Хаос звезд

Глава 13

И вот, наконец, за Богами закрепились роли, которые они будут исполнять до того, как потеряют власть и забудутся. Осирис — Бог подземного мира. Исида — доминирующая королева магии и материнства. Гор — Бог-правитель Египта. Хаткор — спивающаяся, похотливая жена. Сет — укрощённый бог хаоса. Нефтида — компаньон Исиды. Анубис — помощник в подземном мире. Тот — добрый бог мудрости. Остальные потерялись в пути, их владения отвоёваны более сильными Богами. Но такова природа времени. Царство менялось, оставляя позади постоянные распри и конфликты. Вместе с изменениями пришло постепенное увядание. Оно ускользало прочь, в то время как люди отошли от беспокойных эпох, полных насилия, и требовавших воинственных, жестоких богов. А Исида снова доказала свою неистовую приспособляемость к любой ситуации. Некоторые женщины рожали детей, чтобы сохранить брак. А моя мать заводила детей, чтобы буквально спасать жизнь своей семьи.

— Нет, нет, нет, нет, нет, нет, — стону я, дёргаю себя за волосы и смотрю на новый потолок. Мы тщательно распланировали верхний свет, и лампочки висят прекрасно, высвечивая те места, где располагаются отдельно стоящие пьедесталы с экспонатами. Звезды установлены идеально, даже электричество отлично подведено. Но я рассчитывала на опущенный потолок, опиравшийся на верхушки новых стен и закрывающий свет и… этого не случилось.

Они подходят друг другу. Почти идеально.

Почти.

Из-за этого «почти» зал выглядит так, словно его оформляют не профессионалы, а дилетанты.

Тут и там виднеются маленькие просветы из загороженных окон, отчего всё смотрится дёшево, словно делается в спешке.

— Мы это исправим, — говорит Рио.

— Ага, это ведь несложно? — отвечает Тайлер, к концу фразы её голос практически выражает мольбу.

— Мы не сможем этого сделать. Нам нужно заканчивать через двадцать минут, чтобы грузчики и охрана устанавливали экспонаты. Только мы с Мишель можем находиться здесь, пока они будут это делать. На то, чтобы установить всё на места и подсоединить провода для сигнализации необходимо время до завтрашнего утра.

— Значит, у нас есть восемь часов до открытия? — спрашивает Рио. — Можно много всего сделать за восемь часов.

— Не стоит надеяться на то, что они закончат вовремя. И, кроме того, мне нужны часы, чтобы исправить всё то, что могут напортить грузчики. И разобраться со всем, что может требовать внимания в последнюю минуту! Ты помог нам выиграть это время, Рио. — Я качаю головой, ощущая неприятную боль в желудке. Всё так хорошо шло. — Оно было рассчитано на непредвиденные обстоятельства. Это время нужно мне на непредвиденные обстоятельства.

— Что ж, приветствуй свои непредвиденные обстоятельства, — Тайлер щурится. — Мы можем закрыть их чёрной изолентой или чем-то ещё?

— Они будут заметны. Если бы его замазать, и потом…

Рио качает головой.

— Он не успеет высохнуть для покраски.

— Что если мы наклеиваем изоленту и красим сверху? — спрашивает Тайлер, проходя в центр зала и запрокидывая руку за голову. — Если мы делаем чёрной краской ровную линию, то никто не увидит ленту, так ведь?

Я закусываю губу. Это не окончательное решение. Если хотя бы одна из стен сместится, то всё порвётся и повредится краска, что вызовет ещё большие проблемы. И завтра здесь наступит просто кошмар потому, что всё будет установлено, и у нас не остаётся места для маневрирования, и мы получаем ноль мест на погрешности с краской.

— Не обязательно делать это на века, — Рио кладёт руку на моё голое плечо, и я закрываю глаза от ощущения прикосновения его кожи с моей, моментально теряясь в ощущении его тепла и близости. Амон-Ра, сосредоточься, Айседора. — На сейчас этого достаточно, и если нам придётся переделывать это потом, то мы переделаем это потом.

— Мне не нравится твоё «этого достаточно».

— Из «достаточно» всегда можно сделать что-то лучшее. Позднее. Сейчас мы станем заниматься тем, чего будет достаточно, и успокоимся на этом.

Я киваю, не упуская из внимания тот факт, что его рука всё ещё на моём плече. Весь день мы работаем бок о бок, и он ни разу ни заикается о вчерашнем разговоре. Но его глаза кажутся ещё синее, и я не могу игнорировать то, что даже катастрофы кажутся с ним не такими уж непоправимыми. И когда он рядом, моё предательское тело реагирует так, как я определённо ему не разрешаю, и я не знаю, что делать с этими чувствами, или куда их засунуть, или,… а может, я хочу их, или почему я должна или почему не должна.

Это сложный день.

— Достаточно, значит достаточно. — Я набираю побольше воздуха в грудь. — Мне придётся оставаться здесь, чтобы удостовериться, что они поставят всё туда, куда нужно. Вы — двое, занимайтесь поиском ленты.

— Я! Я! Я одна хочу заниматься поиском ленты. — Тайлер прыгает на своих ногах-пружинках, её плечи двигаются в такт чему-то, что я не слышу.

Я улыбаюсь.

— Хорошо! И да — это хорошая идея. Я бы ни за что сама не догадалась. Ты — гений.

— Все мои идеи хорошие, Айседора. — Она многозначительно смотрит на руку Рио, и я хочу стряхнуть её с себя, я так растерялась. Но тогда это означает, что я и сама замечаю это, и что мне важно, что рука там, и…

Я не знаю. Не знаю, что делать и от этого я схожу с ума. Ухмыляясь, Тайлер выбегает из зала, оставляя нас одних. В зале. Одних.

— Этой ночью я думал, — говорит Рио.

Ну да, я тоже. Так много думала, что моя голова чуть не лопнула. Но я так и не пришла к заключению, и я не хочу знать, о чём он думал. Но я очень-очень хочу. Разрази меня гром, я ненавижу его.

— Оу?

— Ты же знаешь историю о Персефоне, так?

Хо-о-орошо, это не то, что я думаю, о чём он думает. Уж точно не греческая мифология не даёт мне заснуть.

— Э, угу.

— Я думал про обрамление, в смысле о том, как многое из того, что мы думаем о нашей жизни и наших личных историях зависит от того, как мы их обрамляем. От линзы, через которую смотрим на них, и того, как рассказываем про нашу жизнь. Мы мифологизируем себя. Поэтому я вспоминаю историю про Персефону, и то, насколько по-разному она воспринимается, если рассказывать её только со слов Деметры или только с точки зрения Аида. Одна и та же история, скорее всего, станет совершенно неузнаваема. Версия Деметры связана с утратой и опустошением, а версия Аида рассказывает о любви.

Я хмурюсь.

— Да, думаю, я понимаю, о чём ты. — Только мне непонятно, зачем ты мне это говоришь, ты — раздражающий своим психозом юноша.

— Здесь всё зависит от того, как смотреть. И возможно мы думаем, что мы проживаем одну историю, и когда смотрим на неё с немного другого ракурса, то можем обрамлять всё в ней по-другому: все наши воспоминания, атрибуты и переживания, и видеть, что на самом деле мы проживаем другую историю.

Я скрещиваю руки и отхожу от него.

— Ты снова читаешь мне лекции, Орион? Я правильно думаю?

Он ухмыляется, сверкая белизной зубов.

— Я не мог и мечтать о том, чтобы читать тебе лекции. Я просто думаю, что это интересная тема для размышлений.

— Мм-м, хм-м. И сколько раз тебе приходится заново формулировать этот маленький гранит мудрости, прежде чем рассказывать мне?

Он проводит рукой по своим жёстким тёмным локонам.

— А, мм-м… кто говорит, что мне приходится заново формулировать?

Я поднимаю одну бровь.

— Два. Может, три. Пять. Не больше пяти.

Звонит мой телефон и Рио сразу расслабляется.

— Мне нужно идти, пока они не начали разгружать вещи. К тому же, я так далеко забросил свою поэзию, что даже не верится.

— Да вообще не верится, — говорю я, прежде чем отвечать на звонок. Я машу Рио вслед, и моё сердце делает забавный, и не такой уж и неприятный кувырок, когда он улыбается, и потом говорю:

— Привет, мама.

Не знаю, что думать о наших с ней разговорах. Не после моих снов прошлой ночью и разговоров с Рио и Сириусом. Может быть, действительно я обрамляю всю свою жизнь не в ту рамку. Может, она совсем и не злодей. Может, я слишком упряма.

— Айседора, ты собираешься домой. С этой же секунды.

Ну, вот опять…

Я гневно машу невысокому коренастому мужчине с густыми усами, вкатывающему коробку.

— Туда! Нет, не туда. Туда! Под большую лампу. Да. И тот узкий пьедестал должен стоять строго напротив.

— Прекрати игнорировать меня, барышня!

— Я не игнорирую тебя, мама. — Я отхожу, уступая дорогу тележке, маневрирующей при выкатывании в зал другого огромного ящика. — Я, вообще-то, выполняю работу, на которую ты меня устроила.

— Нет. Сейчас же возвращаешься в дом Сириуса, он бронирует тебе билет на самолёт. Сегодня. Немедленно.

Я закатываю глаза, потом трясу головой на бедного грузчика, который решает, что раздражает меня.

— Я не приду сегодня домой. С чего ты так бесишься?

— Прошлой ночью изменились сны. Ты снова появляешься в них. Что-то происходит, что-то изменяется, раз тьма переключается и на тебя.

Я невольно содрогаюсь, вспоминая свои сны. Она права. С тех пор, как я приехала сюда, мои сны только о том, что она в опасности, не я. Что изменилось? О, в этот раз это имеет для меня значение. Я изменилась. Я не просто стою там и смотрю, как тьма поедает мою мать. Но если я признаюсь ей, что вижу те же самые сны, то она признает, что они реальные. И я не удивлюсь, если она станет обращаться в посольство. Пошлёт кого-то, чтобы похитить меня и насильно вернуть домой. Сама приедет…

Я снова содрогаюсь. Моя мать, здесь? К слову о кошмаре.

— Нет, мама, слушай. — Я пробираюсь через деревянные ящики и людей, входящих и выходящих из зала, пока не выхожу в коридор и не нахожу там тихий уголок. — Я много думала в последнее время. Много о чём. И… мне здесь лучше. Я пока не готова возвращаться домой.

— Я думала, ты говорила, что никогда не собираешься возвращаться домой, — отвечает она, и в её голосе злость и печаль одновременно.

— Знаю. И, если честно, я так и собиралась. Но сейчас… Я не знаю. Я всё ещё пытаюсь разобраться в этом, и мне нужно время. Плюс, я совершенно выматываюсь на этой выставке, и я не могу уехать, пока не закончу. Помимо этого, никто в Египте не знает, где я — только Сириус, и ты знаешь, что с ним я в безопасности. Я думаю, что буду в гораздо большей этой мистической опасности, если останусь с тобой. Так что, — я глубоко вдыхаю, — я прошу тебя. Пожалуйста.

Позволь мне остаться.

Она надолго затихает на другом конце связи. Слишком надолго.

— Я думаю — это первый раз за все годы, когда ты искренне просишь меня о чём-то. — Кажется, что она готова заплакать и вдруг до меня доходит, какими тяжелыми и для неё стали последние годы.

Это так глупо и тяжело, и меня тошнит от этого. Я ненавижу Сириуса, ненавижу Рио, и ненавижу то, что начав меняться, я осознаю, что ошибалась. Ошибаться — отстой.

— Знаю, мам.

— Хорошо. Ты можешь оставаться, чтобы открыть выставку. Но я хочу, чтобы ты вернулась, как только я рожу ребёнка. Потом, когда я перестану быть уязвимой, мы вместе сможем добраться до сути этой мистики.

— Я… Я по-настоящему счастлива здесь. Я хочу вернуться сюда.

— Мы поговорим об этом… Айседора! Это из-за молодого человека, не так ли?

— Что? Я… нет… я не… нет, нет никакого молодого человека!

Я могу чувствовать её самодовольную улыбку.

— Он добрый? Из хорошей семьи? Он хорошо с тобой обращается?

— Мама. Мне нужно идти. Они вносят твой бюст, и я буду в ярости, если они испортят его. — Вообще-то, наверное, я могу убедить их случайно оббить один из её сосков. А лучше оба. — Поговорим позже.

— Очень хорошо. Будь осторожна, сердечко.

Я уже собираюсь отключаться, но задерживаюсь.

— И ты.

Что-то падает, и ругательства грузчиков спасают меня от беспомощных чувств, хлынувших на меня. Думай о работе. Эмоции потом.

На следующее утро Рио пишет мне в шесть утра, чтобы я спустилась и впустила его. Всю ночь я провожу в музее, подкрашивая там, где получаются выемки, подправляя расстановку экспонатов, и так далее, и так далее. Да и непросто работать с этой рухлядью, потому что, хоть я и знаю, что у нас целые тонны подобного хлама дома, это всё-таки неоценимый, бесценный хлам. Так что всё нужно делать в перчатках и с предельной осторожностью, под бдительным надзором двух охранников.

Я толкаю заднюю дверь, там стоит Рио, освещённый бледным утренним светом и верхней лампой, которая ещё не выключается. Он одет в синюю толстовку с капюшоном на голове, отчего его глаза приобретают новый невозможный оттенок. Если бы я была художником, то провела бы целый день, смешивая краски в надежде уловить его. Если бы я была обычной девушкой, я бы хотела шагнуть вперёд, провести пальцем по его лицу и потеряться в этой синеве.

О, идиотские боги, вот, что значит, кого-то желать. Наконец-то, я понимаю.

— Думаю, что тебе это понадобится, — говорит он и поднимает руку с бутылкой «Колы».

Сейчас я и в самом деле хочу прыгнуть на него. Я совсем влипла, и честно говоря, я не знаю, заботит ли меня это теперь. С каждым часом я ощущаю себя всё смелее.

— Спасибо, — говорю я, беру её и не переживаю за то, что мои пальцы проводят в этот момент по его пальцам.

— У меня и изолента есть. Тайлер сказала, что приедет позже, потому что ей придётся, потом остаться, чтобы ставить столы. Поэтому у неё не останется времени на то, чтобы вернуться домой и переодеться.

— А, хорошо. Плохая новость — у нас есть время на переделку лишь до 10 утра. Нам нужно убираться отсюда, когда они придут для завершения установки сигнализации и проверки работы всей системы.

— Тогда быстрее заканчивай с «Колой» и принимаемся за работу.

Следующие четыре часа мы проводим в бурной деятельности. К счастью, мы оба достаточно высокие, чтобы пользоваться низкой лестницей для заклеивания линии между потолком и стеной, но даже это требует немалой креативной растяжки, так как некоторые куски располагаются вплотную к стене. Больше времени, чем нужно уходит на аккуратное прикрепление ленты, так как нам приходится работать вместе, вместо того, чтобы заниматься противоположными концами зала, как мы планировали.

Для последнего угла мне приходится вставать на самый верх лестницы и вытягиваться, избегая давления на ложные стены. Рио кладёт руки мне на талию, чтобы удерживать меня, и я осознаю, что совсем не боюсь упасть.

Может, он всё-таки разбирается в этих красивых метафорах.

Я разглаживаю последний кусочек ленты, и удача, наконец, улыбается нам. Зал достаточно тускло освещается наверху, так что ко времени окончания заклеивания, его почти не видно. Нужно присматриваться к отдельным кускам оформления, чтобы заметить, а я сомневаюсь, что кто-то станет это делать.

— И подкрашивать не надо, — говорю я, смеюсь и верчусь от облегчения и истощения.

— Может, стоит выключить лишние лампочки и включить звёзды? Посмотрим, как станет смотреться?

Мы пользуемся прожекторами, пока работаем, которые заберут через несколько часов, и мы ещё не видим полного эффекта. Но… я и не хочу видеть.

— Подождём. Я хочу увидеть это впервые сегодня вечером. К тому же, если что-то не так, я не смогу это исправить. Лучше не знать.

Он смеётся.

— Всё выглядит идеально. Это же классно.

Я улыбаюсь и киваю, в последний раз осматриваю зал и представляю себе то, как он станет выглядеть, когда с экспонатов снимут завесы и включат все световые эффекты. Всё получится.

Должно получиться.

— Теперь я отвезу тебя домой, чтобы ты могла поспать и подготовиться к своему великому дебюту.

Я не спорю. Каждая частица меня болит, и если я до вечера не посплю, стану совершенно измотана. Я хочу насладиться этим. Мы выходим, закрываем за собой дверь и киваем охранникам.

— Эй! — машет Тайлер. Она поднимается по лестнице, где мы и встречаемся. На ней чёрные брюки в обтяжку, красные шпильки и белая рубашка с пуговицами. Её волосы затянуты в тугой высокий хвост. Она кивает в сторону охраны.

— Труляля и Труляля на своём посту?

— Ага.

— Стойте, а вы закончили?

Я киваю, перспектива кровати манит и утяжеляет мой мозг.

— Закончили.

Она пищит и бросается ко мне с объятиями.

— Не думала, что ты сделаешь это.

— И я ценю твою веру.

— Что ж, ладно, я здесь на целый день. Увидимся вечером?

Я сильнее обнимаю её.

— Ты мне нужна, и ты всегда помогала мне на каждом этапе этого пути. Ты потрясающая.

Спасибо.

— Боже. Не заставляй меня плакать, мой макияж рассчитан до конца вечера. — Она отталкивает меня.

Я машу и поворачиваюсь, чтобы продолжать спускаться по лестнице.

— А! Кстати, там какой-то парень спрашивал про тебя у стойки регистрации, когда я входила, но он ушёл, когда ему сказали, что ты занята.

— Он спрашивал меня, в смысле меня? Моё имя?

— Ну да.

— Сириус?

— Ну, я знаю, как твой брат выглядит. Это не он. Смуглый парень, наверное, такой же, как Сириус, очень высокий, красивый. Я бы сказала, пугающе красивый.

Я хмурюсь.

— Таких не припоминаю. — Странно, у меня появляется ощущение, что я снова не могу глотать.

После сегодняшнего вечера мне и правда следует ехать домой, как мама хочет. Что-то не так и я не знаю что, но я знаю, что моя мать может это выяснить.

А пока я стараюсь не волноваться. Сегодня так много людей входит и выходит из музея, и они могут знать меня или им нужно со мной поговорить: грузчики, охранники и так далее, и тому подобное. Но всё же, выходя из музея, я рада, что со мной Рио.

Я входила на выставку. Вокруг темно, даже звёзды не горели. Все экспонаты исчезли, кроме одного — статуи моей матери посреди зала, освещённой изнутри.

Я не помнила этой статуи. Её не должно быть здесь. А где фрески? Где звёзды? Всё не так!

Всё это закончится моим фиаско, меня будут обвинять. Я всё испортила.

Потом я поняла, что это не статуя. Эта настоящая Исида.

— Мама?

Она улыбалась и протягивала одну руку ко мне.

— Привет, Айседора.

— Ты приехала ради открытия выставки? — Сначала я ощутила короткую вспышку гордости и счастья, потом её сменило смущение. — Мы совсем не так задумывали этот зал. Я сделала гораздо больше… Я сделала… Я не знаю, что произошло.

— Ты кое-что изменила, — сказала она мягким, грустным голосом.

Моя рука сознательно взлетела к волосам.

— Э, я, хм-м…

— Во снах. Во тьме. Ты что-то поменяла.

— Я не могла позволить ей… Я не могла больше просто смотреть на это.

— Ты знаешь, я бы предпочла, чтобы ты была в безопасности, — сказала она.

Я открыла рот, чтобы сказать что-то, но… я не знаю. Она бы тысячу раз предпочла погибнуть самой, чем позволить чему-то случиться со мной. Такова её правда. Моя правда. Правда, которую я отталкивала от себя и погребла под всеми этими годами злости и непонимания.

— Я люблю тебя, — сказала она, и слеза скатилась по её лицу.

— Мама, прости меня, я…

Но было слишком поздно. Я была права. Она была всего лишь статуей, и пока я смотрела, она рассыпалась в пыль. Я осталась одна в темноте.