Хардкор

Сделал гадость, на сердце радость

«Я не опоздал, а скорректировал свой сегодняшний рабочий день адекватно неадекватному вчерашнему и обратно пропорционально к нормируемому».

Сидиус моргнул, протер глаза, еще раз перечитал текст. Ничего не изменилось. Император хмыкнул, пошевелил морщинами на лице и отложил очередную писульку, накорябанную ужасающим почерком Избранного, философски подперев подбородок рукой.

Опусы ученика, которые тот строчил по настоятельной просьбе учителя, отличались креативностью и тщательностью подхода к трудному делу написания объяснительных.

Эти шедевры эпистолярного жанра невозможно было читать без слез, Палпатин даже выделил на это определенное время в невероятно загруженном графике. Самое смешное, что поначалу он даже не догадывался, что бойко разговаривающий на десятке языков Вейдер отвратительно пишет, а также косноязычно излагает мысли на флимпси. Хотя печатал с такой скоростью, что любая секретарша от зависти удавится.

Кроме того, Вейдер терпеть не мог оправдываться за свои косяки и ляпы, а их в его разрушительной деятельности было девяносто процентов, пусть и увенчивалось подавляющее большинство успехом. Для привыкшего строить планы на любой чих и планы в планах на случай, если хоть какая-то мелочь пойдет не так, Сидиуса, такая импровизация была чем-то ужасающим.

Палпатин властвовал над искусственно создаваемым хаосом, превращая в нужный именно ему порядок, а Вейдер был этим самым хаосом, причем совершенно неуправляемым — предсказать действия Избранного можно было с трудом, но только в худшую сторону. Если что-то должно было пойти не так, то оно уверенно шло именно той самой ухабистой дорогой, и бодро катящаяся в сторону запланированного Сидиусом будущего повозка Империи скакала по ямкам, кочкам и прочим неудобствам, как живая и обладающая лапами.

По крайней мере, спотыкалась, набивала шишки и обзаводилась синяками.

Вейдер лишь невозмутимо сопел, дежурным тоном бормотал: «Да, учитель», «Конечно, учитель», «Вы совершенно правы, учитель!» — и продолжал в том же духе.

Поначалу это забавляло, потом стало раздражать, потом откровенно злить, а теперь вот веселить. Чувство юмора росло как на дрожжах, Сидиус лишь головой качал, читая очередной шедевр, написанный твердой рукой ученика — Император принципиально не принимал их отпечатанными на датападе, мстительно рассчитывая, что пусть и через годы, но должен же Вейдер научиться писать не так коряво!

Лорд не сдавался, выливая на бумагу незамутненные сознанием мысли.

«Офицер Тинб, раскаиваясь в растаскивании вверенного его заботам имущества со склада, решил покончить жизнь самоубийством, повесившись на моей руке».

«Мофф Гаруни передышал наркотическими веществами, после чего ускакал в закат, сломав по пути шею».

«Гранд-мофф Дожра решил, что…»

— Великая Сила, это невыносимо, — Сидиус вытер выступившие на глазах слезы, удрученно покосившись на голопередатчик, погасивший огни. Вейдер только что отчитался со всем присущим ему напором и непрошибаемой уверенностью в своей правоте и благополучно полетел насаждать справедливость в отдаленные регионы Империи, оставив на память головную боль и полную неспособность сообразить, как разрулить нанесенный его энтузиазмом ущерб. — Что ж делать-то?

Вопрос был насущный и злободневный. И задавался с разными интонациями и эмоциями уже десять лет.

— Вот за что мне это? Вариант «За все хорошее» — не катит.

Ситх, кряхтя, поерзал в кресле, с тоской вспоминая славные времена падаванства будущего Темного лорда. Тогда Палпатину достаточно было выслушать, дать дружеский совет, похлопать по плечу… И все! Кто ж знал…

— Интересно, а как Кеноби справлялся?

Император задумчиво нахмурился, вспоминая магистра, вынужденного плотно общаться с Избранным пять дней в неделю двадцать четыре часа в сутки. Круглый год. Без перерывов. Покосился на замаскированный бар — после общения с Вейдером жутко хотелось выпить. Почесал подбородок, вспоминая Кеноби, от которого иногда тянуло тонким ароматом хорошей выпивки, и его неопределенную улыбку, вызывавшую дрожь у подавляющего большинства разумных, встречавших магистра на своем пути.

— Хм… Да… Тоже… М-да. Бедолага. А ведь он тоже… Десять лет!

Сидиус встал, открыл бар, накапал в рюмку девяностоградусного успокоительного, выпил, занюхал рукавом мантии и икнул.

— Хорошо пошло!

Вздыбленные нервы немного пригладились, но не до конца — явно требовалось повторить процедуру. Ситх вздохнул, забрал бутылку, напластал ветчины на закуску, сам ужасаясь своей распущенности и полному отсутствию манер, поставил на стол датапад с фотографией Кеноби и чокнулся рюмкой с изображением джедая. Сегодня Императору, как никогда, хотелось выговориться! А Кеноби представлялся самой лучшей и, самое главное, понимающей кандидатурой.

— Вот вы представляете, магистр, что учудил сегодня наш ученичок? — начал ситх, опрокидывая в себя рюмку мандалорского ликера. На лице джедая явно проступило сочувственное внимание. Сидиус выпил еще одну рюмку для храбрости, зажевал ветчиной и принялся жаловаться.

Татуин

Приятно расслабившийся Кеноби лениво завернулся в одеяло, наслаждаясь тишиной и покоем. Никто не бегал с топотом, не ронял детали, не вонял химикатами, не чавкал над ухом, не тормошил, требуя странного, не пакостил, не…

— Великая Сила, хорошо-то как! — простонал в полусне магистр, радуясь отсутствию в ближайшей тысяче парсек дорогого падавана. — Никакого тебе Энакина…

Он спал, и снился ему почему-то Сидиус, наклюкавшийся до состояния нестояния, слезно жалующийся на нерадивого ученика, от которого только вред, а пользы — с бантовый чих. Кеноби во сне сочувственно кивал и поддакивал, в душе злорадно хохоча и потирая руки — сам виноват, пусть теперь мучается! И спихнуть Вейдера теперь некому. Никто его себе не возьмет.

— Ничего… Побудешь теперь в моей шкуре, ситх, — всхрапнул джедай, окончательно проваливаясь в сон и знать не зная, что мелкий Люк выскользнул из дома и поперся с другом по каньону как раз в сторону домика Кеноби — в поисках приключений.

Спать спокойно Кеноби оставалось только полчаса.