…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология

[19]

Бушев А.Б. Догорает эпоха

В конце девяностых годов один известный лингвист, проживающий ныне в Америке, имел успех с книгой виньеток – так, случайные перепевы былого и всполохи «памяти, что возвращает образы и множит», словом, то, что запомнилось. И не обязательно профессиональное, необязательно личное, бытовое, может быть, как свойственно любому человеку, движимое желанием вспомнить годы учения Вильгельма Майстера, молодость.

Упомянутый автор хорошо вспоминал известную ученую Ольгу Сергеевну А.[20] Его преподавательница в Московском университете – из тружеников высшего образования без степеней и званий – говорила о последней:

Ольга Сергеевна запомнилась ему с сонмом верных учеников, готовых внимать ее лектюрам. Она читала лекции, закрыв глаза – чтобы не было лишних морщин, говорила им:

и говорила на особом старомодном английском языке, изобилующем галлицизмами:

Эти милые воспоминания – виньетки заставили и меня изложить, что запомнилось.

Когда-то я спросил у Георгия Исаевича Богина, кто преподавал у него стилистику. «Что Вы! Стилистика не преподавалась, не было такой науки». Элементы функциональной стилистики изучались в курсе общего языкознания. Витенька Ярцева – будущая член-кор. академии наук – летала из Петербурга, где она тогда работала, в Москву и в клювике приносила то, что сказал вождь по вопросам общего языкознания. Шла известная дискуссия пятидесятых годов. Эпоха не была вегетарианской: «Ледник одобряем, камнепад поддерживаем».

Литературу преподавали еще не посаженный Гуковский, Аркадий Долинин. Это была старая методика преподавания литературы. Преподавание велось по сюжетам, не по текстам – построение текста никого не интересовало – с неустанным вниманием к литературной детали. «А какого цвета был у Чичикова фрак?» Горе вам, если вы не знали ответа – с брусничной искрой. Сын Аркадия Долинина – Котя – Константин Долинин – будущий автор курса «Французская стилистика» – учился тогда с Г.И. на одном курсе. Однажды Жора и Котя пошли на субботник. Словно Ленин со товарищи, несли бревно. Жора комлем задел Котю. «Хули ж ты, б…, Жорка, рыбий глаз, не смотришь…Тра-та-та-та-та-та-та-та». Г.И. очень смеялся и говорил, что вот так начиналась стилистика. Если говорить серьезно, то Г.И. – выученик лучшего тогда в СССР университета – помнил еще дореволюционную профессуру. Вспоминая свои студенческие годы, Г.И. Богин всегда с благодарностью называл своих учителей – академиков АН СССР М.П. Алексеева, В.М. Жирмунского и В.М. Алексеева (книгу о китайской культуре которого «В старом Китае. Дневник путешествия» он неизменно рекомендовал к прочтению), членов-корреспондентов АН ССР В.Н. Ярцеву, П.Н. Беркова, Р.А. Будагова, академика АН Литвы и члена-корреспондента АН Украины Б.А. Ларина (привлекшего его к работе в научном кружке), профессоров С.Д. Балухатого, Г.А. Гуковского, А.С. Долинина, С.Д. Кацнельсона, И.И. Мещанинова, Н.Я. Дьяконову, Н.Н. Амосову (была руководителем первой научной работы Г.И. Богина), А.А. Смирнова, других ученых. Где-то в его рассказах фигурировал и студент-фронтовик Ю.М. Лотман, уже тогда отличавшийся своим особым предначертанием. Позднее Г.И. Богин общался и получал научные консультации у Ю.М. Скребнева, Б.В. Зейгарник, В.В. Давыдова, З.М. Цветковой, Г.П. Щедровицкого и в Московском методологическом кружке, у Ю.В. Рождественского, пионера структурной лингвистики В.А. Звегинцева, слепого новосибирского философа И.С. Ладенко, который, по словам Богина, видел поболе, чем некоторые зрячие. Г.И. навсегда сохранял доброжелательность и любознательность питерского студента первых послевоенных лет, словно воплощал собой суждение известного русского филолога Ф.А. Фортунатова «Студент – это тот, кто studet: старательно заботится, ревностно занимается, учится сам, помогает своему учителю учить себя и своих товарищей, наконец – учит своего учителя».

Г.И. Богин говорил мне, что владеет всеми языками германского строя, кроме, как ни странно, идиша. В доме на идише не говорили. Про своих родителей, прибывших в Петербург из Глембок (современное село Глубокое под Полоцком, которое он навещал, чтобы представить, как там жили его предки), он говорил: «Это были люди, имевшие высшее образование, но не имевшие по сути среднего». Они шагнули в вузы с рабфаков, стали специалистами. В 1938 году были первые выборы в Верховый Совет СССР. Роза Соломоновна уже занималась психиатрической экспертизой. Один мужик в Петербурге на избирательном участке сказал: «В бюллетене один человек. Это не выборы. Фарс какой-то, нет альтернативы. Этой бумагой только жопу подтереть». Роза Соломоновна смотреть поступившего больного не стала, сказала сразу «невменяем». Г.И. очень смеялся и говорил: «Вот так психиатры помогали народу».

Изучение голландского языка происходило так. В конце пятидесятых годов в ВАКе не проходила кандидатская диссертация Богина. Заправлявшая там Ольга Сергеевна Ахманова уже не считала, что «антисемитизм – религия лавочников». Совместно с Лялькой Москальской они бдительно не пропускали диссертаций евреев. Надежда Мандельштам вспоминала, как те же самые рецензенты зарубали и ее диссертацию, называя ее женой проходимца. В Уфе, где он тогда жил, в противовес всем трудностям, с неприсуждением степени Г.И. решил заниматься голландским языком. Пришел в книжный. Попросил книгу на голландском. Это оказалось «Золото» Полевого. «Купил я, значится, „Золото“ Полового, и изучил голландский язык». И язык пригодился. В эпоху перестройки с появлением интернета стали присылать приглашения на международные конгрессы. Г.И. поехал в Гуссерлевский Грац, в Польшу, в США увидеть одноэтажную Америку, в Германию на встречу с Сикстинской мадонной. Однажды почта принесла приглашение-заявку на конгресс в Амстердам. В старой Голландии тоже есть национальный спорт «срезать». Этим спортом славятся не только алтайские земляки Шукшина. В ответ на письмо и тезисы по-английски голландцы попросили: «Напишите нам то же самое, но по-голландски». Я – свидетель тому, что в последние годы жизни он на хорошем голландском писал в Амстердам, все хотел постоять на канале – на том, о котором он мальчишкой читал в повести «Серебряные коньки» Мери Мейп Дожд. Голландцы думали, что поставят его в неловкое положение. Но каково же было их удивление, когда они получили ответ на прекрасном голландском языке. «Я представляю вашу страну, с тех пор, как прочитал „Серебряные коньки“ Мери Мейп Джордж. Там дети стояли на канале. Эх, постоять бы на вашем амстердамском канале, тем более что и конференция ваша проходит зимою». Диалектика ответа имела успех – автор был приглашен.

В Казахстане, где Г.И. Богин работал деканом в Кокчетавском пединституте и внедрял современные педагогические методики, прежде всего методику фронтального чтения, произошла его встреча с Анастасией Цветаевой, находившейся там в ссылке. Та назвала его Добрый Дух, и однажды, как он вспоминал, украдкой, думая, что он не видит, крестила его. Отсюда и знакомство с профессором Зоей Михайловной Цветковой. Методические и педагогические интересы Г.И. Богина привели его к системе Давыдова – Эльконина, изучению проблем воспитания и образования школьников, развития способности к обобщению, категории рефлексии. Педагогические инновации, вызывающие инновации социальные, всегда были в центре его внимания. Пафос образования для него – обращение к человеку со словами понимания: «хочу понять, потому что хочу по-человечески жить среди людей». Поразителен был юмор Г.И. Помню, много позже, из Казахстана в Тверь ученики прислали статью, опубликованную о нем к семидесятилетию – из коллектива, которому он отдал годы. Почему-то о нем говорилось: был, являлся, создал, добился и т.д. – все в прошедшем времени. «Вот мой некролог», – сказал тогда Г.И. Он удивительно лично чувствовал родной город – город стройный, где «валились с мостов кареты», город построенный для царей, проклятый Евдокией Лопухиной («Быть пусту месту сему»), город императоров Петра и Павла, дуэли Пушкина, город героев Достоевского, наводнений, блокады и других петербургских трагедий. Особой темой устных импровизаций профессора был родной город. В его рассказах представали старейшая часть Петербурга, Петроградская сторона, улица Литераторов – эпоха родом из детства, дроги, что бежали по немощеной набережной, Большой проспект, Каменостровский с его модерном, сталинская школа, поездки на трамвае в университет. Помню, как в конце девяностых я ранним утром вышел на Черной речке и побрел по тем местам. Рядом когда-то жил художник Филонов, в книжном мальчишкой Богин встречал Иосифа Абгаровича Орбели – директора Эрмитажа. Помню, как он рассказывал мне, что Орбели пришел в книжный, купил три комплекта открыток с портерами академиков и взял из каждого из них свою фотографию. Тщеславие разыгрывается и у знаменитостей – будь здоров. Впрочем, говорил профессор, презирать награды приятно, их имея. Признание к Г.И. пришло поздно. Ему был памятен круг его семьи. Когда заболел брат, мать пригласила известнейшего петербургского педиатра Александра Федоровича Тура. Этот легендарный врач, спасавший детей в блокадном Ленинграде, был ее однокурсником. Памятна Георгию Исаевичу была и ее работа в больнице Соловьева. И за всем этим Питер: весь город, все острова: воды и набережные, статуи и сады, мосты и решетки, чугунные розы и лошади…Цирк Чинзелли и Публичка.

Все человеческие встречи – звенья родной цепи. Тронешь одно – отзовется другое. История, которую мне рассказывал Г.И. Богин, вдруг при другой моей встрече оказалась той, которую ему рассказывал другой человек, и этому человеку «вернул» историю я. История вернулась к ней – это и есть молва. Итак, история, которую мне рассказывала филолог Ксюша из Кременчуга – петербургская лимитчица, студентка Петербургского университета, экскурсовод в Спасском-Лутовиново, преподаватель незалежного украинского Кременчуга, желавшая нострификации воронежского диплома в Киевском университете.

В тридцатые в Ленинграде проводилась серия паспортизаций. Один еврей захотел, чтобы в паспорте у него было написано иудей. Написали, но спохватились и решили, что нет такой национальности, и ему переправили на индей. Поразмыслив, поскольку национальности индей тоже нет, ему переправили национальность на индейский еврей. Так и ходил индейским евреем. С Ксюхой мы познакомились в Киеве. «Обережно. Двери зачиняются. Наступна станция…» На уровне языка мне нравился Киев: дивные названия – Дарница, Оболонь, Труханов остров, Липки, Река Почайна, Река Лыбедь, Подол, Крещатик, Киево-Могилянская академия, Григорий Сковорода. Киев – свидетельство того, что Восточная Европа древнее Западной. Парадоксально, что неразвитые западные европейцы когда-то дивились богатому и культурному Киеву. Можно только дивиться течению истории, которая, как известно, учит тому, что ничему не учит: Киев – столица Киевской Руси, мать городов русских – переходит в вотчину НАТО <…>.

Помню, как позвонила мне жена Г.И. Софья Кузьминична и сказала: «Пойдете работать в военную академию? Я бы на Вашем месте пошла, не раздумывая». Г.И. спрашивал, что у нас там за кафедра. Я сказал, что на кафедре работали Судзиловский и Аринштейн. Я не застал Судзиловского в работе, но я стал работать на кафедре, которую когда-то возглавлял он, стал осваивать терминологию и методику по его работам. Старые преподаватели рассказывали мне, как работал он, постоянно читая профессиональные журналы и выписывая термины из них на старые библиотечные карточки (советская профессиональная лексикография!). Первое, с чего началось мое знакомство с военным переводом – словарь Георгия Александровича Судзиловского. После аспирантуры, попав по конкурсу в военный вуз, я столкнулся с совершенно необычной средой. Библиотека Военного университета ПВО изобиловала книгами «Будни командира», «Во имя победы», «Искусство военачальника», «Отец солдату». На стенах висели лозунги типа «Без светильника истории тактика – потемки». Взор, блуждающий по стенам с фотографиями ракет, самолетов и командно-штабных учений, натыкался на странные таблички «Осторожно, ступеньки», «Центр подыгрыша» и так далее. На кафедре работала старенькая лаборантка, которая была вышколена еще маршалом. Она прекрасно помнила все английские термины. Могла удовлетворить любое праздное любопытство. «Зинаида Александровна, что же такое common strategic rotary launcher? Секунды не проходило, и вы получали ответ: „Штатная пусковая установка револьверного типа для стратегических ракет“». В ее индивидуальном лексиконе (лексикон индивидуален – психолингвисты правы!) буднично существовали кабрирование, барражирование, дипольные отражатели, инфракрасные ловушки-трассеры, всепогодная прицельная навигационная система, десантные вертолетоносцы и множество других столь же интересных и необычных вещей. Хотелось как-то соответствовать этому. Этот опыт работы дал мне уроки работы со специализированными текстами и показал специфику деятельности переводчика на всю жизнь.

На факультете романо-германской филологии, где я трудился, когда был аспирантом, вместе с Богиным, дорабатывало старое поколение преподавателей, но уже формировалось новое. Два этих поколения людей по-разному ассоциировали. Если на стимул «Тамбов» старое поколение часто полушутя цитировало «Тамбов на карте генеральной кружком отмечен не всегда» из «Тамбовской казначейши» Лермонтова, то послевоенное поколение шутило поплоше, по-современному «Мальчик хочет в Тамбов» из эстрадного шлягера эпохи перестройки. Справедливости ради отметим, что до тамбовских когнитивных исследований большинству ни тех, ни других, естественно, не было никакого дела.

Буйным цветом цвела «социолингвистика». Полноватая профессор Е.В.Р., работавшая в Твери вахтовым методом (раз в месяц приезжала со станции метро «Красносельская» и читала курс лекций, числясь завкафедрой и имея комнату в общежитии) утверждала, что язык ГДР несомненно прогрессивней языка ФРГ. Она обсуждала новые реалии: Kommunismus, Sozialismus, Sputnik в описательных работах по немецкой лексике и злые языки коллег называли ее писательницей. В унисон с ней профессор кафедры романской филологии считал, что язык молдаван, как народа, выбравшего социалистический путь развития в семье единой, не относится к группе отсталых романских языков.

На факультете были опубликованы книги Алексея Леонидовича Пумпянского по билингвальному методу. На старости лет Пумпянский был прислан в Калининский университет на должность профессора кафедры. Всю жизнь он работал в МГУ с химиками и в международных редакциях типа «Мир». Он был абсолютный билингв, я тогда и не знал, что он закончил университет в Женеве. Лишь после открылось, что его отец был выслан на том самом философском пароходе. Он был барственен в хорошем смысле этого слова. Даже не знаю, был ли он членом партии, но в интригах пытался участвовать. Аспиранты рассказывали, что он принимал их в роскошной квартире на Ленинском проспекте.

На факультете продолжали работать осколки. Была Баранова, закончившая Сорбонну. Дочь купца Баранова, в годы первой мировой войны накормившего пол-России Барановскими пряниками. Купец был прозорлив и дело в 1916 голу закрыл – то ли устал, то ли предчувствовал грядущие перемены. Впрочем, спустя пятнадцать лет это не мешало НКВД допытываться, где спрятаны Барановские миллионы. Деньги же ушли на хорошее приданое для семи дочерей. Все они сделали партии и ушли из купеческого сословия. Француженка Клавдия Николаевна была женой гвардейского офицера. Он отсидел лет двадцать, вернулся развалиной, быстро умер. В шестидесятые годы любил вспоминать великих князей на параде. На него шикали его родственники – коммунисты.

К восьмидесятым раны зарубцевались, и Клавдия Николаевна смешно рассказывала о социальных катаклизмах, выпавших на ее долю. Совсем по Ильфу и Петрову смешно рассказывала об уплотнении. Первый этаж родительского дома она предоставила пролетариату. А тут подоспела кампания по борьбе с неграмотностью. Милые женщины, которых она пустила в свое жилье, говорили ей: «Клавдия Николаевна. Что хочешь проси. Полы будем у тебя мыть каждый день. Только не надо грамоты».

В старенькой церкви при словах псалма «Господи, услышь меня. Во дни воззвав в ночи пред тобою…» появлялась англист Благовещенская со свечкой. Стояла у Николая Угодника и была бесконечно далека от атмосферы партийных собраний, пятилеток, профсоюзов, пленумов ЦК, вынесших судьбоносные постановления, вспыхивавших ярким светом вытекавших из них бурными ручьями решений (о, эта метафорическая формулировка в газетах: «в свете решений, вытекающих из …»)

Работала прекрасная тонкая изящная англист довоенного поколения Галина Александровна Страковская. Любила драматургию, театр, была вдовой народного артиста, хорошо одевалась, читала английскую классику типа The Dead Flower Голсуорси, что-нибудь Моэма, «Американскую Трагедию» Драйзера, «Дженни Герхард», «Сестру Кэрри», «Рождественские сказки» Диккенса, Шоу, Уайльда, Шеридана. Постоянно на лето ездила в Удомельский район. Чеховские места – колдовское озеро и шесть барских усадеб – Островки, Островно, Бережок. Галина Александровна помнила усадебный быт. Она была родственницей известного художника Станислава Юлиановича Жуковского, уехавшего после революции в Варшаву и Париж <…> Галина Александровна легко ушла из жизни, оставив мне два завета: «Не будьте совком и постарайтесь всегда понимать, что мотивы поведения женщин совсем не похоже на мотивы мужчин». Ее приятельница Н.Н.С. – «обыкновенная мещаночка из Торжка» – пережила их всех – и на старости лет работает садовником в близлежащей церкви. И цветы у нее лучшие в округе. Уходила старая Россия…

Работала германист И.Б. Хлебникова, когда-то закончившая Петершуле в Петербурге. Она что-то не поделила с коллегами, и отправилась дорабатывать в Ишим. Помню я и великий исход. Вначале в конце семидесятых с факультета стали уезжать евреи-методисты. Григорий Михайлович Райхель, Михаил Абрамович Шапиро, А.Б. Каверин. В начале девяностых годов потянулись из страны преподавательницы помоложе – более десяти человек, зачастую с детьми, с несложившейся судьбой. Где же вы теперь, друзья-однополчане? В конце нолевых потянулись на Запад наспех созданные в перестройку профессора. И наконец уехал проректор вуза и декан Миша Бархатный. Когда он был студентом, у него был модный велюровый пиджак, и одна из преподавательниц прозвала его «бархатный». Таки закрепилось. Об этой истории писать еще рано. И все же…История поучительна. Если существуют у нас административные центры принятия решений («административный ресурс»), то центры эти всегда благоволили ему. Возможно, это связано с тем, что у нас всегда кто-то выдвинут на роль непререкаемых авторитетов и маяков, возможно и с тем, что его дядя – В.В.М. – когда-то возглавлял кафедру французской филологии в Твери, а потом стал ректором института иностранных языков. Сам же Миша закончил аспирантуру на излете СССР, потом преподавал русский язык в Корее, латынь и английский в Твери. В середине девяностых годов был на стажировке в Калифорнийском университете почти год. Все легко давалось ему. Наука его – дискурс-исследования – была с несерьезным полевым материалом – практически без текстов, рассуждения теоретического характера. Я был свидетелем того, как он их лихо заимствовал, переводил из современных американских руководств по дискурсу. Изучая дискурс, он ограничивался только американскими работами. Но это было ново, новые имена: Дебора Таннен, Камерон, Дебора Шифрин, Лакофф.

Я принимал участие в формальном избрании его деканом факультета иностранных языков ТвГУ, еще будучи аспирантом. Голосование было безальтернативным, носило характер фарса. Все карты спутала вдова Г.И.: «Когда надо будет бросить бюллетень, позовете. Я в соседнем кабинете, принимаю домашнее чтение». Для факультета он сделал немного. Но он был вменяемый человек. Старался быть ровным, жил цивилизованно, без особых проблем, имел ранние благородные седины. Работал советником (переводчиком) у прежнего губернатора, который пил, увел из скудного областного бюджета 400 миллионов рублей, сел, каялся, был выпушен. Миша получил от него хорошую квартиру, даже полгода вроде бы был руководителем его пресс-службы. Он был из поколения людей, которые увлекались Пинк Флойд, Зеппелин, Роллинг Стоунз, играл на гитаре. Эти тексты масс культуры и были предметом курсовых и диссертационных работ. Напек диссертаций тридцать. Как сказала мне post factum жена прежнего декана, не читая. Затем стал проректором университета по науке. Съездил в пару командировок – Германия, Англия. Меня всегда что-то смущало в нем. Я даже говорил об этом Богину, но тот предпочитал видеть в людях хорошее: «Миша старается вырваться из этой примитивной прагматики» – он начинал с лингвопрагматики, которую не жаловал Богин. Вырвался – послал все к черту, эмигрировав в прошлом году в Канаду. По слухам – жена получила хорошее еврейское наследство. А сколько ему было дано, сколько с ним возились. Сделают ли люди выводы и какие?

Новое поколение профессоров и преподавателей было проще, плоше, прагматичнее, шло общим списком своих простонародных фамилий. Желание людей вырваться из страны, отсутствие корней, отсутствие патриотизма, без громких слов. Возможно, сказываются усталость от многолетних бытовых проблем, спертость и духота. В конце тридцатых перед этим стояла и молодая мать P.C. Богина. Розка, бери своих двух щенков и айда в Польшу. Но уже надвигался фашизм, и Роза Соломоновна предпочла Челябинск.

На праздники выпало время разбирать доставшуюся мне часть библиотеки Б.А. Хренова. С первых послевоенных лет до девяностых годов он собирал всю лингвистическую научную литературу по германистике и общему языкознанию, беллетристику английскую и американскую, учебную литературу по английскому языку. Вдова, уезжая в Москву, подарила мне большую часть библиотеки. Словари она – ввиду их якобы большой ценности – забрала с собой, учебную почти всю я отдал Н.Ф. Крюковой, а покетбуки и папербеки стоят на полке и ждут своего часа быть прочитанными. Все разобрано, везде пометы, следы работы над сложной лексикой, следы расширения своего вокабуляра. То поколение постоянно работало над собой, расширяло свою, может быть, в чем-то скромную и недостаточную базу. Обучались ведь только монологической речи, страноведение было примитивно, фонетическая технология отсутствовала. Зато много читали. Борису Арсеньевичу американцы пачками дарили книги, когда он был переводчиком на том самом фестивале молодежи и студентов 1957 года. Рядовая беллетристика. В учебной литературе очень широк учебный тематизм, переводческий тематизм – репертуар варьируется от искусства, литературоведения до военного, технического, юридического и т.д. перевода. У меня создалось впечатление, что я открыл всю свалившуюся на меня научную литературу в последний раз. Я размышлял о наследии теоретиков языка и переводоведов, мало кому сегодня в практических целях нужном.

По теоретической фонетике в переданной мне библиотеке есть Витомская, Васильев, Шахбагова, к ним примыкает тверская Травкина, чуть ли не Торсуева и Дикушина, чуть ли не питерские Зиндер и Матусевич, Лия В. Бондарко. Сумасшедшей силы теоретическая книга Плоткина.

Среди стилистов – это Кузнец и Скребнев, Арнольд, Гальперин, Сошальская, Прохорова, Амосова, Кухаренко, Кунин. В передаче «Большие родители» еще каких-то десять лет назад показывали в последние годы жизни Веру Ивановну Прохорову – наследницу владельцев Трехгорной мануфактуры, сидевшую в лагерях, старую москвичку, специалиста по стилистике.

Там же в библиотеке оказалось исследование языка научной и технической литературы Пумпянским, его же книга «Связь произношения и правописания» о влиянии правописания на произношения за последние четыреста лет!

Советская лексикология – Антрущина, Арбекова, Арнольд, Ворно, Амосова, Гинзбурн, Гринберг.

Многочисленные исследования вариантов английского языка – Швейцер, Беляева, Л.Г. Попова. Г.А. Орлов, Г.Д. Томахин, топонимика Беленькой.

По страноведению Н.Д. Токарева, искавшая реакционную суть империализма, Томахин, Чернов. Редакция работ осуществлялась Яковлевым, обличавшим ЦРУ и Ку-клукс-клан, Язьковым, Сивачевым.

Работы по истории языка и теорграмматике я даже не смотрел. Ильиш, Расторгуева, Смирницкий, Иванова, Брукнер.

Обширнейшее наследие по методике. Методика преподавания английского языка в профтехучилищах. Задачи преподавания английского языка научным работникам. Шубин – все устарело.

В последний раз открыл работы Ширяева, Алексеевой, Черняховской, Бархударова, Гака, Крупнова, Мирама, Латышева, Казаковой, Миньяра-Белоручева, Федорова, Левицкой и Фитерман, двусторонний перевод Фрадкина, общественно-политический перевод Гутнера. Книгу «Муки переводческие» С. Флорина, «Трудности перевода», книгу о газетах Зражевской и Беляевой.

Подумалось вот о чем. Все уходит как в песок. Когда-то был резонанс. Было государственное внимание. Но многие оставались в кругу своей узкой темы. Помню, как проф. Богин говорил мне, что проф. Блох не видит далее своей теорграмматики. Так, мало кому удалось подняться над своей проблематикой, создать труды интересные для специалистов в смежных областях или для неспециалистов. В этих работах отсутствует риторика, отсутствуют страноведение, преимущественно внимание к образцам речи в художественной литературе, отсутствует социолингвистика, отсутствует дискурс. Культурологическое, внеязыковое – вне предмета внимания. Для них характерно исключительное внимание к языковой форме, это внутренняя лингвистика. Им комфортно о ней. Они знают свою проблему досконально. При этом я не уверен, что все прекрасно владеют языком практически.

Все ушло, почти все эти люди тоже ушли, и их идеи ушли с большинством из них. Где вы теперь, кто вам целует пальцы? Кто-то из них наверняка еще работает. Как живут эти люди с опереточными именами – Джульетта Аршавировна Шахбагова, Людмила Гамаяковна Попова. Кого волнует английский язык в Австралии, теоретическое понимание названий растений австралийской флоры, как ученую Почепцову из Киева?!

Ушло и их гелертерство – варианты и вариации фонем, фузии. Все поглотил прагматизм. Я закрывал эти книги, находил им место на полке и прощался с молодостью. Больше их читать я не намерен, а по работе вряд ли придется.

Вот набросок рассказа о конференции в Торезовском. Я ехал на юбилейную конференцию в Торезовский и думал: «Чего эвенку с нанайцем делить?! Мы – непересекающиеся миры. Эвенк есть мясо, нанаец – рыбу». С утра должный тонус задала сутолока электрички: «Ну, бляди. Ну, сволочи!!» – кричали пассажиры о железнодорожниках в шесть утра на перроне, когда в последний момент электричку подали к другому перрону и люди побежали по путям. И вот загаженная усадьба Еропкина на золотой миле Москвы, где когда-то жил Соловьев, работал Платтен и другие видные деятели международного рабочего движения, Коминтерна, были вузы в послереволюционное время. Сосинский – внук Чернова, реэмигрант, работавший в «Москоу ньюс» периода перестройки – нелицеприятно отзывался об МГЛУ и вчерашнем, и сегодняшнем. В особом отделе университета, где я подписывал командировку, меня предупредили: «Не болтайте ничего лишнего. Там будут наши сотрудники». На конференции я силился их разглядеть среди массы некрасивых женщин, решал сложный рекбус.

«Был ли Илья Романович участником войны, Марк Яковлевич? – спрашивала престарелая профессор Т. Марка Блоха (поколения преподавателей английского языка учили зады теоретической грамматики по его учебнику). – По-моему, нет…» Это был идеализм особого рода, когда простота хуже воровства. Родственница рассказывала мне, что поговаривали, что перед эвакуацией он забрал весь сахар и смылся. «Да здравствует Илья Романович!» – говорили они об умершем, и в этом виделось его метафизическое бытие с нами. Я наблюдал за Николаевой. Лицо Николаевой было очень простое. Ее отец – когда-то всесильный мэр Москвы – не успел наворовать. Умер он в собесе, получая пенсию. Лужкову такое и не снилось. Говорила она с ошибками, читала с интонациями средней руки студентки. «Кроме того, что он был крупным ученым, у него был большой охват административной работы… Трудно переоценить значение работ профессора Ильи Романовича в две тысячи девятисотом году – подождите, в две тысячи тысячном году. Он был носителем особой, научной интуиции… – говорилось с ударением на слове научный – не нам чета».

Рокарева. Старая, но милая. Бестолковая, полагавшая, что держит все нити в своих руках, тайная англоманка. Она сделала нелепый доклад о произведении Вульф. Вульф была почему-то названа постмодернистом, много говорилось об эротическом подтексте ее рассказов. При этом закатывались глаза, делалось многозначительное лицо. Киргизия, Украина, Казахстан, Армения – широка география участников нашей конференции. О, да! Престарелый профессор Рох говорил о своих опусах 1984 года: это моя удивительная удача. С годами этот божий одуванчик стал говорить о жизни духа, о семи жизнях текста. Он любил быть наукообразным: выискивал везде интеллективную функцию, диктемы, информемы. В кулуарах суетливо вручал карточки, просил, чтобы пригласили на оппонирование. Травил старые анекдоты: будет хуже, оптимист-пессимист, гимнюк; целовал дамочкам руки, играл в душку-дедушку. «Вы украсили наш президиум как ученый!» – игриво говорила ему старушка Рокарева. «Украсили его также представители армянского сообщества – забыла фамилию». Рокарева изучала эфЭкты чтения: «Слово карнавал абсолютно пригодно в применении к стилистическому анализу. С точки зрения того, что жизнь – смена масок. Безусловно, в этой игре присутствует эротический элемент. Отсюда и долгие прогулки по сельской Англии…». На конференции были представители фонда Фулбрайта. Токарева раздражено выговаривала им: «Трудно сказать, что это такое – Fullbright… Компания? Но слишком много отказов. Так и скажите руководству. Много отказов».

Торговали книгами. Книги продаются на лотке высшей школы. Моя молодая коллега сказала, что хорошо, что хоть где-то они начали продаваться. Приехали какие-то армяне, киргизы. Представляете, какая трата средств республики Армения, демократического Казахстана. Представители бывших союзных республик выступали с нелепыми докладами. Барт и Фуко похожи на анархистские договоры. Рокарева согласно закивала головой. Все трое казахских учеников профессора И.Р. Гальперина носили фамилию баи: Гяур Курдынбаев, Лаура Курманбаева и Роза Байбаева. Баи – значит богатые.

«Я уже оставляла парочку своих монографий в МГЛУ», – скороговоркой говорила профессор из новых, залетевшая из финансовой академии. Выступали иностранцы, очень немудряще на уровне words combine with words. Старушки – божьи одуванчики ударялись по мемуарам: «А какое было это чудное обсуждение – как музыка!» Верно, и голуби тогда какали реже, верилось, и молоко медленнее скисало, и черное море было таким черным, таким соленым.

В выступлениях было все – банальщина и шиза, милая чудинка, откровенная глупость и завиральные идеи, досужие разговоры, мюнхгаузеновские потуги. Настойчиво предлагали купить 474 выпуск научных трудов. Бегло проглядев его, я не пожалел, что у меня не было 473 предыдущих. Это очень хороший выпуск, он посвящен Илье Романовичу. Дальше своего коллектива большинство носа не высовывало. Но и свои ценные труды рекламировали как-то неумело. Это объясняло общее плачевное состояние института.

Большинство докладов были лишены реального материала, неверифицируемы. Ничего не иллюстрировали, были без примеров или содержали детские восторги: «Как хорошо сказал Барт! Об этом Анна Ивановна написала. Это теория Богранда». Кое-что было будто и вовсе не про язык. Надуманные примеры типа the cat is on the mat. Шел, как всегда поиск глубинных смыслов произведения. Было и оскомину набившее родно мелкотемье: Как надо говорить дИскурс или дискУрс, а как же тогда ресурс, конкурс, ракурс…? Одна женщина – из умных и одиноких – задала вопрос по моему докладу: не предвосхищает ли язык социальные явления и не стоит ли, подобно ленинградскому вузу, изучать язык в единстве с мышлением. Я поспешил согласиться, что язык предвосхищает, а не отражает социальные явления. Подумал, пусть будет такая подвижка на пути отхода от материалистической теории отражения. Стоило ли так далеко ездить…

На улице Волхонка, от центра пять минут: литературный памятник участникам институтских капустников

Множество ярких творческих удач сопутствовали сотрудникам Института языкознания за 50 лет его существования. Но жизнь в Институте не сводилась к одной работе. Одни активно занимались общественной работой – по линии Партии или профсоюза. Другие увлекались спортом, украшая Институт грамотами и кубками. К праздникам вывешивалась стенгазета «Языковед». А еще были «вечера отдыха» с танцами и застольем, в том числе, включавшем изысканные национальные блюда собственного приготовления. Но венцом общественной активности были, все-таки, капустники. Им и посвящено настоящее издание.

С грустью слушаю единственную запись нашего капустника, сделанную «на гастролях», в Институте русского языка. Конечно, многие шутки безнадежно устарели, но как все-таки приятно погрузиться в ту уникальную атмосферу праздника, когда полный зал ловит каждое наше слово, и мы знаем, что все остроты будут поняты и оценены, и мы немножко звезды, и мы «отрываемся» на полную катушку. В этой записи главное – не текст, а реакция зала.

Капустники ставились примерно раз в год, чаще всего, в канун старого Нового Года. За время их существования было насочинено порядочное количество текстов и стихов. Но, как это часто бывает, «что имеем, не храним». Многие тексты безвозвратно утрачены. Я хотел бы оставить для истории хотя бы то, что есть. Для живых участников – это повод вспомнить молодость. Для нового поколения – своего рода вызов: попробуйте сделать нечто подобное.

Первый капустник Института языкознания на Волхонке увидел свет в 1967 г. Своим появлением он обязан стечению трех обстоятельств. Во-первых, волею судеб среди сотрудников Института в это время оказалась одновременно целая плеяда талантливых авторов. Во-вторых, на редкость талантливой была в этот период аспирантская молодежь – ударная сила актерского цеха. Но самое главное, в Институте появилась очаровательная Вероника Телия. Как это у нас пелось:

(Комментарий: Муся Бобрева – лицо, без которого первый капустник был бы невозможен, ответственная за культмассовую работу в тогдашнем месткоме; Александр Балаян – аспирант Н.Д. Арутюновой; Арон Долгопольский – ныне профессор университета в Хайфе; Микаркин – вахтер Института с непростым характером).

Именно Вероника пробудила дремавшие до того творческие потенции Института, раскрутила мощный механизм, который действовал полтора десятка лет. Как можно было бы определить ее амплуа? Режиссер-постановщик? Хормейстер? Завлит? Ответственный по связям с общественностью? (напомним, что в те времена капустник не мог выйти без одобрения партбюро, и в этом процессе ее личный шарм играл не последнюю роль). Итак, капустник – это Вероника.

Наиболее тароватые из них: В.А. Виноградов, Е.М. Вольф, Т.В. Булыгина-Шмелева, А.Б. Долгопольский, М.Е. Алексеев, А.В. Михеев, и др. Но надо сказать, что полноправным соавтором каждый раз выступал капустный Ансамбль. Ведь окончательная редакция и большинство лучших хохм рождались во время репетиций.

Условно делились на безотказных (вроде А. Василевича и примкнувшего к нему позже М. Алексеева), которые играли всегда и которым поручали главные роли; надежных (Б. Нарумов, Г. Ермушкин, А. Чеченов, В. Мошкало, Г. Пюрбеев), которые всегда были на подхвате; зачетных (типа блистательных С. Никитиной или В. Порхомовского) – выступали по мере вдохновения; одноразовых (В. Плунгян, И. Кормушин, A. Шахнарович, Ю. Сорокин и множество других, в том числе безвестных ныне аспирантов) и, наконец, палочек-выручалочек, в последний момент заменявших выбывших актеров (М. Архангельская, М. Журинская, В. Калыгин).

Постоянно меняющийся коллектив людей со слухом и голосами ниже среднего, но с неутомимой жаждой повеселить и повеселиться. Хористы выполняли большой объем работ. Их выходная песня задавала тон всему спектаклю, а присутствие (даже незримое) на сцене помогало основным актерам справиться с волнением. Попутно они заполняли паузы, участвовали в проходных немых сценах, выносили разнообразный реквизит и, конечно, постоянно подсказывали из-за кулис слова текста. Всех участников хора сейчас, конечно, не перечислишь, но его самым главным цементирующим составляющим была B. Постовалова, которая с редким мастерством умела организовать поющую разноголосую массу. Особо следует сказать о музыкальном руководстве. Ведущая роль здесь принадлежала самой В. Телия, но несколько раз приглашались сторонние специалисты. Среди них выделялась Элеонора Вольская, которую все звали просто Ляля. Это был большой профессионал. Достаточно сказать, что даже сейчас, будучи уже далеко не первой молодости, она неплохо зарабатывает музыкальными уроками, находясь на ПМЖ в Германии.

На первых порах за роялем сидела Л.А. Покровская. Затем она переехала работать в Ленинградское Отделение. Некоторое время ее замещала Л.И. Лухт, но подлинным счастьем для всех нас было появление на месте тапера «варяга» из Института русского языка Бориса Шварцкопфа. Его темперамент, остроумие и самоотверженность пришлись как нельзя кстати.

Костюмы и прочие детали реквизита (как правило, бесхитростного) конструировались по преимуществу самими участниками. Но были и свои признанные специалисты – Е. Иванова (впоследствии Василевич), Н. Колесник, М. Журинская. Особенно удачно костюмерный цех работал в тех случаях, когда требовалось придать актеру-мужчине женский образ. Здесь наблюдался неизменный творческий подъем, и фантазия била ключом.

О репетициях следовало бы писать отдельную книгу. Дело в том, что большая часть того наслаждения, из-за которого, собственно, мы и затевали всю кутерьму капустника, приходилась на этап репетиции. Это был своего рода клуб, в который приходили не только участники спектакля, но и сочувствующие. Это было Общение, Единение, отдых, полет мыслей необыкновенных; масса мелких творческих открытий, зачастую забываемых уже к следующей репетиции. И все в одном флаконе.

Да, слава о наших капустниках была столь громкой, что время от времени коллеги из Института русского языка приглашали нас к себе повторять спектакли, а один из капустников был повторен дважды – еще и в Издательстве «Энциклопедия».

Итак, я представляю материалы капустников. Они следуют в строго хронологическом порядке. От первых капустников осталось 2 – 3 песни и самые смутные воспоминания об участниках и сюжете. Зато для последних есть полные тексты, но и тут за давностью лет мы даже коллективными усилиями не смогли вспомнить фамилии некоторых участников, и я вынужден был в графе «фамилия» ставить прочерк.

Последний капустник готовился в самый разгар перестройки (1986 г.). Он так и не был доведен до конца, но остался в виде фрагментов и наметок. Именно в таком виде, собственно, и поступал материал в руки коллектива, а конфетка получалась в ходе репетиций. Кроме капустников, авторы баловались и в жанре «куплеты к случаю», и я думаю, будет кстати воспроизвести и их. Это тоже История. Лично от себя прилагаю несколько миниатюр на лингвистические темы, собранных мною в юности. Тогда они казались остроумными. В конце книги помещен именной указатель, по которому можно судить о цитируемости лингвистов в наших капустных текстах. Ну, и в заключение несколько фотографий из личных коллекции.

Капустник был рекордным по числу участников. Многих удалось уговорить выйти на сцену один-единственный раз в жизни (например, тогдашний ученый секретарь, ныне покойный Саша Шахнарович, сыгравший Цыфиркина, или Саша Балаян, рискнувший спеть собственную песню, в которой упоминалось имя его наставника Э.Л. Макаева и прямой реверанс перед членами Ученого Совета, где ему предстояло защищаться). По сюжету Митрофанушка (А. Насилевич) бродил по секторам, выбирая научное направление по вкусу, причем во всех случаях легко было вычислить пародируемый сектор – они были вполне реальны. Кстати, именно здесь единственный раз в истории на сцену вышел наш неизменный автор, а ныне директор Института В.А. Виноградов. Он представлял памятник и на протяжении всего спектакля неподвижно стоял, держа на груди плакат «КИРИЛЛ». По ходу спектакля в сцене, где Ю. Сорокин (сектор поскониной лингвистики) выпивал настоящую рюмку водку, закусывая огурчиком, памятник смачно крякал, и проделывал то же. В конце же спектакля он поворачивался к зрителям спиной, на которой было прикреплено «МЕФОДИЙ».

Выходная песня:

Песня:

Гимн людоедов-экзаменаторов:

Песня о традициях («Плавно Амур…»):

Песня:

Песня:

– Припев:

Песня:

Вставной номер А. Балаяна:

Песня о трансформациях («В лесу родилась елочка…»):

Песня:

Песня:

Песня:

Финальная песня:

Мечковская Н.Б. Игровое начало в современной лингвистике: избыток сил или неопределенность целей?

…Приходится констатировать, что современное языкознание всё менее осознается обществом в качестве «ответственного» и «важного» занятия. Вполне очевидны перемены в структуре современного знания и, как следствие, изменение места языкознания в структуре наук (гуманитарных, естественных, технических). Во-первых, количественно уменьшился относительный объем (или «удельный вес») языкознания во всем корпусе знаний, которые продолжает наращивать человечество (речь идет именно об относительном сокращении, но в абсолютных цифрах накопленные объемы всякого знания неуклонно возрастают). Во-вторых, не только объективно (в цифрах), но и субъективно (в сознании людей) языкознание теряет в общественном престиже, потому что орфография перестала быть стражем ортодоксии, а грамматика – конфессиональной ученостью. Ценность филологии в глазах общества уменьшается, и это на фоне объективного роста значимости языка в жизни общества и отдельного человека

Затухание или утрата веры в трансцендентные возможности слова (веры в то, что от слова станется или что спастись можно только по правильным книгам) привели к тому, что языкознание и филология в целом больше не выполняют те ответственные задачи, которые стояли перед ними, когда они были филологической службой «возле Писания» <…>

Индивидуально-свободная лингвистика (противопоставляемая институциональной) отвечает концепту игры как свободной от принуждения деятельности. Во второй половине XX в. отчетливо размежевались две формы исследовательской лингвистической работы: 1) институциональная лингвистика (связанная с крупными коллективными исследовательско-издательскими проектами (такими, как академические грамматики и словари, энциклопедии языков, лингвистические энциклопедии, биобиблиографические словари, учебно-научные коллективные монографии, большие двуязычные словари и т.п.) и 2) неинституциональные (свободные, не планируемые работодателем / издателем) занятия лингвистикой, включая подготовку статей и диссертаций. В языкознании отсутствует реальное и эффективное планирование исследований (речь не идет о публикациях книг). Лингвисты, как поэты или эссеисты, пишут преимущественно о том, что их волнует или что им интересно,

Лингвистика, подобно игре, не озабочена истинностью выводов и полезностью результатов. В лингвистической продукции есть две четких (и неравных по количеству названий и тиражам) группы публикаций: 1) «академические» словари и грамматики (т.е. нормативные описания современного языка, максимально полные, подробные и освященные авторитетом органов языковой политики и кодификации) и, далее, производные от них бесчисленные руководства и пособия (школьные, вузовские, «туристские», «для бизнесменов» и т.д.) по иностранным и родным языкам; это самая массовая продукция лингвистики (с учетом листажа и тиражей составляющая примерно 95% общего объема); 2) исследования, т.е. статьи и книги о языке и речи, в том числе по типологии и истории языков. К середине XX в. задачи нормативного описания государственных / официальных языков Европы в целом решены. Подготовка изданий 1-й группы (т.е. нормативных грамматик, словарей и производных от них пособий) перестала быть поисковым и творческим делом, поскольку на основные теоретико-методологические вопросы описательного языкознания были получены удовлетворяющие практику ответы. В результате на первом плане оказались вопросы издательские и лингводидактические. Эта полезная и требующая компетенции работа имеет утилитарно-практический (т.е. не игровой) характер, но это и не креативно-исследовательская работа, могущая привести к новому знанию о языках: это лингвистическая инженерия.

Что касается 2-й группы публикаций, многочисленных и исключительно пестрых по названиям (но не по объемам и тиражам работ), то здесь игровые черты проступают явственно – не только потому, что авторы не ставят перед собой утилитарно-практических задач, но и потому, что решение исследовательских задач (т.е. не-игровых, «серьезных») по разным причинам затруднено. Покажу эти разноплановые трудности для трех областей языкознания: 1) синхрония (большинство публикаций относятся именно к синхронии); 2) типология; 3) история языка.

В синхроническом описательном языкознании возможности получения нового знания и его общественной востребованности все более сужаются. Это объясняется рядом причин. Во-первых, следует принять во внимание внутреннюю тавтологичность семантических описаний (по отношению к языковому сознанию носителей языка). Экспликация семантики языковых единиц полезна на уроках языка, в словарях и грамматиках, но по большому счету это знание нельзя назвать исследовательским результатом. Это экспликация того, что известно всем носителям языка. Во-вторых, в академических грамматиках и словарях языков с продолжительной лингвистической традицией эта задача (экспликации семантики) уже решена. Разумный уровень полноты и детализации таких описаний (т.е. уровень, необходимый для преподавания языков и редакционно-издательской практики) не только достигнут, но и превзойден. Академические грамматики и словари просто не в состоянии вместить новые подробности об оттенках семантики форм и конструкций. Новое знание о языке нередко имеет ускользающе тонкий или индивидуально-частный характер. Ср., например, некоторые наблюдения над семантическими различиями при выборе глагольного вида. Даже если результаты конкретного исследования точны и надежны, то обычно они представляют собой, так сказать, «7-й знак после запятой»; это та подробность, которая человеческими (не машинными грамматиками) не будет востребована, потому что грамматика не может быть 5-томной, а массовый толковый словарь не может быть 40-томным.

Инструкции ВАК обязывают авторов диссертаций (которые рассматриваются ВАК как квалификационные работы) получить новый исследовательский результат. Однако это именно тот самый «7-й знак после запятой». Результат доказывает квалификацию автора, но это не значит, что данный результат найдет применение где-нибудь, кроме учебных занятий и статей самого автора.

В-третьих, лингвистическое знание (как и всякое гуманитарное знание) по своей природе кумулятивно (накопительно). Поэтому в лингвистике эрудиция (т.е. начитанность и память) всегда будет конкурировать с интеллектом, а то и замещать интеллект, что снижает привлекательность таких занятий в глазах молодежи и тех, кто хотел бы использовать преимущества быстрого мышления.

В-четвертых, напомню об относительности новизны всякого лингвистического знания, о том, что P.O. Якобсон назвал «круговоротом лингвистических терминов»: многое, что знали «отцы», но забыли «дети», вновь «открывают» «внуки», иногда в другой терминологии и в другой группировке понятий. Яркий и развернутый пример возвращения давно известного знания можно видеть в современном буме вокруг риторики: всему, что есть в современных риториках, отыщется прототип или аналог если не у греков, то у римлян. Более того, современная риторическая терминология беднее античной: десятки терминов старинных риторик сейчас вышли из активного употребления (ср., например, такие термины, как зевгма, протозевгма, гипозевгма, или металепсис, или антиметабола, или хиазм, гнома, хрия, апофегма и т.п.); множество терминов старых риторик уже не входят даже в терминологические словари. Иначе говоря, сказать в лингвистике что-то действительно новое – трудно. Между тем важнейший этический императив науки – говори новое! Если знать историю лингвистики, то трудно признать что-то по большому счету новым. Как заметил один французский лингвист, история языкознания – это лучшее средство для воспитания скромности <…>.

В синхроническом языкознании процесс важнее результата, а удовольствие автора от самого исследования-писания и читателя от чтения весомее, чем утилитарно-практическая польза от того нового знания о языке, которое содержится в публикации.

В типологии языков и лингвистике универсалий трудности в приращении нового знания имеют организационный характер (не онтологический, как в случае синхронного описательного языкознания). Организационная черта типологии состоит в том, что типологические исследования не ведутся в одиночку; автор должен входить в исследовательский коллектив, со своим финансированием и издательскими возможностями.

В диахроническом языкознании сокращение исследований связано с общим упадком исторического знания в современном мире. У современного человечества все меньше интереса к собственной истории – вследствие общего ускорения жизни и прогрессирующего роста объемов негуманитарного знания и продукции массовой коммуникации. Ускорение истории проявляется в ускорении обновления информации, смены стилей, направлений, вкусов. Историческое знание в той полноте, которая имела место в последней трети XIX – первой четверти XX в., становится неподъемным (ни для общества, ни для индивида). Объемы и уровень исторических исследований языков снижаются. Историческое языкознание, которое до Соссюра было ведущей отраслью языкознания, ушло в тень; оно по-прежнему почитаемо, но слишком трудоемко, чтобы привлекать студентов и аспирантов, читателей и книгоиздателей.

Индивидуально-свободная лингвистика по природе близка к литературному процессу, т.е. к художественно-игровой деятельности «понарошку, не взаправду». Поэтому лингвисты так легко говорят, особенно до и после Миллениума, о «революциях в лингвистике», «переворотах», «методологических мятежах» и даже о «двух когнитивных революциях» и т.п., тем более о «смене вех» и «новых парадигмах».

Лингвистика, как всякая игра, конвенциональна: она происходит по добровольно принятым правилам (в разной мере эксплицированным). В качестве литературного процесса (со своими писанными и не писанными манифестами) лингвистика обеспечивает создание и циркуляцию текстов, отвечающих определенным жанрово-стилистическим образцам / нормам. Роль манифестов исполняют, во-первых, программные статьи или доклады знаменитых авторов (при этом «знаменитость», «маститость» автора является необходимой предпосылкой влиятельности текста); во-вторых, в качестве регуляторов литературного процесса в лингвистике выступают такие тексты, как «Правила оформления статей» (публикуемые в научных журналах), инструкции по оформлению дипломных работ, диссертаций и их авторефератов. В качестве образца смешанного жанра можно указать на человечную и трезвую книгу Умберто Эко «Как написать дипломную работу».

Лингвисты, подобно художникам, не боятся предсказуемости или совпадений результатов своих исследований. Подобно спектаклю, лингвистический текст – это игра, т.е. вероятностный процесс с недетерминированным исходом, поэтому в лингвистике не бывает значительных совпадений результатов. Лингвисты не боятся близости в тематике и даже в методе работ разных авторов – примерно так же, как два театра не боятся ставить одну пьесу. Наоборот, ведь в таком случае в фокусе внимания публики оказываются именно индивидуальные акценты и игры с нюансами. Удовлетворение лингвиста от процесса писания / исследования сродни художническим сублимациям.

В неиституциональной лингвистической работе, как во всякой игре, присутствует особое напряжение, отличное от напряжения при штатных (служебных) усилиях по контракту или приказу. Особенность игрового напряжения в том, что, во-первых, его результаты значительно менее предсказуемы, чем результаты неигровой деятельности; во-вторых, в силу добровольности игрового испытания, оно отмечено знаком вечной ценности свободы, а конвенциональная необходимость доиграть «до конца» (не «сойти с дистанции») придает игре этическую ценность (возможно, с привкусом абсурда, ощущаемым при взгляде на ситуацию с утилитарных позиций). Как писал Хёйзинга, «именно элемент напряжения сообщает игровой деятельности, которая сама по себе лежит вне добра и зла, определенное этическое содержание».

Современная лингвистика утрачивает свой собственный предмет и становится частью междисциплинарного психолого-семиотического комплекса наук о коммуникации. В языкознании усиливаются игровое (метафорическое, мифопоэтическое, философское) начало и междисциплинарные интересы – литературно-эссеистические, психологическое, культурологические. Лингвистике всегда не хватало собственных идей, поэтому ее всегда отличала широта интересов на грани всеядности. В поле зрения лингвистов оказывались не только мифопоэтические и философские концепции языка, но и популярные идеи: в XIX в. – биологии; в XX в. – генетики, математики, кибернетики; в последнее время – модные философские идеи термодинамики (Ильи Пригожина), включая трактовку языка в качестве синэргетического феномена.

По большому счету, все это метафоры, которые сменяют друг друга (не вступая в синхронный конфликт, в особенности в одной школе или в одной голове), и в целом каждая метафора на свой лад обогащает представления о языке тех, кому есть дело до языка, – кто его преподает, изучает или составляет его словарь или грамматику. Эти метафоры – суть правополушарные паузы посреди будней – посреди «невеселого языка учения» (слова об уроках языка в одном трактате Петровской поры). Принимая игривые постмодернистские образы языка (вроде «языковые игры» и «языковой плен» Людвига Витгенштейна, «вина языка»; «недуги языка» Джорджа Мура; языковые «обманы» и «ссадины» и т.п.), лингвист сразу становится эссеистом, поэтом, творцом, а его тексты сразу становятся почти-литературой.

В постмодернистском сближении культуры, народного менталитета, науки с языком присутствует капитальная редукция великих феноменов бытия – сознания и культуры. В игривых преувеличениях роли языка есть один момент, греющий души постмодернистов, – капитальная редукция великих феноменов бытия – сознания и культуры. Когда Витгенштейн в речевом взаимодействии людей видит «языковые игры», то за этим стоит не только преувеличение роли языка, но и преуменьшение значимости жизни. Лингвистический редукционизм жизни в пользу даже не языка, а шрифта, букв, запятых достиг своей вершины у Иосифа Бродского: Ты написал много букв; еще одна будет лишней; или в вариациях: Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых / я листал бы тома с таким же количеством запятых («Развивая Платона»). У Бродского редукция жизни в пользу языка достигла той пессимистической вершины, после которой дальнейшие рассуждения в духе «поэт есть средство существования языка» («Нобелевская лекция» Бродского) звучат уже пародийно, т.е. как игра.

Бакеркина В.В., Иванова Т.Ф. О проекте «Словарь языка В.И. Ленина»

Идея создания «Словаря языка В.И. Ленина» выдвигалась неоднократно, начиная с двадцатых годов XX века. И только в декабре 1971 г. в Институте русского языка АН СССР по инициативе тогдашнего директора Института члена-корреспондента АН СССР Ф.П. Филина была образована группа для выполнения проекта «Словарь языка В.И. Ленина». В группу входили сотрудники Института: В.П. Даниленко, Н.Б. Бахилина, В.Н. Хохлачева, В.Я. Дерягин, В.И. Ходыкина, Е.Л. Лилеева, В.И. Панькина, Г.В. Яковлева. Возглавил этот коллектив д.ф.н. Т.П. Ломтев. К сожалению, в январе 1972 г. Т.П. Ломтев умер, и руководить группой было поручено В.П. Даниленко. Коллектив – это живой организм, и у него была своя очень непростая жизнь, как, впрочем, и у «Словаря». Люди приходили и уходили, состав группы, которая впоследствии была преобразована в сектор, а затем в отдел, менялся. В 1978 г. руководителем проекта стал д.ф.н. П.Н. Денисов. На разных этапах в работе над «Словарем» принимали участие А.И. Горшков, В.В. Бакеркина, Е.В. Карпинская, Л.П. Катлинская, Т.Ф. Иванова, Е.И. Сологуб. Последним пополнением отдела стали Е.Л. Ковачич, С.А. Тихонов, М.А. Артемьева, И.М. Курочкина, Л.Л. Шестакова.

Написанию «Словаря» предшествовала большая подготовительная работа. За первые 10 лет (1972 – 1982 гг.) была создана Картотека, насчитывающая свыше 2,5 миллионов карточек-цитат, сформирован словник Словаря, содержащий 37.500 слов. Впервые в отечественной лексикографической практике карточки были изготовлены фотоофсетным способом, то есть каждая карточка была факсимильным воспроизведением отрезка текста из Полного собрания сочинений В.И. Ленина, что исключало какие-либо искажения контекста слова. Картотека, став основным лексикографическим источником для составителей «Словаря языка В.И. Ленина», со временем приобрела самостоятельную ценность как информационно-справочная база данных. Обратившись к ней, можно было оперативно установить частоту употреблений любого слова, просмотреть все контексты словоупотребления, но самое главное – установить «адрес», т.е. конкретный том и страницу Полного собрания сочинений, где это слово встретилось. За помощью в быстром поиске нужных слов и высказываний в отдел «Словаря языка В.И. Ленина» постоянно обращались десятки людей – от исследователей, занимающихся историко-лексикологическими разысканиями, до политиков, у которых в зависимости от изменений общественных интересов, политической конъюнктуры возникала потребность заглянуть в первоисточник. Так, в ту пору, когда первым секретарем МГК КПСС был Б.Н. Ельцин, в Институт довольно часто звонил его помощник с просьбой найти для него цитату из ПСС В.И. Ленина или уточнить адрес цитируемого высказывания. Иногда задаваемый вопрос носил более общий характер, например: «Что говорил Ленин о Советах? Подберите наиболее яркие цитаты из ПСС В.И. Ленина на эту тему» и т.д.

Отдел проводил консультации, вел обширную переписку, в том числе с зарубежными исследователями и переводчиками трудов В.И. Ленина на другие языки. Очень интересной была работа по атрибуции текстов, т.е. установлению авторства политических текстов на предмет их принадлежности В.И. Ленину.

На основе картотеки был подготовлен и опубликован «Алфавитно-частотный словоуказатель к Полному собранию сочинений В.И. Ленина» (М.: Изд-во «Наука», 1987 г.), дающий более 300 тысяч отсылок к ленинским текстам. Это может показаться странным, но «Словоуказатель» был издан тиражом 100 (!) экземпляров. Такой тираж было определен высшим руководством Академии наук, а конкретно – академиком П.Н. Федосеевым. Естественно, это издание с самого начала стало библиографической редкостью. В начале 90-х, в период Перестройки, было подготовлено 2-ое, исправленное и дополненное издание «Алфавитно-частотного словоуказателя», но ему не суждено было увидеть свет. Слишком быстро изменилась политическая обстановка в стране, появились другие лозунги, новые идеалы и идолы. В настоящее время верстка этой неопубликованной книги хранится в Российском государственном архиве социально-политической истории.

Следует заметить, что отношение к проекту у партийного и советского начальства было двойственным. Идея создания «Словаря языка В.И. Ленина» вызывала у всех безусловное одобрение, коллективу обещали всяческую поддержку (а как же иначе?!). И коллектив работал, увлеченный новизной и сложностью поставленной перед ним задачи: составить словарь одного автора, политика, да еще с подробной семантической разработкой политических терминов. Но как только были получены первые результаты исследовательского труда и надо было начинать публикацию, в частности «Словоуказателя», у высшего партийного руководства возникли вопросы: «А то ли они делают?», «Разве можно толковать Ленина?». Приходилось объяснять, что толкуем мы не Ленина, а значения слов, понятий и что «толковать» – это лексикографический термин, который означает «давать определение». На одном из заседаний П.Н. Денисову был задан вопрос: «Почему в начале Словника Ленина стоит слово „аборт?“» – «Потому что Словник составлен по алфавиту, а в языке Ленина по алфавиту после союза „а“ и слова „абажур“ стоит слово „аборт“», – отвечал Денисов. Ему в ответ: «Не может „Словарь Ленина“ начинаться со слова „аборт“, как Вы, Петр Никитич, не понимаете!». А Денисов не понимал. Но ему настоятельно рекомендовали работу над Словарем замедлить, а коллективу заняться написанием статей, выпуском сборников. Складывалось впечатление, что в «верхах» чего-то опасались (Словарь – это хорошо, однако, как бы чего не вышло?) и хотели бы закрыть эту тему, но не решались.

Так, под угрозой закрытия и работал коллектив над созданием «Словаря языка В.И. Ленина». Помимо напряженной словарной работы сотрудники выступали на конференциях и симпозиумах, читали лекции в различных аудиториях, защищали диссертации (кто кандидатские, кто докторские), печатались в журналах, рецензировали работы по языку В.И. Ленина, обучали аспирантов, разыскивали в библиотечных архивах доступные в те времена работы современников Ленина, понимая, что без сравнительно-сопоставительного анализа не обойтись, без общего фона невозможно выделить индивидуальное в лексиконе. Под руководством д.ф.н. П.Н. Денисова были разработаны теоретические основы «Словаря», которые нашли отражение в многочисленных трудах сотрудников Отдела. Среди наиболее крупных следует назвать «Макет Словаря языка В.И. Ленина», коллективную монографию «Теоретические основы „Словаря языка В.И. Ленина“», серию сборников отдела под общим названием «Слово в языке произведений В.И. Ленина», коллективную монографию «Русский политический язык и общественная мысль».

«Словарь языка В.И. Ленина» был задуман как академический толковый словарь одного автора, точнее, толково-энциклопедический. Перед составителями стояла сложная задача: отразить в «Словаре» не только индивидуальные особенности языка и стиля В.И. Ленина, но и показать концептуальные взгляды автора, а для этого надо было разработать такой интерпретационный аппарат, который полностью отвечал бы поставленной цели. Высказывались опасения, что в результате получится словарь русского литературного языка определенного периода по сочинениям В.И. Ленина, а не «Словарь языка В.И. Ленина» во всей его неповторимой индивидуальности (как это планировалось первоначально). Однако основным и, пожалуй, главным вопросом для составителей «Словаря» был вопрос, который в сжатом виде можно сформулировать следующим образом: «слово в идеологическом контексте». При анализе ленинских текстов лексикографы столкнулись с многослойной полемической структурой политического дискурса. Стало очевидно, что без глубокого серьезного анализа невозможно разобраться в этом сложнейшем историко-событийном материале, создавшем в языке разнообразные социально-идеологические контексты. В Инструкции по составлению «Словаря» особое место было отведено структуре словарной статьи. Словарная статья включала в себя заголовочное слово, частоту его встречаемости, минимальную грамматическую характеристику, толкование, примеры употребления слова в разных типах контекстов (употребление в терминологическом сочетании, в составе фразеологизма, при цитировании чужой речи). Сложность словарной работы состояла в том, что В.И. Ленин мог употреблять слова не только в их общепринятых значениях, но и обыгрывал их, придавал им авторское индивидуальное значение, оттенок. И, наоборот, в ленинском словоупотреблении какое-либо многозначное слово могло встретиться не во всех своих «словарных» (т.е. зафиксированных в общеязыковых толковых словарях) значениях. В понимании и определении семантики слов, понятий существенную помощь оказывали авторские (ленинские) пояснения, к которым В.И. Ленин довольно часто прибегал в своих работах. В Инструкции были оговорены случаи использования ленинских пояснений в тексте «Словаря» и способы их ввода в структуру словарной статьи в качестве полноправных дефиниций. Отдельно рассматривался вопрос об иллюстрациях. Проведенный лексикографом семантический анализ слова надо было подкрепить убедительным, но кратким примером. Поэтому была специально разработана методика сокращения обширного контекста употребления слова и приведения его к стандартному «минимальному лексикографическому контексту» без искажения смысла слова и (что, пожалуй, самое главное) смысла высказывания. Внимательно изучая содержание ленинских работ, лексикографы обнаружили, что расхожие цитаты из произведений Ленина часто звучат и интерпретируются неверно. Некорректно вырванную фразу из ленинского текста, цитировавший (сознательно или бессознательно?!) трактовал по-своему, искажая смысл или, точнее, вкладывая тот смысл, какой нужен был в идеологических целях. Достаточно вспомнить, ставшую эпохальной фразу: «Партия – ум, честь и совесть эпохи». Или, например, пресловутая фраза о кухарке, которая при советской власти может и будет управлять государством. Обратимся к «Алфавитно-частотному словоуказателю». Слово «кухарка» встретилось в Полном собрании сочинений В.И. Ленина 3 раза по следующим адресам: т. 34, с. 315, 329; т. 50, с. 76. Интересующий нас контекст выглядит так:

В лексиконе В.И. Ленина было выявлено свыше 4 тысяч слов, не зарегистрированных академическими словарями и даже энциклопедиями XIX – XX века. Большое место в структуре ленинского лексикона занимают заимствованные слова, в том числе термины разных областей знания (абсолют, гносеология, фритредер, концепт, витализм, монада). В то же время, если этого требовал предмет обсуждения, В.И. Ленин привлекал диалектные слова и терминологию народных промыслов (например, в работе «Развитие капитализма в России» – пенька, пенюгальщик, смолокурня, скоропашка, супряга), церковнославянские слова, библеизмы, широко использовал возможности индивидуального словообразования, разговорную лексику, пословицы, фразеологизмы и многие другие стилистические ресурсы русского языка. Ленинский лексикон богат авторскими новообразованиями, например, встречаются такие словосложения, как архибойкий, комчванство, экстраприбыль, отвратительно-елейный, разорительно-дешевый, обер-вешатель. Ленин владел передовой по тем временам общетехнической терминологией, в картотеке насчитывается 14 слов с компонентом радио-, 20 слов с компонентом электро-.

Перед сотрудниками отдела ставилась задача отразить все это богатство, передать творческое отношение В.И. Ленина к слову, мастерство владения русским языком. Решить ее можно было только опираясь на широкую научную базу существующих работ по языку В.И. Ленина и на традиции русской классической лексикографии. Начав составлять словарь, коллектив отдела постарался привлечь к его обсуждению самую широкую научную общественность, выслушать мнения и критические замечания. С этой целью был подготовлен «Словарь языка В.И. Ленина. Пробный том. Буквы А – Б», который получил одобрение и был рекомендован к публикации, однако и этот труд остался в рукописи.

Сотрудники отдела, высококвалифицированные лексикографы, успели к 1986 году составит словарные статьи от А до З, отредактировать и подготовить уже не пробный, а первый том словаря (буквы А – В), который получил положительные рецензии, в том числе от Ленинградского отделения Института языкознания и Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, и был рекомендован к печати Ученым советом Института русского языка. К 1990 году были составлены в карточках словарные статьи от Ж до Л (до слова либеральный) – это примерно треть ленинского лексикона. Предполагалось, что это будет пяти-шеститомное издание, а весь словарь в составительских карточках будет закончен к 2000 году. Параллельно велось научное редактирование, и с учетом издательского цикла работа над словарем должна была завершиться к 2010 году. Без сомнения, «Словарь языка В.И. Ленина» обещал стать одним из лучших образцов отечественной авторской лексикографии. Однако вскоре в связи с событиями сначала 90-х годов отдел был сначала сокращен, переименован в Сектор русского политического языка, а затем в 1997 году и вовсе расформирован. Уникальная картотека, не имеющая аналогов в мире, оказалась под угрозой уничтожения. С огромным трудом все 42 шкафа были перевезены оставшимися сотрудниками в Горки Ленинские. К сожалению, помещения там не приспособлены для хранения такого рода материалов, картотека находится под угрозой порчи или утраты, а научная работа на ее основе вестись не может. Один шкаф с рукописными, частично отредактированными словарными статьями в карточках (от буквы А до буквы Л) был оставлен в Институте русского языка на Волхонке, 18. Но в 2004 году во время проведения ремонта здания Института этот шкаф пропал, а вместе с ним многолетний труд научного коллектива талантливых лексикографов. Попытки отыскать хоть какие-нибудь следы оказались безуспешными. Все неизданные рукописи сектора (отдела), а это свыше 3,5 тысяч машинописных страниц, переписка, документация и изданные коллективные и индивидуальные работы сотрудников отдела ныне сданы в Российский государственный архив социально-политической истории.

Маркин А. Из дневниковых записей

10 июня 2003 г.

Сегодня шел на работу в ИМЛИ по Поварской ул. Заметил смешную старушку, шедшую по другой стороне улицы. В черных полусапожках, красном платье, с лицом, размалеванным, как у фарфоровой куклы (алые румяна, вишневая губная помада, темно-фиолетовые тени). Старушка бодро размахивала руками и, казалось, что-то бормотала себе под нос. Потом она перешла на мою сторону улицы, и оказалось, что она не бормотала, а пела. Веселую песенку на французском языке. В старушке я признал сотрудницу моего отдела, специалистку по французским сюрреалистам. Она весело крикнула мне: «Привет!», помахала ручкой и пошла дальше по направлению к Институту, напевая свой шансон и весело размахивая руками. Я был от увиденного в таком ужасе, что решил не ходить на работу.

9 августа 2003 г.

Ставил в коридоре стеллаж для книг, на меня упал молоток, стукнул по голове. Потом безуспешно пытался понять, как работает дрель, и как с ней управляться. Филологи – люди, не приспособленные для жизни.

9 декабря 2003 г.

Сегодня сидел со своим научным руководителем в каминном зале ИМЛИ. Камин там очень красивый – правда, кажется, нефункциональный со времени прихода большевиков к власти; как известно, пролетарским писателям и филологам, за исключением Горького, камины были не нужны. Научный руководитель задушевно рассказывал мне, как нужно жить. Главное: не работать помногу, потому что, вот один литературовед был трудоголиком, спал по два часа в сутки и умер, не дожив до пятидесяти, еще он много курил, не курил бы, может, прожил бы подольше; а у другого великого литературоведа, с которым мой научный руководитель, между прочим, учился, были следы жесткого диатеза на лице; диатез – это ведь было типично для послевоенных детей, которым не хватало витаминов и хорошего питания. Все сокурсники моего научного руководителя, на лицах которых были следы жестокого диатеза, уже ушли. И великий литературовед тоже, он тоже был трудоголиком и мало спал. А перед сном надо чаще и больше гулять, ходить, например, вокруг дома, а если не гулять и не ходить вокруг дома, то пить феназепам, феназепам – лучший друг литературоведа, который хочет прожить долго; научный руководитель гуляет и пьет феназепам.

12 января 2004 г.

Был в РГБ. Там ничего не изменилось. Мне все время кажется, что это очень темное место, я почему-то уверен, что там, в грязных туалетах, младшие научные сотрудники, бедные студенты, книжные крысы и прочая интеллигенция в растянутых свитерах, пахнущих потом, кошачьей мочой и табаком, тайно предаются сексуальным утехам. Они оставляют на зеленом сукне столов в огромном читальном зале свои мудреные книги со схемами и чертежами, бродят между каталогов, выискивая друг друга, условными знаками и полунамеками договариваются о встрече, а затем, обуреваемые похотью, неслышными шагами стекаются вниз по натертым до блеска деревянным лестницам, запираются по двое в кабинках, или, если им не подучается никого найти, онанируют в одиночестве, возбужденные флюидами знаний, разлитыми в воздухе главной библиотеки страны.

13 апреля 2004 г.

По понедельникам на заседания своего отдела в ИМЛИ я хожу как в театр. Причем там весьма посредственные актеры разыгрывают исключительно классику театра абсурда. Я даже подозреваю, что мои престарелые коллеги по отделу – ведущие актеры нашего театра, всю неделю, со вторника до воскресенья, вместо того, чтобы заниматься своей работой, старательно штудируют опусы Ионеско или Беккета, чтобы в понедельник, ровно в 14:00, потрясти каждого, кому посчастливиться оказаться в нашем Каминном зале, умопомрачительным – во всех смыслах этого слова – спектаклем. Сегодня бородатый руководитель коллективного труда сказал, что он хочет создать первую в истории мирового литературоведения всеобъемлющую теорию авангарда, такую, какой еще не было нигде и ни у кого; сделав эту заявку, он стал зачитывать закваску, бродило своей теории. А закваска вот в чем: трудно считать простой случайностью то обстоятельство, что именно в 1918 г., сразу после революции, наука пришла к открытию того, что Солнце не является центром Галактики, т.е. нашей планетарной системы, потом нужно понять: мумия Ленина выражает не только код русской ментальности и символизирует не только законсервированный труп русского авангарда, но и удерживает в себе некий метафизический смысл, вытекающий из ментальности эпохи в ее вселенском масштабе, и здесь существенно само наличие мифологемы, а не ее персонализированность; задумаемся: «Я люблю вас, но не живого, а мумию!» Потом мои коллеги задумались и начали всерьез обсуждать эту закваску, а я незаметно выскользнул и отправился домой. Обсуждали до позднего вечера, и наиболее прилежные сотрудники вернулись домой уже заполночь. Одновременно с заседанием отдела в Зале заседаний, там, где гигантская литая голова Горького, выполненная в экспрессионистической манере, молодые медики, специально приглашенные дирекцией института, рассказывали аспирантам и престарелым сотрудникам о том, как лечиться без лекарств. Например, нажатием на определенные точки или иглоукалыванием. Азы экономии. Лекарства ведь нынче дорогие, а зарплата в академическом институте совсем крохотная. А иголки можно купить в любом галантерейном магазине. И бритву, кстати, тоже. Штифтер, кажется, так и сделал.

6 октября 2004 г.

В ИМЛИ. Отвратительная сцена в бухгалтерии. В углу сидела наша бывшая заведующая аспирантурой, старая женщина, только вышедшая из больницы – с больным бесцветным лицом; она совершено по-животному умоляла выдать ей ее деньги, она неделю назад звонила из больницы, просила положить деньги на депонент. Бухгалтерша – здоровая кудрявая девка в джинсах, от которой всегда пахнет немытой п…й, – ее не замечала, как будто ее уже и не было. Выходя из бухгалтерии, медленно открывал дверь, смотрел на себя в зеркало на стене.

1 июня 2005 г.

Сегодня был на защите диссертаций в ИМЛИ. Защита проходила в зале заседаний, там голова Горького с растрепанными бронзовыми волосами – почти голова медузы Горгоны, все сотрудники института, наверное, должны каменеть при одном лишь взгляде невидящих бронзовых глаз. Защищался африканист. От него я узнал, что Просвещение в Африке запоздало на 300 лет и сейчас в Танзании самый пик Просвещения. Это значит, что прямо сейчас в Африке зарождается жанр романа! Конечно, африканскому роману совсем далеко до европейского или русского, и даже американского и латиноамериканского романа, находящегося на самой нижней ступени романной иерархии. Но ничего, скоро африканский роман станет настоящим романом в европейском смысле этого слова, потому что еще тридцать лет назад в Африке не было вообще никакого романа, а сейчас он уже переживает стадию социалистического реализма! Давайте подождем. Дискуссия об африканском романе была такой живой, что на мгновенье мне даже показалось, что, в общем-то, в мире нет ничего важней африканского романа на английском языке и романа на языке суахили, но потом я понял, что намного важней проследить зарождение романа в Микронезии и у эскимосов, у них пока только эпос зародился, поэтому еще не поздно. Но надо торопиться, скоро к эскимосам придет Просвещение (или оно уже пришло с лампочкой Ильича и супермаркетами Абрамовича?), и эпос станет романом. Потом на трибуну вышла седая дама с вавилоном на голове и сказала: я не знаю, о чем говорить, но мне очень хочется что-нибудь сказать, поэтому я вышла на трибуну; я, конечно, не специалист в африканской литературе, но зато занимаюсь литературами Востока, и хотя, конечно, я не читала африканских романов, но, судя по тому, как о них сказал диссертант, они очень интересные. На Востоке романы тоже интересные, но немного другие, вообще здорово работать в коллективе, коллективная работа так обогащает духовно, а какая важная проблема: появление в азиатском историческом романе вымышленного героя, я буду этим, спасибо, спасибо вам всем! А так, я удовлетворена!

Когда диссертант уже защитился, а потом защитился еще один, и все пошли в каминный зал пить и есть, и начали пить и есть (а я подумал, что защита очень напоминает поминки или жестокое публичное наказание, все диссертанты зачем-то каются и оправдываются), лишь с той разницей, что на поминках – если только это не поминки по академическому работнику – конечно, все не так научно), вдруг из-за стола встала ученая балладная старушка (такие старушки, как герои баллад – всегда одной ногой в могиле, но при этом часто надолго переживают всех своих коллег) и сказала: я хочу сказать, хотя, конечно, мне очень неприятно, и я не хотела, конечно, говорить об этом на защите, но теперь защита прошла, и я скажу, что африканист, которого мы защитили – сволочь, он тварь, он ездит в Африку. Пока мы тут заседаем в отделе, он получает африканские деньги! Мы получаем наши копейки, а он преподает в Кении неграм, и негры его любят и ценят, а нас никто не любит и не ценит! Такие мерзавцы, как он, недостойны быть в академической науке, я не хочу ничего иметь с ним общего, чтобы он подавился салатами, которые жрет, бородатая гадина. И села с довольным видом за стол, крутила головой, вдохновляясь произведенным эффектом (в зале воцарилась гробовая тишина), в самоупоении откусывала тарталетку с салатом.

Михаил Гельфанд. Журнал «из списка ВАК» опубликовал ерунду…

Журнал «из списка ВАК» опубликовал ерунду. Казалось бы, что в этом особенного: многие научные журналы публикуют ерунду, а в список ВАК входят журналы очень разного уровня. Забавно другое. Статья «Корчеватель: Алгоритм типичной унификации точек доступа и избыточности» – это не просто ерунда, это заведомая ерунда, поскольку она была порождена программой автоматической генерации текстов. Этим она отличается как от просто глупостей, так и от классических розыгрышей. И не забавно третье: журнал, в котором это напечатано, был специально создан для того, чтобы публиковать – нет, не обязательно ерунду – просто, что угодно. «Журнал научных публикаций аспирантов и докторантов», так он называется, на первый взгляд выглядит вполне пристойно. Он имеет интернет-сайт, номер в подписном каталоге, процедуру рецензирования, а с недавних пор и редакционный совет. В нем берется плата за публикацию статей, но сейчас этим грешат многие «ВАКовские» журналы, которые открыли для себя удобный источник средств к существованию. Вроде все на месте – а на самом деле фантом, пустышка, фантик без конфеты.

Все это, конечно, анекдот, но далеко не безобидный. Такого рода издания разрушают саму ткань научного общения, проституируют занятия наукой, развращают молодых ученых – тех самых аспирантов и докторантов. В этой же компании – организаторы липовых конференций, члены самодеятельных академий, преподаватели тьмутараканских университетов. Все эти деятели ничем не лучше жуликов, торгующих поддельными дипломами в метро и поддельными лекарствами в аптеках. У них есть и сообщники – те, кто, будучи реальными учеными, позволяют использовать себя в сомнительных целях. Кто-то же внес этот журнал в список ВАК. Таких изданий много, этот журнал просто засветился сильнее прочих своей активной рекламой на различных научных сайтах и форумах. Достанется и остальным. Перефразируя одну навязчивую телевизионную рекламу: «вы еще публикуете ерунду? – тогда мы идем к вам» <…>.

Рецензия рукописи научной статьи: «Корчеватель: Алгоритм типичной унификации точек доступа и избыточности», Жуков Михаил Сергеевич.

Актуальность работы: высокая. Выбор объекта исследования: правильный. Определение задач и целей работы: логичное. Новизна научного материала: отличная. Степень разработанности темы: достаточный. Структурированность работы: хорошая. Методическая ценность: отличная. Стиль изложения: неудовлетворительный. Практическая эффективность: отличная. Источниковедческая база работы: отличная. Замечания рецензента: Рукопись статьи произвела на меня двоякое впечатление, с одной стороны, следует признать, что материал собран методически грамотно, в работе присутствует новаторство и новизна. С другой стороны, автор статьи, видимо, недостаточно хорошо знаком с правилами по подготовке научных статей в печать. По тексту рукописи я отметить множество стилистических и редакционных недочетов, а то и погрешностей, которые создали у меня впечатление какой-то незавершенности работы. Заключение рецензента: Статья может быть напечатана в журнале после ее серьезного редактирования <…>.

Четыреста первый способ Остапа Бендера

Итак, свершилось. Тест Тьюринга пройден. В «рецензируемом» «научном» журнале, входящем по ряду дисциплин в рекомендательный список ВАК, опубликована статья, написанная (по-английски) компьютерной программой и переведенная на русский язык другой программой.

Если честно, впервые этот тест был пройден не нами и не сейчас. Программа SCIgen, генерирующая псевдонаучные тексты, была написана несколько лет назад группой студентов Массачусетского технологического института с целью проверить качество рецензирования на (псевдо)научных конференциях, в первую очередь, на конференциях серии WSEAS – наверно, многие из читателей ТрВ получали спам от их организаторов. Сайт SCIgen рассказывает о трех случаях, когда порожденные программой статьи были приняты на конференциях, и одном, когда статья была принята к публикации в журнале – впрочем, в последнем случае конфуз был вовремя замечен редакцией и поправлен с извинениями главного редактора.

Однако мы, как сейчас принято говорить, превзошли мировой научный уровень. Мы взяли оригинальную статью авторов программы (чтобы заодно проверить, обнаружит ли рецензент прямой плагиат), перевели ее на русский язык при помощи программы ЭТАП-3, разработанной в Лаборатории компьютерной лингвистики ИППИ РАН, и отправили на публикацию в «Журнал научных публикаций аспирантов и докторантов». И – в отличие от предшественников – получили рецензию. Поскольку в рецензии содержались замечания редакторского характера, потребовалась небольшая переработка, после которой статья была принята и вскоре опубликована. Вся процедура заняла чуть больше месяца: 6 августа – статья подана в журнал; 7 августа – получено уведомление о получении и просьба оплатить публикацию; 8 августа – отправлено уведомление об оплате; 11 августа – получено уведомление об отправке статьи на рецензию; 13 августа – получена рецензия; 15 августа – отправлен переработанный вариант статьи; 15 августа – статья принята к публикации в августовском номере; 2 сентября – получено уведомление о высылке по почте авторского экземпляра; 10 сентября – статья опубликована на сайте журнала. Ура.

Игнатьева Ю. Кабаре «Академия»

Канал «Россия К» («Культура») – бальзам на уши тех, кто устал от гвалта и попсы на большинстве телеканалов и жаждет послушать тихие умные речи. В этом смысле проект «Академия» – простое до гениальности изобретение: в аудитории профессор читает лекцию, студенты (и телезрители) внимают. Знаю, многие от «Академии» в восторге. Я тоже – когда физик или астроном говорит о, казалось бы недоступных моему пониманию вещах так, что все становится ясно. Но с популяризацией гуманитарных наук надо кончать, пока не поздно.

Лекцию лингвиста Юрия Прохорова ждала с нетерпением. Его с соавтором книга «Русские: коммуникативное поведение» оставила одно из сильнейших впечатлений на фоне прочитанного за последнее время. Это, конечно, не бином Ньютона, но сколько там открытий чудных… И что мы услышали? Ликбез для школы рабочей молодежи. О том, как русский язык меняется, впитывая названия всяческих новшеств – «пришли по мылу» и т.п. Тема, конечно, охвачена шире, примеров было много, в том числе из позапрошлого столетия. Но слышать из уст ученого то, что любой мало-мальски наблюдательный человек и сам знает, – невеликая ценность <…> Но при чем здесь наука? <…> Поздно популяризировать филологию, лингвистику, философию и другие гуманитарные науки. Они уже до того «популяризированы» самозванцами и политиканами, что уважающие себя технари их за науки не считают. Профессионалам пришла пора надувать щеки и набивать себе цену…

Нарышкина А., Кононов Н., Амелькина А. Погружение во МГЛУ

Студенты Лингвистического университета митингуют. Депутаты пишут министру образования. Скандал в Московском государственном лингвистическом университете (МГЛУ) развивается. Руководство вуза объявило студентам-бюджетникам о необходимости заплатить деньги за обучение, о чем первыми написали «Известия». Вчера студенты провели акцию протеста. А глава комитета по образованию и науке Госдумы Александр Шишлов сообщил, что комитет направил официальный запрос министру образования Владимиру Филиппову с просьбой разобраться в ситуации, сложившейся в МГЛУ

Студентов, пришедших вчера на митинг к зданию МГЛУ ждал неприятный сюрприз. Оказалось, что небольшой сквер перед университетом перегорожен, а на песчаных дорожках хаотично разбросана арматура. Руководство вуза явно не хотело, чтобы митинг состоялся. В переулке рядом со зданием собрались около ста учащихся, не побоявшихся открыто выступить против «нововведений». Все они охотно общались с прессой, но просили не называть их фамилий.

– Наш факультет созвали на собрание самым первым, – сказала «Известиям» студентка 3 – го курса факультета МОЭП Наталья. – Причем сделали это в самый разгар сессии, «Институт бедный, крыша течет, денег ни на что не хватает… Со следующего года платите за языки, часов которых мы вам дали больше, чем положено по госстандарту». На других факультетах – то же самое. Теперь мы пишем письмо в Минобразования, собираем подписи. Но это сложно. Все, кто в общежитии живут, сегодня не пришли – боятся…

Помимо студентов к зданию Лингвистического университета пришли и родители, собирающиеся отстаивать права своих детей.

– Меня удивляет форма, в которой студентам предложено заплатить деньги, – интеллигентно возмущался Борис Вайнштейн, дочь которого учится на втором курсе. – Родители должны подписать заявление, что согласны добровольно перечислить деньги. Откровенно говоря, я опасаюсь за судьбу дочери… Но меня волнует и то, что здесь мало студентов. Видимо, многие побоялись.

На самом митинге выступил глава комитета по образованию и науке Госдумы Александр Шишлов. Депутат сообщил студентам, что комитет направил официальный запрос министру образования РФ Владимиру Филиппову с просьбой разобраться в ситуации, сложившейся в МГЛУ. Кроме того, Шишлов подчеркнул, что комитет в этом конфликте будет отстаивать права студентов. После чего предложил всем желающим обратиться за комментарием по поводу спорной ситуации к ректору университета Ирине Халеевой.

Дальнейшее напоминало театр абсурда. Все вопросы, касавшиеся оснований введения оплаты, упирались в слово «госстандарт». Им Халеева прикрывалась как щитом. Единственное, чего удалось добиться от ректора, – это заявление о том, что количество часов, прочитанное студентам, выходит за рамки госстандарта и должно оплачиваться как дополнительная образовательная услуга. Дескать, несколько лет вуз занимался благотворительностью, но теперь вынужден брать законную оплату. Почему – ректор МГЛУ объяснять отказалась.

– Я согласна на конференцию для прессы, – сказала Ирина Халеева «Известиям». – Но не буду встречаться с теми журналистами, которые деформировали репутацию вуза.

Вскоре дождь и сотрудник милиции, заявивший, что митинг затрудняет движение по переулку, заставили переместиться митингующих в актовый зал МГЛУ. Халеева и Шишлов сели за стол, стоящий на сцене, и фактически повторили все, что было сказано на улице. Речь главы комитета по образованию и науке сопровождалась аплодисментами студентов, а слова ректора – не менее пылкими овациями преподавателей. Хотя после слов Халеевой о том, что она всегда заботилась об учащихся, одна из студенток выбежала из зала в слезах: «Не могу все это слушать…».

– Думаю, что подробную проверку деятельности университета проведет Министерство образования, – заявил «Известиям» опаздывавший на заседание Госдумы и потому уехавший раньше остальных Александр Шишлов.

– Я буду настаивать, чтобы это было сделано в течение недели, чтобы студенты могли уйти на каникулы с ясной перспективой.

Министерство образования робко поддержало студентов. Официальные органы, имеющие отношение к скандалу вокруг МГЛУ, от прессы таятся. Письмо «Известий» к ректору вуза Ирине Халеевой осталось без ответа. Мы так и не знаем, входят ли предметы, за которые в МГЛУ с бюджетников хотели брать деньги, в государственный учебный стандарт.

А Министерство образования просто опубликовало на своем сайте весьма туманный пресс-релиз. «Все студенты, поступившие в МГЛУ на бесплатной бюджетной основе, – сказано в нем, – могут и будут продолжать обучение бесплатно. Все попытки требовать со студентов оплату услуг за преподавание в рамках действующих стандартов, незаконны. Также незаконны требования, чтобы студенты оплачивали дополнительные образовательные услуги в обязательном порядке. Соответствующая позиция разделяется и руководством МГЛУ. Если будут возникать подобные проблемы, то Министерство образования готово решать их по каждому конкретному заявлению» <…>.

Взбунтовавшихся студентов Московского лингвистического университета предупредили о неприятностях. Неприятности уже начались. «Известия» уже не раз писали о ситуации в Московском государственном лингвистическом университете – конфликт между студентами и руководством МГЛУ возник после того, как ректор Ирина Халеева объявила, что за дополнительные часы иностранного языка студентам-бюджетникам придется заплатить. Однако ни вмешательство прессы, ни официальные обращения к министру образования Владимиру Филиппову, ни обещания депутатов Госдумы разобраться в ситуации, ни митинги, организованные самими студентами, не помогли. В университете начались репрессии – некоторым из студентов уже намекнули о предстоящем отчислении, а начавшаяся летняя сессия обещает стать рекордной по количеству «двоек».

Худшие опасения за судьбу взбунтовавшихся студентов МГЛУ начинают сбываться. В конце прошлой недели в одной из мятежных групп факультета международных отношений, экономики и политологии проходил экзамен по философии. Из тринадцати человек пятеро получили «двойки». Случай для МГЛУ беспрецедентный.

«Круто!» – так одним словом прокомментировали сей печальный факт студенты других факультетов. А студентке переводческого факультета, которая участвовала в митинге и передала письмо от студентов депутату с просьбой о помощи, ректор Ирина Халеева заявила: «Мы поднимем твое личное дело!». Зачем – ректор не пояснила.

Между тем вымогательства со стороны ректората – это не единственная проблема в МГЛУ. В разгар скандала в «Известия» пришло письмо преподавателей, свидетельствующее о том, что репрессии госпожи Халеевой касаются не только бедных студентов, но и преподавателей, по тем или иным причинам оказавшихся неугодными ей. В письме перечисляются фамилии преподавателей и сотрудников института, пострадавших от зарвавшейся начальницы (всего – около 20 фамилий). Есть среди них и те, кто благодаря Халеевой лишились не только рабочего места, но и здоровья, даже жизни. Например, после «задушевного» разговора с начальницей и, как говорят коллеги, в результате репрессий на работе в прошлом году покончил жизнь самоубийством проректор по учебной работе Шитов.

В письме преподавателей говорится: «…за последние несколько лет стиль работы ректора института И.И. Халеевой приобрел масштаб абсолютной монархии. Она уничтожает людей, неугодных ей, создавая такие ситуации, при которых профессионалы, закончившие этот вуз и отдавшие ему по 30 – 40 лет жизни, вынуждены уходить».

Одной из жертв Халеевой стала старейшая сотрудница вуза Насима Мустафьевна Камалетдинова.

– Я несколько лет работала председателем приемной комиссии, по поручению Халеевой готовила тесты для вступительных экзаменов по истории. Ушла из института еще прошлым летом, оскорбленная ректором до глубины души. Сначала меня обвинили в том, что я рассказала ребятам, по каким учебникам надо готовиться, чтобы правильно отвечать на тесты. А потом, когда они стали грамотно отвечать на вопросы тестов, меня обвинили в том, что я эти ответы абитуриентам продала. В этом году исполнилось бы ровно сорок лет, как я работаю в этом вузе. Таких унижений мне за все время работы переживать не приходилось. Сразу после вступительных экзаменов в прошлом году я написала заявление об уходе.

Слова Насимы Камалетдиновой подтверждаются и в письме, пришедшем в редакцию «Известий»: «Халеева заставляет преподавателей в приемной комиссии карандашом отмечать ошибки, после чего все работы „поднимаются“ в ректорат, где ректор лично выставляет оценки нужным абитуриентам и „ненужным“. Преподаватели же выступают в роли статистов».

А вот что говорит по поводу отношения к преподавателям в МГЛУ бывший сотрудник университета профессор Эдуард Асастрян, не нашедший с Халеевой «общего языка»:

– По-видимому, у нее голова от успехов закружилась. Не пойму, что на нее нашло. Вы бы лучше у нее самой интервью взяли.

– Она с нами разговаривать не хочет. Боится, наверное.

– Да никого она не боится, поэтому и ведет себя так!

Увы, Эдуард Хачикович прав. Халеева не боится никого. И менее всего, как видно, она боится Министерства образования, на помощь которого уповают наивные, доверчивые студенты.

Позиция Министерства образования в этом конфликте больше всего напоминает «страусиную». Почти две недели назад глава ведомства Владимир Филиппов пообещал «Известиям» разобраться в ситуации и прислать письменный ответ. Ответа нет. Да и сама Халеева, похоже, меньше всего опасается реакции со стороны Минобразования. В одном из писем в редакцию анонимный студент советовал нам «не связываться с Халеевой», ссылаясь на ее серьезные связи не только в Минобразования, но и в политических кругах.

Кстати, о политике. Вот выдержка из письма преподавателей: «Ректор заставляет под страхом увольнения из университета вступать в партию „Единство“, говоря, что можно ничего не делать, а только числиться и платить взносы. Любые призывы к демократическому руководству заканчиваются одним ее резюме: „У нас не будет демократии. Все преподаватели вуза кормятся с моей руки. Меня всегда поддержат президент и мэр“».

Сегодня студенты МГЛУ собираются провести очередной митинг. На этот раз – под окнами Министерства образования РФ. Услышат ли их в министерских кабинетах?…