Хан Узбек: Между империей и исламом

Экспозиция

Была ли Золотая Орда (исторически более оправдано название Улус Джучи) исламским государством? Действительно ли хан Узбек (время правления: 1312–1341 гг.) принял ислам и провозгласил его государственной религией? Отечественная научная традиция XIX и XX века отвечала на этот вопрос положительно. Аргументация опиралась на свидетельства мусульманских египетских и сирийских историков XIV в. На каких основаниях принимается на веру корпус мусульманских известий? Основания просты — отсутствие сопоставимого по объему и содержанию корпуса других известий, например, русских или византийских. И второе — полное отсутствие внутренних джучидских источников, где бы излагалась политическая доктрина и событийная история Улуса Джучи. Монгольскими текстами, повторяю, мы не располагаем. По этой причине внешние источники заполняют пустоту. Налицо подмена понятий, поскольку внешние наблюдатели не имели цели показать истинную картину внутренней жизни Орды. Не сложно показать тенденциозный (я бы сказал изощренно тенденциозный) характер сочинений мусульманских авторов, интересующихся историей Улуса Джучи. Вокруг этого вопроса и ломаются копья. Истинный интерес представляют совсем другие исторические свидетельства, а именно, немногочисленная коллекция собственно монгольских имперских артефактов. Речь идет о серебряной пайцзе хана Узбека и ярлыках Узбека, сохранившихся в Венецианском архиве в переводах на латынь. В документах канцелярии Узбека не содержится и намека на исламские предпочтения хана. Расхождение между внешними и внутренними источниками требует объяснения, что и является предметом нашего исследования.

Для научного добросовестного исследования нужно собрать и издать весь корпус исторических документов времени правления Узбека. Это и письма римского папы Бенедикта XII к хану Узбеку, его старшей жене Тайдуле, и его сыну Тинибеку, отправленные в 1340 г., и изображение Узбека на портолане Ангелино Дульцерта (1339), известия латинской книги «О Великом хане». Ни один из этих источников не упоминается в современных исследованиях об Узбеке, публикуемых в Татарстане и Турции.

Поскольку отсутствуют имперские концептуальные исторические сочинения эпохи правления хана Узбека, а наличные свидетельства крайне немногочисленны, то спор рискует свестись к мелким препирательствам. Дабы не погрязнуть в мелочах, следует принять во внимание картину мира монгольских правителей.

Два концепта, два призрака, Всемирный Халифат и Монгольская империя столкнулись в борьбе за обладание над степным поясом Евразии. Это была битва идей, а не битва мечей. Речь шла о принципах легитимации власти. Доминировала империя с идеей небесного мандата, ибо обладала очевидным военным ресурсом. Ее внешним проявлением был расцвет, я бы сказал, роскошь всаднической культуры. Существование городов, с их иным культурным и религиозным потенциалом, не тревожило кочевую элиту, осознававшую свое превосходство. Противостояние военной и административной элит можно охарактеризовать как конфликт целей. Символически он выглядел так. Для европейцев хан Узбек был императором, для мусульман — султаном. Стоит ли уточнять, что за этими титулами стоят разные стратегии, разное видение мира, в идеальной перспективе — Империя или Халифат. Ислам обладал ресурсами, как во владениях Узбека, так и вовне. Узбек, как ему казалось, использовал эти ресурсы в собственных целях. Мусульмане трактовали ситуацию в свою пользу. Корпус составленных ими текстов пронизан идеей Халифата. Историческая реальность принесена в жертву высшей идее.

На вопрос — была ли Золотая Орда исламским государством? — существует два взаимоисключающих ответа. Для тех, кто говорит «да», важным аргументом являются корпус ордынских монет с мусульманской символикой, а также археологически фиксируемые мечети и мусульманские некрополи. Новые города на территории Золотой Орды воспринимаются как центры исламской культуры.

Оппоненты обращаются к символам власти хана и реалиям кочевого быта. Военная аристократия Золотой Орды жила по имперским законам, исключающим влияние мусульманских предписаний. В Степи сохранялся традиционный погребальный обряд, а при ханском дворе находили покровительство представители всех конфессий, и, в первую очередь, буддисты и несториане.

Во время правления хана Узбека флорентиец Франческо Пеголотти в трактате «La Practica della Mercatura» дал подробные указания для торгового сухопутного путешествия в Китай, что связывают с расцветом континентальной торговли. Связан ли этот расцвет с исламом? В академической и официальной литературе принято думать, что хан Узбек принял ислам и провозгласил ислам государственной религией. Это мнение основано на нескольких сообщениях Каирской канцелярии и поздних мусульманских агиографических сочинениях. На мой взгляд, и то и другое относится к области политической мифологии. Собственно джучидских (монгольских) документов на этот счет нет. В такой ситуации единственной точкой опоры для исторических построений является исследование структур повседневности: календаря, государственных праздников и ритуалов, символов власти, имперской моды, погребальных обрядов знати, брачных обычаев (практика левирата), налогов (отсутствие джизьи — специального сбора с христиан в мусульманских странах), способов казней.

Это новый подход и свежий взгляд на, казалось бы, нерешаемую проблему. Структуры повседневности времени правления хана Узбека не обнаруживают присутствие исламского концепта. В Золотой Орде жили мусульмане, наравне с православными и католиками, но Орда не жила по законам шариата. Имперские законы гарантировали мусульманам свободу вероисповедания, что заинтересованными наблюдателями выдавалось за обращение в ислам правящих группировок.

В июне 1335 г. в ставке Узбека на летних пастбищах Северного Кавказа отмечался большой праздник. Подробности праздника известны благодаря рассказу Ибн Баттуты (1304–1369). Дата и церемониал торжества указывают на празднование середины лунного года. Это был монгольской имперский праздник, к которому был приурочен курултай (съезд знати, мероприятие имперского характера). Иными словами, государственное время и государственные праздники при Узбеке были монгольскими, а отнюдь не мусульманскими. Это подтверждают и монгольские символы власти на пайцзе и ханских ярлыках Узбека. Признание этого обстоятельства позволяет по новому взглянуть на доминирование имперских символов в погребениях кочевой аристократии XIV в. Парадные пояса и золотая посуда идут вразрез с предписаниями шариата. Однако в монетных легендах на арабском языке хан Узбек фигурирует под титулом султан справедливый. Это свидетельствует лишь о том, что монетная чеканка как профессиональная сфера деятельности была передана в руки мусульман. Они то и были носителями мифологии тотальной исламизации Улуса Джучи. Для монгольского хана Узбека ислам был одним из ресурсов власти.

Приступая к исследованию структур повседневности для начала следует понять, с каким сообществом мы имеем дело.

В истории Внутренней Азии Н. Ди Космо различает следующие типы империй (по критерию модели управления и получения доходов извне):

— даннические империи (209 г. до н. э. — 551 г. н. э.),

— империи, получавшие доход от торговли (551–907),

— империи дуальной администрации (907–1259),

— империи прямого налогообложения (1260–1796).

Принять этот критерий означает внести ясность в предмет исследования, ибо важно понимать, к какому типу империи следует отнести Улус Джучи.

По мнению Н. Ди Космо, «раннее Монгольское государство с правления Чингис-хана (1206–1227) до Мунке-хагана (1251–1259) должно быть разделено на два различных периода. При Чингис-хане Монгольское государство достигло беспрецедентной степени централизации и начало завоевание Средней Азии и части Северного Китая. Даже в этом случае правление Чингис-хана сильно напоминало прежнюю торгово-данническую модель управления, поскольку дань была наложена на Си-Ся и Цзинь, и монгольское правление частью земледельческих областей, завоеванных в Северном Китае, оставалось чрезвычайно хищническим. <…> Только при Угедее торговоданническая модель была замещена завоеванием и прямым правлением. В этом монголам помогали множество азиатских и китайских администраторов, которые прежде служили династии Цзинь или пришли из городов Центральной Азии и уйгурских княжеств бассейна Тарима. Средй наиболее известных администраторов киданец Елюй Чу-цай (1189–1243) и выходец из Центральной Азии Махмуд Ялавач (ум. 1254) отвечали за монгольскую адаптацию земледельческой системы налогообложения. Однако столица империи Каракорум выросла в степи, символизируя прочную связь монголов с их кочевым наследием. Только на следующей стадии государственного строительства, базирующейся на прямом налогообложении, монгольские политии в Китае и Персии обратились к тотальной и прямой эксплуатации земледельческих ресурсов и более глубокой интеграции кочевой и земледельческой моделей управления. В этот период политии кочевого типа стали способны распространить свое правление на разные народы и страны. Главное различие, по сравнению с предыдущей стадией, заключается в том, что эти государства больше не видели своего выживания, даже частично, лишь в получении дани от крупных соседних земледельческих государств, но вместо этого были способны извлечь с завоеванных территорий напрямую все их ресурсы. <…> Все же неважно, насколько элементарными и примитивными были некоторые из инструментов управления, принятые монголами, завершение завоевания Китая и Персии и совмещение доходов от дани и торговли с системами прямой эксплуатации земледельческих народов поставили монголов на ступень выше прежних политий Внутренней Азии»[1].

По мысли Н. Ди Космо, в четырех монгольских улусах поиск доходов от налогов происходил параллельно с процессом укрепления центральной власти, но был отличен. Различия определялись степенью интеграции доходов: от дани, торговли и полученных от прямого налогообложения городских и сельских общин. «При наличии развитых бюрократических сетей и квалифицированных администраторов, которые зародились внутри побежденных государств, чтобы способствовать процессу финансовой централизации (как это имело место в Китае и Персии), фискальная политика имела тенденцию становиться менее хищнической и беспорядочной, и между правителями и управляемыми развивались непростые формы сосуществования. Все же монголы взяли от основного населения больше, чем они дали, и администрация продолжала оставаться тяжелым финансовым бременем: огромный аппарат двора; этнические, религиозные и классовые привилегии; и в значительной степени непроизводительный военный аппарат»[2].

Можно ли, следуя методике Н. Ди Космо, признать Улус Джучи империей прямого налогообложения? Нет, в Улусе Джучи не произошло глубокой интеграции кочевой и земледельческой моделей управления. Поэтому следует говорить о третьем варианте, об империи дуальной администрации. Доходы от дани и торговли доминировали над системой прямой эксплуатации земледельческих народов. Улус Джучи оставался кочевой империей.

В Персии монголам предстояло трансформировать военное правление в законную гражданскую власть. Вазират — один из ключевых элементов административной системы исламского государства, был востребован Монгольской империей[3]. При желании, историю ильханата можно свести к конфликту монгольской кочевой аристократии с персидской гражданской администрацией. Имел ли место подобный конфликт в Улусе Джучи? Скорее всего, нет. Сезонные передвижения Большой Орды, в отличие от урбанизированной Персии, не угрожали земледельческим районам. Дело в том, что в Персии и Китае ландшафт преимущественно был земледельческий и городской, а в Дешт-и Кипчак — степной. Десяток городов на периферии кочевой степи не менял ситуацию. В Улусе Джучи, скажем, в отличие от Чагатайского улуса, не было никаких причин для борьбы кочевой и оседлой знати.

Для размышлений о гражданской администрации в Улусе Джучи нет письменных источников, раскрывающих жизнь двора. У нас есть лишь косвенные данные. Ордынский город (на месте Царевского городища) подвергся сильному разрушению в 1365–1366 годах[4]. Что привело к хаосу, если неизвестно ни о каком внешнем вторжении? Город был разрушен вследствие потери контроля со стороны центральных властей, а такое возможно было при коллапсе, порожденном стихийным бедствием, например, пандемией чумы 1366 г.

Обе книги «Хан Узбек: Между империей и исламом» и «Золотая Орда: Между Ясой и Кораном» следует рассматривать как единый проект, разделенный на две части по техническим причинам.

Форма книги-конспекта позволила автору привлечь в полном объеме новые идеи, изложенные в трудах коллег. Автор выражает глубокую признательность за право публикации статей и фрагментов книг:

Звездане Владимировне Доде (Ставрополь)

Евгению Юрьевичу Гончарову (Москва)

Иштвану Вашари (Будапешт)

Девину ДеВиизу (Indiana University, Bloomington)

Павлу Олеговичу Рыкину (Санкт-Петербург)

Павлу Викторовичу Башарину (Москва)

Надежде Викторовне Егоровой (Челябинск), правонаследнице Владимира Петровича Костюкова.