Хаос звезд

Глава 17

В тот день, когда Амон-Ра спустился на землю, его укусила змея. Но та змея была не его творением, поэтому он не мог назвать её имя и вытянуть яд. Амон-Ра, Бог солнца, умирал. В мифах всегда говорилось только о змее. Но в версии, написанной рукой Исиды, было одно отличие: не змея, а ребёнок А-пепа. Огромная змея, найденная в подземелье. Только Осирис и Анубис вхожи в подземный мир и могут его посещать.

— Возьми трубку! — Кричу я в телефон, когда слышу в ответ только длинные гудки. От крика моя голова пульсирует, но я не могу молчать. Спотыкаясь, я несусь на второй этаж. Я вышвыриваю всё из своих ящиков в поисках паспорта. Моя рука оказывается на маленькой сумочке с защитными амулетами, которые положила мама, теми, которые пережили погром Анубиса в моей комнате. Я сую их в карман своих фланелевых пижамных штанов.

Паспорт, паспорт, где же мой паспорт… Отвечай на звонок, мама, отвечай, отвечай!!!

Паспорт находится в ящике ночного столика.

Она не отвечает на звонок.

Я натягиваю пару туфель и бегу вниз по лестнице. Теперь я звоню Сириусу.

Он тоже не отвечает.

Почта! Она станет проверять почту. Я пишу ей письмо так быстро, что уверена — оно совершенно бессвязное, но это не имеет значения, потому что она должна знать. Мне нужно знать, что она знает.

Телефон, прижатый к моему уху, по-прежнему звонит, звонит, звонит… Почему она не берёт трубку? Он ещё не может быть там. Он ещё должен быть на пути в Египет. Где и мне надо быть. Где и мне стоит быть. Те образы (о, как же их много!), образы моей матери, разрушаемой тьмой, проигрываются на повторе в моей стучащей голове, и я не могу допустить это. И я этого не допущу.

Зачем Анубису это делать? Что он получит в случае убийства моей матери? Что он сказал мне… что-то про Хаткор, считающую меня бесполезной. Коридор. Они целовались тогда в коридоре.

Хаткор. Уж если у кого и есть повод ненавидеть мою мать и желать ей смерти, то это — Хаткор. Она, должно быть, соблазнила Анубиса, и теперь он с ней заодно. Как давно она планировала это, выжидая напасть в момент, когда моя мать станет наиболее уязвимой?

— Отвечай! — Кричу я в телефон, потом бросаю его об стену.

Аэропорт. Я поеду в аэропорт и полечу следующим же рейсом в Египет. Глупый план, и часть меня знает это, но я не могу просто сидеть здесь. Проверит мама почту или нет, но я не могу сидеть здесь и ждать. Ждать, чтобы узнать, жива или нет моя мать, которая звала меня домой.

Да, и как я доберусь до аэропорта? Я горько усмехаюсь от ироничности ситуации: жила с братом, зарабатывающим на организации трансфера в аэропорт, но понятия не имею, как добраться туда самой. Да пошло всё, я поеду туда. Хватаю со стойки ключи от «Мини», бегу в гараж и открываю его.

Ключ подходит к зажиганию, но ничего не происходит. Я вставляю ключ. Почему ничего не происходит? Я кручу его, и включается радио и фары, но двигатель так и не заводится.

— Давай же! Заводись! Почему ты не заводишься? — Всхлипываю я, разбивая свои окровавленные ладони об руль.

Даже если я и заведу её, я совершенно не представляю, как её водить или как отсюда добраться до аэропорта. Я падаю на руль лбом и плачу от собственной беспомощности. Я всегда чувствую себя беспомощной, и я ненавижу, ненавижу, ненавижу это! Как у меня может быть счастливое сердце и добрые руки, когда я не могу помочь женщине, посвятившей мне всю свою жизнь, помогавшей мне; женщине, которую я только и делала, что ненавидела последние три года?

Рука мягко ложится мне на плечо, и я вскрикиваю, выпрямляясь в кресле.

— Это я! Прости. Я не хотел тебя напугать. — Рио протягивает руку, чтобы помочь мне выйти из машины.

Я смотрю на него в упор.

— Что ты до сих пор здесь делаешь?

— Я сказал, что никуда не уйду, пока ты не скажешь мне, что Сириус дома и всё в порядке. Я говорил серьёзно. Я сидел в своём пикапе и читал о сотрясениях.

Я беру его руку и почти падаю, пока вылезаю из машины.

— Мне нужно в аэропорт. Я должна немедленно вылетать в Египет.

— Почему?

— Потому что они убьют мою маму! Хаткор и Анубис собираются её убить, и она не отвечает на телефон, и, если она умрёт, не будет никого такого же сильного, чтобы оживить её.

— Поехали! — Говорит он, берёт меня за руку, и мы вместе бежим к пикапу. Машина срывается с места, а Рио уже набирает номер на телефоне.

— Мам, нам нужен Лир. Семье Айседоры нужна помощь.

— Я не знаю, как купить билет на самолёт, — говорю я, меня переполняют отчаяние и безысходность.

Рио смотрит на меня с телефоном у уха.

— Он тебе и не нужен. Мы полетим вместе в Египет. У моей семьи есть самолёт, он заправлен и готов к полёту. Родители собирались полететь завтра.

— Но…

— Это будет гораздо быстрее, чем лететь на обычном самолёте. Я доставлю тебя туда, и мы спасём твою маму. Я обещаю.

Он возвращается к разговору по телефону и кивает.

— Ладно… ага… скажи тёте Ириде, что нам нужно, чтобы она была там сейчас. Спасибо, мам.

Люблю тебя.

— Спасибо. — Мой голос срывается. — Спасибо. — Я набираю номер, который теперь могу вспомнить, и слушаю: каждый гудок, кажется длиннее и дальше предыдущего. Он звонит, и звонит, и звонит.

Качка выводит меня из сна. Не знаю, где я и почему всё вокруг смутное и трясущееся. Здесь кожаные сиденья, которые выглядят как кресла, и деревянные панели, но тесно и…

Моя мать. Реактивный самолёт. Рио. Я протираю глаза, желудок крутит от укачивания. От сочетания сотрясения (но я ни за что не признаюсь Тайлер, что это было оно) с болеутоляющими, которые я приняла, ощущаю полную дезориентацию. Рио доблестно пытается удерживать меня в сознании, но несколько раз я проваливаюсь в сон.

— Мы приближаемся, — говорит Рио, открывает завес, чтобы посмотреть в иллюминатор. От новой череды турбулентностей мои зубы начинают стучать.

— Всегда такая тряска?

Он проводит рукой по волосам и застенчиво улыбается.

— Ну, нам немного помогают. Ирида, пилот и моя… э… тётя. Она замужем за Зефиром. Он что-то вроде западного ветра. Он нас всю дорогу так ускоряет.

Я не могу не отметить про себя, как странно то, что у него тот же тип семьи, как и у меня. У него, должно быть, столько же сумасшедших историй, как у меня. Думаю, как-нибудь мне захочется услышать их.

— Моя мама звонила?

— Нет. Я пытался дозвониться, каждые пятнадцать минут. Никто не берёт.

Я киваю, поджимаю губы и стискиваю зубы.

— У тебя есть план?

— Добраться до дома. Предупредить маму. Что дальше пока не знаю.

— А если Анубис и Хаткор будут там?

Я нащупываю амулеты в кармане, потираю пальцами их края, словно могу так направить маме их магию.

— Я что-нибудь придумаю.

Он выглядит так, словно хочет сказать что-то ещё, но просто кивает.

— Хорошо.

Хочу снова уснуть. Сидеть здесь, в небе, ничего не делая, в то время как моя мама может умереть, или может, уже мертва…

— Мы можем лететь быстрее?

— Рискуя разбить весь самолёт — да.

Я хватаю свои волосы руками и тяну: я так расстроена и напугана, что чувствую, что морально ломаюсь.

— Прости меня. — Его голос звучит так искренне, что с моего каменного сердца слетает ещё один кусочек, ударяя по рёбрам. Так глупо с моей стороны думать, что он может причинить вред мне или моей семье. Что бы ещё я не узнала о нём, я знаю это наверняка.

— Не стоит извиняться. Ты уже и так мне очень помог. Я была бы сейчас где-нибудь на пересадке, если бы вообще выяснила, как добраться до аэропорта. Ты… находился там ради меня.

Снова. Спасибо. — Я пялюсь в потолок, чтобы не смотреть ему в глаза.

— Я всегда буду рядом, чтобы тебе помочь, чем смогу. — Повисает долгая пауза. — Раз уж тебе сейчас деваться некуда, я хочу объяснить тебе что-то. Знаю, сейчас не лучшее время, но возможно у меня есть только оно, и мне нужно, чтобы ты поняла.

Я опускаюсь ниже в кожаное сиденье, больше похожее на кресло, чем на обычное сиденье самолёта.

— Я не могу сделать это сейчас.

— Тебе ничего не придётся делать. Просто слушай. Тебе не обязательно отвечать, или говорить «прости, что не сказала тебе о своих родителях». Клянусь, что всё остальное было правдой, по-настоящему, и мне всего семнадцать лет. Я не бог и никогда им не буду. Мне следовало сказать тебе об этом раньше, и мне следовало предвидеть, что это не будет для тебя радостным открытием. Когда я убедился, что ты была такой же, как и я, всё казалось даже более правильным, но было глупо и эгоистично с моей стороны полагать, что ты будешь чувствовать то же самое. А, да! Я забыл. — Он встаёт и, держась за сиденья и стену, чтобы не упасть в дико трясущемся воздухе, открывает маленький холодильник и достаёт из него «Колу».

— Подкуп? — Я всё равно беру её, отчаянно нуждаясь в сахаре и кофеине. Моя мать права — всё это вызывает жуткую зависимость. Конечно же, она права. О, мама. Будь в порядке!

— Знаешь, стихи сказали всё это намного лучше. Я даже предал Каллиопу и пошёл с Эрато, моей музой, и смог сделать их лирическими вместо поэмы. Каллиопа тоже была в гневе. Э… Так что… — Его длинные загорелые пальцы нервно поправляют брюки, которые остались на нём с прошлого вечера. — Полагаю, мы — противоположности, потому что ты провела последние годы в убеждении, что никого не полюбишь, а я провёл последние годы в убеждении, что найду тебя.

Я хочу закричать на него, сказать ему, что сны — это всего лишь ужасный метод принятия решений, когда вспоминаю мою странную одержимость Орионом. Не тем, который рядом со мной, а звёздами, и тем, как они создают у меня ощущение защищённости и того, что я любима, когда у меня больше ничего нет. Тем, как это чувство словно перепрыгнуло на Рио вопреки моему желанию.

— Только идиот, может влюбиться в кого-то из-за снов, — говорю я после раздумий.

— Но всё так и было! Я не влюблялся в тебя из-за снов. Все сны говорили мне лишь то, что ты есть, где-то там. Они заставляли меня искать тебя. И когда я нашёл тебя, то не влюбился в тебя.

Какого хрена? Я поднимаю на него одну бровь, и он усмехается.

— Я не влюбился в тебя. Я вошёл с тобой в любовь с широко открытыми глазами, продумывая каждый шаг на своём пути. Я, правда, верю в судьбу и предназначение, но я также считаю, что нам суждено делать только то, что мы выбираем сами. И я выбираю тебя; спустя сто жизней, через сто миров, в любой версии реальности, я бы нашёл тебя, я бы выбрал тебя.

Я не могу смотреть в его глаза, потому что они слишком синие, слишком искренние, слишком наводнённые, а я не умею плавать.

— Я не знаю. Я не… ты даже не знаешь меня, тебе не следует меня любить. Я вредная и холодная, и я не знаю, смогу ли вообще кого-то полюбить или захочу этого, и…

— Айседора. — Наводнение и разрушительные волны успокаиваются. — Ты не вредная и не холодная. Ты сильная и смешная, и умная, и красивая. И ладно, может иногда ты немного вредная, но как ты говоришь, между уверенностью и высокомерием очень тонкая грань, и кто-то должен помочь мне её нащупать, так? Я нашёл свой путь и не собираюсь с него сворачивать. Я хочу, чтобы ты знала, что я чувствую, и также знала, что хорошо чувствовать так, как ты чувствуешь, потому что я очень-очень терпеливый.

— А если я решу, что мне предназначен кто-то другой?

— Что ж, это будет твоё решение, и я стану его уважать. К тому же я знаком с целой ватагой богов, чтобы покарать того, кого ты выберешь вместо меня.

— Ты…

— Прикалываюсь! Исключительно! Преимущественно. Хорошо, не совсем прикалываюсь.

Я смеюсь, отчего моя голова начинает болеть, но смех освобождает немного боли из моей груди.

— Мы можем закончить говорить об этом после того, как я спасу маму?

— Естественно. — Он откидывается назад, улыбается и явно расслабляется. — Прошло даже лучше, чем я думал. Ты не кричала на меня. Но хочу заметить, в поэме есть действительно удачные образы пустыни и океана, и готовых распуститься цветов.

— Вот где я, скорее всего, закричу на тебя.

— Идём на посадку, — бодрый голос потрескивает через колонки. — Здесь нет взлётной полосы, поэтому посадка будет жёсткой.

Не такой жёсткой по сравнению с тем, с чем придётся иметь дело после приземления. Я пристёгиваю ремень и начинаю молиться каждому богу, которого могу вспомнить, чтобы мама ещё была в порядке.