Хан Узбек: Между империей и исламом

В перечень властных атрибутов времени правления хана Узбека входили: золотой шатер, трон с «подушкой власти», зонт, корона, халат с геральдическими символами[145], государев флаг, государственная печать, пайцзы[146], воинский барабан, золотые наборные пояса[147], жезлы, мужские шапки-орбелге[148] и женский головной убор богтак[149]. В этот список следует включить и золотой полумесяц, венчавший дворец хана в одной из стационарных столиц — Сарае на Волге.

Аналогичные инсигнии были и у ильханов. Любопытно, что символы власти монгольского правителя частично дублировались для церковных иерархов. Так, в 1281 г. во время посвящения в католикосы мар Ябалаха, ставший главой несторианской церкви в Иране, получил из рук ильхана Абага несколько статусных вещей. Ильхан «покрыл его голову плащом, ибо его плащ был наброшен на его плечи, дал ему свое седалище (sandali), которое было небольшим троном. Он дал ему также зонтик, по-монгольски называемый "сукор", который открывали и держали над головой царей, цариц и их детей, чтобы ослабить силу солнца и дождя, чаще же их осеняют им, чтобы оказать им честь. Он дал ему золотую пайдзу, которая является символом у этих царей, и обычные приказы (грамоты), что он властвует над всем, также большую печать, которая принадлежала предшествующим патриархам» (История мар Ябалахи, с. 75). Католикос несториан стал обладателем четырех инсигний: легкого сиденья, зонта, пайцзы и печати. Все они были на ранг ниже ильханских атрибутов.

По существу, уже само обладание символами и символическими знаками означало наличие у человека власти, а главное — права управлять другими людьми. Отчасти это происходило из-за строгого соблюдения запретов и ограничений на владение и приобретение тех или иных знаков власти. Велико было влияние ритуалов, закреплявших переход человека на новую ступень властной иерархии, либо же подтверждавших его статус. В случае с католикосом видим любопытный жест ильхана, покрывающего полой своего халата голову иерарха. Дело в том, что все, кто входил в состав правящей группы, получали из государевой казны халаты, в которых они обязаны были присутствовать на церемониях. Церковники же облачались в свои одеяния, требование униформы на них не распространялось.

Вернемся к атрибутам власти хана Узбека, перечислив их с кратким комментарием.

Золотой шатер — сложное по конструкции парадное сооружение, опорные деревянные столбы и порог которого были покрыты золотыми пластинами. Хан Узбек — первый из правителей Улуса Джучи обладатель Золотого шатра. У Берке приемный шатер был покрыт белым войлоком, а внутри обит шелковыми материями и украшен драгоценными камнями и жемчужинами (Сборник материалов. Т. I. С. 75). По имперским предписаниям золотой шатер мог быть только у великого хана. Рашид-ад-дин, рассказывая о возвращении Чингиз-хана в 1224 г. из Средней Азии в Монголию, указывает, что, когда тот достиг местности Бука-Суджигу, то приказал устроить Урду-и заррин-и бузург, т. е. «Большую, или Великую, Золотую Орду» (Рашид-ад-дин. Т. 1. Кн. 2. С. 230). Сообщает Рашид-ад-дин и о том, что в местности Карчаган, в одном дне пути от Каракорума, столицы Монгольской империи, для великого хана Угедея «разбили такой большой шатер, что в нем помещалась тысяча человек, и этот шатер никогда не убирали. Скрепы его были золотые, внутренность его была обтянута тканями; его называли Сира Урду — "Золотая Орда", "Золотая ставка"» (Рашид-ад-дин. Т. 2. С. 41). В «Хэй-да ши-люэ» («Заметках о черных татарах») — китайском источнике XIII в., описывающем быт и нравы монголов, также сообщается о «золотом шатре» (цзинь-чжан). Согласно этому источнику, золотой шатер Угедей-хана представлял собою огромное сооружение, которое вмещало несколько сот человек и устанавливалось по приказу хана в особо торжественных случаях. Ее называли «золотым шатром», потому, поясняет Пэн Да-я, что столбы и порог в юрте были обернуты золотом («стойки [внутри] сделаны из золота. Поэтому [шатер] называется золотым»). Когда южносунский дипломат Сюй Тин в 1236 г. «прибыл в степи, [черные татары] поставили золотой шатер. [Я] думаю, — пишет Сюй Тин, — что они поставили его, чтобы показать свое великолепие, потому что прибыл к ним посол, лично посланный императором нашей династии. <…> Его сделали из больших [кусков] войлока, которые [катают] в степях. [Этот] шатер покрыт войлоком сверху донизу. Посередине [купола сверху] в связанных ивовых прутьях [на которых держится войлок] оставлено отверстие для света. [Войлок на каркасе из ивы] затягивается более чем тысячью веревок. [У шатра только] одна дверь. Порог и стойки все облицованы золотом, потому-то [шатер] и называется [золотым]. Внутри [этого шатра] вмещается несколько сот человек» (Хэй-да ши-люэ, с. 138).

В этой связи интересны сведения из отчета францисканца Иоанна де Плано Карпини о золотом шатре великого хана Гуюка. «Там, на красивой равнине, возле ручья меж гор, был приготовлен шатер, который именуется у них Золотой Ордой. Там Куйук должен был быть возведен на престол в день Успения Владычицы нашей, но из-за выпавшего града, о котором говорилось выше, все было отложено. Шатер же этот был поставлен на столбах, покрытых золотыми пластинами, и скрепленных с другими деревянными частями золотыми гвоздями. И сверху шатер был покрыт балдакином, [устилавшим] внутренние стены, а снаружи были другие ткани»^{73}. Вероятно, все три свидетельства содержат описание одного и того же большого парадного царского шатра, называемого у монголов Золотой Ордой и устроенного в первом случае в ставке Чингиз-хана, в другом — Угедей-хана, в третьем — в ставке Гуюк-хана.

Монгольские улусные правители, став самостоятельными государями, обзавелись собственными парадными шатрами, своей «Золотой Ордой». И действительно, в источниках мы находим описание Золотой Орды ильхана Газана (правил в Иране в 1295–1304 гг.) и джучида Узбека (правил в 1313–1341 гг.). Ибн Баттуте известно, что шатер Узбека назван золотым, поскольку деревянные конструкции в нем покрыты золотыми листками. В русских источниках монгольское кочевое государство Улус Джучи стало именоваться Золотой Ордой по названию ханского шатра Узбека. Судьба диковинного шатра — несчастна: по словам хорезмийского сказителя XVI в. Утемиша-хаджи, при Хызр-хане (правил в Золотой Орде в 1360–1361 гг.) он был разломан и поделен между приближенными хана (Чингиз-наме, с. 112).

Трон Узбека. По словам Ибн Баттуты, посредине золотого шатра находился «деревянный престол, обложенный серебряными позолоченными листками; ножки его — из серебра, а верх его усыпан драгоценными камнями» (Сборник материалов. Т. I. С. 217). На престол всходили по ступеням. Скорее всего, это было тяжеловесное парадное кресло, сходное по конструкции с тем, что мы видим на персидских миниатюрах времени ильханов. Эти троны декорированы протомами драконов; скорее всего, драконы украшали и трон Узбека. В июне 1334 г. в кочевой ставке Узбека для празднования середины лунного года в местности Бишдаг на Северном Кавказе была разбита большая палатка на четырех деревянных стойках, покрытых листами позолоченного серебра. Посредине палатки «поставлен большой трон, который они называют тахт. Он [сделан] из резного дерева; столбики его покрыты листами позолоченного серебра, а ножки [сделаны] из чистого серебра с позолотой; поверх его [постлан] большой ковер. Посреди этого большого трона [лежит] тюфяк, на котором сидят султан и старшая хатун. С правой стороны его — тюфяк, на котором сидит дочь его Иткуджуджук вместе с хатун Урдуджей, а с левой — тюфяк, на котором сидит хатун Байалун с хатун Кабак. Направо от трона поставлено сидение, на котором сидит Тинабек, [старший] сын султана, а налево — сидение, на котором сидит Джанибек, второй его сын. Поставлены справа и слева еще другие сидения, на которых сидят царевичи, эмиры старшие, а потом эмиры младшие, например, тысячники, т. е. командующие тысячей человек» (Сборник материалов. Т. I. С. 225). Во время соревнования лучников для старших эмиров и царевичей были поставлены легкие сиденья, называемые сандалийа. В шатре третьей хатун по имени Байалун был резной трон с серебряными ножками. Для почетной встречи наместника Солхата, эмира Тулуктумура, эмир Азака приготовил палатку из шелка, где стояла большая резная скамья с красивым тюфяком (Сборник материалов. Т. I. С. 213).

Великие ханы пользовались легкими сидениями. По сведениям Чжао Хуна, относящимся к 1221 г., Чингис-хан «восседает в кресле [— сиденье] северных варваров, украшенном головами драконов, обложенными золотом. В [узоре кресла] го-вана [Мухали] местами употребляется серебро, и этим [оно] отличается [от кресла Чингиса]» (Мэн-дa бэй-лу, с. 76). Трон Чингис-хана, о котором Чжао Хун получил сведения из рассказов других лиц, назван ху-чуан. Ху-чуан — легкое кресло, заимствованное древними китайцами у некитайских племен севера страны. Другой китайский дипломат — Сюй Тин, также называет трон монгольского хана ху-чуан. Сюй Тин пишет о троне Угедея: «кресло, в котором восседает татарский правитель в шатре, — как сиденье проповедника в буддийском монастыре и так же украшено золотом» (Хэй-да ши-люе, с. 138). При Хубилае монгольские пиры испытали влияние китайских дворцовых ритуалов; легкие сиденья перешли в руки высшей аристократии. «На пиру великий хан за столом сидит вот как: его стол много выше других столов; садится он на северной стороне лицом на юг; с левой стороны возле него сидит старшая жена, а по правую руку, много ниже, сыновья, племянники и родичи императорского роду; а головы их приходятся у ног великого хана; а прочие князья садятся за другие столы, еще ниже» (Марко Поло, с. 111). По сведениям Марко Поло, у монголов лишь тот, кто начальствует главным, большим войском сидит всегда на серебряном стуле (Марко Поло, с. 103). Ильхан Абага пользовался легким троном. Интересно, что каменные изваяния в имперском заповеднике в Монголии, датируемые XIII–XIV вв., изображают фигуры сидящими в креслах[150]. В Турции в медресе Индже минарели выставлен надгробный камень с эпитафией Ахмед-шаха. Предположительно, эта эпитафия Ахи Ахмед-шаху, выказывавшему почтение ильхану Гейхату (1291–1295)[151]. На каменном рельефе изображены две фигуры: ильхан сидит в кресле, в левой руке у него ловчая птица; рядом в монгольском костюме стоит Ахмед-шах. Кресло ильхана напоминает сиденья монгольской знати на персидских миниатюрах в тронных сценах. Такие легкие кресла назывались сандалийа. Поскольку такое кресло, в числе других инсигний, было вручено Абагой несторианскому католикосу, их можно считать атрибутами власти. Название сандалийа указывает на использование ароматной древесины сандала для инкрустации кресел. Род санталум заключает более 20 видов, распространенных в восточной части острова Ява и на Малых Зондских островах. Пристрастие монгольской аристократии к предметам из драгоценной древесины связано с представлением о волшебных островах, где хранится эликсир долголетия.

Вильгельм де Рубрук описывает трон Вату как длинное и широкое позолоченное ложе; к трону вели три ступени; сидели же на троне правитель с госпожой^{74}.

В так называемом «Донесении брата Бенедикта Поляка», записанном с его слов кельнским схоластом в 1247 г., говорится о внутреннем устройстве золотого шатра Гуюка (Syra orda — это Золотая Орда). «Итак, будучи введены в Сыра-Орду, то есть в ставку императора, они увидели его [в следующем облике: он] имел [на голове] корону, блистал удивительным одеянием, сидел посредине шатра на неком помосте, многообразно украшенном золотом и серебром и снабженном сверху решеткой, на который поднимались по ступеням [пользуясь] четырьмя различными лестницами^{75}. И три лестницы находились спереди от помоста, по средней из которых подымался и спускался только император, по двум другим — боковым — подымались более или менее влиятельные лица, а по четвертой, которая находилась сзади от него [т. е. помоста], — его [императора] мать и жена, а также кровные родственники. Сходным образом в Сыра-Орде было три входа наподобие дверей, из которых средние и одновременно самые большие, намного превосходя другие всегда открыты и совершенно никем не охраняются, причем только король через них выходит и входит; а если кто-нибудь другой через них вступит, то его неотвратимо убьют^{76}. Двое других боковых ворот закрыты шелком; у них бдительнейшие стражи^{77}, которые наблюдают за ними при оружии; через них входят другие люди с почтением, из страха перед установленным наказанием»^{78}.

Скорее всего, громоздкая конструкция помоста или скамьи (tabula) была элементом пышной коронации Гуюка, и не означала отказа от легких сидений. Типологически же она, несомненно, связана с тяжеловесным парадным креслом Узбека и роскошным троном ильхана Газана. Золотой трон Газана был усыпан жемчугом и яхонтами; он размещался внутри «золотой палатки», поэтому ставка называлась Opdy-и заррин («Золотая орда»). Над постройкой «золотой палатки и золотого престола», по свидетельству Рашид-ад-дина, везира и историографа Газана, в течение трех лет трудилась большая группа знаменитых мастеров и искусных зодчих (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 189–190). Праздник начался с примечательной детали: Газан «благословенной стопою вошел в царский шатер и оперся спиною на подушку могущества».

Приведу для сравнения описание золотого трона египетских султанов из династии Фатимидов (сер. XI в.). Согласно наблюдениям Насир-и Хусрау, в одном из замков султанского дворца «стоял трон, занимавший всю ширину здания, четырех гезов высоты. С трех сторон этот трон был сделан из золота и на нем была изображена охота, ристалище и разные другие вещи; на нем была надпись красивым почерком. Ковры и обивка этой залы состояли из румийского шелка и букаламуна, вытканного по мерке для каждого места, где они находились. Трон окружала золотая решетка, описать которую невозможно. Позади трона у стены были устроены серебряные ступеньки. Сам же трон этот был так роскошен, что, если бы вся эта книга с начала и до конца была посвящена описанию его, все же нельзя было бы найти подходящих выражений» (Насир-и Хусрау, с. 128–129). Следует отметить совпадение деталей в описании султанского и ханского тронов: золотая решетка (назначение которой, впрочем, не ясно), ступени позади трона.

Одна из миниатюр Лицевого летописного свода содержит сцену поклонения князя Ярослава Батыю, который сидит на троне на «подушке власти» (Санкт-Петербург, Российская национальная библиотека, «Лаптевский» том, F.IV.233, л. 944 об.). Изображение «подушки власти» соответствует ее форме и размерам на персидских миниатюрах. Эта деталь в ильханском церемониале появилась под влиянием персидских придворных ритуалов. Автор середины XI в. Хилал ас-Саби, придворный и историк, написал сочинение, посвященное вопросам церемониала и обычаев халифского двора. Вот как описывается прием у халифа: «Обычно халиф восседал на троне — на подушке, обитой армянской шелковой тканью или тканью хазз [полушерстяная ткань], и на всех [почетных] местах и зимой и летом лежали подушки из армянского шелка. На халифе был кафтан черного цвета из чистого шелка или из шелка с примесью хлопка или шерсти. Дибадж^{79}, или саклатун^{80}, или цветная материя не [применялись]. Голову его венчала черная русафийа, он был опоясан мечом пророка, да благословит его Аллах. Между двух подушек трона слева от [халифа] клали другой меч в красных ножнах, а перед ним — Коран Османа, да будет милосерден к нему Аллах, до этого хранившийся в сокровищнице»[152]. Любопытно, что эмир Тимур не пользовался деревянным троном. Испанский посол Руи Гонсалес де Клавихо описывает сидение Тимура, устроенное в павильоне, чьи размеры и высота приводили в изумление: «В этом павильоне с одной стороны находилось возвышение из ковров, куда были положены один на другой три или четыре подстилки; это возвышение предназначалось для сеньора» (Руи Гонсалес де Клавихо, с. 117).

Чэнь Чэн, доверенный чиновник минского императора Чэн-цзу (1403–1424), был отправлен в 1413 г. послом в государства Центральной Азии. Он посетил Герат, Самарканд, Балх, Термез и т. д. Государь Герата жил в кирпичном здании, украшенном изразцами. «Около же здания поставлен расшитый цветными узорами шатер, служащий местом отдохновения [государя]. В шатре стоит золотой диван, на котором разостланы в несколько слоев подстилки и подушки. [Там] нет стульев и табуретов, а садятся на землю, поджавши под себя ноги»[153].

Знамя и барабан. На морской карте Ангелино Дульцерта (1339), современника хана Узбека, над городами Улуса Джучи изображено знамя с полумесяцем и тамгой на полотнище. Это изображение можно использовать для реконструкции знамени Узбека (см. следующую главу).

О великом знамени в центре кочевой ставки ильхана сообщает доминиканец Давид из Эшби[154]. Его перу принадлежит сочинение о монголах для Лионского собора в 1274 г., озаглавленное «Деяния Татар». Брат Давид провел во владениях монголов на Ближнем Востоке более десяти лет, выполняя особую миссию по освобождению христианских пленников, возложенную на него Иерусалимским патриархом. Рукопись сочинения сгорела во время пожара 1904 г. в Туринской Национальной библиотеке. Названия рубрик восстанавливаются по библиографическому описанию. Сочинение включало следующие темы: о правителях; об образе жизни; о домашних животных; о том, как они творят суд; о послах; о жилищах; об охране лагеря; о способе передвижения; о запрете, связанном с порогом; о том, как они ведут битву; об осаде замков и крепостей; о взятии города Алеппо; о том, как они проникают в различные страны и о том, как им покоряются народы. Также были описаны выборы правителя, религиозные правила и установления.

В библиографических выписках сохранился фрагмент текста, где говорится о передвижении кочевой орды. На вопрос Лионского собора, каким образом монгольское войско узнает о том, что наступило время разбирать шатры, брат Давид ответил следующее. Рядом с шатром предводителя установлен превеликий стяг (grans baniere) и удивительные барабаны (timbres mervelhouz). Барабаны подвешены на четырех кожаных ремнях на высоте пояса человека. Когда предводитель пожелает переместить лагерь, он приказывает после наступления полуночи ударить в барабан. Гул от удара в барабан слышен намного лье вокруг. Услышав этот звук, все от малых до великих снаряжают своих лошадей. После значительного перерыва барабан звучит во второй раз, и тогда они разбирают свои шатры и собираются в тумены, причем те, кто стоял ближе к краю стойбища, строятся в авангарде, а за ними по порядку все прочие, вплоть до самого предводителя, который, как правило, идет последним, но иногда — в середине, в зависимости от того, как располагалось его жилище. Когда раздается третий удар в барабан, авангард приходит в движение, за ним следуют остальные слаженно и в полном порядке^{81}. Такие же обычаи, по сведениям китайских авторов, соблюдались киданями: «Рожок главы варваров служит сигналом, по которому войска сразу же располагаются на привал, становясь кольцом вокруг его юрты. <…> В поход выступают, услышав три удара в барабан. Тогда все сразу приходит в движение независимо от того, стоит день или ночь» (Е Лун-ли, с. 313).

Под великим знаменем ильхана следует понимать туг. В «Тайной истории монголов» (§ 202) знамя Чингис-хана называется yesun Koltu caqa'an tuq букв, 'девятиногое белое знамя'. У монголов оно называлось также сульдэ, что значит 'жизненная сила', 'душа'. Белое сульдэ делалось из грив белых жеребцов. Древние монгольские шаманы в качестве эмблемы своего шаманского рода носили на головном уборе шкурки зверей (сульдэ тэмдэг). Связка девяти шкур зверей с мордочками являлась соединением различных родовых символов в единое целое. «Жизненная сила» Чингис-хана, по верованиям монголов, была хранителем не только его племени, но и всего народа и войска. Становясь хранителем войска, сульдэ олицетворялась в знамени tuq. Отсюда sulde и tuq становятся синонимами[155]. В «Золотом сказании», поздней монгольской летописи, при описании знамени Чингис-хана говорится: «Сделанное из челки гнедого жеребца твое знамя» (Алтай тобчи, с. 241). Конская грива и хвост могли выступать в роли вместилища души[156]. Знаменный комплекс кочевников давно привлекает внимание исследователей[157].

Южносунский дипломат Чжао Хун пишет: «Что касается [личной] церемониальной гвардии при Чингисе, то [в ставке Чингис-хана] водружается большое совершенно белое знамя как [знак] отличия. Кроме этого, нет никаких других бунчуков и хоругвей. Только зонт также делается из красной или желтой [ткани]. <…> Ныне у го-вана водружают только одно белое знамя с девятью хвостами. Посередине [знамени] имеется черное [изображение] луны. Когда выступают с войсками, то разворачивают его. Что касается его подчиненных, то надо быть непременно командующим, чтобы иметь знамя[158]. У го-вана только один барабан. Бьют в него перед сражением» (Мэн-дa бэй-лу, с. 76–77). О боевых монгольских знаменах пишет Фома Сплитский: «Знамена у них небольшие с полосами черного и белого цвета с шерстяным помпоном на верху» (Фома Сплитский. XXXVII). Согласно древнерусским миниатюрам половецкие знамена также украшались челками[159].

В большинстве известных источников говорится об использовании барабанов в сражениях[160], хотя очевидно, что барабаны выполняли важную функцию регламентации времени и управления внутренней жизнью орды.

В «Огуз-наме» (в версии Рашид-ад-дина) описывается история, в которой все значимые роли перевернуты. Однажды Кара Арслан-хан, желая проверить преданность своих хаджибов, объявил во всеуслышание, что он умер. Хаджибы, не догадываясь о хитрости хана, совершили три преступления: «О женах хана они совсем не вспоминали и только один раз из милости и с неохотой побывали на поминках. Они захватили сокровища Арслан-хана и разделили между собой. Они прихватили также его большой и малый барабаны [кус ва табл] и знамя»[161]. С помощью таких же хитрых приемов Тамерлан выявлял неблагонадежных правителей. Согласно сведениям Руи Гонсалеса де Клавихо, «уже дважды Тамур-бек выдавал себя за покойника, распространяя слухи о своей кончине в своих владениях, чтобы посмотреть кто же восстанет; а кто возмущался, тех он тотчас хватал и предавал смерти» (Руи Гонсалес де Клавихо, с. 152). Свидетельство испанского посла не подтверждается восточными источниками[162].

Халат. На праздновании середины лунного года в летней ставке Узбека эмиры получили в подарок праздничные халаты и облачились в них. В системе имперских инсигний халат выступал как статусная вещь. Одно из первых свидетельств о символическом значении халата связано с заключением военного союза между Чингис-ханом и правителем уйгуров. «Он преподнес в знак покорности дары и доложил: "Если [его величество] Чингиз-хан окажет [мне] благоволение и возвысит своего раба за то, что тот услышал издалека и быстро пришел к нему, и я получу подарок, состоящий из алого верхнего платья [каба-и ал] и золотого пояса, и буду пятым [сверх] четырех сыновей Чингиз-хана, то я приумножу [свою] покорность» (Рашид-ад-дин. Т. I. Кн. 2. С. 163). А завершить ряд свидетельств можно эпической картиной из «Книги побед» Шараф-ад-дина Йазди о том, как эмир Тимур обозначил статус одного из царевичей-джучидов. «Он дал находившемуся при нем сыну Урус-хана, Койричак-оглану, отряд узбекских храбрецов, находившихся в числе слуг высочайшего двора, приготовил принадлежности падишахского достоинства, удостоил его шитого золотом халата и золотого пояса, велел ему переправиться через Итиль и передал ему ханство над улусом Джучи» (Сборник материалов. Т. II. С. 335).

Знали ли внешние наблюдатели о символическом значение халата в монгольской системе власти? Скорее всего, да. Доказательство тому — мода на монгольский костюм у независимых владетелей[163]. А вот пример византийского «красноречия», когда смыслы принесены в жертву уязвленному самолюбию. Георгий Пахимер[164] рисует военачальника Ногая варваром, недостойным подарков Михаила VIII Палеолога. «Итак, вступив в родственный союз с вождем их, Ногаем, царь отправил к нему множество материалов для одежды, и для разнообразных кушаньев, и сверх того, — целые бочки пахучих вин. Отведав кушанья и вин, Ногай с удовольствием принял это, вместе с золотыми и серебряными кубками. Но что касается разных калиптр и одежд (ибо и такие вещи присланы были ему от царя в подарок), то отодвигая их руками, он спрашивал принесшего: полезна ли эта калиптра для головы, чтобы она не болела, или эти рассеянные по ней жемчужины и другие камни имеют ли силу защищать голову от молнии и ударов грома, так чтобы человек под такою калиптрою был непоразим? А эти драгоценные платья избавят ли члены моего тела от утомления? Если его не останавливали, то он рвал присланные одежды; а когда иную и примерял, — то только по дружбе к царю, да и то на минуту, а потом тотчас снова являлся в своей собачьей или овечьей, и гордился ею больше, чем теми многоценными. Точно так же обращался он и с калиптрами, выбирая из них нужные, предпочтительно пред драгоценными. Находя же что-нибудь полезным, он говорил принесшему: это — сокровище для того и для того, и тотчас надевал на себя, обращая внимание не на камни и жемчуг, а на пригодность вещи» (Георгий Пахимер. Кн. 5.4). Вопреки мнению Георгия Пахимера, старший нойон Ногай не рядился в собачьи и бараньи шубы. Многоцветью византийских одежд Ногай противопоставил «халат власти». В Житии Федора Ростиславича, князя Смоленского и Ярославского, говорится о том, что князь находился продолжительное время в Орде, и хан приблизил его к себе[165]. Одним из знаков внимания хана было облачение князя в монгольский костюм: «Царь… держаше его у себе во мнозей чести и въ любви велице и всегда противъ себе седети повелеваше ему и царский венец свой по вся дьни полагаше на главу его и во свою драхму по всякъ часъ облачаше его и въ прочая царская одеяния»[166].

Изготовление халатов, доставка их в казнохранилище и раздача были заботой первых лиц в ильханате. В одном из писем Рашид-ад-дина имеется подробная роспись (по материалу) личных одежд и изделий из меха, которые должны быть присланы ко двору из Багдада, Тебриза, Рума, Шираза, Самарканда, Дамаска, Хиндустана и Китая (Рашид-ад-дин. Переписка. № 34). А вот прямое распоряжение ильхана Газана: «Все золотые деньги и государевы одежды, которые изготавливают в мастерских или [то, что] доставляют из дальних стран в виде тонсука, везир попрежнему подробно записывает. Они также находятся на ответственности упомянутых двух лиц и до тех пор, пока государь не даст безусловного приказания, решительно ничего из этого не расходуют. К серебряным деньгам и разного рода одеждам, которые расходуют постоянно, [государь] приставил другого казначея» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 229). Государевы одежды, что предназначались для праздничных раздач, и одежды для каждодневных потребностей двора находились в разных казнохранилищах. Смысл строгого учета раздачи халатов разъясняет речь Газана, с которой он обратился к эмирам, прибывшим на курултай. В речи различаются две группы: те, кто надел на себя особые одежды, и другие, не помышляющие о власти. Наставление ильхана адресовано правящей группе: «Поскольку вы люди иные и из-за одежды вам выпало высокое звание и за этим званием имеются несколько особых обстоятельств, которых нет у других, а вы согласились на это звание и обстоятельства и обязались и поручились блюсти права и говорите: "Мы-де такие-то и так-то будем поступать", — то поразмыслите теперь хорошенько. Ежели вы сумеете привести в исполнение взятое на себя обязательство и домогательство, которые сопряжены с этим одеянием, и сумеете сдержать слово, то это будет очень хорошо и похвально… Не думайте, что я буду считаться с вашим одеянием, напротив, я буду считаться с вашими деяниями и проступками» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 223). Таким же образом и кочевая аристократия времени правления хана Узбека облачалась в халаты власти.

Напомню размышления О. А. Соловьевой о халате как визуальном атрибуте власти в системе управления Бухарского эмирата XIX в. С известными поправками на масштабность явления, они вполне приложимы к ситуации в Улусе Джучи. «Материал, цвет и орнамент являлись тремя основными составляющими языка халата. Халаты должностных лиц отличались более дорогими материалами, как и вся одежда в целом. Существовали запреты для простого народа носить одежду из того или иного материала. При этом деление халатов должностных лиц основывалось не только на роде материала, как то: шелк, полушелк, бархат, парча и др. Имела место и более детальная характеристика тканей, связанная с местом их изготовления. Цвет халата также подчеркивал иерархию среди управляющих. У бухарцев и хивинцев считалось большой честью получить в подарок от хана халат огненного цвета. Зачастую право носить светло-красную одежду имели только те семьи, глава которых получил от правителя подобный подарок. Немаловажное значение имел орнамент и его расположение. Количество золотого шитья на одежде соответствовало рангу носившего его, начиная от халата с узким орнаментом по бортам и заканчивая сплошь покрытым золотым шитьем. <…> В период пребывания у власти получение более дорогих или наоборот дешевых халатов означало соответственно повышение или понижение по служебной лестнице… Например, нередко снятому с должности беку вручали рваный халат и в таком виде сажали его на видном месте у ворот бекского двора. Халат являлся неотъемлемым предметом всевозможных подношений внутри системы управления (по поводу назначения на должность, в составе ежегодного жалования, по случаю праздников и различных торжеств). Кроме выполнения простой функции дара, халат становился в том числе и знаком дарения "части власти" нижестоящему подчиненному»[167].

Регулярные церемонии в приемном шатре хана Узбека, свидетелем которых явился Ибн Баттута, призваны были поддерживать иерархический миф в рутине повседневности. Ритуал служил легитимации власти.

«Одна из привычек его [та], — повествует Ибн Баттута об Узбеке, — что в пятницу, после молитвы, он садится в шатер, называемый золотым шатром, разукрашенный и диковинный. Он [состоит] из деревянных прутьев, обтянутых золотыми листками. Посредине его — деревянный престол, обложенный серебряными позолоченными листками; ножки его — из серебра, а верх его усыпан драгоценными камнями. Султан садится на [этот] престол; с правой его стороны — хатун Байалун и возле нее — хатун Урдуджи. У подножия трона стоит справа [старший] сын султана Тинабек, а слева — второй сын его, Джанибек. Перед ним сидит дочь его Иткуджуджук. Когда приходит одна из них, то султан встает перед ней и держит ее за руку, пока она всходит на престол. Что касается Тайтуглы, то она царица и самая любимая из [жен] у него. Он идет ей навстречу до двери шатра, приветствует ее и берет ее за руку, а когда она взойдет на престол и усядется, тогда только садится [сам] султан. Все это происходит на глазах людей, без прикрытия. Затем приходят старшие эмиры, для которых поставлены скамьи справа и слева. Со всяким человеком их, когда он приходит в собрание султана, приходит слуга со скамьей. Перед султаном стоят царевичи: сыновья дяди его, братья его и родственники его, а напротив их, у дверей шатра, стоят дети старших эмиров, и позади их стоят начальники войск, справа и слева. Потом входят на поклон люди по разрядам, каждый разряд в три [человека], кланяются, отходят и садятся в отдалении. По окончании полуденной молитвы царица между хатун уходит; затем уходят и прочие из них, провожают ее до ее ставки, а по входе ее в нее каждая на арбе своей уезжает в свою ставку. При всякой [из них] — около 50 девушек верхом на конях. Перед арбой — до 20 старых женщин верхом на конях между отроками и арбою, а позади всех — около 100 невольников из молодежи. Перед отроками — около 100 старших невольников верховых и столько же пеших, с палками в руках своих и мечами, прикрепленными к поясам их; они [идут] между конными и отроками. Таков порядок [следования] каждой хатун их при уходе и приходе ее» (Сборник материалов. Т. I. С. 217–218).

Побывав на приеме у Узбека, Ибн Баттута должен был на следующий день отправиться на поклон в шатер старшей жены Узбека, Тайдулы. Вторую хатун он посетил после встречи с царицей. Затем его приняли третья и четвертая жены Узбека, каждая в своем шатре.

На пятый день гость приветствовал дочь Узбека. Символические церемонии наглядно демонстрировали иерархию мест, закрепляя ее в ритуале. Ритуал являлся составной частью зрелищного аспекта политики. Зрелищность достигала своего апогея во время коронации правителя и на ежегодных праздниках середины лунного года, дублировавших код коронации. На праздниках подтверждалась присяга верности хану, а в ответ нойонам вручались халаты и пояса.

На обычных церемониях каждая хатун собственноручно подавала высокому гостю чашу с кумысом. В монгольском этикете такой жест был знаком уважения к гостю, включая его в число сотрапезников. Иными словами, чужестранец получал покровительство ханского дома, что было равнозначно включению в монгольский социум. Из рук третьей хатун по имени Урдуджа, видимо, отвечавшей в орде за прием мусульман, Ибн Баттута получил щедрые подарки, решив, что это самая добрая и сострадательная хатун. На деле же, это было предписанное поведение.

Благодаря наблюдениям Ибн Баттуты мы знаем о символических знаках, на которые, кажется, никто из исследователей не обратил должного внимания. «При хатун [находится еще] десять или пятнадцать византийских или индийских отроков, одетых в шелковую, шитую золотом, одежду, убранную драгоценными камнями. У каждого из них в руке жезл из золота или серебра либо из дерева, покрытого ими [золотом или серебром]» (Сборник материалов. Т. I. С. 219). Что означали жезлы в руках мальчиков из свиты хатун, неясно.

Глава 1. Полумесяц над дворцом хана Узбека

Современник Узбека, Ибн Фадлаллах ал-'Умари (1301–1349), египетский чиновник и ученый, государственный секретарь при султане ан-Насире, в своей обширной энциклопедии несколько строк уделил описанию дворца монгольского хана: «Рассказывал мне доблестнейший Шуджа' ад-дин 'Абд ар-Рахман ал-Хваразми, толмач, что город Сарай^{82} построен Берке-ханом на берегу Туранской реки [Итиля]. Он [лежит] на солончаковой земле, без всяких стен. Место пребывания царя там — большой дворец, на верхушке которого [находится] золотое новолуние, [весом] в два кантара египетских^{83}. Дворец окружают стены, башни да дома, в которых живут эмиры его. В этом дворце их зимние помещения» (Сборник материалов. Т. I. С. 179). Создается впечатление, что полумесяц над дворцом хана Узбека привлекал внимание исключительно своей массивностью. Дело в том, что собеседник ал-'Умари не выражает недоумения по поводу астральной фигуры над дворцом, следовательно, он не видит в ней символ ислама. Мусульманские наблюдатели не разъясняют значение этого знака, при этом очевидно, что они воспринимают его как геральдический, а не религиозный символ.

Исследуя имперские и мусульманские структуры повседневности в Золотой Орде, мы не можем уклониться от вопроса о предназначении золотого полумесяца над ханским дворцом. Принять ли нам этот знак за символ, который активно использовался в имперском обиходе, что надежно документируется свидетельствами об изображении луны на пайцзах Улуса Джучи, династии Юань и ильханата, или счесть его элементом исламской политики Узбека? Здесь камень преткновения. Для ответа следует обратиться к символике полумесяца в контекстах двух традиций: мусульманской и монгольской. Пока же продолжим обзор исторических свидетельств, которые и являются предметом исследования.

Против предположения о геральдическом символе выступает следующая находка. При раскопках одного из общественных сооружений на Бодянском городище (ордынский город Бельджамен) обнаружены фрагменты штукатурки с рисунками и надписями тушью, которые датируются XIV в.^{84} По мнению Е. П. Мыськова, в центральной части рисунка изображена кирпичная мечеть с двумя высокими минаретами, один из которых (правый) увенчан навершием в виде полумесяца. Между минаретами нарисован кирпичный портал с высокой стрельчатой (?) аркой и купол мечети. На куполе заметны остатки небольшой надписи со словом «Аллах». К минаретам примыкают изображения двух больших шатров. Один из них (левый) имеет вид равнобедренного треугольника, внутреннее пространство которого заполнено пересекающимися линиями в виде косой сетки. Шатер увенчан сложным тамгообразным навершием в виде высокого шеста с серией окружностей и треугольников. Второй шатер (правый) снабжен навершием в форме высокого шеста, увенчанного полумесяцем и сложной фигурой в виде секиры или пальметты. Принимая интерпретацию Е. П. Мыськова, мы с неизбежностью оказываемся перед выбором. Поскольку, действительно, изображен минарет с полумесяцем, то шатер с полумесяцем следует признать походной мечетью. Однако полумесяц над шатром мог быть и имперским символом, сходным по значению с изображением полумесяца на пайцзах и костюмах кочевой аристократии. Есть ли основания говорить о конфликте знаков, одинаковых по форме и различных по содержанию?

Любопытен и обратный пример. На персидской миниатюре начала XIV в. на фоне шатровой мечети изображены монгольские принцы, изучающие Коран. Над входом в мечеть размещен мусульманский девиз: ал-мулк Аллах («Власть [принадлежит] Богу»). А на навершиях на углах шатра — Аллах[168]. Полумесяца на этой мечети нет, как нет изображения этого знака ни на одной из доступных для изучения восточных миниатюр XIV в.

Летом 1334 г. в Сарае побывал Ибн Баттута, где ему показали дворец Узбека: «Тамошний дворец султана называется Алтунташ. Алтун — [пишется] через а, л, тун — и значит золото, а таш — [пишется] через та и ш — и значит голова» (Сборник материалов. Т. I. С. 231). Название дворца, несомненно, связано с золотым полумесяцем, венчающим постройку. Кроме златоглавого дворца, Ибн Баттута описывает в религиозном коде структуру города: «В нем 13 мечетей для соборной службы; одна из них шафи'итская. Кроме того, еще чрезвычайно много [других] мечетей. В нем [живут] разные народы, как-то: монголы — это [настоящие] жители страны и владыки [ее]; некоторые из них мусульмане; асы, которые мусульмане; кипчаки, черкесы; русские и византийцы, которые христиане. Каждый народ живет на своем участке отдельно; там и базары их. Купцы же и чужеземцы из обоих 'Ираков, из Египта, Сирии и других мест живут на [особом] участке, где стена окружает имущество купцов» (Сборник материалов. Т. I. С. 231). Раздельное обитание общин по кварталам указывает на то, что Сарай не был мусульманским городом.

В Китае чужеземные купцы также жили в строго отведенных местах. Видимо, стоит напомнить наблюдения Ибн Баттуты на сей счет: «Если в какой-нибудь город Сина прибывает торговец из мусульман, ему предоставляется возможность останавливаться у какого-нибудь [своего] соотечественника или на постоялом дворе. Если же он пожелает остановиться у торговца [— соотечественника], то его имущество после подсчета переводится [в распоряжение] соотечественника. На возмещение издержек торговец тратит определенную часть своего товара. Если он желает путешествовать [дальше], то осматривает свой товар и когда находит что-нибудь подходящее, оставляет в залог торговцу-соотечественнику. Если же он захочет остановиться на постоялом дворе, то свой товар передает его хозяину, который берет торговца под свою защиту. Если торговец пожелает иметь наложницу, то хозяин постоялого двора покупает для него прислугу, при этом дверь помещения [где он остановился] должна быть открыта в сторону постоялого двора, чтобы хозяин мог видеть все, чем занимаются торговец и служанка»[169].

Мы знаем как выглядели типичные мусульманские города — Дамаск и Каир — в описании Ибн Баттуты[170] и европейских путешественников[171]. В Дамаске и Каире мусульманской общине принадлежал весь город, а не какая-то его часть. По сведениям паломника из Флоренции, Лионардо ди Никколо Фрескобальди, Каир был разделен на двенадцать кварталов: «Двенадцать каирских адмиралов — сказать тебе двенадцать военачальников, и каждый должен распоряжаться своим войском и своею стражей и той частью города, что подлежит ему, и ни один не станет дела иметь ни с концом чужим, ни с человеком. Наемники у них турки, татары, арабы, и есть сарацины из Сирии, и немного отступников, как из иудеев, так и из христиан всех колен» (Записки итальянцев, с. 28). По слухам в знаменитом торговом городе Александрия с приезжими христианскими купцами в дни пятничных молитв мусульмане поступали крайне неуважительно: «Их мечети совершенно белые изнутри, с большим количеством зажженных светильников, и у всех посреди двор, и не хотят они, чтобы входил туда хотя бы кто из христиан; и кто бы вошел туда, тому наказание смерть или отречение от веры. И когда молятся они, всех христиан-франков запирают в некое здание, называемое Кане, и запирает их псарь, приставленный к тому, и это имя происходит оттого, что говорят, будто мы — псы^{85}. Прочие колена христиан не запираемы, но сидят по домам, покамест не выйдут те из своих мечетей» (Записки итальянцев, с. 25).

Мусульманский город Тебриз, столица ильханов, вследствие политики монголов предоставил место множеству христианских общин: «Народ в Торисе торговый и занимается ремеслами; выделываются тут очень дорогие золотые и шелковые ткани. Торис на хорошем месте; сюда свозят товары из Индии, из Бодака, Мосула, Кремозора и из многих других мест; сюда за чужеземными товарами сходятся латинские купцы. Покупаются тут также драгоценные камни, и много их здесь. Вот где большую прибыль наживают купцы, что приходят сюда. А здешний народ делами мало занимается, и много тут всяких людей; есть и армяне, и несториане, и яковиты, грузины и персияне, и есть также такие, что Мухаммеду молятся; а те, что в городе живут, тауризами прозываются» (Марко Поло, с. 60). При монголах в Тебризе укрепилось положение несторианской общины, что породило недовольство мусульман. По сведениям Марко Поло, монголы контролировали ситуацию: «По мухаммедову закону все, что воруется и грабится у людей не их веры, — хорошо и за грех не почитается; а тех, кого христиане убивают, или кому они чинят какой-нибудь вред, почитают за мучеников; а потому, если бы не сдерживали их и не воспрещали им те, кто ими управляет, много зла наделали бы эти люди» (Марко Поло, с. 257). К 1318 г., когда Тебриз посетил странствующий францисканец Одорик де Порденоне, ситуация в городе изменилась: «В Тавризе живет немало христиан разного толка, но сарацины во всем над ними держат верх»[172]. При Узбеке Сарай контролировали монголы, а не мусульмане.

Сарай в низовьях Волги — имперский город, такое же искусственное образование как и Каракорум[173], нуждавшийся в поставках продовольствия извне; стоило Хубилаю разбить Ариг-Бугу и отрезать Каракорум от источников снабжения, как в этой области разразился великий мор и голод[174]. В религиозном плане на территории Улуса Джучи были разные города. С позиции сирийского историка и географа Абу-л-Фиды (1273–1331) Булгар был мусульманским городом, небольшой городок ал-Карш (Керчь) населяли «неверные кипчаки», а Сарай — местопребывание хана. «Город Булар, который по-арабски называется Булгар, — это поселение у северных пределов обитаемой земли. Он расположен близ берега [реки] Атил, с северо-восточной стороны. Булар и Сарай находятся на одном берегу [реки], и между ними более 20 переходов. Булар лежит на равнине, на расстоянии по крайней мере в один день пути от горы. В городе есть три бани. Жители города исповедуют ислам ханифитского толка». Сравним с описанием Сарая: «Это великий город в государстве ат-татар, являющийся резиденцией повелителя северных стран. Того, кто правит в настоящее время, зовут Узбек. Город расположен на равнине, к северо-западу от моря ал-Хазар^{86}, на расстоянии около двух дней пути [от него]; море ал-Хазар лежит к юго-востоку от города. Рядом с городом протекает река ал-Асил^{87}, приходящая с северо-запада и текущая на юго-восток до впадения в море ал-Хазар. Город Сарай стоит на берегу реки ал-Асил, на северо-восточной стороне [реки]. Это огромный торговый порт, где ведется торговля тюркскими рабами. Это новый город по своему происхождению: его основание связывают с одним из потомков Джинкиз-хана, называемым Сала-Бату»[175].

В соответствии с имперской политикой покровительства разным вероисповеданиям в Сарае находилась русская епископская кафедра[176] и армянская община со своей церковью. О последней узнаем из памятной записи 1319 г. армянской рукописи венского собрания, заказанной архиепископом Погосом писцу Хачатуру: «…написано сие в столице Сарай, что находится в северной стороне близ Каспийского моря и большой реке Итиль… под покровительством церкви св. Богородицы и животворящего св. Знамения»[177].

Вернемся к теме золотого полумесяца над дворцом Узбека. Предметом исследования должна стать морская карта Ангелино Дульцерта (1339 г.)[178]. На этой карте есть изображение хана Узбека, а подвластная ему территория обозначена флагами над городами. На флагах изображена ханская тамга и полумесяц: . В содержательном плане комбинированный символ (тамга с полумесяцем) соответствует золотому полумесяцу над ханским дворцом. Флаг с такой же символикой видим и на Каталонском атласе 1375 г., где он маркирует владения хана Джанибека (1342–1357), сына Узбека. Если тамга и дворец однозначно ханские символы, то вопрос о совмещении их с полумесяцем остается открытым.

На монетах Узбека представлена двуногая тамга (и ее начертание слегка отличается от тамги Узбека на портолане Дульцерта: боковое ответвление направлено внутрь); полумесяца на монетах Узбека нет, однако не следует думать, что такая комбинация символов не имела место в действительности. Так, ханская тамга с полумесяцем, вписанная в подтреугольный итальянский щит, изображена на строительной мраморной плите 1342 г. генуэзского консула в Каффе Джованни ди Скаффа[179], на строительной плите 1348 г. консула Эрмирио Мондини и еще нескольких плитах, последняя из которых датирована 1396 г. Если сравнить символику необозримого множества монет Узбека (где прочеканена тамга) с джучидской символикой на плитах из Каффы и джучидских флагах на портоланах, то несложно прийти к заключению, что комбинация тамги и полумесяца принадлежит самими европейцами. Нам же остается выяснить, из какого источника они заимствовали полумесяц.

Итак, в нашем распоряжении есть несколько достоверных свидетельств времени правления хана Узбека, где в государственной символике фигурирует полумесяц (на ханском дворце, на флагах и на закладных плитах в Каффе). Смысл этого знака, повторю, неясен.

В небольшой заметке В. В. Бартольда «К вопросу о полумесяце как символе ислама»[180] сообщения Ибн Баттуты и ал-'Умари, равно как и каталонские карты XIV в., не рассматриваются, но анализируются другие важные материалы, проливающие свет на историю интересующего нас символа. Исследователь сосредоточил все свое внимание на одном вопросе: с какого времени полумесяц стал венчать мечети?

Первым делом В. В. Бартольд обращается к свидетельству автора X в. Ибн ал-Факиха о двух полумесяцах, посланных в Мекку халифом Омаром I и повешенных в Каабе; «из этого видно, что полумесяцу в религиозном культе придавали тогда другое значение, чем впоследствии. Едва ли даже в рассказах первоисточников о крестовых походах можно встретить выражения, где бы борьба христианства с исламом изображалась как борьба креста с полумесяцем; в рассказе Ибн ал-Асира о взятии Иерусалима Саладином в 1187 г. говорится о снятии большого позолоченного креста с вершины Сахры (скалы), но ничего не говорится о водружении вместо него полумесяца»[181]. Далее В. В. Бартольд переходит к аргументам, прозвучавшим во время научного спора по докладу Н. Я. Марра о раскопках в Ани. В докладе говорилось об обращении анийского собора в XI в. в мечеть, причем из Хлата выписан был серебряный полумесяц для водружения на куполе взамен креста, вновь восстановленного грузинским царем Давидом Строителем в первой четверти XII в. Я. И. Смирнов высказал предположение, что «молодой месяц мог быть на анийских мечетях, как на сельджукских постройках в Малой Азии, символом не религиозным, а династическим, так как Шаддадиды были вассалами Сельджукидов». «Во всяком случае, — замечает В. В. Бартольд, — полумесяц как религиозный символ, имевший для мечетей то же значение, как крест для христианских храмов, был характерен не для ислама вообще, но специально для турецко-османского ислама и, например, на туркестанских мечетях не встречался до русского завоевания»[182].

Полумесяц представлен в сасанидском искусстве и геральдике, а также на сасанидских монетах[183]. Для нас же важен текст Абу Дулафа, где говорится о полумесяце на куполе сасанидского храма, главной святыне Персии.

Знаменитей зороастрийский храм огня Атур-Гушнасп обычно связывают с городом аш-Шиз в южном Азербайджане (ныне это развалины крепости, известной как Тахт-и Сулайман, примерно в 140 км к юго-востоку от оз. Урмия). «В этом месте, — сообщает византийский историк Прокопий Кесарийский, — есть большой жертвенник огню, который персы чтут больше всех богов. Огонь этого жертвенника маги хранят неугасимым, тщательно исполняя все священные обряды и обращаясь к нему за предсказаниями в самых важных делах. Это тот самый огонь, которому римляне поклонялись в древние времена, называя его Вестой» (Прокопий Кесарийский. Война с персами. XXIV). Это был главный храм огнепоклонников эпохи Сасанидов, разрушенный арабами в VII в. Храм был посвящен одному из трех великих огней, которым поклонялись в Иране, — шахскому огню — Адхур Гушнасп.

В 950 г. святилище зороастрийцев видел арабский путешественник Абу Дулаф. На его взгляд, удивительной особенностью культового места был вечный огонь. «Там имеется весьма почитаемый храм огня, от которого зажигаются огни огнепоклонников на востоке и на западе. На вершине его купола — серебряный полумесяц, являющийся его талисманом. Некоторые эмиры и завоеватели пытались сорвать его, но не смогли. К чудесам этого храма относится также то, что его очаг пламенеет в течение семисот лет и в нем совсем нет золы, хотя горение не прекращалось ни на какое время» (Абу Дулаф, с. 33). По мнению В. В. Бартольда, полумесяц над куполом Шиза был символом не столько религиозным, сколько династическим и этот символ не был распространен в восточной части Ирана; иначе он в мусульманском мире получил бы более широкое распространение[184].

В XII в. слухи о великолепии Багдада, неприкосновенности его границ и славе халифа дошли до южных областей Китая. Скорее всего, это были рассказы арабских мореходов, записанные китайскими чиновниками управления торговых кораблей. Багдад воспринят китайцами как столица исламского мира, что было далеко от реального положения дел. В книге южносунского чиновника Чжоу Цюй-фэя «За хребтами. Вместо ответов» (1178 г.), в разделе «Иноземные страны», говорится: «Есть страна Байда (Багдад). Является столицей всех стран Даши^{88}. Правитель этой страны является потомком божества Масяу^{89}. Из всех стран Даши, войска которых воюют друг с другом, ни одна не осмеливается нарушать ее границы, поэтому эта страна очень богата. Правитель выезжает под раскрытым черным зонтом с золотой рукоятью, на верхушке которого имеется нефритовый лев. На его спине большой полумесяц из золота, ослепляет глаза подобно [сиянию] звезды. Можно заметить издали. В городе есть большие и маленькие улицы. Народ живет в роскоши. Много драгоценных вещей, жемчугов. Питаются лепешками, мясом, простоквашей. Риса, рыбы, овощей [едят] мало. Продукция: золото, серебро, "растертые цветы"^{90}. Наряду с вышеперечисленным, стекло, ткань байюэно, масло из благовония сухэ. Все люди страны, [стремясь] превзойти друг друга, любят обматывать голову белоснежной тканью. Так называемое мягкое стекло изготовляется в этой стране» (Чжоу Цюй-фэй. III. 2).

Самая загадочная деталь во внешнем облике халифа — сияющий полумесяц из золота на спине. Это не ошибка и не вымысел — это конструирование мусульманской реальности в системе координат китайской культуры (солнце-жи всегда сияло на левом плече китайского императора, а луна-эю — на правом, независимо от того, была ли это космическая символика или исключительно знаки императорского достоинства[185]). Стремление наделить халифа золотыми вещами призвано обрисовать его высокий статус и найти ему соответствия в облике китайского императора. В X в. цвета аббасидского халифа были черный и белый. На плечи халифа был накинут плащ Пророка, на красной перевязи — меч Пророка и в руке посох. Обычно аббасидский халиф носил высокую остроконечную шапку и персидский кафтан — все цвета воронова крыла. Во всем этом видна чисто арабская простота.

И, наконец, последний пример из статьи В. В. Бартольда. Средневековые авторы чаще говорят о полумесяце на знаменах, чем о полумесяце на мечетях. Употреблявшийся в государстве Фатимидов термин хафир ('подкова') для обозначения «полумесяца из красных яхонтов», прикреплявшегося к венцу халифа[186] заставляет полагать, что в полумесяце видели не только изображение небесного светила, но также изображение копыта боевого коня. «На такое же толкование намекает анонимный автор, писавший в XVI в. в Дамаске свою летопись, единственный экземпляр которой находится в Тюбингеме. В пятницу 30 рамазана 923/16 октября 1517 г. румцы (турки-османы) вынесли из цитадели Дамаска в мечеть Омейядов красное знамя, без вышивки, с серебряным позолоченным полумесяцем на верхушке, и поставили его у средних из трех ворот, находящихся под "орлиным куполом", как его ставили обыкновенно; им заменили прежнее, более великолепное знамя черкесов, из желтого атласного бархата, с вышивкой и золотым полумесяцем, "походившим на копыто [коня] Мустафы" (т. е. Мухаммада)»[187].

Наличие такого знамени у мамлюков Египта и Сирии подтверждают картографические материалы. На Каталонском атласе 1375 г. флаг мамлюков выглядит так: на желтом фоне белая фигура, похожая скорее на подкову, нежели на полумесяц[188]. В аутентичных письменных источниках говорится, по крайней мере, о желтом цвете египетского знамени. По сведениям ал-'Умари в 1331 г. султан Египта отправил государю сербов дорогие подарки, а также «золотой пояс, золотые застежки, разукрашенный меч и знамя султанское, желтое, позолоченное» (Сборник материалов. Т. I. С. 174).

В поисках ответа на вопрос был ли полумесяц символом ислама самым надежным источником являются европейские карты XIV в., поскольку картографы учитывали реальную и воображаемую символику. Противостояния креста и полумесяца на этих картах нет. Возникает вопрос, как в таком случае обозначена территория ислама на портолане Ангелино Дульцерта (1339), портолане венецианских мастеров Франциска и Доминика Пицигани (1367) и Каталонском атласе Абрахама Креска (1375).

На этих картах указано местоположение сотен городов в Европе, Азии и Африке. Во всех трех случаях графическим символом города служит рисунок укрепленного сооружения с башнями. На портолане братьев Пицигани политическая принадлежность городов декларируется флагами с эмблемами. Скажем, над городами ильханата реют флаги, на чьих полотнищах красный прямоугольник, а над городами Золотой Орды — флаги с белым прямоугольником на темном полотнище. Каких-либо отличий в графическом обозначении городов христианской и мусульманской частей мира нет. Создается впечатление, что для венецианских картографов братьев Пицигани конфессиональная составляющая картины мира не имела особого значения. На их портолане крупными значками выделено четыре города: Венеция, Иерусалим (представлен Храмом Гроба Господня), Мекка (представлена куполообразной гробницей Пророка Мухаммада) и Сарай, столица Золотой Орды в низовьях Волги. На портолане Ангелино Дульцерта христианские города Европы и Нубии имеют характерный знак — крест на главной башне. Та же самая графема, но без креста, используется для восточных городов. О политической принадлежности мусульманских городов Северной Африки, Месопотамии и Малой Азии говорят флаги с гербами правящих династий, причем большая часть гербов исторически достоверна. Абрахам Креск заимствовал систему обозначений городов у Ангелино Дульцерта, внеся в нее дополнения. На Каталонском атласе города мира от Европы до Китая обозначены одним из двух графических символов: либо это башня с крестом, либо башня с круглым куполом. Ни один из мусульманских городов не отмечен полумесяцем. Это означает, что в представлении картографов полумесяц не ассоциировался с исламом, следовательно, и эмблема на флаге Узбека (полумесяц с тамгой) не является мусульманским символом.

Картографические материалы дополним наблюдениями путешественников. Паломник из Флоренции, Лионардо ди Никколо Фрескобальди, прибыл в Александрию в 1384 г. Его внимание привлекли места молитв иноверцев — мечети, которые он описывает через сравнение с христианскими храмами: «Есть там мечети, то есть церкви сарацинские, в которых нет ни резьбы, ни росписи, напротив, изнутри все они белы и оштукатурены и затерты мелом. На их колокольнях нет у них колоколов, и ни единого колокола мы не встретили во всем язычестве, напротив, стоят на их колокольнях их капелланы и клирики день и ночь, и кричат в свой час, как мы звоним. И крик их — благословение Богу и Магомету; еще говорят: плодитесь и размножайтесь, и прочие постыдные слова» (Записки итальянцев, с. 25). Полумесяц над минаретами не отмечен. Известно, что мечеть не храм, а всего лишь место молитвы. В противовес церквам с планом в форме креста или индуистским храмам с космической символикой значение мечети как культового здания не подчеркнуто внешними атрибутами[189].

Поиск, вслед за В. В. Бартольдом, однозначных свидетельств о полумесяце, венчавшем мечети, результатов не дал. Однако в новейшем исследовании о полумесяце в исламской культуре приводится множество материалов[190], которые требуют проверки (ибо в тех или иных изображениях полумесяца следует различать геральдический знак, астральный или религиозный символы). Так на монетах зангида Насир ад-дин Махмуда (1219–1222) фигура сидящего человека с полумесяцем в руках есть персонифицированное изображение Луны[191] (см. рис.).

Обратимся к европейским миниатюрам эпохи крестовых походов, в частности, к рукописи начала XIV в.[192], где проиллюстрированы события 1218 г. (битва за Дамьетту). Кони под мусульманскими всадникам покрыты красного цвета попонами, украшенными черными полумесяцами, либо же темносиними попонами с желтыми полумесяцами. Обычно эти полумесяцы трактуются как символ ислама[193]. Воображаемая геральдика мусульманского воинства описана в исследовании С. И. Лучицкой, которую интересуют визуальные знаки инаковости мусульман в представлении христиан. «Даже беглый просмотр рукописей, — пишет С. И. Лучицкая, — позволяет заметить, что миниатюристы, изображая мусульманскую геральдику, используют в основном два цвета: красный и черный. Они рассматривались как противоположные белому… Черный и красный были цветами греха, ада, язычества и смерти. Но символичны не только сами цвета, но и их соотношение. При анализе цветовой гаммы мусульманской геральдики важно помнить следующее: средневековая геральдика имела свои законы распределения цветов на гербах. Шесть цветов блазона расчленялись на две группы: 1) золото и серебро (желтый и белый); 2) красный (gueules), черный (sable), синий (ażur), зеленый (sinople). Поверхность гербового щита (поле) имеет только один цвет (эмаль). В средневековой геральдике в принципе запрещалось совмещать в одном блазоне две цвета (эмали), принадлежащие к одной и той же группе. Если поле красное, то фигура должна быть серебряной или золотой, но она не может быть черной, зеленой или голубой. Рассмотрим с этой точки зрения распределение цветов в воображаемой геральдике мусульман: чаще всего на щитах мусульман на красном поле нарисованы черные фигуры: черные полумесяцы, черные головы мавров или же черный дракон… Очень часто на щитах мусульман изображаются звезды и полумесяц, которые были наиболее общераспространенными знаками восточного мира: полумесяц — символ ислама, а звезда — символ Востока. Этим фигурам геральдики мусульман как бы противопоставлены визуальные эмблемы христиан: так, на щитах и знаменах христиан изображается весьма часто крест»[194].

Казалось бы, представленные материалы опровергают тезис В. В. Бартольда о том, в свидетельствах эпохи крестовых походов едва ли можно обнаружить метафору борьбы креста с полумесяцем. Однако в размышлениях С. И. Лучицкой есть неувязка: полумесяц включен в число фигур воображаемой геральдики мусульман, и одновременно является общеизвестным символом ислама. На деле неверно ни то, ни другое. Обратим внимание на то, что полумесяц изображен на щитах и попонах. Полумесяц был династическим символом сельджуков. Семиотическое исследование инаковости, без учета реальных материалов знаковой культуры соперников христиан, приводит к ошибочным выводам.

В Акре, столице Иерусалимского королевства крестоносцев, где в скиптории шла работа над иллюминированными рукописями, франки чеканили монеты с именем Пророка Мухаммада и мусульманскими легендами[195]. В 1250 г. по распоряжению папского легата эта чеканка была прекращена, а через год новые золотые и серебряные монеты появились с христианскими легендами, написанными на арабском языке. Нумизмат Е. Ю. Гончаров, проследивший за перипетиями войны символов, пишет, что одобренные папским легатом дирхемы делись на три группы: с крестом в круге, с крестом без круга, без креста. Вероятно, мусульмане Иерусалимского королевства настояли на удалении христианского символа. Для нашей темы интересен вариант дирхемов, где по сторонам центрального креста стоят лилия и полумесяц[196]. Последние, по мнению Е. Ю. Гончарова, являются символами Франции и Востока. Осталось прояснить, если «символ Востока» — это мусульманский знак, почему он отсутствует на чекане Дамаска, Халеба и других исламских городов? Не является ли оппозиция лилии и полумесяца примером конструирования воображаемой геральдики? На мой взгляд, религиозным символом на монетах франков был крест, а лилия и полумесяц — символы правителей.

Напомню, мы ищем ответ на вопрос о предназначении золотого полумесяца, венчавшего дворец хана Узбека. Время обратиться к другому контексту. В монгольской имперской символике полумесяц представлен на знамени Чингис-хана, которое он вручил своему наместнику в Северном Китае, на пайцзах, в декоре костюма золотоордынской знати[197]. Для нашего сюжета важна находка женского халата с эмблемами солнца и полумесяца из тонкого листового золота на рукавах (см. ниже статью 3. В. Доде). Эта небесная символика находит прямое соответствие на ханских пайцзах и, одновременно, эмблема золотого полумесяца на церемониальном халате выглядит как цитата золотого полумесяца над дворцом хана Узбека.

В ряд небесных символов, включенных в имперский контекст, следует добавить женские украшения в виде лунниц и солнечного диска. О них мы можем судить по формам для ювелирного дела (коллекция Эрмитажа, Золотая Орда). На серебряной пайцзе хана Кельдибека с позолоченной двусторонней надписью солнце изображено в виде шестилепестовой розетки в круге. Подобный же рисунок солнца — и на литейной форме для изготовления женских украшений. Эмблемы солнца и луны относились к ханским инсигниям.

З. В. Доде обратила внимание на полумесяц в геральдических композициях на кубачинских котлах XIV в.[198] Все перечисленное входит в категорию статусных вещей.

Верительные дощечки — пайцзы — относились к общеимперским знакам отличия. В первом улусе Чингис-хана четыре нукера, исполнявшие обязанности личных порученцев хана в качестве послов, имели вестовые стрелы[199]. В обиход монголов пайцзы вошли, скорее всего, после второй интронизации Чингис-хана. В этих предметах запечатлелись существенные стороны чингизидской культурной модели. Пайцзы разделялись на два вида: первые были знаками отличия и выдавались за заслуги, а вторые — подорожные, вручались лицам, выполнявшим особые поручения ханского дома[200].

Когда брат армянского царя Смбат Спарапет изъявил покорность Вату, то последний, по словам Григора Акнерци, «пожаловал его землей и ленными владениями, дал великий ярлык, золотые пайцзы и выдал за него знатную татарку, носившую бохтаг. У них было такое обыкновение: если они хотели кому-нибудь оказать высший почет и дружбу, то выдавали за него одну из почетных жен своих» (Григор Акнерци, с. 18). Набор властных символов, полученных Смбатом Спарапетом, означал, что этот армянский князь поступил на службу к монгольскому хану. Пайцза в данном случае была отличительным знаком. Она удостоверяла полномочия Смбата на вверенных ему территориях и определяла его место в имперской иерархии.

Марко Поло упоминает наградные пайцзы (золотые и серебряные); он же описывает подорожные пайцзы. Пайцза с изображением солнца и луны выдавалась высшим военачальникам, которые уступали по статусу только князьям. Вот как выглядела раздача пайцз Хубилаем офицерскому корпусу: «Сотников, кто отличился, он сделал тысячниками, одарил их серебряной посудой, роздал им господские дщицы. У сотника дщица серебряная, а у тысячника золотая или серебряная вызолоченная, а у того, кто над десятью тысячами поставлен, она золотая с львиною головою, а вес у них вот какой: у сотников и тысячников они весят сто двадцать saies, а та, что с львиною головою, весит двести двадцать; на всех них написан приказ: "По воле великого бога и по великой его милости к нашему государю, да будет благословенно имя хана, и да помрут и исчезнут все ослушники". На дщице, скажу вам, еще написаны права того, кому она дана, что он может делать в своих владениях. Добавлю еще к этому: у того, кто поставлен над ста тысячами, или начальствует главным, большим войском, дщица золотая и весит четыреста saies, написано на ней то же, что сказал; внизу нарисован лев, а наверху изображены солнце и луна; даны им права на великую власть и на важные дела; а когда тот, у кого эта важная дщица, едет, то над головою у него всегда теремец, и значит это, что важный он господин, а сидит он всегда на серебряном стуле. А некоторым великий хан дает дщицу с кречетом, дает ее только большим князьям, чтоб была у них та же власть, как и у него; они приказы отдают, а когда гонцов посылают, то, коль пожелают, лошадей забирают у царей; говорю — у царей, потому что у всех других людей могут также забирать лошадей» (Марко Поло, с. 103).

В монгольском Иране в правление Газан-хана (1295–1304) высшим лицам выдавали круглые пайцзы с изображением тигровой головы; для средних воевод и меликов установили пайцзу поменьше и с особым узором; «что же касается гонцов, едущих на ямских курьерских лошадях, то для них [государь] определил продолговатую пайцзу, и на ее конце сделали изображение луны» (Рашид-ад-дин. Т. III. С. 278).

Пайцзы с именами ханов из династии Джучидов на территориях Золотой Орды найдены в разные годы в районах Поволжья, Поднепровья и Крыма. На них прочтены имена ханов Токты (1290–1312), Узбека (1312–1341), Кельдибека (1361) и Абдуллаха (1362–1369)[201] (см. рис.). Все надписи на монгольском языке выполнены уйгурским алфавитом. Формуляры пайцз близки или идентичны и отличаются лишь именами властителей. Все четыре пайцзы выполнены в форме продолговатых пластин, окантованных небольшим утолщением по краю, и снабжены отверстиями, выделенными крупными валиками (отверстия предназначены для крепления ремешка, с помощью которого пайцза подвешивалась к поясу владельца).

На лицевой стороне пайцзы Кельдибека выгравировано изображение солнца в виде шестилепестковой розетки в круге, обозначенной двойной линией; на обороте — неполная луна. Солнце и луна показаны на фоне облаковидных узоров. Без сомнения, этот сюжет является изобразительной метафорой Неба. Солнце и луна выгравированы также на золотоордынских пайцзах ханов Токты и Узбека: солнце — на лицевой пластине в виде восьмилучевой розетки в круге; луна с копьевидным знаком — на реверсе в виде небольшого кружка. Изображение неполной луны можно видеть и на пайцзе Абдуллаха, подставного хана беклярибека Мамая. Здесь нет изображения солнца, а луна повторена дважды[202].

По мысли М. Г. Крамаровского, копьевидный знак на пайцзах Токты и Узбека есть изображение древка знамени на фоне полной луны. В поздних обрядовых текстах, связанных с культом Чингис-хана, сохранился текст молитвы, посвященной черному сульде, т. е. знамени: «Священная харизма, пришедшая от алых Солнца и Луны, священная харизма, обладающая древком знамени и светом Солнца и Луны»[203]. Учитывая, что знамя (туг сулде) было вместилищем жизненной силы Чингис-хана, исследователь приходит к выводу, что солнце и луна на пайцзах — иконографическое воплощение харизмы Чингис-хана: «Обращение к харизме великого предка (едва ли не культурного героя), сконцентрированной в солярных символах, оказалось неизбежным для младших Чингисидов в периоды нестабильности монгольского государства конца XIII–XIV вв.»[204].

Добавлю, что и в тексте пайцзы Узбека говорится об обожествленном предке всех чингизидов — Чингис-хане, который оказывает покровительство одному из своих державных потомков: «Предвечного бога силою, пламени великого благоденствия покровительством, наше, Узбека, повеление»[205].

Остается уточнить ролевые функции солярных символов, поскольку харизма Чингис-хана была связана исключительно с луной. Бенедикту Поляку, участнику францисканской миссии 1245 г., известно, какое символическое значение придавали солнцу и луне монголы: «Они имеют обыкновение начинать какое-либо дело в начале лунного месяца или в полнолуние. Также они говорят, что луна — это великий император и преклонив колени, поклоняются ей. А солнце, говорят они, это мать луны, потому что от него [луна] получает свет и потому что у него [солнца] огненная природа, которую они сами почитают превыше всего, ибо они верят, что через огонь все очищается» (НТ, § 43). Женская природа солнца закреплена в выражении «мать солнце» (экэ наран в «Тайной истории монголов», § 238; например: «явит себя матерь всего — солнце»). Эта же тема представлена в шаманском обращении к солнцу и луне у бурят: «Восьмикруговое солнце — мать, девятикруговой месяц — отец»[206]. Солнце у бурят считалось женщиной, и поэтому ему соответствовало четное число кругов, в то время как месяцу — мужчине — нечетное. В тимуридской рукописи XV в., посвященной генеалогии Чингизидов, имеется изображение легендарной прародительницы Гоа-Марал в виде женской фигуры с солнечным диском над левым плечом[207].

Во времена Чингис-хана астральные символы — солнце и луна — использовались в речи правителей как метафоры власти. В 1204 г. Таян-хан, государь найманов, отправил посла к государю онгутов Алакуш-тегин-Кури со словами: «Говорят, что в этих пределах появился новый государь, — а подразумеваемый им был Чингис-хан, — мы твердо знаем, что [на небе] назначено быть солнцу и луне вдвоем, но как быть на земле двум государям в одном владении? Будь моей правой рукой и помоги мне ратью, дабы мы захватили его колчан (киш), т. е. его звание (мансаб)» (Рашид-ад-дин. Т. I. Кн. 2. С. 146).

Харизма — качество, обеспечивающее благоволение каких-то непостижимых сил. В монгольском восприятии харизма (сульде) синонимична «сиянию» и «свету»[208]. Девятибунчужное белое знамя, обладающее светом солнца и луны, было вместилищем харизмы Чингис-хана. На белом знамени го-вана Мухали, наместника Чингисхана в Северном Китае, имелось черное изображение луны (Мэн-да бэй-лу, с. 77). В биографии Мухали в «Юань ши» говорится об указе Чингис-хана: «[Пусть] Мухали водружает это знамя при отдаче приказов так же, как если бы мы лично были»[209]. Что касается штандарта Чингис-хана, то это было «большое совершенно белое знамя» (Мэн-да бэй-лу, с. 76). Благодаря Бенедикту Поляку, мы знаем, что у монголов солнце — мать императора. Солнце воплощает идею правящего рода (этого не было у китайцев), а луна — символ императора. В таком случае, изображение луны на знамени наместника символизировало сияющую харизму Чингис-хана.

Белое знамя с черной луной 1218 г. следует сопоставить с флагом Хубилая на Каталонском атласе 1375 г.: три черных полумесяца на темном фоне. В системе монгольских государственных символов «луна — это великий император». Золотой полумесяц на дворце хана Узбека — иконографическое воплощение харизмы Чингиз-хана. Учитывая обилие лунарной символики в политическом обиходе ордынской знати, можно полагать, что и на знамени хана Узбека был тот же символ, что и над дворцом хана — полумесяц. Флаг Узбека (где видим полумесяц и тамгу) на портолане Ангелино Дульцерта подтверждает это предположение.

Если полумесяц над дворцом Узбека имперский знак, то с большой вероятностью можно полагать, что на территории Улуса Джучи полумесяц над мечетями был не религиозным, а государственным символом, и демонстрировал покровительство власти мусульманской общине. Типологически сходное явление ранее наблюдалось при Сасанидах в западной части Ирана и на сельджукских территориях.

Однако на этом тема имперского полумесяца не исчерпана. Иконографически полумесяц на пайцзах Кельдибека и Абдуллаха близок к полумесяцу, который вместе с ханской тамгой вписан в геральдический щит на строительной мраморной плите 1342 г. генуэзского консула в Каффе Джованни ди Скаффа. Это дает основание полагать, что монгольскую эмблему (тамга с полумесяцем) сконструировали генуэзцы, заимствовав тамгу с монет, а полумесяц с ханской пайцзы или флага, поскольку оба знака у них ассоциировались с монгольскими символами власти.

Что означал итальянский геральдический щит с джучидской тамгой и полумесяцем в эмблематике Каффы? Позволю себе вмешаться в спор специалистов по геральдике. Основанием для участия в споре является то обстоятельство, что ни одна из сторон не учитывает в своей аргументации собственно монгольские материалы, а именно: золотой полумесяц над дворцом хана Узбека, изображения луны и солнца на монгольских пайцзах и знаки на джучидских флагах на портоланах. Монгольский знак на плитах Каффы рассматривается в системе координат европейской геральдики, что само по себе интересно, но не достаточно. Щит с тамгой и полумесяцем воспринимается участниками дискуссии как данность, вопрос о происхождении этой эмблемы не был задан. При такой установке все построения кажутся мне сомнительными. Вместе с тем, это самая разработанная в научном плане часть проблематики джучидской символики (в пограничной зоне европейско-монгольских контактов). И она вполне приложима к вопросу о смысле знаков на джучидских флагах на портоланах.

Обратимся к аргументам сторон. Итак, спор о том, был ли щит с ханской тамгой гербом Каффы?

«Среди медиевистов-итальянистов тамгу на каффинских плитах, — пишет Е. А. Яровая, — зачастую принято именовать "гербом Каффы". Строго говоря, это выражение можно принять лишь как некий эвфемизм — по правилам геральдики золотоордынская тамга не может считаться гербом генуэзской фактории с правящей латинской верхушкой, хотя и составляющей безусловное меньшинство, и расположенной на территории, контролируемой Золотой Ордой. Это знак сюзеренной власти ордынских правителей, символическое выражение договора между генуэзцами и золотоордынским ханом. Например, на каффинской плите 1384 г. ханская тамга занимает подчиненное положение по отношению к геральдическому символу Генуи — латинскому кресту, помещенному в центр композиции. Вопрос о правомочности тамги именоваться каффинским гербом затрагивается не впервые. А. Г. Еманов высказывал мысль о том, что по всей вероятности, изображаемая на монетах и строительных плитах тамга выступала как знак "союзнических, в терминах феодального права, отношений с правителями Золотой Орды, а позднее — Крыма, обозначая верность ордынскому хану, дружественность к его союзникам и враждебность к его врагам"[210]. <…> Веским аргументом в защиту своего мнения историк считает тот факт, что "в аутентичных копиях этих соглашений… провозглашалась обязанность кафиотов помещать знак ханской власти, как это было при прежних правителях"[211]. И все-таки в решении этого вопроса следует прежде всего отталкиваться от глубинного, понятийного смысла тамги как знака собственности, принадлежности государству или частной персоне, поэтому если таковой знак помещался на репрезентативных памятных сооружениях, какими являются закладные плиты, то, скорее всего, это означало некую заявку на территориальную принадлежность этих земель золотоордынским владыкам, а не несло лишь дипломатическую нагрузку»[212].

Концепция Е. А. Яровой, на мой взгляд, выглядит убедительно, за исключением одного пункта, никак не обоснованного, где тамга и полумесяц названы мусульманскими символами. Тамга к исламу отношения не имеет. У кочевых племен Центральной Азии тамга выступала в качестве родового и племенного знака собственности[213]. Согласно традиции, Огуз-хан утвердил знаки тамги всем своим 24 внукам. Однако на городском геральдическом щите видим джучидскую тамгу вместе с полумесяцем, и эта комбинация нечто иное, чем просто разновидность тамги. Перед нами воображаемая геральдическая эмблема (монголы тамгу на геральдические щиты не помещали, за неимением последних). Не исключено, что генуэзцы в этой эмблеме различали тамгу как знак собственности и полумесяц как символ политической власти хана. С легкой руки генуэзцев эту эмблему усваивают и каталонские картографы. На ханских монетах комбинации тамги и полумесяца нет; это означает, что такой эмблеме не было места в монгольских представлениях.

Теперь обратимся к аргументам А. Г. Еманова. «Наиболее дискуссионной является геральдическая эмблема с ханской тамгой, которая встречается и на других, хорошо известных эпиграфических памятниках генуэзской Кафы, начиная с 1342 г. и заканчивая 1396 г. (что и является определенным датирующим признаком), а равно и на кафинских монетах первой половины XV в.[214] Еще в середине XIX в. Н. М. Мурзакевич и Б. Кёне[215] предложили воспринимать геральдический щит с татарской тамгой в качестве герба Кафы. О. Ф. Ретовский[216] первоначально активно возражал, заявляя, что тамга ханов Золотой Орды могла быть гербом только татарских правителей Крыма; будучи высекавшейся генуэзцами на своих официальных надписях, она должна была выступать знаком признания сеньориальной власти Золотой Орды, на землях которой была основана Кафа. Однако позднее О. Ф. Ретовский отказался от этой позиции и присоединился к мнению оппонентов; он вынужден был признать существенное отличие тамги, вырезавшейся на кафинских плитах, от тамги ханского рода Бату, правившего в Золотой Орде; это отличие состояло в изображении полумесяца над правым плечом тамги; кроме того, О. Ф. Ретовский должен был согласиться с тем, что подобная эмблема не встречается на надписях, происходящих из других генуэзских поселений Крыма. С этого времени, конца XIX в., геральдический щит с татарской тамгой стали считать гербом Кафы»[217]. Вот с этим, общепринятым мнением не согласилась Е. А. Яровая, что и послужило поводом к возобновлению дискуссии.

А. Г. Еманов принимает лунообразный знак за дополнительный элемент тамги (полумесяц не видится ему самостоятельным знаком), и, исходя из этого, делает вывод: «Как раз изображением полумесяца тамга кафинской эпиграфики радикально отличается от батыевой». Полагаю, что приведенных выше материалов о полумесяце как имперском символе достаточно, чтобы развеять научный миф об особой тамге. В первую очередь такая тамга была бы представлена в массовом материале, например, на монетах, но на монетах ее нет. Монгольская тамга — самодостаточный элемент, любое непроизвольное изменение знака, и уже тем более появление внешнего довеска, влекло утрату ее владельческого статуса. Посмотрим на ситуацию глазами кочевника. Если бы родовое клеймо было изменено и оказалось бы, что точно такое же принадлежит какому-нибудь другому роду, последний имел право забрать весь скот, отмеченный эти знаком^{91}[218]. Отсюда следует, что тамга с полумесяцем кафинской эпиграфики результат латинской интерпретации ханских символов. Владелец тамги не несет ответственности за ее фантастическую инсталляцию в предписаниях европейской геральдики. Равным образом ильханы не могут отвечать за то, что их владения на Каталонском атласе 1375 г. маркируются флагами с красным квадратом на полотнище, а чагатайские ханы — за флаги с золотым квадратом. С учетом того, что на портолане Дульцерта под джучидским флагом (с тамгой и полумесяцем) находится десяток городов, дискуссия о «гербе Каффы» (с такой же тамгой и полумесяцем) утрачивает какие-либо основания. Один и тот же символ не мог быть гербом у всех городов на территории Золотой Орды.

Два монгольских знака, помещенных генуэзцами на щите, и доступных для публичного обозрения означали признание Каффой законности политической и экономической власти хана.

Франко Кардини, исследуя тему «Европа и ислам», добавил подзаголовок: «История непонимания»[219], причем без оттенка трагичности. Какие у нас есть основания полагать, что генуэзцы понимали смысл монгольских имперских символов? В свою очередь, размышления А. Г. Еманова интересны тем, что отражают представления средневековых европейцев в диалоге с иной политической культурой, чьи особенности остались для них тайной за семью печатями.

«Едва ли стоит настаивать, — пишет исследователь, — на возможности толкования изображения «полумесяца» как инициала С, кстати, по величине и рельефной фактуре сопоставимого с выше отмеченными буквами VT и способного обозначать понятия "c[ivitas]", "c[omuna]", "c[ommunitas]", или даже передавать название города "C[affa]". Этот знак в средневековой ментальности соотносился с максимой "quod cappio redo"[220], отражая стремление к паритетности и комплиментарности во взаимоотношениях городской общины с окружающим pax tartarica. Более существенными выступают иные аргументы: тамга кафинской эпиграфики не могла являться знаком собственности татарских ханов на земли, занятые городской застройкой, поскольку власти Кафы были свободны от уплаты соответствующих поземельных налогов, как это практиковалось в других местах, например, в Тане (современный Азов)[221]. Небезызвестный генуэзско-татарский договор от 27 ноября 1380 г., заключенный кафинским консулом Джанноне дель Боско с золотоордынским наместником Крыма Черкасрм, а затем подтвержденный 24 февраля 1381 г. представителем Тохтамыша Ильяс-беем, определенно признавал за Кафой права собственности как на городскую территорию и прилегающую compagna, так и на более обширные прибрежные владения от Кафы до Чембало (нынешняя Балаклава)[222]. Отличия кафинской тамги от батыевой заставляют видеть в ней знак самого городского сообщества Кафы, абсолютное большинство населения которого состояло из татар, греков и армян; причем последние, в силу пастушеского хозяйства, больше были связаны не столько с латинянами или урбанизированными татарами, сколько с татарами степными, подданными золотоордынских ханов, адаптируя татарский язык, традиции и обычаи степи, в том числе и символику. Суждение Е. А. Яровой о невозможности использования ориентальной символики в европейской геральдике является чересчур абсолютизирующим. Известны случаи имплементации элементов восточного символизма в западное искусство блазонирования под воздействием крестовых походов. Самым ярким примером является тот же символ "полумесяца"[223]. Те правила геральдики, на которые ссылается исследовательница, оставались актуальными и незыблемыми только в теории, но не на практике. <…> Знак тамги в соотнесенности с христианской и латинской символикой приобретал особое значение в эмблематике Кафы, города со смешанной этно-конфессиональной структурой. Этот знак выступал одним из важных принципов социально-правовой коммуникации, одним из неотъемлемых элементов идейной системы уникального городского сообщества, совместившего в своем едином урбанистическом пространстве общины католиков-латинян, православных греков и армян и мусульман; с одной стороны, он служил напоминанием об участии татарско-мусульманской общины во главе с кади и тудуном в образовании города, его конституировании и совместном укреплении, манифестируя его своеобразие, отличие как от западных, так и от восточных политических сил, сглаживание различий внутри городской границы между татарами и нетатарами, а, с другой стороны, он демонстрировал определенную дипломатическую этику по отношению к ближайшему политическому окружению — Золотой Орде, частью которого выступало соседствовавшее с Кафой Крымское наместничество»[224].

Эта великолепная зарисовка не учитывает кочевой ментальности. В монгольской государственной практике тамга была экономической категорией[225], попытка же представить тамгу государственным символом[226], на мой взгляд, не выглядит убедительно. Для решения вопроса о назначении ханской тамги на крепостных стенах Каффы требуется привлечь дополнительные свидетельства. География явления выходит за пределы Крыма: тамга обнаружена на стенах Хотинской крепости[227].

В книге И. К. Фоменко, заявленной как исследование исторических сведений, заключенных в портоланах, полумесяц на джучидских флагах автором незамечен. Утверждение же о том, что «изображение Джучидской тамги часто присутствует на гербах знатных генуэзцев XIV–XV вв.»[228], явное недоразумение. Тамга с полумесяцем, вписанная в геральдический щит, соседствует на плитах с гербами генуэзцев в Каффе, но, ни один генуэзский герб не включал монгольскую тамгу.

В восприятии монголов тамга и полумесяц не сопрягались, ибо выполняли разные функции. На монетах монгольских улусов тамга всегда знак собственности[229]. Тамгой метили посуду[230], кошмы, потники, но главным образом — скот, коней. При раскопках на территории средневекового Азака был обнаружен комплекс из пяти железных изделий, в их числе клеймо для скота с джучидской тамгой (в виде двузубца с округлой головкой и коротким отростком на правой ножке снаружи)[231].

Типологически отдельную группу составляют миниатюрные золотые подвески с изображением джучидской тамги[232]. Одна из таких подвесок найдена при раскопках парного захоронения мордовского грунтового могильника XIII–XIV вв. Золотая подвеска с ушком для крепления к шнурку и с напайкой в виде тамги была зафиксирована в области шейных позвонков погребенной женщины[233]. Подвески, наряду с перстнями, где также выгравирована тамга, входят в группу вещей, удостоверяющих высокое происхождение их владельца. Монгольским подвескам с тамгой типологически соответствуют бронзовые подвески с изображением княжеского знака Рюриковичей[234].

Для того чтобы продемонстрировать функцию тамги как знака собственности и тем самым подчеркнуть ее отличие от изображения полумесяца как символа политической власти, приведу два примера.

Киракос Гандзакеци сообщает, что покорив Армению, монголы «забирали лошадей отовсюду в стране и никто не решался открыто держать лошадь или мула <…>. Ибо, где бы ни нашли они [лошадь], отбирали, более того, если на ней оказывался их знак (ведь каждый военачальник клеймил весь свой, а также отобранный [у населения] скот, выжигая на теле [животного] свой знак) и если даже [лошадь] была куплена у них самих, люди из другого отряда отнимали [лошадь] и наказывали [владельца] как вора. И это делали не только высокопоставленные, но и рядовые [татары]» (Киракос Гандзакеци. 29). Марко Поло со знанием дела пишет о функции тамги: «Всякий старшина или у кого много скота метит своим знаком жеребцов и кобыл, верблюдов, быков и коров и всякий крупный скот; с меткой пускает их пастись без всякой стражи в равнины и в горы; если скотина смешается, отдают ее тому, чья метка; овец, баранов, козлов пасут люди. <…>. У птиц великого хана, а также у птиц других князей, к ноге привязана серебряная бляха, а на ней написано имя того, чья птица и кто ее держит; как поймают птицу, тотчас же знают, чья она, тому и отдают. А когда не знают, чья птица, несут ее к князю буларгей^{92}; зовут так того, кто стережет добро хозяина. Найдут ли коня, или меч, или птицу, или что другое, и коли не знают, чья вещь, несут ее к тому князю, а он сторожит и бережет найденное; а кто нашел, коли тотчас не принесет, почитается за вора; а кто потерял, идет к тому князю, и тот приказывает отдать потерянное. Завсегда тот князь пребывает со своим знаменем в самом высоком месте стана, чтобы те, кто что-либо утерял, тотчас же видели его. Так-то ничего не теряется, а все находится и по принадлежности возвращается» (Марко Поло, с. 90, 116).

В заключение отмечу, что полумесяц как имперский символ широко использовался в политическом обиходе Улуса Джучи (маркировка дворца, государев флаг, пайцзы, нашивные украшения), и был понятен внешним наблюдателям, которые запечатлели монгольский полумесяц на закладных плитах в Каффе и морских картах.

Глава 2. Женский халат с эмблемами солнца и луны (3. В. Доде)^{93}

В могильнике золотоордынского времени у г. Новопавловск Ставропольского края, в одном из женских погребений был обнаружен халат из красного шелка[235]. Шелк с рисунком: по основному полю ткани золотой нитью выткан растительный узор из цветов и листьев пиона. Спустя несколько лет халат был исследован нами в камеральных условиях. В результате в складках ткани были выявлены украшения в форме солнечного диска, лунницы и неширокой полоски, выполненные из тонкого листового золота. По-видимому, украшения были нашиты на рукава халата. Вопрос о расположении места лунницы и солярного диска на правом и левом рукавах халата был решен с учетом особенностей пространственной ориентации монголов[236]. Вопрос о содержательной стороне символов небесных светил, размещенных на рукавах женского халата, был оставлен без ответа. Сегодня появились новые археологические материалы, которые позволяют пролить свет на значение этих эмблем.

Замечу, что новопавловский могильник расположен в непосредственной близости к горе Бештау, где находилась летняя ставка хана Узбека. Здесь по свидетельству Ибн Баттуты монгольский двор пышно отмечал летний праздник (Сборник материалов. Т. I. С. 224). Не исключено; что халат с изображениями небесных светил на рукавах принадлежал одной из представительниц кочевой аристократии. На это указывает семантический анализ небесных символов.

Кроме новопавловской находки, халат с декором в виде небесных светил обнаружен и в некрополе у хутора Рябичев в Ростовской области[237]. Этот халат орнаментирован полихромной вышивкой шелковыми нитями и позолоченным кожаным шнуром. На рукавах халата изображены круглые диски одинакового диаметра, в центре которых вышиты заяц и птица. Фигура зайца передана условно. Его уши прижаты к голове. Представляется, что животное изображено стоящим на четырех лапах, но в силу плоскостного характера изображения, видно только две ноги. Странным выглядит длинный хвост. Отсутствуют атрибуты лунного зайца — ступа и пестик. Создается впечатление, что мастер, создавший вышивку, не был близко знаком с китайским образцом. То же самое касается изображения птицы, которая по китайской традиции должна быть трехногой, но на вышивке из некрополя Рябичев представлена птица с двумя ногами. Мы можем констатировать размывание семантики исходных знаков.

В Золотой Орде были известны изображения небесных светил, обозначенные образами зайца и птицы в соответствии с китайской традицией. Об этом можно судить по находке фрагмента шелкового чехла для зеркала в женском погребении, выявленном в некрополе Увекского городища[238]. Здесь, на круглом шелковом диске вышиты стоящий на задних лапах заяц, ступа, растительные побеги с листьями. Композиция выполнена в соответствии с китайскими изображениями лунного зайца, готовящего в ступе снадобье бессмертия. Возможно, что для изготовления футляра вышивку использовали повторно. Вполне вероятно, что первоначально это изображение могло украшать рукав одежды.

В китайском средневековом церемониале халаты с символикой луны и солнца были принадлежностью царствующего дома. После падения династий Цзинь и Южная Сун монгольская элита присвоила часть китайской имперской символики, включая фигуры драконов и фениксов. «Когда в 1220–1260 годах монголы направились на запад и покорили значительную часть исламского мира, они принесли с собой и эти символы», — полагает Т. Оллсен[239].

Продолжим обзор материалов. Известны и одежды с изображениями небесных светил, некогда принадлежавшие представителям династии Юань. Речь идет о женском халате из частной коллекции Артура Липера[240] и мужских халатах из коллекции Rossi & Rossi LTd[241] и Китайского национального музея шелка в Ханчжоу[242]. От последнего мужского халата сохранились только часть лифа: левая полочка с воротником; плетеные шнуры, нашитые в области талии; и фрагмент левого рукава, на котором золочеными нитями вышиты облака и заяц на круглом диске. Неопубликованный фрагмент халата с интересующим нас декором хранится в Музее монгольского искусства в Хух-Хото[243]. История находок юаньских халатов неизвестна.

Различить солнце и луну в форме одинаковых круглых дисков, возможно только по дополнительным деталям в декоре. Птица и заяц, вышитые на фоне небесных светил, входили в двенадцать символов на церемониальных халатах китайских правителей, начиная с эпохи Хань и вплоть до окончания правления последней династии Цин.

Роскошный императорский халат с такими символами в 1914 г. надел первый президент Китайской Республики Юань Шикай на торжественной церемонии в Храме Неба. На правом плече этого халата на белом лунном диске вышит кролик, толкущий в ступе эликсир бессмертия. Левое плечо украшает красный солнечный диск с изображением трехногой птицы[244].

В китайской мифологии символическая связь кролика и птицы с луной и солнцем находит подтверждение в древних китайских текстах[245]. Изображение этих животных на дисках небесных светил также имеет древнюю традицию. Солнце в китайской мифологии ассоциировалось с трехногой или, в некоторых случаях, десятиногой птицей — вороном, который в свою очередь являлся символом небес и духовного просветления. Ранние изображения трехного ворона представлены в каменной пластике и текстиле эпохи династии Восточная Хаць (25―220 гг.)[246].

Другой китайский мифологический персонаж — белый заяц — живет на Луне и толчет в ступе гриб «линчжи» для приготовления снадобья бессмертия. Как правило, на китайских вышивках зайца изображали на круглом диске, рядом с его лунным домом, с пестиком в лапах и ступой, в которой находится волшебный эликсир[247]. Именно такая композиция выткана на правом рукаве женского халата из коллекции Артура Липера: солярный диск украшает левый рукав, а лунный диск с изображением кролика — правый.

Помимо археологических материалов, существуют миниатюры, на которых изображены монголы в халатах с эмблемами небесных светил. Речь идет об иллюстрациях к рукописи «Шахнаме», выполненных в Тебризе в первой половине XIV в.[248], а также иранской миниатюре из альбома Диза[249]. Знаки луны и солнца показаны на рукавах халатов Туракине-хатун, жены великого хана Угедея, и жены ильхана Хулагу, изображенных на тебризских миниатюрах первой половины XIV в.[250] На миниатюре к рукописи Рашид-ад-дина «Джа-ми' ат-таварих» в сцене празднования монгольского Нового года на левом рукаве халата императрицы отчетливо виден символ небесного светила[251]. В живописи интересующие нас эмблемы обозначены концентрическими окружностями, окружностями с точкой в центре или круглым диском.

Важные сведения о декоре монгольской одежды с эмблемами небесных светил и драконов содержатся в письменных китайских источниках. Сообщения дипломатов вводят тему символики в исторический контекст. Так, южносунский посол Пэн Да-я, находившийся в 1233 г. в Монголии, пишет о верхнем платье монголов: «Раньше [оно шилось] из грубого сукна и кожи, а теперь из полотна, шелковых тканей и вышитого золотом шелка. Цвет выбирается красный, фиолетовый, пурпуровый и зеленый. Рисунки [на тканях — изображения] солнца, луны, дракона и феникса. [И это] без различий между благородными и подлыми» (Хэй-да ши-люе, с. 140). Представляется, что китайского посланника мало интересовали простолюдины и речь в его сообщении идет о младших и старших нойонах. Дипломата принимали в ставке великого хана Угедея. Следовательно, он видел людей из аппарата управления, имевших разный статус в имперской иерархии. Все они были одеты в одежды из шелков, декорированных высшими символами, что, с точки зрения Пэн Да-я, являлось нарушением табели о рангах. В семиотическом плане двор великого хана Угедея, с позиции китайского дипломата, являл собой хаос: имперские космологические символы на одеждах не осознавались монголами как исключительная принадлежность правящему дому. Любопытно, что эти же символы на других предметах ханского обихода были ранжированы. По сведениям Чжао Хуна, посетившего в 1221 г. ставку Мухали, наместника Чингис-хана в Северном Китае, трон и знамя хана отличались от трона и знамени его наместника. «[Император] восседает в кресле [сиденье] северных варваров, украшенном головами драконов, обложенными золотом. В [узоре кресла] го-вана [Мухали] местами употребляется серебро, и этим [оно] отличается [от кресла Чингиса]» (Мэн-да бэй-лу, с. 76). У Чингис-хана было большое белое знамя, у Мухали на белом полотнище знамени имелось черное изображение луны.

Т. Оллсен отмечает, что во время правления хана Хубилая под давлением китайских царедворцев ситуация с символами кардинально меняется: «Как следует из "Юань-ши", в 1270 г. двор "запретил ткать солнце, луйу, драконов и тигров на шелковых и атласных тканях и украшать изображениями драконов и единорогов конские седла". Запрет на изображение солнца и луны понятен, так как в переходные десятилетия эти два символа стали неразрывно связываться с императорской властью. Произошедшие перемены подтверждает и рассказ Марко Поло о том, что на императорских инсигниях Хубилая помещались изображения солнца и луны. Таким образом, законы, регулировавшие бытование предметов роскоши, следуя аналогичным распоряжениям в правление династий Сун и Ляо, старались закрепить власть символов солнца и луны, драконов, тигров и носорогов,

Глава 2. Женский халат с эмблемами солнца и луны а также их магические свойства, исключительно за императорским двором»[252]. Далее Т. Оллсен отмечает, что запреты основывались на известных прецедентах времен предшествующих династий: «Так, в 1078 г. особым указом императора династии Ляо простолюдинам было запрещено носить парчу и многоцветный шелк с украшениями в виде солнца, луны, гор и драконов»[253]. Глава об официальной одежде в «Юань-ши», где описаны золотые драконы на платье императора и золотые фениксы на его головных уборах, окончательно удостоверяет, что при Хубилае изображения солнца, луны, драконов и тигров становятся императорскими символами[254]. Хубилай присваивает эти символы себе, поскольку превращается в китайского императора, а в Золотой Орде сохраняются монгольские традиции наследования власти. Власть в Золотой Орде принадлежала всему роду Джучидов.

Каково было содержание этой символики в каждом из четырех улусов Монгольской империи? Указывают ли находки халатов с таким декором в погребальных некрополях Улуса Джучи на принадлежность погребенных к «золотому роду» Чингизидов, или шире, к кочевой аристократии иного происхождения? Были ли в Улусе Джучи эмблемы небесных символов ранжированы? С учетом изображений солнца и луны на ордынских пайцзах и свидетельств о золотом полумесяце над дворцом Узбека и знамени Узбека, на этот вопрос следует дать положительный ответ. На материалах династии Юань можно говорить о поле символов, включавшем небесные эмблемы на халатах и пайцзах. Так, по сведениям Марко Поло, на золотой пайцзе главнокомандующего монгольской армией изображены: внизу — лев, вверху — солнце и луна (Марко Поло, с. 103). Для Улуса Джучи мы имеем аналогичное семантическое поле: символы солнца и луны на пайцзах ханов Токты и Узбека и на халатах. Проблема заключается в отсутствии словаря символов. Мы не знаем, какими предписаниями руководствовался двор хана Узбека относительно внешнего вида правителя, его семьи и ближайшего окружения. Поэтому остается неясным содержание небесных эмблем на костюмах кочевой элиты Золотой Орды.

Вместе с тем, регулярные церемонии в приемном шатре хана Узбека, свидетелем которых явился Ибн Баттута, указывают на жизненную силу иерархического мифа. Символы власти демонстрировали расклад реальных полномочий. Монгольский ритуал являлся составной частью зрелищного аспекта политики. Помимо описания церемоний в ханском шатре, Ибн Баттута дает яркую зарисовку повседневной жизни жен эмиров, которые, как мы предполагаем, носили халаты с небесными эмблемами.

«В этом крае я увидел чудеса по части великого почета, в каком у них женщины. Они пользуются большим уважением, чем мужчины. Что касается жен эмиров, то в первый раз мне привелось увидеть их при выезде из Крыма; я увидел [тогда] хатун, жену эмира Салтыйа, в арбе ее. Вся она [арба] была обтянута хорошим синим сукном; окна и двери кибитки были раскрыты; перед нею (хатун) находились четыре девушки, чудеса красоты и диковинки по одежде. За ней следовало еще несколько арб, в которых [сидели] девушки, сопровождавшие ее. Приблизившись к месту привала эмира, она сошла с арбы на землю; вместе с ней слезли около 30 девушек, которые приподымали полы ее одежды. На платьях ее были петли^{94}; каждая девушка бралась за петлю, приподнимая от земли полы со всех сторон, и она (хатун) шла таким образом, важно покачиваясь. Когда она дошла до эмира, то он встал перед ней, поклонился ей и усадил ее возле себя, а девушки ее окружили ее. Принесли меха с кумысом. Она налила его себе в чашу, присела на оба колена перед эмиром и подала ему чашу. Он напился. Потом она дала напиться брату его, а эмир дал напиться ей. Подано было кушанье, и она поела вместе с ним (эмиром). Он подарил ей платье, и она возвратилась. Вот таким образом обходятся с женами эмиров» (Сборник материалов. Т. I. С. 215–216).

Для сравнения приведем описание выезда ханских жен. Бросается в глаза обилие золотых и серебряных украшений, отсутствовавших у жены эмира.

«Каждая хатун их ездит в арбе; в кибитке, в которой она находится, навес из позолоченного серебра либо разукрашенного дерева. Лошади, которые везут арбу ее, убраны шелковыми позолоченными покровами. Возница арбы, который сидит верхом на одном из коней, — молодой парень, называемый улакши. Хатун сидит в своей арбе; направо от нее — женщина из старух, называемая улу-хатун, — пишется через у к л, — что значит визирша (помощница), а слева — также женщина из старух, называемая куджук-хатун, — пишется через ку и дж, — что значит хаджиба. Перед нею (хатун) — шесть маленьких девушек, которые называются банаш (дочери), отменной красоты и крайнего совершенства, а позади ее — две такие же [девушки], на которых она опирается. На голове хатун — бугтак, т. е. нечто вроде маленькой короны, украшенной драгоценными камнями, с павлиньими перьями наверху. На ней (хатун) — шелковая одежда, усыпанная драгоценными камнями, вроде мантии, какую надевают византийцы. На головах визирши и хаджибы — шелковые покрывала, убранные по краям золотом и драгоценными камнями. У каждой из "дочерей" на голове шапочка, похожая на колпак, с золотым венчиком поверху, который украшен драгоценными камнями, и с павлиньими перьями над ним. Затем на каждой шелковая, с золотом, одежда, называемая нах. При хатун [находятся еще] десять или пятнадцать византийских или индийских отроков, одетых в шелковую, шитую золотом, одежду, убранную драгоценными камнями. У каждого из них в руке жезл из золота или серебра либо из дерева, покрытого ими [золотом или серебром]» (Сборник материалов. Т. I. С. 219).

Жены улусных ханов принимали участие в государственном управлении. Солярная символика их костюмов соответствовала их роли в системе власти. Известия о Золотой Орде, оставленные средневековым египетским ученым, автором последней большой энциклопедии мамлюкской эпохи Шихаб ад-дин Абу-л-Аббас Ахмед ибн Али ал-Калкашанди (1355–1418), опираются на работы его знаменитых предшественников, писавших свои сочинения в XIV в.[255] В восьмом своде сведений «относительно размеров воинства этого государства, устройства его управления, размеров жалованья, назначаемого [его воинам], и [формы] их одежды» автор сообщает следующее: «А жены этих [ханов] принимают участие в управлении, и повеления исходят также и от их имени, как у тех, и [даже] более того. Исключение составляла разве что Багдад [-хатун], дочь Чобана и жена Абу Са'ида Бахадира ибн Худабанда, потому что не было того, кто смог бы не подчиниться ее повелению. Говорит утверждающий решения аш-Шихаби ибн Фадлалла: я познакомился со многими документами, исходившими от владык этой страны со времен Берке и позже. В них писалось: "Мнения [ханских] жен и эмиров сошлись на следующем" — и тому подобное»[256].

Остановимся на основных характеристиках эмблем с изображениями луны и солнца. Рукава новопавловского халата украшала аппликация в виде лунницы и солярного диска. На рукавах халата из некрополя Рябичев круглые диски одинакового диаметра, в центре которых вышиты заяц и птица. На ильханских миниатюрах диски луны и солнца неразличимы. Видимо, аппликация, как и символы солнца и луны на ордынских пайцзах, есть реализация монгольской имперской мифологемы, а не китайской. Благодаря Бенедикту Поляку, участнику францисканской миссии 1245 г., известно, какое символическое значение придавали солнцу и луне монголы: «Они имеют обыкновение начинать какое-либо дело в начале лунного месяца или в полнолуние. Также они говорят, что луна — это великий император, и, преклонив колени, поклоняются ей. А солнце, говорят они, это мать луны, потому что от него [луна] получает свет и потому что у него [солнца] огненная природа, которую они сами почитают превыше всего, ибо они верят, что через огонь все очищается» (НТ, § 43). В китайской системе мироздания солнце ассоциируется с мужским, а луна — с женским началом. У монголов, наоборот, солнце — мать императора. Солнце воплощает идею правящего рода, а луна — символ императора. Прародительница рода борджигинов — Гоа-марал (Прекрасная Лань) изображена с символом солнца. Костюм Чингизидов с эмблемой солнца и луны транслирует идею принадлежности власти «золотому роду» (солнце) и наследовании харизмы Чингисхана (луна). Видимо, в таком же контексте следует рассматривать и поясные бляшки в виде лунниц на монгольских поясах. «Изображения небесных светил на золотоордынских пайцзах, — полагает М. Г. Крамаровский, — имеют фольклорную основу, восходящую ко времени создания единого монгольского государства на рубеже ХII–ХIII вв. Солнце и луна здесь — иконографическое воплощение харизмы Чингисхана»[257]. Следует все же учитывать разную символическую природу солярных знаков.

В монгольской системе координат луна символизировала мужское начало и потому соотносилась с правой стороной, а солнце, связанное с женской символикой, — с левой. Этим реалиям соответствует местоположение небесных светил на рукавах женского халата из коллекции Apтypa Липера. На рукавах халатов из Китайского национального музея шелка и некрополя Рябичев луна и солнце расположены противоположным образом. Это несоответствие требует объяснения. Обратимся к находке из золотоордынского погребения в кургане у хутора Рябичев.

Халат с изображениями небесных светил был положен в могилу в дополнение к тому костюму, в котором была погребена умершая женщина, и находился под ее головой. Халат был сшит из шелковой ткани полотняного переплетения, в настоящий момент краснопурпурного цвета. Воротник выполнен из шелка с мелким растительным орнаментом, вытканным золотой нитью. На внутренней стороне воротника нет следов изношенности. Золотой орнамент сохранился полностью и равномерно по всей поверхности воротника. Основная ткань халата плотная, хорошего качества. Шелковые ленты, служившие завязками, ровные и гладкие, без деформации и потертостей ткани, неизбежных при функциональном использовании завязок. По всем признакам, этот халат не использовали при жизни, т. е. он предназначался специально для погребения. В таком случае инверсия эмблем луны и солнца не является случайностью. Перестановка изображений небесных светил на рукавах халата обусловлена зеркальной переменой смысловых значений «правое-левое», связанной с ритуалом перехода в иной мир. Если в мире живых значима Правая сторона, то в мире мертвых будет значима левая сторона.

Подтверждением этой гипотезы служит изменение запаха верхней одежды умершей женщины. In situ правая пола шубы лежала поверх левой. Но запах одежды был изменен на левый при погребении. На это указывает характер отделки левой полы шубы, полностью выкроенной из основной шелковой ткани, орнаментированной изображением львов, окруженных облаками, в то время как правую полу скомбинировали из основного шелка и монохромной ткани полотняного переплетения. К тому же на шубе сохранились завязки, с помощью которых при бытовом использовании левую полу фиксировали сверху правой. Следовательно, владелица шубы при жизни носила ее так, что левая пола была верхней, то есть шуба запахивалась на правую сторону.

Дополнительный набор одежды, положенный под голову покойному, оказался не единственной находкой такого рода в погребениях кочевников Золотой Орды. Свернутый бархатный головной убор джухтинского воина был обнаружен под черепом погребенного. Дополнительный набор одежды положили под голову женщины, похороненной в могильнике Вербовый Лог[258]. Объяснение этому обычаю находим в отчете доминиканца Рикольдо де Монте Кроче, который странствовал по землям ильханов в конце XIII в.[259]

В продолжение темы символических украшений необходимо отметить, что еще одной примечательной деталью статусного монгольского костюма являлись так называемые «облачные воротники», представляющие собой вытканный или вышитый орнамент в виде четырехчастной розетки, концы которой размещались на полочках, спинке и рукавах одежды[260]. Сохранились реальные халаты, орнаментированные «облачными воротниками», а также иранские миниатюры, на которых персонажи изображены в халатах с таким декором. Отмечу, что на миниатюрах в одном сюжете в халатах с «облачными воротниками» изображены и царственные особы, и лица из их ближайшего окружения. Четырехчастный узор воспроизводится не только на халатах исторических личностей, запечатленных на миниатюрах иранского круга, но и в орнаментике керамических сосудов династии Юань и в убранстве монгольских шатров. Эмблемы в виде небесных светил на миниатюрах встречаются значительно реже, чем «облачные воротники». Если четырехчастный орнамент помимо одежды использовали также для украшения других предметов декоративно-прикладного искусства, то изображения луны и солнца относятся к имперским инсигниям (пайцзы и знамена).

Подведем предварительный итог. На халатах, обнаруженных в золотоордынских некрополях, небесные светила изображали в виде лунного серпа и солнечного диска, и на псевдокитайский манер — в виде дисков с изображениями зайца и птицы. Изображения солнца и луны на четырех золотоордынских пайцзах не унифицированы. На пайцзах ханов Токты и Узбека солнце на лицевой пластине в виде восьмилучевой розетки в круге; луна на реверсе — в виде небольшого кружка; на пайцзе Кельдибека солнце обозначено шестилучевой розеткой, а луна — как двурогая лунница; на пайцзе Абдуллаха представлено двойное изображение неполной луны, но отсутствует изображение солнца[261].

Возвращаясь к тебризским миниатюрам отметим, что эмблемы луны и солнца на рукавах халатов супруги Угедей-хана — Туракин-хатун, и Жены ильхана Хулагу соответствовали их высокому рангу. Каков был статус погребенной в Новопавловском некрополе? Небесные светила на ее халате выглядят так, как они представлены на монгольских символах власти — пайцзах — в виде лунного серпа и солнечного диска. Приведу еще одно наблюдение. Как уже говорилось, эмблемы небесных светил на рукавах новопавловского халата вырезаны из листового золота. Как аппликация выглядит солнечный диск, нашитый на левый рукав халата монгольской императрицы, изображенной на персидской миниатюре к рукописи Рашид-ад-дина[262]. Есть основания говорить о том, что новопавловские эмблемы не были провинциальным подражанием ханским символам. Несомненно, что персона, обладавшая такими знаками, относилась к властной элите Улуса Джучи. Здесь есть еще одно любопытное обстоятельство. Дело в том, что ее костюм был иным по сравнению с костюмами знатных монголок. Халат, в котором была погребена эта женщина, отличался от монгольских халатов кроем и манерой ношения. Это было распашное, отрезное несколько ниже линии талии платье, которое носили с поясом, свернутым из тонкой шелковой ткани зеленого цвета, в отличие от широких монгольских цельнокроеных халатов, которые знатные женщины не подпоясывали[263]. Рукава новопавловского халата были прямыми и относительно узкими, по сравнению со сложными, выкроенными в форме «летучей мыши», широкими рукавами с манжетами на монгольских халатах. Головной убор с конусовидной формой навершия отличался как от богтак с квадратным, прямоугольным или круглым расширением верхней части, которые носили монгольские императрицы династии Юань и дома Хулагу, так и от известных золотоордынских форм богтак с навершиями в виде «птичьего клюва»[264].

Халат и головной убор, в которых была погребена женщина в Новопавловском некрополе, являются предметами тюркского костюма[265], что позволяет видеть в ней представительницу одного из тюркских племен. Немонгольское происхождение не противоречит ее высокому социальному статусу и возможности участия в военных советах. Эта женщина могла быть женой монгольского нойона.

Почему эта высокопоставленная особа, на халате которой были размещены чингизидские эмблемы, носила не монгольский, а тюркский костюм? Персидские миниатюры, на которых изображены официальные церемонии ильханского двора, передают особенности придворного этикета, по которому костюмы всех участников строго регламентированы. Все женщины одеты в халаты одинакового кроя, декора и цвета; тождественна и форма их головных уборов. «Очевидно, что в этих и других случаях костюм и прическа женщин диктовались не личными пристрастиями, а требованиями придворного этикета»[266]. Регламентация официальных одежд сохранялась и в Золотой Орде. О том, что в ставке Узбека раздавали наградные пояса и халаты, в которые облачали участников церемонии, свидетельствует Ибн Баттута. По всей видимости, в золотоордынских церемониях сохранялись имперские традиции, в которых почетный халат выполнял функцию государственного символа. Но историческая реальность не ограничивалась рамками торжественных мероприятий. В большинстве случаев умерших хоронили в их прижизненных одеждах. Новопавловская находка — не единственный пример тюркского костюма, обнаруженного в захоронениях золотоордынского времени. Во втором кургане могильника Джухта-2, датируемом концом XIII–XIV вв., погребенный воин был одет в платье половецкого типа[267]. Доказательством сохранения половцами своего костюма в период монгольского владычества на Северном Кавказе является каменный рельеф из дагестанского аула Кубани со сценой половецкой клятвы[268]. На других каменных рельефах и бронзовых котлах, выполненных в Кубани в последней трети XIII — начале XIV в., сохранились изображения людей в монгольских и северокавказских костюмах[269].

Халаты с эмблемами небесных светил относились к особой категории одежды кочевой элиты Монгольской империи. Они удостоверяли политическую, а не генеалогическую причастность к правящему роду Чингизидов.