…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология

[11]

Будагов Р.А. Чему нас учит история науки о языке

С первого взгляда, кажется, что на поставленный здесь вопрос ответить нетрудно. В действительности, – очень трудно. В самом деле: для чего нужна история науки, если наука уже существует? Чему может научить история, если сама история – достояние прошлого? Нужно ли знать старую науку, если все мы – современники «новой науки о языке», и что означает здесь «новое» на фоне «старого»? Вот лишь некоторые вопросы, которые должны быть итогом всего предшествующего изложения <…>. В последующих строках речь пойдет только об общих проблемах истории науки о языке <…> По целому ряду причин, проблемы лингвистической историографии стали актуальными именно в наше время. Дело в том, что в середине текущего столетия в связи с развитием различных структурных методов изучения языка многие ученые стали утверждать, что «старая лингвистика» совершенно устарела и никому больше не нужна <…>.

Многим все еще кажется, что современность «снимает» прошлое, что первое несовместимо со вторым.

В чем специфика лингвистической историографии, в чем ее особенности и чему она учит? Отметим, прежде всего, что не существует общепринятой, хотя бы в какой-то мере, периодизации и классификации истории науки о языке. Часто, например, можно встретить такое деление: лингвистика до Соссюра и лингвистика после Соссюра. При всем значении Соссюра и его «Курса общей лингвистики» в истории науки все же остается неясным подобное противопоставление «до и после» <…>. В мировой науке о языке сейчас имеются и «чистые теоретики», которых мало интересует конкретный материал разных языков, и «чистые практики», на лицах которых всякий раз появляется улыбка, когда они узнают о горячих спорах, посвященных природе языка и его многообразным функциям. Истина не сводится к автоматической середине: взять немного от «чистых теоретиков» и немного от «чистых практиков». Лингвистика нашего времени нуждается в таких тщательных конкретных исследованиях, которые были бы глубоко осмыслены со строго определенной теоретической и методологической позиции. Такая позиция должна определяться истолкованием языка, прежде всего, как «действительного реального сознания», как «непосредственной действительности мысли». Все остальное во многом будет зависеть именно от этого <…>.

В еще более сложном положении оказались наука о языке и ее историография в середине нашего столетия. В лингвистике стали складываться такие направления, о которых уже трудно говорить как о направлениях в пределах одной науки. Во многих странах стали появляться публикации, сообщающие о разных лингвистических науках (науки – во множественном числе), о том, что лингвистика раскололась, в результате чего возникли несходные научные дисциплины, нередко не имеющие между собой ничего общего <…>.

Перелом произошел не сразу, но в лингвистике он явно обозначился к 60 – 70-м годам нашего столетия. Такие лингвисты уже советской эпохи, как М.Н. Петерсон, П.С. Кузнецов, А.А. Реформатский, связаны с фортунатовским направлением, а такие ученые, как В.В. Виноградов, Л.П. Якубинский, И.И. Мещанинов, В.М. Жирмунский, В.И. Абаев, Г.О. Винокур, Ф.П. Филин, – со вторым (идущим от А.А. Потебни) направлением.

Разумеется, прямолинейное противопоставление несколько упрощает реальную действительность науки, но в целом оно справедливо, так как объясняет сущность разных направлений в истории науки. Не считаться с этим историк науки не имеет никакого права <…>. Проблема классификации различных современных направлений в лингвистике весьма осложняется еще и тем, что многие лингвисты выдвигают принцип эклектичности (все направления одинаково хороши, все они прогрессивны, все они в равной степени перспективны, все они автоматически дополняют друг друга), как принцип будто бы вообще характерный для современной науки. Не так давно, в частности, появилась статья под названием «Неуязвимость американской лингвистики», автор которой видит подобную «неуязвимость» в способности американских ученых соединять в науке, казалось бы, несоединимое в единое целое – механистическую концепцию Блумфилда и менталистические построения Фосслера, Шпитцера и Хомского. Но ведь каждому, мало-мальски образованному филологу хорошо известно, что Блумфилда «соединить» с Фосслером невозможно, так как их исходные теоретические позиции не имеют ничего общего, а методика изучения языков буквально ни в чем не соприкасается. Больше того: одна методика исключает другую, одна методология опровергает другую.

Между тем подобная эклектика, по мнению автора статьи (а он имеет многих союзников), обеспечивает американской лингвистике неуязвимость. Мы, дескать, против всякой «односторонней» философии. Все философские «подходы» к языку одинаково хороши. Мы плюралисты, а не марксисты. Думается, что здесь-то и обнаруживается уязвимость тех американских ученых, которые разделяют подобные взгляды (к счастью, их разделяют не все специалисты).

Разумеется, XX век, в особенности его вторая половина, внес много нового и интересного в науку о языке, как и во многие другие науки. Коммуникативная функция языка приобрела универсальное значение и распространение. Образовались новые области в самой науке о языке, такие, например, как инженерная лингвистика, теория и практика машинного перевода с одного языка на другой (первые опыты в этой области относятся к 1946 г. и имеют, таким образом, уже сорокалетнюю давность). Возросла роль всевозможных технических ресурсов языка. Вместе с тем создание искусственных языков (кодов), при всем их значении в нашу эпоху, должно вестись с учетом принципиального различия между природой естественных языков человечества и природой кодовых построений, преследующих, прежде всего, технические цели. Нельзя забывать об этом различии: естественный язык любого народа – это его духовное достояние, искусственный язык – техническое устройство, выполняющее определенное задание, сколь бы ни было оно само по себе важным и значительным.

Об этом приходится думать, так как отмеченное различие далеко не всеми учитывается. Лингвистическая историография не может пройти мимо подобных вопросов <…>.

Поиски универсального критерия, который отделяет современную лингвистику от ее прошлого состояния, весьма часто приводят к ошибочным заключениям, противоречащим элементарным фактам.

Утверждают, например, что вся лингвистика XX века отличается от прошлого ее состояния, прежде всего, тем, что «структура языка стала господствовать над единицами языка». Но так ставить вопрос вообще нельзя: структура языка не может существовать без единиц, ее образующих и ее формирующих <…>.

Все это имеет прямое отношение и к историографии. Поиски критерия, отделяющего лингвистику XX в. от ее предшествующих состояний, часто приводят к весьма неточным или даже несостоятельным утверждениям. Сколь бы ни было значительным открытие системного характера языка, оно не должно приводить к ошибочным утверждениям, которые противоречат элементарным фактам <…>.

Нельзя не считаться и с тем, что в лингвистике, как и в любой науке, есть вечные проблемы, которые нельзя исчерпать, ибо они безграничны и обновляются в каждую новую эпоху. Таких проблем много. К ним, в частности, относятся: взаимодействие языка и общества, языка и мышления, формы и значения. Поэтому несостоятельными оказываются утверждения, согласно которым перечисленные проблемы будто бы устарели: они «заменяются» коммуникативными аспектами языка <…>.

Все направления современной лингвистики всегда обязаны помнить о практике, о том, что они дают практике. В этом случае практика – это не только производство и техника, но и вся культура народа, истолкованная в самом широком смысле. Культура же народа во многом опирается на культуру родного языка, выразителя духовного уровня народа. Между тем далеко не все весьма разнообразные и пестрые современные лингвистические теории оглядываются на практику, серьезно считаются с нею <…>.

Весь XX век, вплоть до наших дней, характеризуется острой борьбой теоретически разных направлений в лингвистике. Что же касается периодизации, то ее нельзя строить, как это обычно делается, по принципу «признают – не признают» (например, признают систему в языке или не признают и т.д.), а по совершенно другому принципу: как те или иные лингвисты, те или иные лингвистические школы и направления истолковывают систему, истолковывают слово, истолковывают соотношение формы и значения, наконец (и это особенно важно), как они понимают природу языка и его функции.

Только по таким показателям можно строить историю науки о языке, особенно в XX в. В противном случае мы никогда не поймем, почему, в частности, прилагательное социальный применительно к языку, например, у А. Мейе имело совсем другое значение, чем, казалось бы, то же прилагательное применительно к языку у К. Маркса и Ф. Энгельса, а позднее у В.И. Ленина <…>.

Чему же учит нас лингвистическая историография? Лингвистическая историография – это история науки о языке в ее теоретических аспектах. Она учит нас разумно понимать новые идеи в лингвистике на фоне того, что было известно или неизвестно раньше. Она учит нас разумно оценивать подлинно новое в науке в отличие от мнимого «нового», от того, что с помощью новых терминов подается как «новое», будучи в действительности хорошо забытым старым. Она учит нас мудрости.

Наконец, еще одно замечание. Конечно, современные лингвистические теории требуют более сложной и многообразной терминологии, чем теории, например, пятидесятилетней давности. Но хотелось бы, чтобы современная лингвистика в целом не отличалась от лингвистики середины нашего века, прежде всего, неоправданной сложностью, а нередко и неясностью своей терминологии. Между тем терминологическая неясность и искусственность пронизывают многие наши книги – и отечественные, и зарубежные. Следует всегда помнить прекрасный завет А.П. Сумарокова: «Витийство лишнее природе злейший враг», и поэтому не следует «орнировать (украшать) изложение чужими словами». К тому же подобное «орнирование» часто обнаруживает лишь убогость мысли тех или иных исследователей.

Наши современные споры о природе языка и его функциях должны опираться на отличное знание самой истории науки о языке. Только в этом случае подобные споры могут быть плодотворными.

Будагов Р.А. Мы должны знать историю советского теоретического языкознания

Как это ни странно, история советского языкознания остается областью, все еще очень мало изученной. Причин такого положения много. Попытаюсь обратить внимание на некоторые из них. За последние четверть века получило почти всеобщее распространение среди советских языковедов противопоставление «современная лингвистика – несовременная лингвистика». Оказалось неясным: а где же должна располагаться советская наука о языке? Если отождествить ее с «современной лингвистикой», то с какой «современной лингвистикой»? Дело в том, что под «современной лингвистикой» понимают то «математическую лингвистику», то генеративную грамматику, то так называемую лингвистику текста, то, наконец, все, что не похоже на «традиционное языкознание» (в бранном значении последнего прилагательного).

Остается до сих пор неясным, каково же место советского языкознания в лингвистике последних шестидесяти лет? <…> Я понимаю, что написать историю советского языкознания – задача по многим причинам непростая. История нашей науки – это история развития марксистской науки о языке, а марксизм применительно к теории языка понимается различно. Больше того. Находятся ученые, которые считают, что лингвистика может опираться лишь на специальные теории, тогда как общие марксистские положения о природе языка «никакого теоретического оружия» специалистам не дают. В 1973 г. можно было прочитать:

Таким образом, автор приведенных строк не считает марксизм теоретическим оружием лингвистов, если после Н.Я. Марра он отказывается видеть «теоретическое оружие» у советских языковедов. Поэтому и неудивительно, что тот же автор, перечисляя выдающихся лингвистов нашего столетия (начиная от Соссюра), не находит нужным вспомнить хотя бы кого-нибудь из русских ученых. Как будто бы и не существовали до и после Н.Я. Марра такие выдающиеся лингвисты и филологи, как Шахматов, Щерба, Якубинский, Виноградов, Жирмунский, Мещанинов, Абаев, Крачковский, Ларин и многие другие. Создается совершенно искаженная картина истории советского языкознания: сначала Н.Я. Марр, затем эпоха структурализма, который, вслед за американским структурализмом, распространяется и у нас. Автора подобных рассуждений не интересует ни вопрос о том, что структурализм структурализму рознь (проблема сводится к тому, как понимать структуру языка и какие выводы из подобного понимания делать), ни то, что и до Н.Я. Марра, и при жизни Н.Я. Марра наша наука интенсивно развивалась, а у Н.Я. Марра, наряду с явно ошибочными представлениями, имелись и интересные идеи (как известно, Н.Я. Марр был отличным знатоком многих древних языков), ни, наконец, то, что и в «современной лингвистике» идет острая борьба между различными, порой диаметрально противоположными концепциями природы и функций языка.

Серьезность положения в том, что нежелание знать историю советского языкознания свойственно не одному, а многим авторам. Вот что сообщает другой лингвист:

(Серебренников Б.А. О путях развития языкознания. Известия АН СССР. СЛЯ. 1973. № 6. С. 516).

Если же помнить, что данная проблема, наряду с проблемой языка и общества, является одной из основных в советском теоретическом языкознании, то станет ясно, что, по убеждению автора приведенной цитаты, нельзя говорить о преемственности в развитии советского языкознания. Получается так: все, что делалось для изучения взаимодействия языка и мышления, «абсолютно несопоставимо» с тем, что должно делаться теперь. История советского языкознания разрывается на несовместимые, не имеющие ничего общего периоды. Это, разумеется, неверно и фактически, и теоретически <…>.

Положение в нашей науке существенно изменилось после лингвистической дискуссии 1950 г. Справедливая критика «классового характера языка» и так называемых четырех элементов Н.Я. Марра, к сожалению, создала у ряда лингвистов убеждение, будто бы следует подальше держаться от общественных функций языка, чтобы не допустить «вульгарно-социологических ошибок». В стороне оказалась на некоторое время и проблема языка и мышления. Возникла нелепая теория, согласно которой языки будто бы только изменяются, но не развиваются. Между тем проблема развития как теоретическая проблема всегда была в центре внимания не только филологов, но и философов, в том числе и таких, как Кант и Гегель, не говоря уже о философах-марксистах. К счастью, однако теории, противоречащие фактам, обычно оказываются недолговечными и захватывают лишь определенную группу лингвистов <…>.

Сейчас часто приходится слышать рассуждения такого характера: язык многоаспектен и многогранен, поэтому к нему применимы все подходы, все методы изучения и даже все методологические концепции. Поэтому долой конфронтацию, да здравствует плюрализм взглядов! По этому поводу недавно совершенно справедливо уже было замечено:

(см. редакционную статью «Воинственный материализм – философское знамя коммунизма». Коммунист. 1982. № 4. С. 62).

Действительно, если понимать природу языка с диаметрально противоположных позиций – материалистических и идеалистических, то и все остальные проблемы науки о языке предстанут в различном виде: сущность слова, назначение грамматики, причины развития языка и т.д. Если природа языка определяется, прежде всего, тем, что сам язык – это «действительное практическое сознание», а его знаковые функции вторичны, то все основные теоретические проблемы языка получат совсем иное осмысление сравнительно с методологически противоположной концепцией, согласно которой язык – это, прежде всего, знаковая система, а его способность отражать действительность либо вторична, либо совсем сводится к нулю (Блумфилд и его последователи). К тому же недопустимо смешивать различные методы исследования языка и методологию научной позиции исследователя <…>.

Часто считают, что своеобразие позиции советских лингвистов в отличие от позиции ученых, разделяющих идеалистические взгляды, сводится лишь к конкретным, более или менее частным вопросам: у нас в стране, например, структура языка обычно понимается как структура нежесткая, а в ФРГ или в Америке – обычно как структура более жесткая. Но проблема методологических расхождений не сводится к такого рода более или менее частным расхождениям (хотя и они существенны), а определяется, как мы видели, глубокими теоретическими причинами, относящимися, прежде всего, к осмыслению самой природы языка и его центральных функций, к пониманию качественных различий между искусственными кодовыми построениями и естественными языками человечества.

Проблема взаимодействия наук – важная проблема нашего века. К сожалению, однако ее часто неправомерно сводят к подчинению одной науки другой науке. Между тем речь должна идти о взаимодействии наук, а не об уничтожении специфики отдельной науки. При этом не следует забывать, что каждая наука располагает своим понятием точности. Даже физики точность науки понимают иначе, чем математики. Это существенно, когда речь заходит о взаимоотношениях между лингвистикой и математикой. Как недавно было совершенно справедливо замечено, «в универсальность математических построений верят больше всего не математики, а профаны», поэтому филологу «следует остеречься математических побрякушек» (Грекова И. Кафедра. Новый мир. 1978. № 9. С. 166). Сказанное, разумеется, не означает, что взаимодействие между лингвистикой и математикой невозможно. Оно давно существует и развивается. Но подобное взаимодействие должно не на словах, а наделе продвигать науку о языке вперед <…>.

Коснусь еще в нескольких словах педагогической стороны истории советского языкознания. Когда начиная с 1960 г. у нас стали выходить в русском переводе сборники зарубежных лингвистов, то само по себе это было полезное и нужное издание: общение между учеными разных стран обычно обогащает каждую национальную науку. Но сборники на протяжении свыше десяти лет неправомерно назывались «Новое в лингвистике» (изд-во «Прогресс»). Из уже вышедших одиннадцати томов, только начиная с восьмого тома сборники, наконец, стали называться справедливо – «Новое в зарубежной лингвистике». Казалось бы, «мелочь». Нет, не мелочь. У начинающих ученых складывалось впечатление, что «все новое» создается не отечественными, а зарубежными лингвистами. Это и фактически неверно, и педагогически безответственно. Разумеется, среди зарубежных филологов и лингвистов имеется немало выдающихся ученых, с работами которых необходимо знакомиться. Но, во-первых, в упомянутых сборниках публикуются не только исследования подобных ученых, но и работы рядовых авторов и, во-вторых, у нас не выходят аналогичные сборники («Новое в советской лингвистике») для сравнения и сопоставления. Между тем по многим вопросам филологии теоретическое первенство принадлежит отечественным исследователям.

Мы плохо защищаем авторитет нашей советской лингвистики. Приведу здесь один пример. В 1977 г. в Гааге вышел большой интернациональный сборник в честь 80-летия P.O. Якобсона (он родился в 1896 г.). В одной из статей этого сборника утверждается, что до 1917 г. Якобсон учился у русских филологов дооктябрьского периода, а после 1917 г. уже он, Якобсон, стал воздействовать на советскую филологическую науку, в особенности после 1956 г., когда ученый побывал в СССР и внушил некоторым советским ученым, какими научными проблемами им следует заниматься в дальнейшем. P.O. Якобсон, был, как известно, видным и разносторонним филологом. Это бесспорно. Все же остальное в подобных рассуждениях неверно. Если отдельные советские филологи стали заниматься «филологической тематикой Якобсона», то это ни в коей мере не относится к советскому языкознанию в целом. Я, в частности, убежден в методологической несостоятельности одного из центральных тезисов Якобсона, согласно которому язык большого писателя тождествен его мировоззрению. Говорить о тождестве разных категорий (языка и мировоззрения) нельзя. А понятие тождества и понятие взаимодействия – это совсем разные понятия. Что же касается популярной доктрины Якобсона о бинарности всех категорий в языке и в искусстве, то и эта доктрина у нас неоднократно критиковалась (ярко об этом писал В.Я. Пропп в книге «Проблемы комизма и смеха». М., 1976). К сожалению, мы не всегда умеем отстаивать свою собственную методологическую концепцию.

Говоря о значении истории советского языкознания, необходимо, прежде всего, хорошо ее знать <…>.

Звегинцев В.А. Что происходит в советской науке о языке?

У советского языкознания трудная судьба. И если бы была написана его история, это помогло бы извлечь уроки, которые способствовали бы его более целенаправленному развитию. Но история советского языкознания не написана, хотя можно с легкостью подобрать значительное количество публикаций, относящихся к разным этапам развития советского языкознания и далеко не однозначно излагающих его «актуальные задачи». Опыты изложения истории советского языкознания в его основных тенденциях или в различных его разветвлениях принадлежали зарубежным исследователям, которые нередко руководствовались мало приемлемыми для советской науки целями.

В истории советского языкознания много общего с историями других наук, путь которых изобиловал горькими событиями, отвлекавшими их от выполнения своих прямых обязанностей <…>.

Последующее изложение не ставит своей целью воспроизвести историю советского языкознания хотя бы даже в самых, общих чертах. Обращение к отдельным этапам прошлого диктуется лишь стремлением понять современное его состояние.

Собственно со статьи А.С. Чикобавы и началось осуществление того переломного процесса, который оказал такое огромное влияние на последующее развитие советского языкознания <…> А.С. Чикобава умер в 1984 году. В советских лингвистических изданиях был помещен один-единственный отмечающий это печальное событие некролог, в «Известия АН СССР. ОЛЯ»). В нем отмечались его заслуги в области изучения иберийско-кавказских языков. И не было сказано ни слова о той роли, какую он сыграл в истории советского языкознания, начав дискуссию 50-го года. Это ли не знаменательная иллюстрация к тому, корни, казалось бы отжившего прошлого, остались, и они продолжают давать побеги, о чем еще придется поговорить ниже <…>.

Первые годы после дискуссии 50-го года советская наука о языке была занята решением проблем сталинского языкознания и освоением вновь обретенной материалистической компаративистики. Как уже отмечалось, если не считать таких специфически «сталинских» проблем, как проблема внутренних законов развития языка и проблема основного словарного фонда, обе эти задачи фактически были однозначными. И когда в результате исторического развития советского общества Сталина пришлось вычесть, никаких коренных преобразований в советской науке о языке не произошло. Просто сравнительно-исторический подход к изучению языка продолжал укреплять свой статус материалистического языкознания и под него стало подводиться соответствующее идеологическое обоснование. Так как марризму, несмотря на все его усилия, не удалось искоренить традиции русской компаративистики, они теперь были мобилизованы для утверждения позиций советской науки о языке на новом этапе своего развития.

Но обращение к сравнительно-историческому языкознанию по сути дела означало предписание глядеть назад, к тому, что было создано в довольно-таки далеком прошлом и что, отнюдь не изжив себя, подверглось значительному переосмыслению. Кроме того, в то время, когда происходили описанные внутренние события, в международной лингвистике возникло много нового, о чем советские языковеды имели весьма туманные представления или о чем они вовсе ничего не знали. Фактически вся зарубежная лингвистика была представлена всего лишь тремя книгами: «Курсом общей лингвистики» Ф. де Соссюра (1933 год), «Языком» Э. Сепира (1934 год) к «Языком» же Ж. Вандриеса (1937 год). Вокруг этих книг и обращалась вся полемика советского языкознания с буржуазным языкознанием. Прекрасным примером такой ограниченной узкими рамками полемики может служить упоминавшаяся уже книга И.И. Мещанинова «Общее языкознание» (1940 год).

И тут следует помянуть добром деятельность издательства «Иностранная литература». За время своей работы в 50-е и 60-е годы издательство познакомило советских лингвистов не только с трудами тех ученых, о которых они знали только понаслышке (О. Есперсена, Г. Пауля, Л. Блумфилда, Н. Трубецкого, А. Мартине и пр.), но также с вновь возникшими лингвистическими школами и направлениями (дескриптивной лингвистикой, глоссематикой, Пражским лингвистическим кружком, лингвистикой универсалий, генеративной лингвистикой и пр.). Лингвистическая серия издательства «Иностранная литература» отличалась при этом большой оперативностью, держа советских ученых в курсе всех текущих событий мировой лингвистической науки (что в первую очередь находило свое выражение в сборниках «Новое в лингвистике» и что продолжено в сборниках «Новое в зарубежной лингвистике» издательства «Прогресс»).

Это многообразие научных данных естественным образом должно было получить свою аргументированную оценку. Она, как правило, и давалась в тех предисловиях и комментариях, которыми сопровождались все эти издания. С ними можно было соглашаться или не соглашаться и в последнем случае выдвигать иную точку зрения, доказательно ее обосновывая.

Однако и тут сработала инерция господства предельно упрощенного идеологического критерия, подавляющего всякую научную доказательность. Именно этот критерий и объединил таких завзятых марровцев, как Ф.П. Филин или В.И. Абаев с О.С. Ахмановой, Р.А. Будаговым и В.З. Панфиловым, самозванно объявившими себя верными хранителями идеологической чугунной печати. И как раньше Ф.П. Филин прикреплял ярлык социал-фашиста ко всем, кто осмеливался защищать сравнительно-историческое языкознание, так теперь О.С. Ахманова характеризовала Л. Ельмслева не иначе, как агентом американского империализма.

Но, пожалуй, главными жупелами, с которыми в первую очередь воевала названная сугубо ортодоксальная группа языковедов, стремившаяся обеспечить себе господствующее положение, были структурализм и Н. Хомский. Имя этого последнего и ныне не рекомендуется поминать на ночь. Усилиями лингвистических ортодоксов Н. Хомский превратился в почти мистически зловещую фигуру, в которой сосредоточивается вся буржуазная скверна <…>.

Почти во всех случаях поношения лингвистического структурализма ему противопоставлялось в качестве единственно правомерной материалистической альтернативы сравнительно-историческое языкознание. <…>.

Для В.И. Абаева и его соумышленников подход к языку как к структуре, и отключение от его исследований идеологических критериев есть ни что иное, как выражение крайней формализации и дегуманизации науки о языке, принимающей формы модернистской лингвистики (термин «модернизм» употребляется только в негативном значении и он, как правило, прилагается ко всему, что не укладывается в эти предначертания) <…>.

Дело однако не в В.И. Абаеве, и он поминается здесь лишь как представитель того направления, которое задано было марризмом, которое представляется отнюдь не этой одинокой фигурой, и которое, – что самое печальное и настораживающее, – продолжает давать свои побеги и в современном языкознании. Так, если и продолжать придерживаться фигуры того же В.И. Абаева, то в напечатанной им статье в 1986 году можно прочесть вариации на все туже тему:

(Абаев В.И. Языкознание описательное и объяснительное // Вопросы языкознания. 1986. № 2).

И такого рода идеи популяризирует на своих страницах ведущий советский лингвистический журнал, словно не ведая об оформившейся к настоящему времени прибегающей к математическому моделированию компьютерной лингвистике, за которой стоят проблемы глобального масштаба.

Заканчивая рассмотрение судьбы структурализма в советской науке, нельзя не отметить того разительного обстоятельства, в соответствии с которым, если под идеологией (о которой так печется тот же В.И. Абаев) разуметь философские обоснования этого исследовательского метода, то они, как это явствует из приведенных выдержек из философских справочников, находятся в резком противоречии со всем тем, что изрекается по этому поводу самозванными ортодоксами. Идеология фактически оборачивается против них <…>.

В 1983 году Б.А. Серебренников (уже будучи академиком) опубликовал книгу «О материалистическом подходе к явлениям языка», вызвавшую среди советских языковедов замешательство. Подвергнув рассмотрению ряд фундаментальных проблем лингвистики и проанализировав способы и средства, какими эти проблемы решаются рядом лингвистов, Б.А. Серебренников констатировал, что марризм и не умирал и продолжает давать свои достаточно обильные побеги и ныне. Марризм на нынешнем этапе своего существования принимает форму, которую Б.А. Серебренников назвал неомарризмом. Он при этом предупреждает:

И при этом поименно указывает, кто входит в когорту неомарристов.

Весьма характерно то обстоятельство, что в ней оказываются не только те ученые, научная родословная которых восходит непосредственно к «новому учению» о языке Н.Я. Марра, но также и те, кто в свое время боролся с марризмом, – например уже упоминавшиеся О.С. Ахманова и Р.А. Будагов. Как могло случиться, что теперь они оказались в одном ряду? Следует думать, что все объясняется тем, что был упущен тот аспект, который, как указывалось, объединил марризм с лысенковщиной, пролеткультом, «платформой» Покровского и пр. Тот самый аспект, который любое научное содержание сводит к идеологическому потенциалу. Применительно к языкознанию он, словами Ф.П. Филина, принимает такую форму:

Не допускать! Вот лозунг, который объединяет, казалось бы несоединимые фигуры. Не допускать генетики, кибернетики, теории относительности и многого другого. Не допускать структурализма, формализма, использования математических методов и также много другого, на что Ф.П. Филин, В.И. Абаев, О.С. Ахманова, Р.А. Будагов, В.З. Панфилов и присные ни поставят клеймо «идеалистического», огородив дорогу к научному прогрессу одним и тем же набором авторитетных цитат, которыми они пользовались и тогда, когда воевали друг с другом. Так что же происходит в советском языкознании в настоящее время? Частично об этом и была речь выше. Но, конечно, феномен неомарризма далеко не покрывает собой всей картины современной советской науки о языке. Естественным образом ее достижения, в первую очередь, связаны с исследованиями русского языка – описаниями его грамматического строя, работами по исторической и современной лексикографии. Но вне внимания советских лингвистов не остались также языки Востока и Запада, изучению которых посвящено немало специальных монографий. Активное участие принимают советские ученые и в разработке проблем, связанных с такими исследовательскими направлениями, как социолингвистика, прагмалингвистика, логический анализ естественного языка, коммуникативная грамматика и пр. И все же…

Здесь достаточно упомянуть о чисто внешнем факторе! Советский Союз, бесспорно, занимает среди развитых стран первое место по наименьшему количеству лингвистических периодических изданий. Фактически в Советском Союзе издается один единственный собственно лингвистический журнал общесоюзного значения. В крайне небольшом количестве других журналов, помещающих на своих страницах статьи по лингвистике, – вроде «Известий АН СССР. ОЛЯ» или «Филологических наук» – лингвистика представлена лишь как одна из частей филологического комплекса наук. И это при том, что колоссальную страну населяют сотни народов, говорящих во многих случаях на совершенно неописанных языках <…>.

Единственный в Советском Союзе лингвистический журнал продолжает публикацию статей, либо пропагандирующих взгляды неомарристских ортодоксов, либо старательно отгораживающих теоретические пределы, преступать которые возбраняется советским языковедам. Эта политика находит свое отражение и в административных мероприятиях, направленных на организацию научной работы. И осуществляется она учеными-аппаратчиками, занимающими вполне почетные посты. В контексте же настоящего изложения, пожалуй, наиболее наглядным образом малоутешительное положение в советском языкознании характеризует тот прием, который был оказан упоминавшейся книге Б.А. Серебренникова, направленной против того, что он назвал неомарризмом. Было сделано все возможное, чтобы представить ее появление в виде поступка дурного тона, замечать который не принято в великосветском научном обществе.

Застойная ситуация, сложившаяся в современном советском языкознании, находит свое выражение и в тех ее аспектах, которые непосредственно связаны с практическими потребностями страны. Их учет заставляет по-новому взглянуть и на сам статус науки о языке в современном мире <…>.

Что касается советской науки о языке, то, как показывает настоящее изложение, она с самого своего начала основывалась на идеологической метафоре, при которой идеологические аргументы превалируют над научными доказательствами. К сожалению, советское языкознание не освободилось от настоятельного воздействия этой метафоры и поныне <…>.

Не приходится скрывать, что мировая наука о языке, занятая решением множества других проблем, которые она получила в наследство от прошлого, и которые были продиктованы иными научными метафорами, оказалась все еще не способной дать ответы, которые поставила перед нею компьютерная метафора. Но она хорошо осознала всю решающую значимость связанных с ней насущных потребностей и делает все возможное, чтобы удовлетворить их.

Совершенно очевидно, что и советская наука о языке обязана повернуться лицом к этим потребностям, если она не хочет отстать от своего времени. К этому ее обязывает весь ход компьютерной революции, оказывающий мощное воздействие на все виды общественной и даже личной жизни. Наука о языке ныне является одним из самых существенных компонентов в реализации тех обещаний, которые сулит компьютерная революция. Именно поэтому советская наука о языке, не забывая своих прежних научных долгов, обязана идти теми же путями, какими идет компьютерная революция, и в современном мире ее место – в одном строю с ней.

Жирмунский В.М. О теории советского языкознания

[12]

Подводя итоги нашей научной работы накануне знаменательной даты 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции, своевременно поставить вопрос о том, что сделано советским языкознанием в области основополагающих теоретических вопросов нашей науки.

Известно, что на протяжении последних десяти лет лингвистами и нелингвистами неоднократно повторялась стереотипная фраза, будто в советском языкознании царит методологический «застой» или «разброд». После ряда лет господства различных догматических «учений» в теории советского языкознания будто бы образовалось пустое место, своего рода «вакуум», который надлежит поскорее заполнить новыми универсальными теориями – отечественного производства или импортированными из-за границы.

Мне приходилось уже неоднократно, устно и в печати, выступать против этой точки зрения – неправильной, несправедливой и нигилистической. Советское языкознание имеет свое методологическое лицо (хотя не все работы советских лингвистов выглядят на одно лицо, как это по-прежнему хотелось бы некоторым вульгаризаторам); оно имеет свои проблемы, выдвинутые «коллективным разумом» советских ученых в процессе многолетней совместной работы – вопреки «администрированию» в делах науки; оно пользуется своими методами, очень разнообразными, но всегда опирающимися на философию марксизма-ленинизма, которая рассматривает язык в двух его диалектически взаимосвязанных аспектах: как «важнейшее средство человеческого общения» (Ленин) и как «непосредственную действительность мысли» (Маркс); оно опирается на большую традицию прогрессивной лингвистической науки прошлого, русской и мировой, развивая и пополняя ее новыми научными достижениями и методами.

Наглядным свидетельством активности научной мысли в области теоретических проблем языкознания являются, в частности, многочисленные всесоюзные или краевые конференции на темы лингвистической теории, созывавшиеся за последние годы в Москве, Ленинграде и других крупных научных центрах Советского Союза. Метод широких научных конференций и дискуссий теоретического характера прочно вошел в эти годы в обиход советских научно-исследовательских учреждений и высших учебных заведений. Созыву каждой конференции предшествовало опубликование развернутых тезисов намеченных докладов; результаты проведенных научных встреч в большинстве случаев опубликованы или публикуются в форме тематических сборников или коллективных монографий.

К числу таких научных мероприятий большого масштаба относятся прежде всего две комплексные всесоюзные конференции по проблемам «Язык и мышление» (1965) и «Язык и общество» (1966), созванные Сектором общественных наук и Отделением языка и литературы при участии Института языкознания и ряда других гуманитарных институтов АН СССР. В Москве состоялись: в 1963 г. организованная Институтом народов Азии теоретическая конференция на тему «Лингвистическая типология и восточные языки»; в 1964 г. конференция филологического факультета Московского университета по сравнительной грамматике индоевропейских языков; в 1964 г. – Института славяноведения по проблемам лингвоэтнографии и ареальной лингвистики. В 1964 г. в Саратове состоялась поволжская межвузовская конференция по теме «Язык и общество»; в 1964 и 1966 гг. Самаркандским университетом были созваны две конференции всесоюзного значения по вопросам общего языкознания (первая была посвящена памяти проф. Е.Д. Поливанова, научная деятельность которого в последний период его жизни была связана с Узбекистаном); в августе 1966 г. в Тарту состоялся симпозиум по вопросам семиотики; в ноябре 1966 г. в Ашхабаде – конференция «Развитие стилистических систем в литературных языках народов СССР». В Ленинграде с 1960 по 1965 г. имели место четыре конференции по морфологии слова в языках разных типов и конференция по теме «Эргативная конструкция в языках разных типов» (1964), созванные Ленинградским отделением Института языкознания совместно с Научным советом по теории языкознания <…>.

Для координирования и активизации научной работы по теории языкознания Президиумом АН СССР был организован в сентябре 1961 г. при Отделении литературы и языка АН Научный совет по теории советского языкознания <…>.

Единственный лингвистический журнал Академии наук – «Вопросы языкознания», – «теоретический орган» советского языкознания, в настоящее время уже не в состоянии нормально обеспечить растущий круг интересов советской науки <…>.

Я остановлюсь в дальнейшем на тех основных теоретических вопросах, которые, как мне представляется, стояли и по-прежнему стоят в центре внимания советской лингвистики и получили в ней своеобразное новое решение, определившее ее лицо.

1. Проблемы «социологии языка» («социальной лингвистики») <…>. К сожалению, за годы, последовавшие за лингвистической дискуссией 1950 г., у нас на некоторое время утвердилось абстрактное, внеисторическое понимание так называемого «общенародного языка», советская диалектология совершенно перестала учитывать вопрос о социальных носителях и социальной дифференциации местных диалектов, который был намечен в довоенных работах Б.А. Ларина, проф. Н.М. Карийского и некоторых других <…>.

2. Сравнительно-историческое изучение генетически родственных языков было в советской лингвистике еще недавно отстающим участком. Этому способствовало не только нигилистическое отношение акад. Н.Я. Марра и его школы к проблемам и методам того, что он называл «буржуазной индоевропеистикой», но в еще большей степени – недостаточное знание иностранных и древних языков у нашей лингвистической молодежи, которое принуждало ее замыкаться в узкой сфере только своего родного языка (будь то русский или узбекский) или языка своей непосредственной научной специальности (будь то немецкий или английский). В настоящее время это отставание понемногу преодолевается почти на всех участках. Мы уже располагаем некоторыми систематическими трудами в области сравнительно-исторического языкознания, использовавшими передовую методику советской и зарубежной науки, как четырехтомная «Сравнительная грамматика германских языков» (М., 1962 – 1966), встреченная рядом сочувственных отзывов в советской и зарубежной научной печати <…>. Проблема реконструкции «праязыка» (или, что то же самое, «языка-основы») была до недавнего времени своего рода пугалом для многих советских лингвистов вследствие компрометирующих политических ассоциаций с малограмотной «арийской теорией» немецких нацистов. В настоящее время проблема эта разрабатывается в советском языкознании в той более четкой и близкой к исторической реальности форме, которая подсказана достижениями современной лингвистической географии («ареальной лингвистикой»), нередко с широким использованием новых методов структурного анализа. Из специальных работ следует отметить в особенности исследование В.В. Иванова и В.Н. Топорова, безвременно погибшего молодого компаративиста В.М. Иллича-Свитыча, В.И. Абаева – по иранским языкам «скифской группы», А.В. Десницкой – по реконструкции прото-албанского и связанной с нею иллирийской проблеме <…>.

3. В вопросах теории грамматики советское языкознание опирается на большую прогрессивную традицию изучения грамматики русского языка, восходящую к Ломоносову и Востокову. Трудами Буслаева, Потебни, Фортунатова, Бодуэна де Куртенэ, Шахматова, а в советское время акад. Л.В. Щербы и акад. В.В. Виноградова, несмотря на принципиальные различия в грамматических теориях этих ученых и созданных ими школ, были заложены, преимущественно на русском материале, теоретические основы грамматического описания языка. Идея так называемой «научной» (или «теоретической») грамматики современного языка долгое время была специфичной именно для русской лингвистической науки. В советские годы она послужила основой для систематического преподавания этого предмета как особой научной дисциплины, не имевшей до самого последнего времени соответствий в программах зарубежных высших учебных заведений, в особенности немецких, где всецело господствовал младограмматический «историзм», отождествлявший науку о языке с историей языка <…>.

4. Вопросы лингвистической стилистики («лингвостилистики») связаны с рассмотрением языка в многообразии его социальных функций – как речи научной, художественной, ораторской, разговорно-бытовой, письменной или устной и т.п. <…>.

Желательно только отметить в заключение как отрадный факт растущее сближение «старого» и «нового» языкознания, наметившееся в процессе исследовательской работы. «Борьба на уничтожение» за последнее время сменяется стремлением к научному размежеванию и в то же время к плодотворному сотрудничеству. Никто уже, по-видимому, не утверждает, вслед за футуристами 10-х годов, что нужно «сбросить Пушкина с парохода современности», т.е. отказаться от будто бы «донаучных», «интуитивных», «субъективных» методов, которые господствовали в прошлом в мировом и в советском языкознании.

Я думаю, что на этой основе можно вести совместную работу, учиться друг у друга и двигать дальше теорию и практику советской лингвистической науки.

Дешериев Ю.Д. Жизнь во мгле и в борьбе

В области науки о языках в 1950 г. была проведена дискуссия по указанию Сталина. В день открытия дискуссии я находился в городе Гродно в Белорусской ССР, куда я был приглашен для чтения лекций по языкознания студентам Гродненского пединститута. Итоги этой дискуссии были подведены в статье Сталина, а не специалистами лингвистами. Тем не менее, и это следует подчеркнуть справедливости ради, в статье были разумные, правильные положения (некоторые из них не раз высказывали и языковеды еще до Сталина), способствовавшие отказу от научно-несостоятельных утверждений Н.Я. Марра и его последователей. Он поддержал обоснованную критику марризма. Вместе с тем языковеды и лингвистические научные издания оказались в скованном положении. Скрытая обида языковедов была вызвана тем, что не им поручили проведение дискуссии, а политическому органу. Но дело в том, что в тех условиях, и это также следует подчеркнуть! дискуссия вряд ли могла быть успешной на страницах малоизвестного научного журнала, поскольку Н.Я. Марр считался основателем марксистского языкознания. Может быть, поэтому 80% статей, присланных в редакцию газеты, были промарристскими. Поэтому, может быть, успех дискуссии объяснялся статьей Сталина, провозглашенной «гениальным творением» вождя. При этом замалчивался диктаторский тон статьи, совершенно не свойственный научным дискуссиям.

В марте 1953 г. умер Сталин. К власти пришел Н.С. Хрущев. Началась борьба против последствий культа личности Сталина. В научных учреждениях, учебных заведениях, издательствах и редакциях газет развернулась новая кампания борьбы с цитатами из книг, статей и выступлений главным образом Сталина и его комментариев. Находившиеся даже в печати книги были задержаны, особенно по гуманитарным наукам. Моя монография, «Бацбийский язык» также находилась в издательстве. Примерно, в июне 1953 года состоялось расширенное заседание Бюро Отделения литературы и языка АН СССР, на котором выступил с сообщением на тему о борьбе с цитатничеством заведующий Отделом филологии Издательства «Наука» Владимирский. Он сообщил, что все работы по литературоведению и языкознанию сняты с подготовки к изданию, за исключением двух книг: одной по литературоведению и одной по языкознанию, т.е. моей монографии «Бацбийский язык», в которых нет много цитат. Он не сказал о каких цитатах идет речь. Но все присутствующие понимали, что речь идет главным образом о цитатах из работ Сталина. Вдруг кто-то из присутствовавших задал вопрос: «Почему у этих двух авторов не было цитат?». Наступила тишина. Вопрос был совершенно неожиданный и небезопасный в условиях культа личности. Но в условиях борьбы с цитатничеством такой опасности не было. Председательствовавший академик В.В. Виноградов с улыбкой на устах искал взглядом одного из двух авторов монографии, которые не страдали цитатничеством. Я сидел почти у входа в его кабинет, за спиной высокого В.В. Иванова, работавшего в ЦК КПСС. Его присутствие означало, что обсуждаемому вопросу придается политическое, государственное значение. Вдруг академик Виноградов обратился ко мне, с той же улыбкой на устах: «Юнус Дешериевич, скажите, пожалуйста, почему в Вашей книге нет большого количества цитат». Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что сказать. Улыбка на устах Виноградова показалась мне ехидной. Значит, он считает вопрос неуместным и нелепым, – подумал я. Пока я размышлял, в кабинете наступила тишина. Мне показалось, что все присутствующие интересуются моим ответом. Я не знал, как ответить на этот нелепый, а в других условиях – провокационный вопрос. Но что-то я должен был сказать. И я ответил: «Потому что товарищ Сталин ничего не писал о бацбийском языке». Раздался гомерический смех. Все засмеялись, в том числе и академик Виноградов. Комичность ситуации заключалась в том, что Сталин ничего не писал и о других языках. Тем не менее, его «обильно» цитировали, опасаясь обвинения в недооценке его статьи. Из моего ответа формально вытекало, что Сталин писал о всех других языках. Судя по моему ответу, я находил или искал себе поддержку в этом ложном утверждении. Это рассмешило всех присутствовавших, понимавших, что в воздухе все еще витал культ личности. Поэтому надо быть осторожным. Еще не было XX съезда КПСС и разоблачительного доклада Н.С. Хрущева о культе личности и его трагических последствиях.

Чтобы больше не возвращаться к вопросу о сталинских цитатах при обсуждения научных проблем, хотелось бы, забегая вперед, показать здесь же, как был найден более спокойный, без крайностей, взвешенный научно-демократический путь рассмотрения сложных вопросов в истории отечественной науки последних десятилетий. Такая новая постановка проблемы была осуществлена на расширенном заседании Ученого Совета Института языкознания 20 февраля 1962 года.

Разоблачение культа личности Сталина и его трагических последствий способствовало активизации бывших ортодоксальных марристов. Они пытались отвергнуть итоги лингвистической дискуссии, требовали смены антимарристского руководства Отделения литературы и языка (т.е. академика В.В. Виноградова) и Института языкознания. В Отдел науки и высших учебных заведений ЦК КПСС пригласили академика В.В. Виноградова и предложили ему провести расширенное Совещание ведущих языковедов всех направлений с докладом об отношении к статье И.В. Сталина по языковым проблемам, к итогам лингвистической дискуссии и к «новому учению» о языке Н.Я. Марра в новых условиях.

После возвращения из ЦК КПСС Виноградов вызвал директора Института языкознания Б.А. Серебренникова и меня как заместителя директора. Виктор Владимирович сообщил нам о предлагаемом Совещании ведущих лингвистов Москвы и докладе на нем.

Рекомендуют мне – сказал он – выступить на этом Совещании с таким докладом. Но я много раз выступал с восторженной оценкой статей Сталина и итогов лингвистической дискуссии по языкознанию, поэтому мне сейчас просто неудобно выступать с их критикой. Вам, Борис Александрович, следовало бы выступить на этом совещании с таким докладом, обратился Виноградов к Серебренникову.

– Мне также неудобно, Виктор Владимирович, – я тоже выступал более 70 раз с восхвалением трудов Сталина и итогов лингвистической дискуссии.

– Тогда, Юнус Дешериевич, вам придется выступить на этом совещании с докладом. Вы же не выступали с такими оценками соответствующих работ Сталина и итогов лингвистической дискуссии, – обратился ко мне академик Виноградов.

Мое согласие выступить с таким сложным докладом на намечаемом совещании ведущих языковедов, представителей других общественных наук объяснялось тем, что я считал нужным попытаться поддержать академика-секретаря Отделения литературы и языка Академии Наук СССР академика В.В. Виноградова и директора Института языкознания члена-корр. АН СССР Б.А. Серебренникова, поскольку они оба считали неудобным для них выступить с предложенным докладом.

Конечно, не требовалось особой одаренности, чтобы понимать всю сложность сложившейся ситуации и необычные трудности докладчика. Следовало попытаться объективно оценить не только «Новое учение о языке», но и обстановку, которая была создана в научных учреждениях и высших учебных заведениях в условиях культа Марра и культа Сталина. При этом без ярлыков, научно обоснованно отвергнуть несостоятельные положения и методы, а также несвойственные науке приемы грубого произвола и подавления свободомыслия, характерные для обоих направлений. Вместе с тем мы призвали ученых к спокойной научно-исследовательской деятельности, используя все положительное в трудах как марристов, так и всех участников лингвистической дискуссии. Принцип свободы мнений в науке должен осуществляться последовательно. Между тем оппозиция, особенно некоторые бывшие марристы, со злорадством рассчитывали на то, что Виноградов или Серебренников выступят с указанным докладом, чтобы обвинить их не только в приспособленчестве, но и в беспринципности. В то же время они надеялись на то, что доклад могут поручить представителю оппозиции, который основное внимание может уделить критике роли Виноградова и Серебренникова в популяризации и пропаганде работ Сталина по языкознанию. Поскольку я не занимался популяризацией и пропагандой «гениальных трудов» Сталина или Марра в качестве ортодоксального марриста или сталиниста, они полагали, что мне не поручат этого доклада. Предложенное направление преодоления пережитков прошлой идеологизированной борьбы в науке нашло одобрение почти всех участников расширенного заседания ученых. Так, профессор М.М. Гухман, которая относилась к ярым сторонникам «нового учения о языке» Н.Я. Марра, в своем выступлении по докладу отметила:

(см. Выписку из Протокола № 1 заседания, с. 3).

Профессор В.Н. Ярцева, на которую в свое время ортодоксальные марристы смотрели косо, заявила:

Кривоносов А.Т. Мышление, язык и крушение мифов о «лингвистической относительности», «языковой картине мира» и «марксистско-ленинском языкознании»

Состоялось ли «творческое» развитие «марксистского языкознания»? Главной особенностью советского языкознания – пишет Ф.П. Филин –

Ф.П. Филин, разумеется, кое в чём прав, истина может быть только одна, но этой истиной он считает «марксистско-ленинское языкознание» <…>

Однако в настоящее время существует только один тип языкознания – эмпирическое, которое далеко шагнуло вперёд благодаря усилиям тысяч лингвистов: структуры и взаимодействия элементов многих языков хорошо изучены. Но нет языкознания теоретического: мы не знаем истинной сущности взаимоотношения языка с реальным миром, мышлением, сознанием, логикой, речью, текстом, мы не знаем многого об истинной сущности фонемы (хотя эту проблему решали, естественно, схоластически, три фонологические школы – Московская, Ленинградская, Пражская, – так и не поняв роли фонем в процессе человеческого мышления), морфемы, слова (знака), предложения, соотношения вербального и вневербального мышления; вопроса о том, как язык устроен в мозгу, почему мы понимаем друг друга, и многого другого <…>.

Обезопасив себя от возможных искривлений линии партии в языкознании частоколом цитат из «классиков», можно было, как выражался И. Сталин по поводу марризма, «лежать на печке и гадать на кофейной гуще». Эти теоретические работы лингвистов не выходили за границы традиционных представлений, накопленных в мировой науке о языке. И, тем не менее, советское языкознание выдавалось за самое передовое в мире и самое верное, основанное на «марксизме-ленинизме» и считалось особым языкознанием, но было явно изолировано от столбовой дороги мирового языкознания <…>.

Ф.М. Березин считает «марксистско-ленинское языкознание» «особым направлением в мировой науке о языке»:

И далее:

Отличительной чертой советского языкознания была тесная связь теории и практики, оно «опиралось на теорию, основанную на знании законов общественного развития» (Н.С. Чемоданов). Основной путь к пониманию языка, по словам А.С. Мельничука, лежит через разработку новой системы понятий языкознания и переосмысление в теоретическом плане с позиций марксистской методологии всех основных абстрактных понятий традиционной лингвистики, включая понятий системы языка. Всё правильно: нужна новая система понятий, переосмысление всей теории языка. Но далее А.С. Мельничук, не отделяя себя от «марксистско-ленинского языкознания», пишет, что книга В.З. Панфилова («Философские проблемы языкознания. Гносеологические аспекты», М., 1977) «отразила современное состояние марксистско-ленинской разработки вопроса о взаимоотношении языка и мышления».

Ф.П. Филин, Р.А. Будагов, В.З. Панфилов, Г.В. Колшанский на словах проповедуют «творческое применение марксизма» в языкознании:

Вот как «творчески» развивает «марксистское языкознание», например, Г.В. Колшанский:

Но особенно смехотворную концепцию Г.В. Колшанский выдвинул относительно теории «текста», назвав его основной единицей языка. Текст, по мнению Г.В. Колшанского

Далее Г.В. Колшанский уточняет понятие текста: он рассматривает «текст как макроединицу языка» <…> Вот до какой ереси может додуматься профессор Московского лингвистического университета, порхающий между логикой и лингвистикой, и по-настоящему не приблизившийся ни к той, ни к другой. Тем не менее, эта «теория» нашла поддержку профессоров этого и других университетов и некоторых членов-корреспондентов Академии наук, по своему теоретическому лингвистическому уровню не уступающих школьному учителю.

Состоялось ли на самом деле творческое развитие «марксистско-ленинского языкознания», как об этом постоянно пишут Б.А. Серебренников, Р.А. Будагов, Ф.П. Филин, В.З. Панфилов, А.С. Мельничук? Вот как об этом свидетельствует В.М. Алпатов: во многом происходит возврат к тому, что провозглашалось в журнале «Вопросы языкознания» в 1952 – 1955 гг., и от чего журнал сильно отошёл в последующие полтора десятилетия, разве что без прямого цитирования сталинских работ. В 70-е годы возврат к сталинским положениям, а тем более «к некоторым марристским идеям был шагом назад».

Позиция этих трёх лингвистов имела совершенно определённые истоки, довольно мало связанные с марксизмом. В.М. Алпатов называет три таких позиции: 1) Понимание языкознания как чисто исторической науки. Это обычная позиция XIX века в языкознании. 2) Чистый эмпиризм, нелюбовь к абстракциям, тоже восходящая к XIX веку. 3) Прямолинейная связь между развитием общества и развитием языка Эта черта идёт от марризма, хотя и сглаженного, без четырёх элементов и прочей фантастики. Ю.С. Степанов пишет:

Нет ни «марксистско-ленинского», ни «буржуазного» языкознания, а есть истинное научное языкознание, которое ещё надо искать и искать. Развал экономической, политической и социальной системы СССР одновременно показал нам, лингвистам, что и теоретическое языкознание стояло на глиняных ногах, и от него мало осталось позитивной теории. Теория «марксизма-ленинизма» в языкознании – это удар по истинной теории языка, который был растянут на десятилетия. Вся интеллектуальная жизнь в стране была взята под контроль и подчинена идеологической доктрине «марксизма-ленинизма». Везде введена цензура, нельзя было опубликовать ни одного научного сборника без визы цензора, нельзя было послать научную статью по языкознанию даже в ГДР, нельзя было съездить даже в ту же ГДР на лингвистический симпозиум без разрешения партбюро своего же института <…>

Откуда же появилось «марксистско-ленинское языкознание» как особое учение о языке, полностью якобы отличное от мирового языкознания и противопоставленное ему, и могло ли оно быть научным в полном значении этого слова? Из идеологии коммунизма, из социально-экономических теорий и законов, во многом отличных от законов языка. Затем это «марксистско-ленинское языкознание» переросло в доктрину, в «марксистско-ленинскую» библию, которой должны следовать все языковеды. Вот основные тезисы этой «библии»:

Однако постоянное навязывание одних и тех же идеологизмов расхолаживало лингвистов, освобождало их от умственной работы.

Мы так привыкли к стрельбе пустыми «марксистскими» фразами, что уже не замечаем их абсурда, а авторы этого абсурда тешат себя надеждами, что они развивают «марксистско-ленинское языкознание» и тем самым оказывают большие услуги науке и обществу. Некоторые работы по теории языка в исполнении некоторых «руководящих» лингвистов (Г.В. Колшанского, Б.А. Серебренникова, В.З. Панфилова, Р.А. Будагова, Н.С. Чемоданова, Ф.П. Филина и др. интересно читать лишь как лингвистические сказки.

И. Сталин отверг Н.Я. Марра по следующим пунктам: 1) язык как надстройка, 2) классовость языка, 3) попытка прикрыться цитатами из работ классиков марксизма-ленинизма как удобным щитом. Но и послемарровский период в теоретическом языкознании был полной демагогией, все теоретики языка встали в ряд сталинистов. Н.Я. Марр низвергнут – и правильно, – но на смену ему хлынул мутный поток примитивизма, словоблудия, дилетанства, восхваления вождя. Последователей сталинской теории языка было много, разных, но каждый подстраивал свою теорию языка под один и тот же «марксистско-ленинско-сталинский» официоз. Профессор О.И. Москальская, мой уважаемый преподаватель по ВИИЯ, вдруг прозрела и поняла, что она, оказывается, о языкознании ничего не слышала:

(см. заключение по дискуссии о фонеме: Известия АН СССР, ИЛЯ, 1953. № 6), в результате, чего – откат от мирового уровня по изучению фонологии, хотя именно Россия стала родиной открытия фонемы. Так что И.Д. Арутюнова не может считать себя первопроходцем в борьбе против «дегуманизации» языка из-за введения в языкознание антинаучного понятия фонемы.

«Марксистско-ленинское языкознание» пятидесятых и более поздних годов пронизано поклонением единственному лингвистическому Богу – И. Сталину и его теории языка. Сейчас нам из-за границы прислали новую лингвистическую соску под названием «когнитивной лингвистики», которую мы будем ещё долго сосать, покуда не объявится или очередной И. Сталин (в более мелких масштабах), или не придёт к нам лингвистический мессия и не спасёт российское языкознание. Но сейчас у теоретического языкознания путается под ногами шумная и навязчивая реклама «когнитивной лингвистики», раздуваемая продолжателями Западной лингвистической моды.

И далее:

В рамках обсуждаемого здесь пространства теоретических основ языка обнаруживается масса случайных, пустых, бессодержательных «теорий» и «теореек», сотканных из противоречивых утверждений, влияющих на процесс производства знания о теории языка, поскольку эти «теории» читают. И в то же время, не имеющих к науке никакого отношения. Я мог бы, например, тоже вместо «когнитивной лингвистики» ввести в языкознание новую теорию языка – «теорему о когнитивном затылке». Пусть лингвисты гадают, что это такое.

Лингвисты нередко пишут сказки про белого бычка: ведь теоретическое языкознание не имеет истории. То, что было ранее, проходит мимо последующих поколений учёных, и каждый начинает с чистого листа. Вместо того, чтобы оценить старое, усвоить и диалектически переработать его, выработать соответствующие аксиомы языкознания и идти дальше – лучше сказка, но своя. Некоторые лингвисты жалуются на то, что до сих пор

Как справедливо пишет Р.М. Фрумкина, наука живёт доказательствами, а не догмами. Как я показал в этой книге, «марксистско-ленинское языкознание», поскольку оно живёт не творческим развитием своего учения, а догмами, трещит по всем швам <…>.

В языкознании (да и не только в нём) десятилетиями разрушался индивидуальный механизм мышления, механизм дискуссий и обсуждений, механизм выработки индивидуального лингвистического мнения, механизм подключения каждого к конкуренции идей. Идеалом было цитатничество, стратегия и тактика научного творчества была разработана 150 лет тому назад «классиками» и подгонялись на злобу дня в докладах генеральных секретарей. Научное мышление требует определённой социальной среды, предусматривающей столкновение идей, их распространение, обоснование и опровержение. А разрушить такой механизм – значит разрушить научное мышление, что и происходит в языкознании <…>.

Проблема новой теории языка назрела и никому не удастся отмахнуться от нее или пересидеть острую ситуацию в каком-либо уголке лингвистического здания. Правда, в этом лингвистическом уголке толпятся уже некоторые скороспелые лингвистические теории и теорийки и ждут своего бесславного конца (это, прежде всего, «когнитивная лингвистика» и «языковая картина мира»). Созревшая ситуация в языкознании требует особой смелости мысли. Опасность состоит только в том, чтобы мы заранее сами себе не внушили, что этого не может быть, потому что этого никогда не может быть. Элементы такого догматического, консервативного подхода особенно вредны при рассмотрении фундаментальной методологической проблемы – проблемы взаимодействия наук в исследовании сущности языка, против чего категорически выступает Е.С. Кубрякова <…>.

Советская лингвистика, как пишет А. Соломоник, под влиянием механистически понимаемого материализма чуралась формализованного подхода к языку. Все ведущие советские школы, которые благополучно свергали друг друга, были согласны в одном: формализованный подход к языку – табу, так как он противоречит материалистическому мировоззрению. Но так как знак в равной мере принадлежит и реальному миру и системе, в которую он входит, следует изучать его как с одной, так и с другой стороны, а также в обоих направлениях. Тогда по-иному будет решаться и проблема значения, которая давно зашла в тупик в лингвистике, и проблемы формальной логики на языковом материале.

Научная демагогия – один из главных аргументов в арсенале советских лингвистов, работающих в области теории языка, а также психологии и философии. Например, А.А. Леонтьев, хорошо усвоив этот метод, проявляющийся во многих его работах, анализирует высказывания крупных «буржуазных» учёных (М. Хайдеггера, Ортега-и-Гассета, К. Ясперса) следующим образом:

Вот конкретные партийные решения о проблемах лингвистики: «О задачах советской филологической науки в свете решений 26-го съезда КПСС». Вот наше свободное научное творчество в языкознании: партия указывает, чем и как каждый из нас должен заниматься в языкознании. Р.М. Фрумкина пишет:

«Марксистско-ленинское языкознание» проблему понимания сущности языка загнало в тупик, из которого нет никакого выхода: все выходы блокированы разными теориями и теорийками, всё больше и больше препятствующими раскрытию тайны языка.

В интенсификации научных исследований были заинтересованы прежде всего те, кто громче всех и практически ежедневно возвещал о борьбе за построение нового типа общественных отношений. Но, как оказалось, забота об этом провозглашались лишь на словах. На деле же догматизм в науке, унификация и крайняя идеологизация духовной, всей общественной жизни, политическая и идейная монополия вели не к прогрессу, а к застою, упадку и регрессу. Надо ли долго говорить о том, что при таком отношении… [наука] не нужна была властям. Но не нужна она была и тем, кто в академических мантиях выступал не более как комментатором классиков марксизма и «исторических решений КПСС» <…>.

Ситуация в языкознании была такова, что все искали судорожно – не сказали ли по данному вопросу что-нибудь «классики марксизма». Небывалая по размаху догматизация марксизма всегда сопровождалась призывом творчески развивать марксизм. Однако из истории не только языкознания, но и других наук не известно ни одного случая такого творческого развития, кроме «творческих» работ И.В. Сталина по вопросам языкознания <…>.

В науке уместны только научные факты, а не академические чины.

<…>

«Марксистско-ленинское языкознание» вылилось, действительно, во-первых, в некую «крайность», во-вторых, в некую «мечту», в «иллюзию», тормозившую развитие науки. «Русская крайность» в какой-то степени проявилась также в поголовном заимствовании всего «нового» из Западных «научных» арсеналов и продолжающих подпитывать российское языкознание, фактически оказавшихся самым настоящим лингвистическим блефом <…>.

Как преодолеть ошибки «марксистско-ленинского» теоретического языкознания?

Р.М. Фрумкина справедливо выступает против догматов-ответов «как известно». Наука невозможна без преемственности. Движение науки идёт в двух направлениях: одни закономерности, будучи открытыми и описанными, помещаются в рубрику «как известно», другие пересматриваются в свете новых данных и из этой рубрики уходят, потому что теперь уже известно иное. Ничто, укрытое за стеной «как известно», не должно обладать статусом неприкосновенности. Вопрос о состоянии теории развития языка в «марксистско-ленинском языкознании» не в последнюю очередь зависел от подготовки кадров по этому вопросу, и главным рассадником такой подготовки должна была бы быть кафедра общего языкознания МГУ как ведущего учебного заведения страны. Но какие кадры могла выпестовать эта кафедра и могла ли она стать действительно ведущей, если с 1971 по 1997 год (26 лет!) этой кафедрой заведовал совершенно не разбирающийся в теории языка академик РАО Ю.В. Рождественский, основными научными интересами которого были темы: «Техника, культура, язык», «Общая филология», «Введение в культуроведение», «Теория риторики», «Принципы современной риторики», «Мораль, нравственность, этика», «Общество. Семиотика. Экономка. Культура. Образование». А в «Лекциях по общему языкознанию» – всё те же проблемы и никакого «общего языкознания»! Официальный гриф: «Учебное пособие для студентов высших учебных заведений по специальности „филология“». Естественно, учение о сущности языка у Ю.В. Рождественского затмили его беллетристика и пустословие о «языкознании как гуманитарной науке», о риторике, лингводидактике, культуре речи, нравственности, этике, которые относятся к культурологии и к методическому циклу, а не к теории языка.

Студентам даётся суррогат, из которого неясно, что же такое «язык» и что такое «общее языкознание». Членов этой кафедры Ю.В. Рождественский увёл в сторону от магистральных путей исследования проблем истинного «общего языкознания» и каждый из них копался в своих проблемах, не очень связанных с теорией языка. С 23 июля 1982 года кафедра общего языкознания Ю.В. Рождественнского была слита с кафедрой структурной и прикладной лингвистики.