Хаос звезд

Глава 8

— Возьми моего сына, — умоляет Нефтида шёпотом, глаза её опущены. — Убереги от гнева Осириса. — Исида смотрит на мальчика, сына её мужа и сестры. Она смотрит на сестру. Она протягивает руки. Анубис сын Осириса и Исида защищает его так, как Нефтида не сможет, а потом отправляет его в подземный мир занять место возле отца. Она находит для него то, что он может наследовать, определяет роль и территорию владений, чьим Богом ему стать. Но большего она желает для Гора. Гор может заполучить корону всего Египта. Наверное, она израсходовала на него всю свою материнскую силу, потому что всем остальным достаются только дохлые кошки в кувшинах.

— У этого ресторана самое очевидное название из тех, что я когда-либо встречала. — Я таращусь на вывеску, заявляющую, что мы скоро начнём «Незаурядные Десерты». Снаружи одноэтажного здания красуется яркая модная решётка из полированного металла, и я сразу влюбляюсь в это здание.

Сегодня второй день нашей официальной дружбы с Рио. Думаю, такие вещи должны всегда официально объявляться. Это всё упрощает, когда он приглашает меня вместе обедать. Друзья делают это, и я знаю, что мы друзья. И ничего не надо додумывать.

— И они не обманывают, — говорит Рио. Мы входим через огромную чёрную дверь, и нас встречают изображения вариантов десертов, которые, действительно, выглядят незаурядно.

Я наклоняюсь над стеклом. Даже названия десертов звучат подобно сахару у меня на языке.

Лепестки цветов украшают самые прекрасные тарелки с едой, что я видела за всю мою жизнь. На отдельных блюдах сделаны акценты из золотой стружки. Я оставлю здесь всё своё суточное довольствие.

— Я хочу всё.

— Хлебный пудинг, — говорит Рио.

Я поднимаю бровь, выражая сомнение.

— Хлебный пудинг. Мы рассматриваем ряд из чизкейков, шоколадных и фруктовых тартов и тортов, а ты предлагаешь мне есть хлеб… вперемешку с пудингом.

Рио кивает.

— Поверь мне. Мы и другое возьмём, но, попробовав хлебный пудинг, ты уже ничего из этого не захочешь.

Я сильно сомневаюсь на этот счёт. Мы садимся на улице и делаем заказ. Я беру себе чайник с чаем, дневная прохлада от облаков едва ли его оправдывает.

— Как насчёт индийской еды? — Спрашивает Рио, играя с салфеткой. Сегодня на нём серая футболка. Она нравится мне, тем не менее, синий цвет на нём мне нравится больше.

В смысле, мне всё равно. Мне не важно, во что он одет. Чисто с эстетической точки зрения, ничего больше.

— Можно попробовать. Я выросла примерно на пяти вариантах блюд, которые сменяли друг друга по вечному кругу, так что мне подходит любая кухня.

— Тебе повезло, что мы друзья. — Его ямочка служит вроде восклицательного знака к его самоуверенной ухмылке.

Я качаю головой, но тоже улыбаюсь.

— Я могу и сама найти ресторан. Я знаю, как пользоваться интернетом.

— А-а, но ты, ни за что бы, ни заказала хлебный пудинг. Я нужен тебе.

Я барабаню пальцами по столу, потом щёлкаю ими.

— Чуть не забыла! Вот. — Я вытаскиваю свою большую чёрную сумку. — Мне нужна была тетрадь в клетку, и я также заметила, что ты почти исписал свой блокнот, поэтому… — Я вытаскиваю и протягиваю ему тёмно-синюю тетрадь в кожаном переплете. Хотя, на самом деле, дневник. Он лучше, чем тот, который у него был. Дневник такой красивый, что, когда я увидела цвет, то тут же подумала о Рио.

— Серьёзно? — Его лицо оживляется, оно выражает такое искреннее восхищение, что меня это смешит. Что-то трепещет в моём животе, и я решаю, что это просто от голода.

— Я облегчаю твою антисоциальную жизнь. — Отчасти это подарок для заглаживания вины, но я, ни за что не скажу об этом вслух. Вчера я поняла, что он не смеялся надо мной, когда я сказала, что моей страстью является дизайн интерьера, зато я вела себя по-идиотски, когда мы говорили про его поэму. На самом деле мне нравилось это в нём, его странная манера концентрации и времяпровождения.

Рио берёт в руки тетрадь, пролистывает, нежно проводит пальцами по её страницам.

— Не такой уж я и антисоциальный сегодня, — говорит он.

То же я могу сказать про себя. Подходит официантка, и я топлю свои порхания в травяном чае. А потом в хлебном пудинге, тёплом и мягком, в котором гармонично сочетаются горький шоколад и сладкий крем.

Рио смеётся, потому что ему, даже не приходится спрашивать меня, нравится ли он мне или нет. Я практически заглатываю его целиком и сразу планирую, как бы поскорее вернуться сюда за следующей порцией.

— Итак, — говорит Тайлер, подкрадываясь ко мне с заговорщическим видом, пока рядом с нами Мишель заканчивает телефонный звонок. — Вы с Рио проводите много времени вместе за последние два дня.

— Ммм, — отвечаю я.

— Как всё проходит? — Она водит бровями в нескрываемом ликовании.

— Более вероятно то, что я начну романтические отношения с его кошкой, чем с ним.

Ликование сходит с её лицо.

— Ты что? Господи, если бы я знала, что ты западаешь на длинношёрстных персов, то лучше бы свела тебя с хозяином квартиры моих родителей.

Я фыркаю и толкаю её в плечо.

— Я серьёзно. Мы с Рио друзья. Вот и всё.

— Хо-о-о-о-рошо. Конечно. Как скажешь. Говоря о друзьях, что ты делаешь в эти выходные?

Думаю устроить марафон по просмотру фильмов. Пока несколько часов напролёт прижиманий к Рио на диване в тёмной комнате не закончит всю эту муть про дружбу, которую ты придумала…

— Не проблема. Но, может, пригласим того хозяина квартиры, раз он уж точно больше мне подходит.

Тайлер подпрыгивает от неожиданности, когда рядом со мной Мишель выдаёт взрывную тираду брани. Такой поток грязи, вырывающийся из её маленького тела, не перестаёт веселить меня, особенно потому, что это так редко случается.

— Страховщики не разрешают нам устанавливать экспонаты раньше ночи перед открытием выставки. Они хотят, чтобы всё оставалось в хранилище под охраной до последнего момента. И как мы тогда всё успеем подготовить, когда мы, даже не можем расположить артефакты?

Пыхтя, она топает по лестнице в направлении крыла, которое мы планируем использовать. Я его ещё не видела.

Хоть я и, правда, не могу винить их за паранойю в отношении безопасности. Бедный охранник всё ещё находится в реанимации в больнице, его имя есть в нескольких списках на донорские органы. У них нет ни малейшего представления того, что с ним произошло, отчего вся ситуация кажется ещё более жуткой. И я благодарна, что Мишель слишком возбуждена, чтобы сообщать моей матери о попытке ограбления. В противном случае, я уверена, что уже следующим рейсом я отправилась бы в Каир. Всё равно, со мной это никак не связано.

Кроме того, в дневное время не чувствуется, что тебе что-то угрожает. Ободряющее приятное тепло выталкивает из памяти весь мрак июня и всю прочую его темноту и тоску.

Ночью всё по-другому. Но есть солнечный свет! Буду думать о нём.

В зале, который открывает Мишель, солнечного света, о котором я собираюсь думать, почти нет. Я, даже прихожу в недоумение, как они вообще рассчитывают на него. Это не зал, скорее огромный коридор. В нём чересчур высокие потолки, думаю, где-то 3,7 метров, при лишь 2,5 метрах в ширину, протягиваются на две трети всей длины здания.

На половине стены сохранились остатки какой-то низкопробной росписи в честь прославления культур коренных народов Центральной Америки, а остальные стены покрыты пятнами белой краски. Крошечный ряд из окон, выстроившихся справа под потолком, впускает пыльные струйки дневного света.

И вот ярость Мишель испаряется, будто и не было, и она изучает зал, словно её рациональный, бизнес-ориенированный взгляд может всё это привести в порядок одной только силой мысли.

— И, всё-таки, я думаю, что нам следует разобрать одну из наших выставок и перенести сюда.

Используем главный зал.

— Я не буду разбирать то гигантское дерево эволюции, — говорит Тайлер, кладёт швабру и прислоняется к стене.

Мишель кивает.

— Наверное, ты права. Нам стоит открыть все выставки во избежание проблем с этой. — Она показывает рукой на стену. — Мы можем продолжить цветовую палитру из крыла с Египетской экспозицией — это зелёный и фиолетовый цвета, и возможно роспись, потом…

— Ради всех этих идиотских богов, только не это!

Мишель и Тайлер смотрят на меня в шоке. Я сконфуженно пожимаю плечами.

— Не думала, что скажу это вслух. Без обид, но Египетский зал требует изменений. Давайте придумаем что-нибудь другое.

Поднимая бровь, Мишель смеётся.

— Ну, и что же нам тогда делать?

Я окидываю взглядом всю длину зала и закрываю глаза. В моём сознании непроизвольно появляется образ папиного зала: резной камень, узоры, фрески, Амат на своём вечном посту и в конце его низкий трон. Тяжесть веков и серьёзность смерти.

Нет.

Тогда может Нил? Сине-зелёный пол, стены жёлтые с нарисованным рядом камышом. Ветерок, выдержанный, но приятный аромат влажных вещей. Всё равно не совсем то. Залу не хватает солнца. Может, если бы мы смогли установить тепловые лампы, чтобы оставить воздух сухим и жарким, но я почему-то сомневаюсь, что это сработает.

За тёмнотой моих век свет как обычно чертит ленивые узоры, и я вспоминаю о своих звёздах.

Я прогоняю эту идею, потому что она слишком сильно напоминает мне дом. Но нет. Я уже прошла через это. Я предложу эту идею. Я собираюсь изменить своё прошлое, чтобы оно больше не грызло меня. Как и детская комната, которую я сделаю для Дины. В моих силах избавиться от боли при виде всех этих вещей вместо того, чтобы вечно носить их внутри себя.

— Есть! — Я открываю глаза, идеи обстановки зала кружатся у меня перед глазами, начиная заменять собой грустное зрелище. — Звёзды.

— Звёзды? — Тайлер выпрямляется и хмурится.

— Звёзды. Очень многое из Древнего Египта было сосредоточено на жизни извне, на наших мечтах, наших душах, наших смертях, нашей загробной жизни. Они знали больше об астрономии, чем любая другая культура, всегда смотря вперёд и назад и за пределы своего мира. Поэтому мы выкрасим зал в чёрный цвет и… нет, это нам даже не придётся делать.

Я прохаживаюсь туда и обратно, выискивая розетки, изучая потолок.

— Всё, что нам нужно — огромные листы фанеры. Они прибавят стенам несколько дюймов с обеих сторон, но мы можем позволить себе потерю этого пространства. А немного опустив потолок, мы усилим эффект. Окна должны быть полностью закрыты. Мы выкрасим листы фанеры в чёрный цвет и просверлим в них отверстия для светодиодных лампочек. Я могу начертить карту звёздного неба. Вещи моей матери мы расставим в хаотичном порядке вдоль стен и в середине, осветим их снизу и у пьедесталов, так они словно будут выступать из вечности.

Мишель смотрит на зал с прищуром.

— Звучит сложновато. И дороговато.

— Купить нужно только материалы и не обязательно дорогие.

— А сколько потребуется времени? У нас его немного. Мне придётся утвердить план прежде, чем мы сможем приступить, и на расчистку может уйти неделя или две.

— Я могу это сделать. Я знаю, что могу. — Я кусаю губу в надежде, что она согласится. Сейчас, когда я решила, какой должна быть эта комната, я сильно расстроюсь, если от моей помощи откажутся.

И всё-таки она кивает.

— Хорошо. Докажи, что можешь это сделать. И если у тебя получится, то, возможно, я разрешу тебя переоформлять ряд наших старых выставок, которые, как ты считаешь, нуждаются в переделке.

— Спасибо! — Говорю я. По крови уже бежит адреналин, я готова приниматься за работу. Это будет мой зал. Это будет моё прошлое. Это будет моё будущее.

— Айседора!

— Мама! — Я резко сажусь на кровати, моё сердце быстро бьётся. Это не гроб и не моя кровать, и не мой дом.

Дина стоит в дверях, одной рукой опираясь на почти несуществующий бок. Клянусь, этот ребёнок скоро завладеет всем её маленьким тельцем. Как она до сих пор не раскололась по центру, остаётся для меня загадкой.

— Встречай гостя.

— Гостя? — Я провожу по волосам, которые торчат в разные стороны по всей голове. — Тайлер?

— Так зовут парня? — Она заговорщически пробирается в комнату. — Невероятно, фантастически сексуального парня?

Я хлопаю себя по лбу и падаю снова на кровать.

— Сколько времени?

— Одиннадцать.

— Потоп, ну кто встаёт раньше полудня в тот день, когда ничего не надо делать? — Я не могла спать в первые несколько дней, мой хорошо натренированный внутренний будильник сразу же подбрасывал меня. Поэтому я стала ложиться спать настолько поздно, насколько это было физически возможно, чтобы заставить своё тело требовать дополнительный сон по утрам. Кто ж знал, что быть ленивой так трудно?

— Он уже в комнате, грунтует. Он здесь уже больше часа, сказал, чтобы я тебя не будила.

Полагаю, уже слишком много времени прошло.

С рычанием я скидываю с себя одеяло и топаю через коридор в детскую комнату.

Рио одет в голубую футболку и потёртые джинсы. Три четверти комнаты уже загрунтованы. iPod, стоящий на подставке в углу, тихо играет. Когда я требую его помощь в ответ на совет по дизайну его карикатурной спальни, я не ожидаю, что он примется за это с таким желанием или так… быстро.

— Что случилось-то? — Спрашиваю я, щурясь от ослепительного света, струящегося сквозь пустое не завешанное окно.

— Ммм? — Он оглядывается и его лицо… О, хаос! Как он это делает?! Словно всё его тело сияет. Это убивает во мне утреннюю брюзгливость, и я чувствую, как подобное свечение согревает меня тоже.

— А разве ты не ждёшь моей помощи?

— Ну, да, но я думала, что мне придётся тебя тащить сюда или как-то так.

Он пожимает плечами и поворачивается к стене.

— Не, это даже весело. Прости, что вот так припёрся, но мне больше нечем заняться сегодня.

— И писать нечего? Твоя муза не говорит с тобой?

— Редко. Международные звонки дорого обходятся и всё такое. Кроме того, она такая взбалмошная и её очень сложно понять. А ещё она говорит, что я всегда неправильно интерпретирую то, что она задумывает.

— Музы. Как с ними справляться, да? — Я снова провожу пальцами сквозь волосы, вперёд-назад, пытаясь придать им нормальную форму. Мне не помешает душ. Но тогда, если я собираюсь красить, то, по всей видимости, придётся подождать. И это вовсе не означает, что меня волнует, что думает Рио о моих волосах. Или о моём запахе.

Я потягиваюсь и незаметно обнюхиваю себя, на всякий случай.

Не то, чтобы можно унюхать ещё что-то помимо химического запаха краски, просто не стоит вонять перед кем-то, если ты не должен. Я могу обойтись без макияжа в этот раз, но я отказываюсь плохо пахнуть, ни при каких обстоятельствах.

— Тогда ладно, — говорю я, вздыхая, — давай сделаем это.

Полотно неровное, скопилось под ногами, и я бегу к себе в комнату, чтобы переодеваться во что-нибудь, что не жалко. Я смогла почти всё разложить по местам после взлома, но некоторые из ящиков были сломаны и теперь не открывались, поэтому я пользовалась своим чемоданом в качестве ящика для хранения. Добравшись до уголка одного из раскрытых карманов, я хмурюсь. Мешочек? Я вытаскиваю крошечный мешочек и молча рассматриваю его, пока из него не высыпается содержимое.

Ингредиенты. Подвески. Мама положила мне набор для создания амулетов на экстренный случай. Подвески не были сломаны. По какой-то причине я чувствую себя счастливой и в безопасности. И это меня немного бесит.

Быстренько возвращаюсь в детскую и хватаю валик, приступаю к противоположному концу оставшейся стены. Я рада, что Рио работает быстро, ненавижу грунтовать стены. После грунтовки всё тело ноет, при этом она ничего не завершает, а наоборот лишь готовит почву для ещё большей работы. Рио не говорит, только тихонько подпевает музыке с закрытым ртом, в то время как тщательно и методично красит.

— Что это? — Спрашиваю я. Мы оба продолжаем смотреть на наши валики, двигаясь медленно, но уверенно навстречу друг к другу.

— Хмм?

— Эта песня. «Оу, привет, не обижайся, что я переспал с тобой и утром ушёл, ни слова не говоря, потому что однажды кто-то полюбит тебя». Серьёзно?

Он смеётся.

— Не знаю, здесь есть правильный посыл: все мы обязательно найдём свою любовь.

— Что это за посыл?! Это лишь оправдание! Он говорит, что это нормально использовать её просто потому, что однажды кто-то и вправду полюбит её, а не он. Этот крендель заслуживает кастрации, если тебе интересно моё мнение.

Рио давится смехом.

— Почаще напоминай мне никогда тебя не злить.

— Как хочешь. Так о чём я? Он использует её, она плачет и ждёт того дня, когда придёт тот, кто не будет использовать её. Что это будет за жизнь? Да пошло оно всё. Я могу быть целой и без того, чтобы зависеть от кого-то. Большое спасибо.

— В любом случае нельзя полюбить кого-то, в романтическом смысле, пока сам не будешь целым. В этом смысле ты права.

— Но если ты целый, тебе не нужно кого-то любить.

— Но как ты можешь быть целой, если избегаешь этого пласта твоей жизни?

— Романтика — не есть требование для счастливой жизни.

— Целиком и полностью не согласен. Но как бы ты не относилась к романтике, любовь определённо есть требование. Как и твоя семья. Ты не можешь быть целой без неё, так?

Они могут быть целым без меня. Всё, что они делают — это рожают нового ребёнка, новую батарею для промывки мозгов в прославление их. Я гневно прижимаю валик к стене, отчего больше краски, чем нужно выдавливается из его пор и портит мой ровный мазок.

— Семьи создают дыры. Они не заполняют их.

Отлично! Теперь мне приходится ещё раз пройти по этой секции, чтобы выровнять слой краски. Прежде, чем я заканчиваю, Рио приближается и стоит совсем рядом со мной.

— Прости. — Его голос звучит мягко, и он стоит там, в ожидании, пока я не смотрю на него. — Хочешь поговорить об этом?

Я чувствую, как его глаза поглощают меня, их переполняют доброта и понимание. Понимаю, что не могу ему рассказывать. Часть меня хочет ему рассказать, больше, чем что-либо и когда-либо, излить всю свою боль, предательство и годы душевной боли. Выпустить это из себя, вывалить на него и, в конце концов, освободиться от того давления, которое я сдерживаю, пока не почувствую, что вот-вот лопну от приступа боли и не буду сильно стараться не переживать об этом.

Я бросаю валик на полотно.

— Как насчёт похода в ресторан, Рио-волшебник? Мне нужно поесть.

Он улыбается и разглаживает остатки того неудачного пятна.

— Это можно.