще более напряженная ситуация. Сын мельника задумал жениться на дочери царя. Царь дал ему, чтоб испытать, теленка: если, говорит, продашь за хорошую цену, отдам за тебя дочь. Три плешивых лгуна обманули юношу и вынудили его продать теленка за цену гуся. Но юноша все же отомстил плешивцам и победил («Сын мельника и три плешивых лгуна»). Иногда в грузинских фабльо функцию плешивых лгунов исполняют кинто. Старик продавал быка. Кинто посоветовал ему: отрежь быку хвост – дороже продашь. Второй кинто научил отрезать уши, третий – рога. Пришлось продать быка за цену гуся. Но и старик не уступил хитрым кинто. Обдурил их, всучив мула, будто бы мечущего серебро, потом будто бы волшебного шакала и чонгури («Старик и кинто»).

Известно еще много вариантов фабльо этого сюжета (в азербайджанском эпосе его сближают с циклом фацеций о Молле Насреддине). Все они питаются одним общим идейным мотивом: плешивый лгун коварен и опасен, его нужно отсечь от общества, как ненужный нарост.

Как мы видим, плешивый лгун всегда выведен как отрицательный герой, и народ рисует его образ мрачными красками. Нужно думать, что из народного эпоса он перекочевал в художественную литературу. Распространенные сюжеты легли в основу, например, известного фабльо Саба Орбелиани «Плешивый лгун и казий». Бедняк оценивал упитанную корову в четыре деньги. Плешивый лгун торговал ее за три. Не поладили. С помощью мясников лгунишка заполучил корову за цену козы, и продавцу остался только коровий хвост. С помощью этого хвоста бедняк мстит лгуну. Такую же роль плешивый лгун играет и в других фабльо Сулхана Саба Орбелиани. Например, в фабльо «Казий, слывущий ослом» плешивый лгун – «большой хитрец», в «Завете царя» он – «проныра во всех делах». Одним словом, как в грузинских народных фабльо-новеллах, так и в произведениях литературы плешивый лгун – персонаж отрицательный, олицетворяющий собой человека изворотливого, ловкого и опасного.

Термин «коса» – плешивый (безбородый, лысый), думается, вошел в грузинский народный эпос недавно, скорее всего из арабской языковой стихии. Арабский термин мог проникнуть в грузинский язык двумя путями: непосредственно или посредством персидского или турецкого языков. Оба пути достаточно вероятны, так как слово распространено в персидском, турецком, во всех языках турецкой группы, в армянском языке. По нашему предположению, термин проник в грузинский язык непосредственно, устным путем, в эпоху начала распространения мотивов цикла «Тысячи и одной ночи».

Плешивый лгун, как персонаж, встречается в эпосе многих народов Востока (арабском, персидском, турецком, азербайджанском, армянском, казахском, киргизском).

В персидском эпосе плешивец олицетворяет ленивого, пронырливого, лживого человека. Плешивые лгуны обманывают как друг друга, так и честных людей. Примером может служить персидское народное фабльо «Два плешивых лгуна»{40}.

В турецком народном эпосе наибольшую популярность приобрело фабльо «О девяти плешивых лгунах»{41}. Жили девять братьев-землепашцев, у самого богатого было двадцать пар быков, у самого бедного – одна, но бедный получал такой же урожай, как и богатые. Богатые сговорились и хитростью вынудили бедняка заколоть быка. Бедняк взял бычью шкуру и понес в город. Случайно завладел несметным богатством, а дружкам сказал: за каждый волосок быка взял золотой. Плешивцы обманулись, зарезали своих быков, да никакого золота не получили. Тогда они связали бедняка, сунули в мешок и решили бросить в колодец. Плешивец-бедняк ухитрился вылезти из мешка, а на свое место посадил пастуха и завладел его стадом. Плешивцы утопили в колодце пастуха. На другой день разнесся слух: плешивец-бедняк вывел из колодца стадо овец. Богатые плешивцы попрыгали в колодец и утонули. По другому турецкому варианту, плешивец поставил своему работнику условие: работай, да не сердись, осердишься – убью. Работник изловчился и перехитрил плешивца, а все его богатство развеял. Эти же мотивы лежат в основе прекрасного армянского народного фабльо «Три безбородых плута и Яро». Три плута выторговали у Яро корову за цену теленка. Яро отомстил им: обыкновенного осла продал за мечущего золото, обыкновенного зайца – за богатого повара, а простой нож – за волшебный ножик{42}.

В фольклоре восточных народов плешивец во всех случаях злой обманщик. По одному из киргизских фабльо, Алдаркосе в пути застигла ночь, и он остановился в близкой ему семье. Приняли его хорошо, но еду дали простую, а мясо спрятали. Ночью хитрый Алдаркосе украл мясо и убежал из дома. Дорогой обманул пастухов и завладел их стадами{43}. По другому киргизскому фабльо, советник хана Кенжебай сказал Алдаркосе: если не сумеешь меня обмануть, расскажу о твоем проступке хану! Алдаркосе не растерялся и отвечал: я забыл дома орудия лжи, одолжи мне своего коня, и я привезу их. Сел на коня и был таков! Так же одурачил он и богача Кочпасбая, которому за пять овец продал волка, выдав его за упавшего с неба ягненка. По казахскому варианту фабльо, Алдаркосе ходил в изорванной шубе, но делал вид, будто совсем не чувствует холода; холод, мол, входит в дыры и выходит из них, а тепло остается! Он так убедил в этом богатого путника, что тот дал ему за его лохмотья новую дорогую шубу. Богач не скоро понял, как облапошил его Алдаркосе{44}. Но Алдаркосе не всегда достигает желаемого успеха. По одному из киргизских фабльо, он поплатился за зло, причиненное своему работнику.

Мотив лгуна из восточного фольклора распространился и в западный. Отдельные его эксцерпты зафиксированы Клоустоном в английских фацециях XVI в., и анонимно его знает немецкий, французский, чешский, польский, русский народный эпос и эпос других народов (Братья Гримм, Болте-Поливка). В русских сказках функцию плешивого лгуна нередко исполняет солдат. В варианте, опубликованном А. Афанасьевым, отмечено: солдат одурачил на рынке крестьянина, купив у него быка за цену козла.

Варианты фабльо в разное время опубликованы в сборниках М. Азадовского, Д. Зеленина, Н. Ончукова, Д. Садовникова, Б. и Ю. Соколовых, А. Смирнова, И. Худякова{45}.

В индийском сказочном эпосе роль лгуна исполняет фальшивомонетчик. Широко распространено и популярно остроумное фабльо на языке хинди «Монах и четыре фальшивомонетчика», в котором рассказ о том, как монах купил козла и тащил его на спине. Четыре фальшивомонетчика сговорились выманить у него козла. Первый пошел навстречу монаху и попенял ему: что это ты собаку таскаешь на спине? Другой повторил: такой святой и носит на спине собаку! Монах стал сомневаться: может, и вправду вместо козла ему подсунули собаку! Спустил козла со спины и повел рядом с собой за веревку. Третий спросил его: на охоту идете, отче, с собакой? Четвертый поинтересовался, почем собака куплена. Монах опешил, бросил козла фальшимонетчикам, а сам побежал к торговцам{46}. В индийском эпосе зафиксировано несколько вариантов этого фабльо. Один из них вошел в «Килилу и Даману». Содержание его сводится к следующему: один человек купил овцу. За ним пошли воры. Один спросил: эй, почтеннейший, откуда ведешь собаку? Другой: видно, на охоту собрался? Третий: почем купил собаку? Путник засомневался, оставил овцу, а сам побежал назад к продавцам{47}.

В туркменском народном эпосе роль плешивого лгуна исполняет Гумалак-бай{48}, в чеченском – Цазик{49}, в якутском – обманщик{50}, в удмуртском – обманщик{51}, в монгольском – Ментеши{52}, в венгерском – лгунишка Петр{53}, в грузинском, кроме плешивца, старик (А. Глонти. Новеллы), в абхазском – шкуродер{54}, в осетинском – лгун{55} и т. д., двойников которых мы находим в турецком, туркменском, узбекском, осетинском, французском, немецком и др. народном эпосе.

Плешивый лгун и его двойники – земные, реальные люди. В их образах обобщены такие черты, как зло и хитрость. Практика реальной жизни породила этот образ в фольклоре почти всех народов. Но у каждого народа облик его приобретает своеобразные черты. Мы не располагаем сведениями, которые позволяли бы предполагать заимствование. По функции и формам поведения плешивый лгун, с первого взгляда, напоминает бродячий персонаж, но это лишь на первый взгляд, и даже сходство терминов не означает тождества персонажа грузинского и других восточных народов. Сравнительное изучение материалов убеждает в том, что лгун из грузинских народных фабльо не точная копия персонажей подобного же типа из фольклора других народов. У них разные характеры и лишь одна общая черта – все они безбороды и лживы. Образ лгуна почти везде местного происхождения и носит самобытные, колоритные черты. Даже в действиях, где, казалось бы, мог проявиться заимствованный мотив, они все же сохраняют свой национальный облик. Лживость – зло, которое в быту разных народов проявляется по-разному. Распространение слова «коса» в языках и фольклоре восточных народов можно сравнить с распространением слова «хулиган» на западе. Хулиган – фамилия английского офицера, прослывшего в XIX в. действиями, которые в настоящее время называют хулиганскими. Но разве это значит, что до XIX в. подобных явлений не было? Безусловно, зло это существовало и до XIX в., существует и сейчас. Оно сопутствует классовому обществу. Термин получил широкое распространение потому, что обобщал реальные явления, характерные для жизни всех народов. Поскольку зло не локализуется в одном месте, носители его не могут носить одинаковый характер. Таковы же причины распространения слова «коса».

Само по себе олицетворяемое словом «коса» зло в Грузии, безусловно, существовало и до проникновения в грузинский язык этого слова. Зло это возникло в грузинских племенах, очевидно, тотчас же после того, как сложилось частнособственническое общество, и особенно широкое распространение приобрело в пору, когда уже сложились антагонистические классы. Феодальная иерархия предоставила злу особенно благодатную почву, а капиталистические отношения использовали его как один из испытанных способов угнетения трудящихся. Изучение генезиса лжи, как зла, дает возможность сделать аналогичный вывод и на материале жизни других народов. Поэтому грузинские народные фабльо цикла плешивого лгуна так же самобытны и колоритны, как самобытны и колоритны они в устном творчестве других восточных народов.

В эпосе некоторых древних народов Востока образ лгуна облечен в мифологические одеяния и носит менее реалистический характер.

В монгольском эпосе, например, лгун выглядит несколько демоничным. Там он носит имя Балин-Сенге и имеет двойников в лице калмыцкого Балин-Сенге, тангутского Аку-Ртомба, бурятского Молонте-лгунишки{56}. Эти персонажи монгольско-тибетского эпоса, в отличие от грузинского плешивого лгуна, носят мифическо-религиозный характер, в то время как в грузинском фольклоре они земные, реальные люди. Балин-Сенге достигает успеха лишь путем лжи. Он побеждает даже божество ада. Но сам он ни волшебник, ни обладатель божественной силы, он обыкновенный лжец. Это наводит нас на мысль о том, что облечение обыкновенного лгуна-человека в мифические одежды, должно быть, – вторичное, позднее явление. Изначально персонаж, вероятно, везде был реальным лицом.

В волшебных сказках, как известно, роль хитрецов-лгунишек обычно исполняют животные. В грузинском народном эпосе с большой, художественной силой разработан аллегорический образ хитрой лисы. В турецком и монгольском эпосе ее функцию исполняют летучая мышь и сова{57}. В русском и вообще славянском эпосе в роли хитреца-обманщика выступают, кроме лисы, вор Климка, младший брат Сенька, солдат и др.{58}.

Как мы убедились, тема плешивого лгуна в грузинском народном творчестве распространена очень широко. Грузинские фабльо этого сюжетного цикла представляют собой непосредственное отражение местной реальной жизни и являются самобытными произведениями. Заимствованными можно считать такие детали, как потопление пастуха, присвоение стада (или табуна), и мотив двух зайцев (или шакалов), широко распространенные в эпосе как восточных, так и западных народов. Бродячие мотивы в грузинском народном творчестве тоже приобретают самобытный, колоритный оттенок. Образ лгуна возник в грузинском фольклоре в период создания частнособственнического общества и приобрел разновидности в феодальный период. Тема лжи и пронырливости имеет интернациональное распространение. У отдельных народов она разработана очень оригинально, и фабльо, реализующее ее, носят самобытную форму и содержание.

35. Иваника и Симоника (стр. 107) – «Иваника да Симоника». Сказитель Еквтимэ Долидзе, село Тхинвали Махарадзевского района, 23. VII. 1936 г. (Гл., Новеллы, стр. 177-182).

36. Дочь крестьянина (стр. 111) – «Глехис кали». Сказитель Фида Квицинадзе, с. Бершуети Горийского р-на, 21. I. 1940 г. (Гл., Новеллы, стр. 188).

37. Жена крестьянина (стр. 114) – «Глехис цоли». Сказитель Давид Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 18. I. 1938 г. (Гл., Новеллы, стр. 167). А-А, 880.

38. Царь и царевич (стр. 118) – «Хельмципе да миси швили». Сказитель Малакиа Бибинейшвили, село Тобахча Чохатаурского района, 22. VII. 1935 г. (Гл., Гурийский фольклор, стр. 186 187).

39. Про трех работников (стр. 120) – «Сами моджамагире». Сказитель Фида Квицинадзе, село Бершуети Горийского района, 29.1 1940 г. (Гл., Новеллы, стр. 273-275).

40. Про старика (стр. 123) – «Берикаци». Сказитель Како Хинтибидзе, село Цителмта Махараздевского района, 8. VIII. 1936 г. (Гл., Гурийский фольклор, стр. 243-245).

41. Вдова и купец (стр. 126) – «Квриви кали да вачари». Сказитель Фида Квицинадзе, село Бершуети Горийского района, 2. 2. 1940 г. (Гл., Новеллы, стр. 303-304). Вариант: «Вдова и черт» (журн. «Акакис кребули», № 1, 1899, стр. 39-40).

42. Богач и бедняк (стр. 127) – «Мдидари да гариби». Сказительница Бабине Думбадзе, село Цителмта Махарадзевского района, 10. VIII. 1936 г. (Гл., Гурийский фольклор, стр. 228-229).

43. Хозяин и работник (стр. 129) – «Батони да моджамагире». Сказитель Дмитрий Кипшидзе, село Брети Карельского района, 16. XII, 1939 г. (Гл., Новеллы, стр. 205-206).

44. Лодочник и ученый мудрец (стр. 130) – «Мецниери да менаве». Сказитель Давид Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 10.1. 1938 г., (Гл., Новеллы, стр. 187-188).

45. Купец и мужик (стр. 131) – «Глехи да вачари». Сказитель Давид Нозадзе, село Али Хашурского района, 23. VII. 1948 г. (Гл. Новеллы, стр. 148-131). Варианты: «Хитрый мужик» (Русские народные сказки, М., 1952, стр. 143-445), «Як мужик попа дурив» (Укр. нар. казки, К., 1954, стр. 277-279). А-А, 1540.

46. Сын мельника и три плешивых лгуна (стр. 134) – «Мецисквилис важишвили да сами коса». Сказитель Василий Хрикули, село Цирколи Ленингорского района, 10. VII. 1952 г. (Гл., Новеллы, стр. 266-269).

47. Злая старуха (стр. 137) – «Ави дедакаци». Сказитель Вано Какашвили, село Урбниси Карельского района, 23. X. 1949 г (Гл., Новеллы, стр. 195-197).

48. Три слова (стр. 139) – «Сами ситква». Сказитель Дмитрий Гелашвили, село Мцхетиджвари Хашурского района, 31. VII. 1948 г. (Гл., Новеллы, стр. 174-176).

49. Бубенщик (стр. 142) – «Медаире» (журн. «Акакис кребули» («Сборник акакия»), XII, 1898, стр. 56-59; (Гл., Новеллы, стр. 305-308). А-А, 1361, 1537.

Неверная жена, изменница – персонаж многих оригинальных грузинских народных фабльо. Она то обманывает мужа, то завладевает всем его имуществом, а самого выдворяет вон. Неверная жена как персонаж встречается не только в новеллах, но и в волшебных сказках. Неверная жена может быть у господина и у князя, у купца и торговца, чиновника и охотника, крестьянина и ремесленника.

Из фабльо цикла неверной жены в первую очередь следует отметить записанного в Картли «Бубенщика». Женщина спровадила мужа и развлекалась с полюбовником. Раз ночью постучался к ним бубенщик и попросил пустить переночевать. Женщина впустила гостя и постелила ему за дверью. Неожиданно явился муж женщины. Она посадила полюбовника в кувшин, спрятала его подарки, а сама встретила мужа. Муж разбудил бубенщика и позвал к столу. У бубенщика была сорока. Он прижал ее, и она застрекотала. Хозяин спросил: что это она говорит? А бубенщик отвечает: там припрятаны курица, индейка да вино, доставайте и ешьте! Принесли они все и съели. Сорока опять застрекотала. Что это она? – спрашивает хозяин. Налейте, говорит, в большой кувшин кипятка и выкупайте меня. Посадили сороку в кувшин и залили кипятком. И сорока сварилась, и полюбовник. На другой день женщина дала бубенщику сто червонцев, чтобы похоронил ошпаренного («Акакис кребули», XII, 1898, стр. 56-59).

В еще более темных красках показан сатирический образ неверной жены в остроумном фабльо «Разряжусь по-кахетински», записанном в с. Чалатке в 1899 г. А. Мерквиладзе. Муж решил съездить в Кахети и нарядиться там по-кахетински. Жене только того и нужно было. Позвала она к себе попов. Сперва явился один, потом второй, а там и третий. Женщина спрятала попов на чердаке, а сама встретила мужа, нарядившегося по-кахетински. Муж вдруг увидел попов, выглядывавших с чердака, подумал, что это черти, выстрелил с перепугу из ружья и прикончил всех троих. Утром женщина попросила солдата похоронить попов и посулила пять рублей. Солдат побросал попов в реку. Пошел назад, видит – поп едет на лошади. Подхватил и его, и тоже в реку. Женщина все видела, да поделать ничего не могла. Отдала солдату пять рублей (Арх. фолк. отд № 468).

В грузинском фольклоре встречаются и другие разновидности мотива неверной жены. Жена притворяется больной, посылает мужа за лекарством, а сама развлекается с полюбовником. Жена притворяется больной, говорит мужу: принесешь мне снега среди лета – исцелюсь, нет – умру. Муж отправляется раздобывать снег. Путник учит его уму-разуму, и он прогоняет изменницу-жену{59}.

Многие из этих мотивов, естественно, питаются непосредственно из народных источников и являются отражением реальной жизни, но значительная часть все же родилась на литературной почве. Широкое отражение в литературе мотив получил в эпоху средних веков. Проник он и в апокрифическую литературу, однако наиболее ярко проявился в жанре басни. Изменница, неверная жена появилась не только в фацециях и фабльо, но и проникла в солидные художественные произведения. Достаточно вспомнить живое воплощение ее в образе Фатьмы в гениальной поэме Шота Руставели.

Далеко уходит мотив неверной жены и в письменной литературе. Восходит он к индийскому сборнику «Панчатантра», сохранившему много сюжетов с участием неверной жены. Один из них – «Обманутый тележник» – таков: у тележника была красавица жена по имени Камадамино («пленительница бога любви»). Она изменяла мужу. Муж заподозрил ее и однажды сказал, что уезжает на несколько дней. Жена проводила мужа и позвала полюбовника. Муж пробыл целый день в лесу, а вечером вернулся, прокрался в дом и спрятался под ложем, раздумывая, обоих ли убить или одну жену. Женщина, подходя к ложу, ударилась ногой о голову мужа, почуяла неладное и сердито сказала полюбовнику: не прикасайся ко мне, я верная жена своего мужа. Когда изумленный полюбовник спросил, для чего ж она его звала, женщина лукаво ответила ему: сегодня я ходила молиться в храм богини Чандики, услышала ее голос и попросила сто лет жизни для мужа. Богиня сказала: если сегодня уложишь в его постель другого, смерть не коснется его и он проживет еще сто лет. Так вот, пусть исполнится пророчество богини! – и обняла полюбовника. Муж извинился перед женой и стал ее верным слугой{60}.

Параллели новеллы из «Панчатантры» имеются и в индийских сказках. Прекрасный образец их, например, – индийское народное фабльо «Купец и его жена». Некий купец уехал торговать и отсутствовал шесть лет. Его красавица жена завела себе полюбовника. Купец решил испытать ее. Сговорился с одной старухой, что если она устроит ему встречу с какой-нибудь женщиной, он даст ей двадцать червонцев, а старухе – десять. Старуха искала-искала, никого не нашла во всей деревне. Наконец пришла к жене купца, и та согласилась пойти. Жена узнала своего мужа, подняла крик, собрала народ, вот, говорит, муж вернулся, да где остановился. А я столько лет хранила ему верность. Народ обвинил мужа{61}.

В «Панчатантре» имеется и другой вариант цикла неверной жены. У одного из брахманов была неверная жена. Полюбовнику пекла сладкие лепешки, а мужа держала впроголодь. Однажды муж спросил жену, куда она таскает лепешки. Жена ответила лукаво: в храм, в жертву богине. Муж, чтоб проверить, отправился в храм и спрятался в нем. Жена спросила сила богиню: что мне нужно сделать для того, чтобы мой муж ослеп? Муж, изменив голос, отвечал ей: корми его сладкими лепешками! Жена так и сделала. Однажды муж вскрикнул: ах, ослеп я, ничего не вижу! Жена обрадовалась и позвала полюбовника. Брахман избил его до полусмерти, а жене отрезал нос и выгнал из дому{62}.

Этот сюжет с небольшими изменениями проник в удмуртскую народную новеллу «Охотник и его жена»{63}.

Образ коварной жены-изменницы впервые нашел отражение именно в древнейшем индийском шедевре «Панчатантра» и оттуда проник в устное творчество европейских и азиатских народов. От «Панчатантры» идет и мотив изменницы жены и вора, столь популярный в нашей новеллистической литературе. В «Панчатантре» зафиксирована такая редакция мотива: у старика купца была молодая жена, которая не любила его. Однажды они лежали по обыкновению спиной друг к другу, как вдруг в дом проник вор. Жена испугалась и прижалась к старику мужу. Купец обрадовался и сказал вору: уноси, что хочешь, я сегодня счастлив. Вор отвечал ему: если жена опять не захочет обнимать тебя, я приду снова.

Сюжеты «Панчатантры», как известно, устным путем и через переводы распространились в Персию, а затем и в Европу. Исследователи фольклорных сюжетов считали, что мотив неверной жены распространился в Европе и Азии именно через «Панчатантру».

В совершенно оригинальном виде предстает этот мотив в древнеегипетском эпосе. Почти трагически звучит новелла «О двух братьях». Два брата пахали землю. Старший послал младшего к своей жене за семенами. Невестка расчесывала волосы и даже не поглядела на деверя. Парень взял мешок и собрался идти назад. Тут невестка повернулась, остановила его и сказала: куда ты спешишь, брось мешок, отдохни час со мной. Деверь удивился и не остался. Сердитый ушел он, но брату ничего не сказал. Вечером хитрая женщина расцарапала лицо и тело и пожаловалась мужу, что будто деверь хотел часок отдохнуть с ней и она из-за этого убьет себя. Старший брат стал точить нож, чтоб расправиться с младшим{64}.

Древность этого сюжета не вызывает сомнений.

Сюжеты неверной жены с литературной редакцией зафиксированы и в «Килиле и Дамане», в основу которой легли новеллы «Панчатантры».

Мотив неверной жены можно отнести к получившим интернациональное распространение. Он известен во всем мире. М. Азадовским и Н. Андреевым перечислено более 180 вариантов, записанных в ряде стран Европы, России, Сибири, Северной Америке, на острове Родосе, в Германии, Дании, Франции. Известный исследователь сюжета В. Андерсон считает, что его французские варианты сложились не ранее XV века.

Как мы видим, мотив неверной жены распространен во всем мире. Фабльо этого цикла – различного происхождения. Все они насыщены бытовым содержанием и реалистически рисуют события и явления. В творчестве многих народов фабльо этого цикла отличаются натуралистичностью.

Книжное происхождение значительной части их не вызывает сомнений. Об этом свидетельствует и то, что они очень широко представлены в «Панчатантре», «Декамероне» Боккаччо и в образцах басенного жанра.

50. Мужик и три ученых мудреца (стр. 146) – «Сами мецниери да глехи». Сказитель Давид Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 11.1. 1938 г. (Гл., Новеллы, стр. 186-187).

51. Завет змеиного царя (стр. 148) – «Гвелта хелмципис андердзи». Сказитель Давид Нозадзе, село Али Хашурского района, 23.VII. 1948 г. (Гл., Новеллы, стр. 202-204).

52. Змея и мужик (стр. 150) – «Гвели да глехи». Сказитель Давид Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 12.1. 1938 г. (Гл., Новеллы, стр. 197-199).

53. Человек и змея (стр. 152) – «Гвели да каци». Сказитель Давид Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 12.1. 1938 г. (Гл., Новеллы, стр. 199-202).

54. Муж и жена (стр. 155) – «Цол-кмари». Сказитель Кола Дзеркорашвили, село Цирколи Лениногорского района, 10.VII. 1952 г. (Гл., Новеллы, стр. 154-155).

55. Господь-бог и Христос (стр. 156) – «Гмерти да Кристе». Сказитель Давид Квривишвили, село Карагаджи Каспского района. 15.XII. 1937 г. (Гл., Новеллы, стр. 191-192).

56. Про мужа с женой (стр. 158) – «Цол-кмрис амбази». Записано Т. Разикашвили (Т. Разикашвили. Грузинские народные сказки, I, Тб., 1951, стр. 84-86; Гл., Новеллы, стр. 152-154).

57. Мужик-тертый калач и разиня поп (стр. 160) – «Гамокекили берикаци да кекечи мгвдели». Сказитель Нестор Чхаидзе, село Чибати Ланчхутского района, 30.VII. 1935 г. (Гл., Гурийский фольклор, I, стр. 162-167). Перевод новеллы («Про жадного попа и ловкого старика») Н. Долидзе впервые был опубликован в 1937 г. (Грузинские сказки, перевод Н. Долидзе, под ред. М. Чиковани, Тб., 1939, стр. 322-331; также: Грузинские народные сказки (Сто сказок), перевод Н. Долидзе, под ред. проф. М. Я. Чиковани, Тб., 1954, стр. 155-161; Тб., 1971, стр. 117-121). Второй перевод (М. Бирюковой) см. Грузинские народные новеллы, составление, предисловие и примечания А. А. Глонти, Тб., 1970, стр. 153-158. А-А, 1520.

58. Поп и дьякон (стр. 167) – «Мгвдели да диакони». Сказитель Барнаб Талаквадзе, село Гвабрати Махарадзевского района, 21.VII. 1936 г. (Гл., Новеллы, стр. 245-247).

59. Поп и бедный мужик (стр. 170) – «Мгвдели да гариби глехи». Сказитель Симон Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 15.1. 1938 г. (Гл., Новеллы, стр. 344-345).

60. Дьякон – безбородый обманщик (стр. 172) – «Косаткуила диакони». Записано в селе Акети Ланчхутского района А. А. Глонти, 5.VII. 1935 г. (Гл., Гурийский фольклор, стр. 189-192).

61. Этакий и Хуже Этакого (стр. 177) – «Амисанаи да амисвареси». Сказительница Фати Глонти, село Двабзу Махарадзевского района, 18.VIII. 1933 г. (Гл., Гурийский фольклор, стр. 149-151). А-А, 1138.

62. Поп и красавица попадья (стр. 180) – «Мгвдели да ламази поподиа». Сказитель Симон Квривишвили, село Карагаджи Каспского района, 19.XII. 1937 г. (А. А. Глонти. Картлийские сказки и легенды, Тб., 1948, стр. 221-224). Вариант: «Царевич и златокузнец». (Народные песни и сказки, собранные Г. Натадзе, Тб., 1950, ст. 149-153).