Хаос звезд

Глава 2

Сколько было богов в Древнем Египте, столько же было версий мифов о них. Чаша терпения Амона-Ра — короля богов, переполнилась от человеческой наглости. Доведённый до ярости, он воззвал к своему Оку, чтобы уничтожить всё человечество. Кем было это Око, способное извести целую расу? Никем иным, как Хаткор, которая в то же время была Сехмет, жестокой и кровожадной богиней разрушения. Она убивала всё, что попадало в её поле зрения, пока Амон-Ра не пожалел о своём гневе. Но Хаткор в лице Сехмет невозможно было остановить. Тогда Амон-Ра собрал всё пиво на земле, окрасил его в красный цвет и оставил там, где, как он знал, она могла его найти. Фокус был в том, чтобы она решила, будто насытилась кровью всего живущего и впала в мирный пьяный угар. Это было больше похоже на Хаткор, которую я знала. Однако история была не их тех, на которых я воспитывалась. Моя мать учила меня на важных примерах. То есть на тех, в которых главной героиней была она сама.

Я издаю стоны, массаж головы нисколько не успокаивает.

— Сколько времени?

— Почти рассвет. Мне нужна твоя помощь с защитными амулетами. Вставай! Быстро, как кролик, сердечко!

Быстро, как кролик. Хотела бы я найти этого кролика, который вдохновил маму на её любимую поговорку и снять с него живьем кожу. Я переворачиваюсь на спину. Моё сердце останавливается, когда я вижу созвездия, изображённые на моём потолке. Несколько лет назад я нарисовала их так, чтобы они поблёскивали чёрным цветом, с помощью мерцающих кристаллов отображая карту звёзд той ночи, когда я родилась. Орион — мой любимец, он всегда прямо над моей кроватью, может наблюдать за мной и защищать. Иногда я пытаюсь вписать себя в созвездие и представляю, как оно будет всегда отражаться в небе.

Я была бы прямо под боком у Ориона. Я улыбаюсь. Я никогда не называю его египетским именем. Это одно из немногих моих удачных восстаний, большей частью потому, что мама не знает об этом.

— Айседора… — Её голос звучит словно песня, но мои мышцы начинают подрагивать, пытаясь изо всех сил подчиниться ей, вопреки моему желанию. С последним вздохом я отбрасываю в сторону своё серебристое одеяло и бреду следом за Исидой.

— Тебе снились сны, о которых мне следует знать? — Её лицо омрачается беспокойством, пока мы движемся к её крылу дома.

Меня бросает в дрожь, когда я вспоминаю свой тревожный сон. Я забыла о том памятном дне, когда у меня выпал зуб. Но так лучше, чем кормить её необоснованной паранойей из сна.

— На этот раз у фиолетовых бегемотов были крылья.

— Хм. Они напугали тебя?

— Только когда они сказали, что злая женщина разбудит меня прямо перед рассветом.

Она строго смотрит на меня.

— Серьёзно? Ты видела, что произойдёт?

Я закатываю глаза.

— Нет. Это шутка. Иногда люди говорят их друг другу.

— Со снами нельзя шутить, Айседора.

— Безусловно. Мой мозг предельно серьёзен, когда выдаёт случайные образы во время сна.

— Значит, договорились.

Мы входим в её мастерскую, где бледно-желтые каменные стены всегда холодные, в комнате мерцают свечи. Весь наш дом находится под землёй, примерно в миле от развалин храма в Абидосе, который до сих пор привлекает туристов. К счастью, у моих родителей ещё хватает сил держать подальше нежелательных посетителей. Даже вход остаётся невидим, если вы не имеете отношения к этому месту. Вряд ли у многих богов ещё остался амулет «моджо» в физической форме, а мои родители умудряются делать какие-то кусочки магии.

Я вздыхаю.

— Какой будем делать?

— Для отвлечения и защиты.

Я нагреваю воск над пламенем одной из свечей, пока он не начинает течь, а затем аккуратно выливаю его в форму грифа. Грифы служат для защиты.

— И бегемот, — говорит Исида, пока выставляет в ряд амулеты из слоновой кости. — Думаю, твои сны говорят правду. — Она рассеянно кладёт руку на свой живот.

Всё верно. Самки бегемотов для Таурт — богини рождения. Наводнения! Мне следовало выдумать другой фальшивый сон. Я отставляю формы в сторону, и хватаю банку со сладким золотистым мёдом. Исида шепчет слова, настоящие имена богов и богинь, которые мне не дозволено знать. Воск быстро остывает, и я вынимаю из форм миниатюрных животных, устанавливаю их рядом друг с другом на каменном столе.

Я осторожно выливаю мёд на фигурки, целиком их покрывая. Сладость должна завлекать злых духов, а затем поймать их в ловушку в защищающих животных.

Ага. Точно. Пчелиный воск и мёд для борьбы с плохими снами. Просто чтобы проводить ещё больше времени ранним утром для укрепления связи между мамой и дочерью в «Доме Жизни».

Исида заканчивает шептать имена на подвеску из слоновой кости, а потом одевает одну из них мне на шею. Я сжимаю челюсти, чувствуя кожей жёсткий кожаный шнурок и слоновую кость, которая теплее, чем должна быть.

— Он мне нужен?

— Конечно, сердце моё. — Она вешает вторую на свою шею, сжимая третью в руке. Восковые фигуры остаются там, где стояли. — Этого должно быть достаточно. Спасибо, Айседора. Не бойся.

Ребёнок — это к счастью. Он станет тем, с кем мы сможем заниматься вместе. — Её голос звучит странно. Почти… уязвимо. И она избегает моего взгляда. Мягкий шум, такой тихий, что я едва могу его расслышать, звучит позади нас. Я поворачиваюсь и обнаруживаю свою тётку Нефтиду, наполовину прячущуюся за дверью. — Заходи, — говорит мама, почти не глядя на сестру. — Айседора может помочь во всём, что тебе нужно. Гор попросил меня приготовить завтрак. — Она улыбается и ускользает из комнаты.

Нефтида вертится вокруг стола маминой мастерской, порхая от каменных сосудов до керамических контейнеров с травами, специями, помётом. Её руки нервно танцуют, как две раненые птицы. Иногда она кивает себе, но не спрашивает меня, для чего то или иное. Она много помогала моей маме, была своего рода её помощницей на протяжении веков. Мне повезло, и я унаследовала эту роль, как только достаточно выросла.

Я опираюсь на стену, желая вернуться обратно в кровать. Тогда Нефтида удивляет меня.

— Как ты? — Спрашивает она. Мне тяжело понять, на что похож её голос. Ей всегда сложно, всю мою жизнь, но мы никогда по-настоящему не общаемся. Она просто есть.

— Э-э-э, устала?

— Ты выглядишь несчастной. — Её голос немного громче шёпота, такой же неуверенный, как и трясущиеся руки, когда она мешает кончиком пальца плотный слой золотистого мёда. — Частенько здесь помогаешь маме?

— Ага, всё время.

— А можешь расшифровывать её почерк? — Она поднимает уголок одного из маминых папирусов, где иероглифы, тесные и плавные, составляют язык и живут сами по себе. Хоть всё и написано языком, придуманным моей матерью, дар знания языков здесь не поможет. Я слегка пожимаю плечами.

— Ага. Ушло много времени на обучение, но я могу читать всё, что она пишет. Очень полезный для жизни навык.

— Хм-м-м. — Она слизывает мёд с пальца. Если бы Хаткор так сделала, то всё смотрелось бы как в музыкальном клипе: с высунутым языком и сексуальным взглядом. Но Нефтида касается языком так, словно мёд может обжечь её и обсасывает палец, словно он кровоточит. — Не думаю, что твоя мать понимает тебя. — Она удостаивает меня слабой улыбки, её глаза увлажняются.

Я в шоке. Никто не замечает меня так, чтобы обратить внимание, как я несчастна и маме всё равно.

— Да, — говорю я, — не понимает.

Нефтида кивает, глядя в угол на потолке.

— Думаю, время и расстояние, должны быть на благо.

Её слова поражают меня. Она на моей стороне? Сможет ли она уговорить маму отослать меня раньше? Мне нужно выбраться сейчас сильнее, чем когда-либо.

— Не могу не согласиться. — Я кусаю губу, а потом продолжаю. — Было бы лучше, если бы кто-то ещё смог убедить в этом маму.

— Ох, о, хорошо. Я не… Исида такая… Возможно, я могла бы что-то сказать? Скоро. Может, когда родится ребёнок. Или после. Это не моё место, и… Я попробую что-то сказать. Скоро.

Я сникаю. Я не могу возлагать какие-либо надежды на такую робкую оболочку от бога. По сравнению с матерью Нефтида просто тень. Я оставляю её одну и выхожу во всё ещё тёмный коридор. Может, пока дорогой Хорохор здесь, у меня появится немного больше времени на сон, прежде чем мама поймёт, что я отлыниваю, и даст мне какое-то полезное занятие.

Или, возможно, я использую свободное время для составления плана побега. Я полностью погружаюсь в мысли о том, как бы улизнуть, пока мама рожает, когда странный, приглушённый шум откуда-то извне доносится с другой стороны, и я оборачиваюсь. Там два человека. Звук… о, боги-идиоты — это звук чавкающих друг о друга ртов. Спасибо вам, Хаткор и Хорохор. Я собираюсь сбежать и ослепить себя, как вдруг понимаю… Те самые острые черты?

Лицо, на котором до сих пор заметен хищнический намёк? Совершенно не лицо гордого сокола, принадлежащее моему брату. Лицо мерзкого шакала — Анубиса, которому запретили входить в основной дом, когда я была ещё ребёнком. И который сейчас засасывает лицо жены Хорохора.

Я пытаюсь проскользнуть по коридору незамеченной, но застываю, когда голос, который как я думаю, что забыла, пронзает прямо между лопаток, и я напрягаюсь. Вспоминается то, почему он был изгнан из нашего дома, что мне в жизни не забыть.

— Доброе утро, малютка. — Я поворачиваюсь и вижу Анубиса прямо позади меня, приближающегося и хитро поглядывающего. — Хотя, не такая уже и маленькая.

Я отступаю на шаг назад. Анубис красив: на его лице черты коварства, в глазах и ухмылке оттенок жестокости. Его уши высоко посажены и немного заострены.

— Ох, ну, привет. Что тут делаешь?

— Обхожу свои владения, имею право.

Когда он приближается, в нос ударяет неприятный запах. От того, что ты бог бальзамирования, приятней пахнуть ты не будешь.

— Ага, клёво. Что же, ты знаешь, где найти моего отца.

— Нашего отца. — Произнося это, он скрежещет зубами, а потом подаётся вперёд; его глаза смотрят совсем не на моё лицо. — Определённо, ты уже совсем не маленькая.

Пипец, Анубис заигрывает со мной?

В этот момент мамин визг радует мой слух, словно музыка.

— Что ты здесь делаешь? Тебе здесь не рады.

Из мастерской в коридор выходит Нефтида. Её глаза расширяются, когда она видит своего сына. Она в панике пищит.

— Ты привела его? — Строго спрашивает мама. У меня начинает раскалываться голова от вздрагиваний её голоса.

— Нет! Нет, я… нет! — Нефтида пятится назад и не смотрит на нас. Хаткор посмеивается из тёмного угла длинного коридора, а затем направляется к нам, покачивая бёдрами.

— Расслабьтесь. Он член семьи, разве нет? — Я могу видеть, как Хаткор проводит пальцем по руке Анубиса.

Но он, по-прежнему, не сводит с меня своих голодных чёрных глаз. Мама тоже, должно быть замечает, поэтому, не глядя на меня, она говорит:

— Айседора, иди в свою комнату. Сейчас же.

Таков и мой план, но теперь я хочу увидеть, что произойдёт дальше. И я действительно хочу увидеть, как Хаткор достанется за то, что она путается с Анубисом.

— Но я…

— Сейчас же! — От её голоса я спотыкаюсь и мчусь по коридору. Забегаю в комнату и закрываю за собой дверь.

Спустя несколько коротких минут ко мне приходит мама. Она выглядит встревоженной и отстранённой.

— Мне нужно точно знать, что тебе снилось.

— Не могу вспомнить. — Я не смотрю на неё. Она поймёт, что я вру, как всегда. Когда я была маленькой, то поняла, что даже если просто подумаю о какой-то шалости, то у меня заболит голова, предвидя её неодобрительный взгляд. Она испускает короткий звук, похожий на гул, потом кладёт руку на живот.

— Мне не нравится то, что Анубис снова появился в нашем доме или то, как он смотрит на тебя. В другое время я бы не беспокоилась, но когда женщина ждёт ребёнка и рожает, она становится как никогда уязвимой. — Она кажется непривычно обеспокоенной.

Я закатываю глаза.

— Ага, но ведь ты не женщина. Ты богиня. — Я еле сдерживаюсь, чтобы не продолжить и затыкаюсь.

— Ты так мало узнала о нашей семейной истории?

— Ты имеешь в виду уроки об инцесте? Предательстве? Ревности? Убийстве? Всё не в счёт, если после смерти ты воскрешаешься к жизни, что каждый всегда может сделать.

— Я беспокоюсь не за себя. — Она приближается и берёт мою руку, странная и напуганная, и вдруг, несмотря на мою уверенность, что сны всего лишь сны, я и в самом деле хочу узнать, о чём они были или не хочу. Я не могу определиться.

— Что ж, думаю, со мной ничего не случится. Кому бы так сильно приспичило досадить мне?

По большому счёту, мне всё равно. Абсолютно.

— Ребёнок скоро родится, я беспокоюсь. Я не смогу присматривать за тобой. Я должна была знать, что Анубис будет в нашем храме, но даже не почувствовала его. — Она дотягивается до моих волос и зажимает длинную чёрную прядь меж своих пальцев. — Я хотела, чтобы мы вместе смогли заботиться о малыше, хотела возвести мост над пропастью, возникшей между нами. Снова сделать нас семьёй.

Мои зубы скрипят. Она такая лгунья. Ей нужен ребёнок, чтобы удовлетворить свои эгоистичные потребности.

Она выпускает мои волосы и кивает, будто приняла решение.

— Я не хочу оставлять тебя в опасности. Именно поэтому я отсылаю тебя.

— Погоди, ты что? Отсылаешь меня? Это не честно! Это… — Именно то, чего я и хотела.

Кусочек надежды поднимается, как комок в горле, угрожая задушить меня. — Хорошо, — только и могу я пропищать.

— Нефтида только что упомянула, когда я поделилась с ней своими тревогами. Она думает, так будет лучше.

Я хочу выбросить вверх кулак в победном жесте и бесконечно прыгать на кровати. Нефтида, сутулая тихоня Нефтида, она и правда выполнила что обещала!

— У Гора ты будешь в безопасности.

— Нет. Ни за что! Я не пойду жить к Гору!

— Мне нужно знать, что с тобой всё в порядке, и мне не стоит беспокоиться за тебя.

— Что ж, с Хорохором я точно не буду в безопасности! Он даже моё имя запомнить не может.

С чего ты решила, будто он будет присматривать за мной? Кроме того, ты хочешь, чтобы я проводила всё своё время с Хаткор?

— Не знаю, — говорит она, а в поникшем голосе слышится тревога.

Я на пути к победе. Боги — глупцы, я точно выиграю. Впервые в своей жизни я могу дожать маму и по-настоящему сдвинуться с места. Я набираю воздуха в грудь, твёрдо решая не выдыхать его.

— Если собираешься отослать меня ради моей же безопасности, тогда, и правда, отсылай меня.

Куда-нибудь подальше, подальше от богов, подальше от Египта. Если никто, за исключением тебя, не будет знать, где я, то это будет самое надёжное место, не так ли?

— Вопрос не обсуждается. Ты слишком молода, чтобы отправляться куда-то одной.

Ну же, у меня ещё есть шанс сделать это. Я должна сделать это.

— Ты совершенно права. — Я стараюсь казаться взволнованной, неуверенной насчёт того, чтобы покинуть её. — Если бы только мы знали кого-нибудь, кто живёт за пределами Египта, и кто не знал бы здесь никого.

Меня забавляет толщина моего намека. Давай же, мама, прими решение. Пожалуйста.

— Хм, тогда — Сириус.

— Сириус? — Мне полагается награда за такое натуральное удивление, которое я изображаю.

— Ты ведь помнишь Сириуса? Он не навещал нас с тех пор, когда ты была совсем маленькой.

Конечно же, я помню Сириуса. Мой любимый брат, самый близкий мне по возрасту и единственный, кто в здравом уме. Когда ему стукнуло двадцать, и он обрёл свободу, то полностью оборвал все связи, переехав жить в Сан-Диего.

— Да, я помню его. Наверное, это сработает, как ты думаешь? Все прочие боги забыли про его существование. К тому же, он ответственный.

Она хмурится.

— Он зарабатывает тем, что водит машины. — Мама думает, будто машины — это что-то мерзкое. Весь этот металл и пластик, они не требуют индивидуальности или ума. Да и не так уж много денег приносит этот бизнес.

Я не отвечаю, а просто задерживаю дыхание в груди вместе с моими надеждами.

Наконец-то она вздыхает.

— Думаю, так будет лучше. Но, только на ближайшие пару месяцев, пока не появится малыш.

Я так громко выдыхаю, что она в испуге подпрыгивает. Внутри себя я кричу, кружусь в головокружительном танце, навсегда прощаясь с моей египетской тюрьмой. Ведь я точно знаю одну вещь — выбравшись отсюда однажды, я никогда и ни за что не вернусь. Я больше никогда не буду временным постояльцем в этом отеле богов.

Когда я заговариваю, мой голос необычно спокойный.

— Хорошо. Только если ты думаешь, что так будет лучше.

— Надеюсь, всё будет во благо. Но тебе сначала нужно спросить разрешения у отца, на всякий случай.

Та часть моего мозга, которая всё ещё прыгает на кровати, крича в триумфе, спотыкается и падает на пол. Ведь от свободы, о которой я мечтала последние года три, меня отделяет лишь одно быстрое погружение в подземный мир.

Я чуть не врезаюсь в старичка Тота в коридоре. Он частенько заходит сюда, перемещаясь тихо, по-старчески чудаковато. Он всегда был моим любимцем.

— Что такая грустная? — Говорит Тот своим дряхлым, мягким голосом. Его шея растянулась посередине, отчего мне вспоминается ибис, в виде которого он часто изображается. Он подмигивает мне своим маленьким, глубоко посаженным глазом, поднимает руку и превращает её в голову птицы, которая тоже подмигивает мне. Он всё время так играл со своими руками, заставляя этих «птичек» рассказывать мне истории из моего наследия, как, например, про то время, когда Земля постучалась в Небо, и родились мои родители. Я любила их. Когда мне было восемь. Я закатываю глаза, но стараюсь натянуть неуверенную улыбку, поощряя его старания.

— Нужно увидеться с Осирисом, — говорю я и Тот пропускает меня, тихо пошаркивая. Я немного задерживаюсь в нерешительности на самом верху избитой каменной лестницы. Давно я сюда не заходила. Есть в этом месте особый запах: не противный и, даже не неприятный, но очень отчётливый. Это запах не разложения, а старости. Бремени. Из-за веков и тысячелетий нахождения под землёй. Солнце приходит и уходит согласно своему вечному циклу, но пыль, воздух, и камни, находящиеся здесь, этого не замечают.

Я провожу рукой вдоль грубого валуна внизу лестницы. Я в шоке от того, каким… маленьким он кажется.

Сейчас от меня до потолка меньше, чем полметра.

Ещё два поворота и вперёд, мимо комнаты, в которой прошла большая часть моего детства. Я даже не заглядываю внутрь, но в груди всё сжимается, когда оставляю её позади себя. И вот конец коридора. Здоровенная комната, с высоким потолком, вся в настенных росписях, выполненных чёрными, красными и синими красками, повествующими о египетской истории. Мне казалось, что это была и моя история, но я даже не примечание к ней.

Папа сидит прямо, словно кол проглотил, на своём искусно вырезанном троне с низкой спинкой. В руках у него по жезлу, на голове возвышается белая корона-атеф. Он осматривает своё царство глазами, не видящими меня сейчас. Меня трясёт, ведь кто-то может именно сейчас быть здесь, перемещаясь в загробный мир. Я прижимаюсь к одной из стен комнаты, на всякий случай. А также, чтобы не привлекать внимание Амат, которая сидит в центре комнаты и выглядит точь-в-точь как эксцентричная статуя: голова крокодила, львиные передние лапы и задняя часть туловища, как у бегемота. Она сохраняет молчание и не шевелится, её челюсти замерли в ожидании сердец умерших грешников.

Я встаю напротив Осириса, он не реагирует. Я прокашливаюсь.

— Отец? Отец!

Ничего не меняется. В груди вспыхивает злоба, и я еле сдерживаюсь от того, чтобы не выхватить один из его идиотских посохов и не сбить им с него глупую корону. Но я не хочу трогать его, не в такой момент, когда он вот такой — настолько далёкий от меня. Такой… мёртвый.

— Осирис!

Наконец он моргает, глаза медленно фокусируются на мне.

— Дитя, ты вернулась?

А, грёбаный потоп! Он думает, что я пришла продолжить работать над своей гробницей. Я распрямляю плечи:

— Я уезжаю. Буду жить с Сириусом, потому что Исида считает, будто оставаться здесь небезопасно для меня, пока она не родит ребёнка. — Я делаю паузу, но он не отзывается. Он ещё может сорвать мне все планы. — Эм, если ты не против.

На минуту мне кажется, что в его глазах мелькает оттенок грусти, но потом, как всегда, он становится серьёзным и скорбным. Отец медленно кивает.

— Если от этого твоя мать будет лучше себя чувствовать, тогда хорошо. Но ты же вернёшься домой, когда придёт время?

Физически больно закатывать глаза и держать их там, но я могу контролировать свои эмоции до тех пор, пока не выберусь отсюда.

— Ага, конечно, я вернусь.

Он удовлетворённо кивает.

— Ладно, малыш.

И всё? Я сейчас сказала ему, что куда-то уезжаю и всё, что я получаю в ответ — это «ладно» ? Я думала, буду прыгать от счастья, но вместо этого я разочарована.

— Ты, вообще, будешь скучать по мне?

Он улыбается, его строгие черты сопротивляются этому движению.

— Впереди у нас вечность. Я могу отпустить тебя на эти пару мгновений.

Нет. Переступив этот порог, я уйду навсегда.

Маленькая, ноющая часть меня уверена, что мои родители, в любом случае, не будут переживать. Они не заметят, что я не вернулась. Скорее всего, они даже забудут моё имя. Папа, наверное, уже забыл.

Я разворачиваюсь и ухожу, оглядываюсь назад и ненавижу себя за это. Его глаза становятся пустыми, видящими только свой настоящий дом, истинный мир, который он любит. Хаос овладел им. С меня довольно.

Я играла с песком на берегах Нила и чертила иероглифы, которые только начала изучать, пока мама была занята поисками лучшего тростника и грунта для наших заклинаний в тот день.

Тень загородила солнце, я подняла глаза вверх и увидела высокого-превысокого Анубиса.

— Здравствуй, Исидово отродье, — сказал он, а я восхитилась его зубами в надежде, что и мои станут острее. Мои новые передние зубы начали прорезаться, но они всё равно просто большие и неровные.

— Привет.

— Умеешь плавать? — Спросил он.

— Нет.

— Самое время научиться! — Он взял меня, поднял высоко-высоко вверх и бросил прямо в середину реки, прежде чем я успела сообразить, что произошло.

Я стала тонуть. Раньше мне никогда не приходилось быть в воде без мамы, но сейчас её не было, и я не знала что делать. Я огляделась вокруг. Вода заливала и жгла глаза, но я знала — если буду ждать, то мама придёт за мной. Она должна прийти. Она всегда приходит.

Когда грудь заныла так сильно, что захотелось заплакать, и я уже не могла сдерживать дыхание, вода стала цвета чернил, жуткого чёрного цвета. Руки так и не вытащили меня. Руки должны были появиться, и они появились, я вспомнила, но…

Всё становится чёрным, и я не могу дышать, не могу дышать, не могу…