…В борьбе за советскую лингвистику: Очерк – Антология

[14]

Виноградов В.В. О преодолении культа личности в советском языкознании

Приступая к разговору о последствиях культа личности Сталина в области советского языкознания, было бы нецелесообразно ограничиться лишь перечнем и анализом отдельных ошибочных или спорных (но догматизированных в обстановке культа) лингвистических положений и формулировок, содержащихся в статье «Относительно марксизма в языкознании» и последовавших за ней (после внезапного обрыва дискуссии) сталинских ответов на письма и вопросы. Ведь культ личности существовал и до 1950 г. Он разлагал языковедческую науку, тормозил ее развитие. Лингвистическая дискуссия в 1950 г. была вызвана нетерпимым положением в нашей науке, созданным двадцатипятилетним господством марровского «нового учения» о языке. Трудно сказать, чем был вызван неожиданный для всех поворот в отношении Сталина к этому «учению», о многолетней официальной поддержке которого он не мог не знать, но при любом историческом истолковании этого поворота остается фактом, что тот режим, который сам Сталин охарактеризовал как «аракчеевский», мог возникнуть и развиться в наших лингвистических научных учреждениях и в филологических высших учебных заведениях только на почве культа личности.

Внутренний идеологический характер этого «режима» и после дискуссии 1950 г. по своему существу мало изменился. Он приобрел лишь иную направленность: вместо фантазий Марра догмой сделались мысли Сталина по вопросам языкознания. Далеко отклоняться от них и даже самостоятельно развивать их не очень рекомендовалось. Можно было только их «комментировать» и приводить все новый и новый материал для их подтверждения. Так строились и почти все диссертации того времени.

Но вместе с тем нельзя забывать и о большой положительной роли, которую сыграло для нашего языкознания освобождение советских лингвистов от догм и фантастики марровского «учения». Нельзя отрицать, что без вмешательства Сталина в лингвистическую дискуссию такого освобождения в условиях культа личности не могло бы быть. Реабилитировать идею генетического родства языков, понятие языковых семей, сравнительно-исторический метод, отказаться от безусловного признания идеологически абстрактной «стадиальности» языкового развития и т.д. без вмешательства Сталина едва ли удалось бы. Сам Сталин, быть может, и не придавал особенно большого значения реабилитации этих и других основополагающих аксиом и выводов классического языкознания, но замечания его по этим вопросам дали возможность советской лингвистике возвратиться на большую дорогу мирового языкознания и этим сыграли важную историческую роль.

Необходимо ясно воссоздать картину состояния лингвистической работы накануне дискуссии 1950 г. Выводы биологической дискуссии 1948 г. были механически и полностью перенесены главарями марровского направления на лингвистику. Борьба против своеобразно понимаемого «космополитизма» и «низкопоклонства перед Западом», которая велась в литературе и искусстве во второй половине 40-х годов, служила основанием для демагогического зачеркивания значения всей современной зарубежной лингвистической науки <…>.

Поэтому, разоблачая сейчас с наибольшею последовательностью и строгостью все упрощения, упущения и ошибки Сталина, указывая на урон, нанесенный науке их канонизацией, нельзя забывать и о том, что вмешательство Сталина в науку о языке (пусть это вмешательство было чисто административным) положило конец самому трудному периоду в истории нашей науки, какого не было в советское время ни в одной другой науке, даже в биологии.

Поэтому, критикуя Сталина, сопоставляя его схематические рекомендации с современным состоянием соответствующих вопросов, подчеркивая его ошибки, надо четко отделять их от тех элементарных положений, в выдвижении которых никакой особой заслуги Сталина не было, но которые сами по себе не перестают быть правильными.

Нет необходимости устраивать критический осмотр и испытание наукой и временем всем теоретическим положениям, выдвинутым Сталиным в брошюре «Марксизм и вопросы языкознания». Достаточно остановиться на наиболее существенных из них.

Сталинский тезис о языке как явлении ненадстроечном рассматривался в качестве наиболее сильного аргумента против марровского учения о языке. Марр действительно считал язык идеологической надстройкой. В «новом учении» о языке этот тезис был органически связан с тезисом о стадиальном развитии языков. В настоящее время, когда созданы все возможности для более детального и вдумчивого анализа сталинской аргументации, в ней можно обнаружить немало непоследовательностей и противоречий. Выступая как противник Марра, Сталин тем не менее смыкался во многом с Марром в понимании самой сущности надстройки, и в лингвистических высказываниях Сталина многое непонятно, если мы будем их рассматривать вне контекста «нового учения» о языке <…>.

Сталин упустил из виду, что в определенных исторических условиях надстройка может оказывать довольно сильное влияние на развитие языков. Разве возникновение европейских национальных литературных языков, таких, как английский, немецкий, французский, испанский и другие, не было связано с возникновением централизованных буржуазных государств? Ярким примером влияния социалистической надстройки на развитие языков могут служить многочисленные языки народов Советского Союза. Правильно поставив вопрос об исторической устойчивости языка и его роли как межклассового средства общения, Сталин, тем не менее, многого в этом вопросе не учел и дал противоречивое и одностороннее понимание надстройки <…>.

В статье «Относительно марксизма в языкознании» Сталин полемизировал не столько с Марром, сколько с теми языковедами – участниками дискуссии, которые под знаком защиты марровского учения в сущности отстаивали вульгарно-социологический подход к языковым явлениям <…>.

Упорно подчеркивая безразличие языка по отношению к классам и осуждая попытки языковедов опереться на высказывания классиков марксизма, ясно и определенно указывавших на наличие фактов социальной дифференциации в языке, Сталин свел на нет значение исследований в области подлинной социологии языка <…>.

В вопросах, заданных Сталину, был правильно подмечен отход его от традиционного марксистского определения языка. Вопрос гласил:

В ответ Сталин вынужден был признать, что семантика «является одной из важных частей языкознания» и ей «должно быть обеспечено в языкознании подобающее место» <…>.

Из взглядов Сталина логически вытекало пренебрежительное отношение ко всем фактам языка, зачисленным в разряд «диалектов, жаргонов, салонных языков» <…>.

Одностороннее и упрощенное толкование коммуникативной функции языка привело Сталина к ошибочному выводу, согласно которому язык всегда был и остается одинаково единым и безусловно общим для всех членов общества, для всех социальных и территориальных групп, из которых состоит тот или иной народ, на всех этапах развития общества – от первобытно-общинного родового строя до высокоразвитого классового общества <…>.

Не находятся ли эти не поддающиеся доказательству высказывания Сталина в явном противоречии не только с данными истории конкретных языков, но и с известными теоретическими выводами Маркса и Энгельса, согласно которым

<…>

В формулировке Сталина максимальное упрощение приводит к искажению реальных соотношений в языке. Грамматика имеет дело не со словами, а только с формами. Разные «ярусы» языка в работе Сталина смещены. Отсюда и вульгаризаторская формула о том, что грамматический строй непосредственно отражает изменения в промышленности, сельском хозяйстве, науке, технике и т.д. <…> Во всяком случае, эта сталинская формула о непосредственном отражении грамматическим строем языка изменений в хозяйственной жизни общества вступает в непримиримое противоречие с его же тезисом о сходстве грамматики и геометрии. Эта аналогия между грамматикой и геометрией очень полюбилась современным американским лингвистам; она встречается, например, в работе проф. Р. Якобсона «Грамматика поэзии и поэзия грамматики». Сталин уподобляет грамматику геометрии, которая «дает свои законы, абстрагируясь от конкретных предметов» <…>.

Само собой разумеется, что Сталину было трудно разобраться во всех этих вопросах и поэтому он ограничился лишь общими замечаниями относительно семантики, предостерегая только от злоупотребления ею <…>.

Несмотря на наличие в брошюре Сталина большого количества неточных, а иногда прямо ошибочных положений, несмотря на то, что некоторые вопросы, которых касался Сталин, получили в его брошюре чрезвычайно упрощенное решение, она была неправомерно возвеличена, объявлена «гениальным» трудом, знаменующим новый, высший этап в развитии советского и мирового языкознания. Возникли такие формулировки, как «сталинское учение о языке», «сталинский этап в развитии языкознания» и т.д. Это типичный признак культа личности. Даже в тех случаях, когда Сталин лишь повторял общеизвестные элементарные истины, многими они рассматривались как великие открытия, углубляющие наши представления в данной области языкознания. Изложенные в брошюре Сталина положения воспринимались догматически, как не подлежащие не только пересмотру или уточнению, но даже творческому осмыслению.

Многие статьи и брошюры, вышедшие в это время, лишь повторяли и толковали положения Сталина; в тех случаях, когда авторы обращались к конкретному языковому материалу, они нередко ограничивались лишь применением к этому материалу положений брошюры Сталина, что не могло не приводить к упрощенному, даже одностороннему освещению ряда фактов из истории языков и их современного состояния. Но было бы несправедливым в то же время утверждать, что в течение 1950 – 1956 гг. не выходили ценные исследования по различным языкам. Советское языкознание продолжало двигаться вперед.

Можно назвать значительное количество таких работ, где упоминание имени Сталина и цитирование его брошюры носили чисто внешний, декларативный характер, не отражаясь существенно на содержании самого исследования. Но бесспорно, что одновременно с такими трудами выходили книги и статьи, в которых ошибочные или неточные положения Сталина определяли самое существо работы. Даже такое явно ошибочное утверждение Сталина, как признание «курско-орловского диалекта» основой русского национального языка, находило истолкование и «подтверждение» у продолжателей; и если некоторые исследователи делали попытки, так сказать, приспособить это положение Сталина к реальным, давно известным фактам (выдвижение, например, роли южновеликорусского наречия в процессе формирования русского национального языка), то другие авторы, грубо искажая факты, прямо противопоставляли эту «гипотезу» традиционному положению о роли московского диалекта в процессе складывания русского национального языка <…>.

В области исторической лексикологии господствовали труды, имеющие целью доказать устойчивость очень примитивно понимаемого «основного словарного фонда» и некоторую подвижность «словарного состава» языка; при этом языковые факты нередко искусственно подгонялись к этим положениям Сталина <…>.

Тяжелые последствия для исторических исследований имело догматическое усвоение положений Сталина о характере исторического развития языков: всю сложность процессов языковых изменений сводили к «основным элементам», которые «развертывались» от этапа к этапу путем постепенного и длительного накопления элементов нового «качества» и т.д.; своеобразие периодов, характеризующихся резкими сдвигами в языке, оставалось необъясненным и необъяснимым. Те же выводы и утверждения механически переносились на изучение истории литературных языков. Одним из последствий культа личности Сталина в языкознании было сужение круга языковедческих проблем, подлежащих рассмотрению и исследованию. Это относится, например, к области семантики, к связи языка и мышления и др. Сталинская оценка семасиологии привела к резкому снижению или даже прекращению на время семасиологических исследований. Вообще наметилась тенденция ограничиться тем кругом проблем, который затронут в брошюре Сталина. В связи с этим, например, упал интерес к фонетике и фонологии, совершенно были заброшены типологические исследования.

Выступление Сталина, освободившее советское языкознание от пут марризма, и особенно от порожденного обстановкой культа личности, произвола учеников и последователей Марра, тормозивших развитие советского языкознания, в то же время не привело к расцвету науки о языке, так как наложило на нее новые путы, сковало развитие языкознания новыми догмами.

Конрад Н.И. О перспективах развития советского языкознания

Вопрос о перспективах развития советского языкознания вполне законен. Мы понимаем его так: дело идет о языкознании, т.е. о науке. О науке – значит о теории и методологии. Разговор о перспективах дальнейшего развития языкознания в нашей стране тем самым должен вестись вокруг основных положений самой науки, т.е. теории и методологии.

Что побуждает нас призвать нашу научную лингвистическую общественность к такому разговору? Современное положение в науке о языке у нас и во всем мире. Это положение, по нашему мнению, определяется пятью фактами.

Факт первый. Как всем нам хорошо известно, в нашей стране велась и ведется большая и плодотворная работа по изучению языков народов Советского Союза. Работа эта создает прочную основу для всей деятельности нашего общества в области образования, просвещения. Она является вкладом лингвистов в дело строительства культуры и науки в нашей стране.

Уже на этой почве перед исследователями вставали и встают многие вопросы теории и методологии лингвистического исследования. Эти вопросы обсуждаются не только в печатных работах, но и на специальных конференциях.

Вместе с тем на теоретические вопросы наталкивал и сам материал исследования – языки народов нашей страны. Они бесконечно разнообразны. В них представлено очень большое число различных языковых групп, отличных друг от друга генетически и структурно. Нередки различия и в уровнях развития языков. Но все они функционируют в единой общественной среде, на равных началах, с одними и теми же общественными и культурными задачами.

Все это, в свою очередь, ставит перед лингвистами, занятыми изучением этих языков, теоретические и методологические вопросы, в значительной степени новые для науки о языке. Такие вопросы также уже вышли из пределов отдельных работ и стали предметом общественного суждения. Напомню хотя бы одну из конференций последнего времени: конференцию в Ленинграде по вопросам аналитических конструкций в языках различных типов.

Второй факт. Во всем мире, особенно в последние десятилетия, наблюдается одно очень ярко выраженное явление: огромное расширение общественного диапазона языковой коммуникации и соответствующее увеличение ее общественной силы. Это проявляется во влиянии языка – в той форме, которая действует в такой коммуникации, – не только на сознание людей, но и на их поведение, общественное поведение. На этой почве возникли новые представления не только о роли языка в общественной жизни, но и о различных планах языка, формах его выявления, сферах его функционирования; сложились различные свои теоретические концепции. Мы не можем пройти мимо этих концепций и должны разобраться в них и определить свое отношение к ним.

Третий факт. Общественная обстановка во всем мире и отвечающий ей современный уровень цивилизации потребовали и ввели в действие ряд новых средств общественной языковой коммуникации – средств технических. На этой почве сложилась глубоко своеобразная отрасль прикладного языкознания, исследователей которой часто называют лингвистической инженерией. В ряды языковедов вступил и очень уверенно занял в них свое место новый тип языковеда – инженер-лингвист.

Но на этом дело не остановилось. Тот аспект, в котором язык предстал в этой инженерно-лингвистической сфере, вызвал к жизни свою собственную систему приемов обращения с языком, свою лингвистическую технологию, а на этой почве зародились и получили развитие концепции, определяющие и саму природу языка. Это также факт, мимо которого пройти невозможно.

Четвертый факт, с которым мы также весьма явственно сталкиваемся, это появление новых теоретических положений в связи с развитием самой лингвистической науки. Всякая наука имеет собственную внутреннюю логику, направляющую течение научной мысли как вглубь, так и вширь. С этой стороны в высшей степени поучительно развитие лингвистических концепций, выдвинутых в свое время школой Бодуэна де Куртене в нашей стране, развитие этих концепций в работах членов Пражского лингвистического кружка, в дальнейшем – в особых формах и направлениях – в работах представителей Копенгагенской школы языкознания и далее – в работах некоторых американских лингвистов.

Другим примером действия внутренней логики развития науки может служить разработка вопросов языковой типологии, кстати сказать, той отрасли лингвистики, в создании которой наше языкознание также принимало большое участие.

Пятый факт, и последний, заключается в воздействии на языкознание других наук. Языкознание, как и всякая другая наука, существует в мире, где все явления общественной жизни, а вместе с ней и жизни природы так или иначе связаны между собой и воздействуют друг на друга. Поэтому влияние на науку о языке других наук – и общественных и естественных – вполне законно и неизбежно и даже в известной мере необходимо. Необходимо хотя бы потому, что нередко именно под влиянием каких-либо наук формируются новые положения языкознания. Наглядное подтверждение этого факта дает сама история языкознания.

Если обратиться к мировой лингвистической мысли последних десятилетий, нетрудно увидеть, какое большое влияние оказывают на языкознание другие науки, вернее их отдельные направления.

Упомяну хотя бы о несомненном воздействии на языкознание тех отраслей логики, которые называются логикой отношений и математической логикой. Упомяну о влиянии социологии, особенно того направления социологии, которое называют бихевиоризмом. На стыке языкознания и социологии возникло то, что называется антропологическим направлением в науке о языке.

Наконец, сильное влияние на языкознание имеют и те новые науки, которые именуются семиотикой и кибернетикой.

Таковы пять фактов, которые, по нашему мнению, обусловливают нынешнее состояние лингвистической мысли.

Но тут необходимо учитывать одно особое обстоятельство. Многие из тенденций, обрисовавшиеся в современном языкознании, по-своему выводят науку о языке в план общего мировоззрения, в план идеологии. И наоборот, многие чисто мировоззренческие факторы оказывают самое непосредственное воздействие на языкознание. И это относится равным образом ко всем направлениям современной лингвистической мысли, в том числе и к тем, которые протекают в сфере как будто самого прикладного, самого «технического» языкознания. Самым явным образом связаны с мировоззрением те отрасли науки о языке, которые возникли под влиянием кибернетики.

Таково состояние мировой лингвистической мысли в наше время. Как наша собственная лингвистическая работа, так и мировая наука о языке привели у нас к очень большому оживлению теоретической мысли. Совершенно несомненно, что языкознание в нашей стране в последние годы вступило в полосу своего подъема. Факт в высшей степени отрадный и обнадеживающий. Достаточно вспомнить целый ряд конференций как в Москве и Ленинграде, так и во многих городах Советского Союза, на которых обсуждались чисто теоретические вопросы.

Но в этом безусловном оживлении есть кое-что, что образует новые трудности. Все еще замечается известная склонность к догматичности, стремление преодолевать имеющиеся ошибочные или разрешать спорные положения с помощью именно догматических утверждений. Нередко такой «обратный догматизм» вызван вполне понятной резкостью отталкивания от догматизма прежней формации. Но все же здесь следует вспомнить о том, что настоящая борьба с догматизмом не может быть эффективной, если она ведется с помощью того же догматизма.

Мы можем все это преодолеть, и для этого у нас есть необходимые условия. У нас была и еще, к счастью, живет и работает группа лингвистов, всегда, даже во времена особой силы догматизма, искусственно и принудительно ограничивавшего исследовательскую мысль, ведущих свою работу во всеоружии лингвистических знаний и на должном общетеоретическом уровне. У нас всегда была и есть многочисленная группа лингвистов, ведущих работу исключительно важную по своему культурному значению, – работу по изучению языков народов нашей страны; группа лингвистов – несравненных знатоков самого разнообразного языкового материала, привыкших считать лингвистическим фактором лишь то, что дает языковой материал в его действии. У нас есть кадры молодых лингвистов – образованных, талантливых, с большим тяготением к большим теоретическим проблемам, – тяготением, подкрепляемым при этом весьма острым ощущением новых путей, по которым идет наука.

Но при всех этих различиях все мы в одинаковой мере проникнуты единым желанием: делать именно то, что нужно нашему социалистическому обществу; проникнуты желанием сделать науку о языке в нашей стране достойной величия нашего общества. Таким образом, мы считаем, что настоящее серьезное обсуждение в печати перспектив развития советского языкознания у нас состояться может.

Как же мы должны его провести? Для ответа на этот вопрос надо сначала сказать, чего мы не должны делать. Мы не должны тут же, с самого начала, предлагать нашей лингвистической общественности какую-нибудь готовую теорию. Мы не можем этого сделать сейчас, во-первых, потому, что у нас нет еще всех необходимых данных, если помнить о том, что представляет в настоящее время мировая наука о языке вообще. Мы не можем этого сделать, во-вторых, потому, что нам нужно сначала выслушать мнение не одного какого-нибудь лингвиста, пусть и очень авторитетного, или какой-нибудь группы единомышленников, а по возможности разных лингвистов, представителей различных направлений и оттенков лингвистической мысли.

Мы должны поставить перед собой такие проблемы: 1) знаковости в языке; 2) внутрилингвистических и экстралингвистических факторов в языке; 3) квантитативных и квалитативных явлений в языке; 4) грамматической теории, особенно в связи с вопросами типологии.

Югов А.К. Эпоха и языковой «пятачок»

<…> Рассказывал мне Борис Викторович Шергин, этот – и в сотый раз не премину сказать! – замечательный русский писатель, под стать Пришвину и Бажову, писатель, сильно способствовавший вокнижению севернорусской речи. Слушал он однажды, как наставляли своих учеников, будущих исполнителей былин и сказаний, сперва одна руководительница, а затем другая. Первая была почти неграмотная. Просто – сказительница. А другая – фольклористка, кандидат наук. Будущих чтецов народного художественного слова, естественно, волновал вопрос: что и для кого читать?

– Слово к человеку примеряйте! – кратко посоветовала им сказительница.

– Ориентируйтесь на интеллектуальный горизонт, на сферу интересов аудитории! – изъяснила другая.

Поняли, конечно, но ведь ни одного же русского словечушка! Частные как будто примеры, но их же неисчерпаемое множество. И житейская наша речь и художественная русская литература невероятно засорены иностранными словами и синтаксическими оборотами, при этом без всякой надобности, а просто в силу некой умственной лени, небрежения к родному языку, чем кичились в былые времена гуляющие по заграницам дворянчики. Свидетельством того, что именно от дворянского сословия исходила зараза безнародности, сиречь космополитизма, могут быть среди множества прочих <…> Все еще не выполненным остается и нами, писателями, и учеными завет Ленина об очистке русского литературного языка. Это вопрос большой и не только чисто литературный или научный, а общенародной важности политический вопрос <…>.

В свое время «Литературная газета» начала было отличное патриотическое дело, выступив со статьей А. Добрянского «Сорняки низкопоклонства», в которой приводились вопиющие примеры засорения терминологии нефтяного дела (дробной перегонки нефти) английскими словами. Какой поток писем-откликов хлынул в редакцию! Здесь представлены были люди разных профессий и разного образования. У всех наболело! Жаловались инженеры, жаловались кондитеры. В ненапечатанном письме инженера-нефтяника В. Пархоменко сообщалось, между прочим, что книга «Стахановцы бакинских полей», предназначенная для рабочих, настолько была засорена английскими терминами, что трудно было понять советскому рабочему даже сущность «крекинга». Еще бы! Без всякой нужды мы втащили в дробную перегонку нефти, где неоспоримо русское первенство, сотни таких слов, как лубрикетинг, микстер, стреннинг, чиллер, ресивер, рисайкл, квенчинг, кулинг, саллютайзер, инхибитор и т.д. Где же тут вещественность, зримость для русского нефтяника?! Какая чудовищная расточительность умственных сил и времени! Это сплошь чужесловный словарь! И какой тормоз здесь росту русских рабочих кадров! А между тем, по сообщению того же самого инженера, диссертация одного молодого нефтяника, целиком посвященная русской терминологии крекинга, была признана делом излишним! <… >

Я особо прошу читателя вдуматься в нижеследующее. Трудами наших фольклористов, да и вообще людей, изучающих живой русский язык, все копятся и копятся бесценные сокровища самоцветов и перлов русской речи. Но так как пуристические окрики со стороны современных каченовских, отлучение просторечия от книги, от газеты, от радиовещания запугивают и прозаиков и поэтов, то сокровища народного просторечия лежат втуне, они пылятся и тлеют в сундуках фольклористов: «Злой Кащей над златом чахнет!» Эти сокровища должны быть творчески претворены, переплавлены прозаиками и поэтами.

Поменьше надо стеснять писателя и поэта в выборе речевых изобразительных средств. Побольше доверия их знаниям, таланту, вкусу и разбору! И многие из числа виднейших наших языковедов именно так и смотрят на это.

Увы! Целый век и еще четверть столетия минули с тех пор, как великий основоположник русского литературного языка, борясь за его слитие с живым языком трудового народа, провозгласил:

За это время были у нас и Крылов, и Лев Толстой, и Маяковский – подлинно исполины в этой борьбе за народность литературного русского языка, за вокнижение не только словаря трудовых масс, но и неразрывного с ним речестроя. А что же, а что же?! Одержало ли полную победу великое движение, зачинателем коего был Пушкин? Угомонились ли сенковские, каченовские и гречи наших дней? Нет и нет! Напротив, вопреки тому непреложному факту истории, что в нашем Отечестве вот уже более пятидесяти лет, как рабочий класс и трудовое крестьянство взяли государственную власть в свои руки и строят коммунизм, вопреки тому факту, что творцы художественного слова ныне почти сплошь из рабочих и крестьян, им, писателям и поэтам, приходится претерпевать упорный, я бы сказал, «хронический» натиск в такой великой области народной культуры, как русский литературный язык. Прислушайтесь к сетованиям писателей и поэтов: редкий из них не вспомнит горьких для него случаев, когда он вынужден был (под давлением «священно-непререкаемого» справочника) выбросить то или иное слово, а иногда и выражение по причине якобы «нелитературности» оного. За последнее время у нас не было недостатка в грубых и всегда мнимоученых окриках за «просторечие», «провинциализмы», «диалектизмы» в языке того или иного писателя. Кто во что горазд! <…>

И весьма возможно, что сей безнадежный спор будет прикончен справкою из так называемого «ушаковского» словаря, где слово «взлезть» опорочено, а на каком основании, одному аллаху ведомо, – пометкою «разговорное» (то есть, понимай, «нелитературное»). Как же нам быть-то теперь? Каким словом заменить этот глагол? «Влезть»? Но влезают во что-либо. Влезть на дерево нельзя <…>.

Под опалой «запретителей» находятся – и уже много лет! – хотя бы так называемые присоединительные связи русского языка, свойственные в особенности устной речи народа, но многократно воплощавшиеся и в творениях наших классиков, те самые присоединительные связи, которыми, по словам В.В. Виноградова, Пушкин поразил своих современников <…>.

Не буду таиться: вот так, в таком направлении и преподавал бы я так называемую «стилистику». И тогда, мне кажется, и стало бы понятным и оправданным суждение Виссариона Белинского, что стилистика должна быть завершением, венцом грамматики. А еще непререкаемая истина, хотя и не для всех привычная, дана в том суждении мыслителей языка, что не язык народа строится по учебникам грамматики, а грамматика извлекается из языка. И – стилистика тоже! Она – в словаре. Она – в речестрое народном Истинная стилистика. Хотите создавать подлинную науку, – назовем ее привычно «стилистика», – поклонитесь земным поклоном словарю народа.

Нужно откровенно сказать, с бедой вкусового, мнимонаучного запретительства еще можно было бы совладать, если бы рядовые запретители не находили себе опору в дурной, заведомо обветшалой традиции некоторых наших лексикографов, которую они без должного пересмотра восприняли от старых, дореволюционных времен. У нас вошло в дурной лексикографический обычай пятнать словарь русского народа неодобрительными и даже прямо запретительными пометами: «просторечие», «областное», «разговорное», «устарелое», а еще, когда речь идет о каких-либо орудиях труда, то в большом ходу помета: «спец.», то есть специальное, «ножовка» (пила) – «спец.»; «коловорот» – тоже «спец.». Скоро доживем, до того, что и «гвоздь», и «лопата», и «стопор» будут «спец.»!

Посмотрим же, от каких слов «предостерегают» советских граждан. Это не цитаты, я считаю это горсточкой улик.

«Авось» – сложное наречие, издревле общенародное. Надо ли разъяснять его изумительную выразительность и мыслеемкость? Вероятно, ни один из русских классиков не отказывал этому наречию в литературности. Не чурались они этого слова и в поэзии, исполненной лирики: «Авось на память по неволе придет вам тот, кто вас певал» (Пушкин). У Гончарова: (Штольц) «неспособен был… броситься на стену на авось». Правда, в академическом словаре 1789 года это слово объявлено было «простонародным». И вот «хвост» этого отвержения от литературных прав тянется и к нашей лексикографии: в новом академическом словаре 1957 года «авось» снабжено пометою «разговорное», то есть опять-таки не вполне литературное. А почему, спрашивается?

Надо быть решительно тугим на ухо в русском языке, чтобы «предостерегать» русского человека против таких слов, как «позариться» (и пример-то ведь дан какой чудесный: «позариться на чужие деньги»); «пожива»; «подмащивать» (несовершенный вид глагола «подмостить»); «подмоклый», «понабрать» (понабрал повсюду работы, еле справляется); «понавидаться» (понавидался разных диковин); или вдруг объявить, неведомо почему, сложный предлог «по-за» «областным» (?!). Позволю себе спросить, какая же из областей нашего Отечества является счастливым обладателем этого сдвоенного предлога? Курская, Вологодская, Московская? А пример-то дан из Гоголя: «Здесь Чичиков… скорее за шапку да по-за спиною капитана-исправника выскользнул на крыльцо».

Наречие «походя» тоже объявлено лишь «разговорным», а пример приведен из трудов Ленина: «Мы решали вопросы буржуазно-демократической революции походя, мимоходом…» <…>.

Павел Петрович Бажов дал такой отзыв об этом словаре: «Обычный недуг этого словаря: в нем никогда не найдешь того, что особенно нужно». Известно, что «Толковый словарь живого великорусского языка», составленный Владимиром Далем в итоге сорокасемилетнего титанического труда, содержал в себе свыше двухсот тысяч слов, да ученый редактор четвертого издания профессор Бодуэн де Куртенэ прибавил еще двадцать тысяч слов. В четырехтомнике же Ушакова оставлено только… восемьдесят пять тысяч двести восемьдесят девять слов! Справедливость требует уточнения: особенности морфологии и синтаксиса Маяковского также были исключены из этого «толкового, литературного» словаря за «неологизмы», которые, дескать, не утверждены еще в языке <…>.

Барски-пренебрежительное отношение к труду и к трудовому народу, укреплявшееся не только одними гимназиями, а и всей системой классового общества, сказалось в презрительном отрицании законнейшего права трудовых масс участвовать своей живой речью, всем своим жизненным укладом в созидании великого общенародного литературного языка <…>.

К счастью, и здесь, как всюду, мудрость Коммунистической партии указала нам выход – благотворный и скорый. Выход этот – в трудовой перестройке всего нашего образования <…> Закон об укреплении связи школы с жизнью вернет живой, рабочей речи ее право быть неотъемлемой частью языка великой нашей литературы. Герой современности – это и тракторист, и доярка, и слесарь…, а не только человек гуманитарных наук. В Записке Н.С. Хрущева справедливо указаны изъяны прежнего обучения в школе: «Наша общеобразовательная школа страдает тем, что ставит своей целью дать выпускникам определенную сумму абстрактных знаний, достаточных для получения аттестата зрелости» <…> Трудовая перестройка школы очень скоро скажется и на языковом воспитании подростков и юношества, на представлениях молодежи о языке….Это приведет к широчайшему, глубинному и вещественному знанию языка <…>.

Писателей и поэтов великой эпохи теснят на языковой «пятачок» словарники и «узаконители» ветхого, каченовско-гречевского закваса. Но мы можем и должны сказать: больше доверия свободному, самостоятельному языковому мышлению самого учителя, самого редактора! Сколь многие из них обладают уже и своими трудами по русскому языку и учеными званиями. Они не обязаны следовать повелительному гнету научно не обоснованных справочников и целого ряда брошюр по «стилистике» <…>.

Свадост Э. Как возникнет всеобщий язык?

В последнее время в среде советских философов, социологов, лингвистов, а также ученых других специальностей заметно возрождение интереса к проблеме всеобщего языка. В октябре 1963 г. на заседании Президиума Академии наук СССР член-корреспондент М.Д. Каммари назвал проблему всеобщего языка весьма актуальной и жизненной и признал, что наши ученые в разработке ее «запоздали по крайней мере лет на двадцать, если не больше». В сборнике статей Института философии АН СССР «От социализма к коммунизму» (1962) он писал о вполне реальной перспективе создания всеобщего языка: вопрос о создании общего языка всех народов выдвигается

В материалах к лекциям «Научный коммунизм», составленных коллективом авторов и недавно (1965) выпущенных Издательством политической литературы, высказывается двойственная концепция «либо-либо»: либо один из национальных языков постепенно станет общим для всех наций, все более расширяя интернациональный фонд своей лексики, либо всеобщим станет совершенно новый язык, созданный на научной основе. Весьма знаменательно признание, высказанное в одной из этих лекций:

В коллективном труде «О коммунизме», выпущенном Политиздатом, член-корреспондент АН СССР историк М.П. Ким пишет:

На страницах журнала «Коммунист» член-корреспондент АН СССР Б.Г. Гафуров отмечал пробуждающийся в Советском Союзе интерес к проблеме языка коммунизма:

В одном из номеров журнала «Коммунист» за 1965 г. помещена статья Ю.Д. Дешериева, М.Д. Каммари и М.А. Меликяна, в которой говорится, что

Сотрудничество лингвистов, социологов, философов-логиков и терминологов, представляющих все области науки и техники, здесь совершенно необходимо <…>.

Лингвистов больше интересует проблема вспомогательного языка, чем единого: они не заглядывают слишком далеко вперед. Об этой проблеме в последнее десятилетие писали в своих статьях Е.А. Бокарев и О.С. Ахманова, В.П. Григорьев, упоминали В.В. Иванов и Ю.К. Лекомцев, А.В. Суперанская и другие наши языковеды. Она воспринимается все чаще как актуальная проблема настоящего, тогда как единый общечеловеческий язык – проблема отдаленного будущего, к которой неизвестно когда и как можно будет приступить. Характерно в этом отношении рассуждение члена-корреспондента АН СССР В.А. Аврорина: он уверяет, что

Авторы некоторых статей и брошюр, в которых затрагивается проблема всеобщего языка, либо упоминают о едином общечеловеческом языке невесть какого отдаленного будущего, не видя, что в перспективе ближайшего будущего стоит проблема вспомогательного международного языка, либо упоминают о вспомогательном, побочном языке, не видя, что за ним встает проблема основного языка нового человечества, в дальнейшем единого. При этом они полагают, что в наше время начать научно разрабатывать, теоретически решать вопросы всеобщего языка еще рано: будто бы для этого еще нет нужных фактов, достаточных данных. Едва коснувшись проблемы языка нового человечества, они тотчас же отходят от нее со словами, полными неопределенности:

Или:

Те, кто рассуждают подобным образом, видят только настоящее – многоязычье при отсутствии общечеловеческого языка – и отдаленное будущее – общечеловеческий язык при отсутствии многоязычья. Но ведь между этими двумя противоположными состояниями всемирного общества должен неизбежно лежать весьма длительный исторический период всеобщего двуязычья (на первом этапе – и триязычья там, где уже существует двуязычье). Всеобщим языком наряду с существующими может стать либо один из национальных по происхождению, либо один из существующих проектов вспомогательного языка, либо научный синтез языков человечества, который требует обстоятельнейших исследований очень большого объема, широкого международного сотрудничества.

Какой из этих трех возможных вариантов следует признать наилучшим, оптимальным? Об этом надо думать, писать, говорить, спорить уже сегодня. Язык будущего есть проблема настоящего: в будущем (быть может, не столь далеком, как это кажется) всеобщий язык перестанет быть проблемой – станет живой реальностью как второй язык всех народов мира. Именно в наши дни проблема всемирного языка может и должна стать объектом плановой научной разработки.

Настоящая работа представляет собой развитие и конкретизацию тезисов доклада «Проблема всеобщего языка с позиций марксизма-ленинизма», с которыми автору довелось выступить перед лингвистической комиссией Наркомпроса РСФСР весной 1936 г. Понадобились усилия почти всей сознательной жизни для того, чтобы начатый в юности труд довести до конца <…>.

Перефразируя известное изречение Маркса о философах, можно сказать, что лингвисты до сих пор лишь описывали и объясняли различным образом языковую действительность мира, – задача состоит теперь в том, чтобы ее изменить. Это однако не означает изменения существующих языков, ни тем более отказа от них, этого богатейшего языкового наследия предшествовавших поколений. Это означает лишь создание совершеннейшего из языков на основе критической переработки языкового опыта человечества, его повсеместное распространение и использование наряду с издавна существующими языками.

Марксизм ставит вопросы, писал Ленин, «но не в смысле одного только объяснения прошлого, но и в смысле безбоязненного предвидения будущего и смелой практической деятельности, направленной к его осуществлению…». В применении к лингвистике это требует научного предвидения языка будущего и практической деятельности, направленной на претворение этого предвидения в жизнь.

Лингвистика не может оставаться наукой только двух временных измерений – познающей прошлое языков (чем занимается лингвистика историческая) и их настоящее (чем занимается лингвистика описательная, структурализм в частности): она должна думать и о языке будущего <…>.

Прежде чем приступить к «строительству» всеобщего языка, необходимо разработать во всех деталях его план, его схему – определить его лексическое содержание в понятиях, грамматическую структуру в категориях, а также фонемический строй и соответствующий ему алфавит. Первые две задачи особенно сложны. И здесь поначалу необходимо определить общие научные принципы построения лексики и грамматики всеобщего языка <…>.

Каков же должен быть фонемический строй общечеловеческого языка? Для ответа на этот вопрос необходимо возникновение новой фонологии – критической. Не констатация фонемического строя того или иного языка, тех или иных языков, а критическая и сравнительно-критическая оценка их, выработка точных критериев определения степени благозвучности языков. Нередко говорят, что, например, итальянский или французский языки – красивы по звучанию. А в чем именно заключается их благозвучие? И можно ли создать язык более благозвучный, чем эти языки и любой другой эволюционного происхождения? В разработке критической фонологии и ее требований, без сомнения, могут помочь и новейшие – машинные – методы фонетических исследований, звукозапись и ее расшифровка. Законы языкового благозвучия могут и должны быть найдены и сформулированы.

Наряду с решением всех этих новых задач, встающих перед лингвистикой социализма, необходима и разработка усовершенствованного алфавита для усовершенствованного языка: существующие алфавиты, изобретенные в далеком прошлом, далеки от совершенства <…>.

Проблема всеобщего языка неотделима от проблемы совершенствования языка, которая обычно называется проблемой прогресса в языке. В чем состоит прогресс в языке? На этот вопрос еще нет научно обоснованного и общепризнанного ответа <…>.

Всеобщий язык на сегодня лишь идея – идея, выдвинутая всем ходом общественной истории. А ведь никакие – даже самые реалистические – идеи сами по себе осуществляться не могут. По словам Маркса и Энгельса, «для осуществления идей требуются люди, которые должны употребить практическую силу».

В научном решении проблемы общего языка всех народов заинтересованы народные массы всех стран, рабочий класс, трудовое крестьянство, прогрессивная интеллигенция, учащаяся и трудящаяся молодежь.

Самое трудное – сделать первый шаг по новому пути к новой цели. Таким шагом на пути создания всеобщего языка могла бы быть организация в Институте философии и Институте языкознания Академии наук СССР групп или секторов по изучению и разработке философских, социологических и лингвистических проблем всеобщего языка, в Институте стандартизации Совета экономической взаимопомощи социалистических стран – группы или сектора международных проблем терминологии. Эти группы или секторы могли бы работать по согласованным планам, регулярно собираться на совместные совещания и публиковать результаты своих научных исследований в общих сборниках.

Следующим мероприятием могло бы быть учреждение (на основе указанных групп и секторов) Института международных лингвосоциологических исследований. Программу работ составили бы следующие задачи: изучение всех созданных ранее интерлингвистических проектов и практического применения некоторых из них, изучение работ по созданию языка-посредника автоматического перевода и новых методов лингвистических исследований – с целью использования тех и других в интерлингвистике, выработка общих взглядов по основным вопросам всемирного международного языка на основе все более детальной и глубокой разработки всех аспектов проблемы, подготовка кадров интерлингвистов и организация международной дискуссии по ней на страницах специального месячного журнала на главных языках мира. Важны будут и социологические исследования потребностей народов в общем языке, этнически нейтральном, и реальных возможностей для решения проблемы такого языка в обозримом будущем.

В решении проблемы языка будущего нельзя забегать вперед – это верно, но равным образом нельзя и отставать от жизни. Для осуществления идеи всеобщего языка сегодня надо делать то, что возможно сегодня, завтра то, что возможно завтра, начиная с малого, видеть перспективы – и ближайшие и дальнейшие.

Известно, что против любой новой идеи, против любого начинания можно выдвинуть те или иные возражения. И они всегда выдвигаются скептиками. Скептики и здесь будут мешать: одни станут упорно игнорировать идею общего языка всех народов; другие уверять, что это еще несвоевременно, надо подождать; третьи – что это вообще невозможно – создание живого языка наряду с языками, чья жизнь исчисляется многими столетиями, тысячелетиями. Но осмелится ли кто-нибудь утверждать, что всем понятный и всех общающий язык вообще не нужен ни сегодня, ни завтра, ни в дальнейшем?

Можно оспаривать что угодно в предлагаемой трактовке проблемы всеобщего языка, но вряд ли оспоримо, что пришло время для теоретической разработки всех ее аспектов.

Развитие языкознания в Советском Союзе за 50 лет: редакционная статья

<…> Достижения советского языкознания, опирающиеся на богатое научное наследие отечественной лингвистики, обусловлены не только могучим расцветом разных областей науки в советскую эпоху, не только углублением связей языкознания с другими науками (прежде всего – с общественными, отчасти же и с науками математического, естественнонаучного и технического циклов), не только множеством новых задач и проблем огромной важности, порожденных открытием внутренних законов развития языков, но и целым рядом общественно-исторических факторов – факторов социалистического развития нашей страны. К этим факторам, прежде всего, следует отнести коренные изменения в языковом и культурном развитии народов социалистического общества, образующих многонациональный состав советского государства, с одной стороны, а с другой – особую культурную роль русского языка как языка мировой по значению русской литературы, науки и цивилизации. Расцвет национальных культур осуществляется параллельно с развитием важнейшего их элемента – национальных языков <…>. Вместе с тем Октябрьская революция неизмеримо повысила международное и межнациональное значение русского языка, изучение которого стало кровным делом всех народов Советского Союза и все шире распространяется за рубежом, по всему миру. В той или иной степени русским языком практически владеет почти все население нашей страны. Его признали родным (по данным переписи 1959 г.) около 125 млн жителей Советского Союза, из них более 10 млн граждан, принадлежащих к другим национальностям. Отношение к русскому языку как ко второму родному языку создает у народов Советского Союза своеобразную форму двуязычия. Это – новое историческое явление, порожденное спецификой социалистического строя и не нарушающее принципа равноправия всех языков. Перед советским языкознанием возникла новая сложная социолингвистическая задача – исследование соотношений и взаимодействий разных языков народов Советского Союза с русским <…>. Новые виды и типы изменений разных сторон современного русского языка, а также характеристики намечающихся тенденций в его новой истории нашли значительное отражение в четырехтомном труде Института русского языка АН СССР «Русский язык и советское общество» <…>.

Одним из значительнейших достижений советской лингвистики является создание письменности для 50 языков народов СССР <…>.

Разветвленное и связанное с давней славистической традицией всестороннее изучение русского языка в советскую эпоху, естественно, больше всего было сосредоточено на процессах изменений современных произносительных его норм (с начала XX в. по 60-е его годы), типов словообразования, сфер лексики, взаимодействия и трансформации его синтаксических конструкций (в кругу простого и сложного предложений), отчасти некоторых сдвигов в области морфологической структуры <…>.

Многое сделано в современной русской описательной диалектологии и лингвогеографии. Широко освещаются перспективы взаимоотношения литературного языка и диалектов в социалистическом обществе <…>. Вышел первый том русского атласа – «Атлас русских народных говоров центральных областей к востоку от Москвы» (М., 1958) и закончена обработка материала и подготовка карт по всем другим великорусским диалектным зонам. «Диалектологический атлас белорусского языка» (Минск, 1963) явился первым полным атласом славянского языка, дающим богатый материал для современной и исторической диалектологии белорусского языка, для истории языка и народа. Сдан в печать первый, и идет к концу работа над вторым томом украинского атласа <…>. Выход в свет первых выпусков «Словаря русских народных говоров» и первого выпуска «Псковского областного словаря», задуманного Б.А. Лариным, свидетельствует о зрелости нашей диалектной лексикографии, способной широко и разносторонне решать сложные и спорные вопросы фиксации и систематизации материала словарного состава наших диалектов <…>. В 50-е годы было начато экспериментальное изучение фонетики ряда тюркских языков. В настоящее время изучен и описан фонетический строй всех тюркских языков <…>. Советское языкознание стерло белые пятна с языковой карты Кавказа. Впервые изучены и описаны языки андо-цезские, шахдагские и др. Детальные описания фонетики (работы чл.-корр. АН СССР Г.С. Ахвледиани, проф. Н.Ф. Яковлева) и грамматики (труды чл.-корр. АН СССР А.Г. Шанидзе, акад. ГрузССР А.С. Чикобава, проф. Н.Ф. Яковлева, проф. Л.И. Жиркова) кавказских языков позволили выработать методику исследования специфических черт этих языков – таких, как, например, именные классы или особые глагольные категории (версия, потенциалис, союзность), эргативная конструкция предложения <…>.

В связи с обострением интереса к образованию национальных культур и формированию новых наций, национальных письменностей и национальных языков в пределах Советского Союза на основе философии марксизма-ленинизма осуществляется новый синтез таких областей общественных наук, как история, языкознание и литературоведение <…>.

Со всей остротой встал вопрос о создании теоретических основ учения об эстетике слова и о поэтической речи. Выяснилась необходимость разностороннего изучения исторических связей и взаимодействий развития литературного языка и языка художественной литературы. Широко развернулась научно-общественная деятельность в сфере теории и практики культуры речи <…>.

Становление, развитие и оформление различных направлений сравнительного языкознания в СССР определялось и направлялось тремя факторами, значимость и диапазон которых не были одинаковыми на протяжении развития советского языкознания; этими факторами были: традиции дореволюционного русского сравнительного языкознания, поиски новых решений и постановка ряда новых проблем в советском языкознании в плане сравнительно-исторического изучения многочисленных языков Советского Союза и, наконец, осмысление и творческая адаптация новых течений и современных приемов исследования в зарубежном сравнительном языкознании. Следует указать на то, что развитие советской компаративистики протекало весьма сложно и не было лишено внутренних противоречий. Можно было полагать, что в советский период развернется и будет значительно углублена работа в области сравнительного языкознания как продолжение традиции компаративизма в России, ярко и оригинально сказавшихся в московской школе сравнительного языкознания в области индоевропеистики, славистики и классической филологии, в петербургской школе ориенталистики и романо-германской филологии, а также в пробивавшем себе путь компаративизме в Казани, Киеве, Одессе, Харькове, Ереване и в Тбилиси. Однако появление и экспансия нового учения о языке Н.Я. Марра, сопровождавшаяся нарушениями общепринятых норм научного поведения и научной критики, как и выводы, которые были сделаны из этого учения в последующее время рьяными последователями и неофитами нового учения о языке, привели к тому, что не только оказались прерванными замечательные традиции дореволюционного сравнительного языкознания, в отдельных областях далеко опередившего опыт сравнительного изучения языка в Европе и в Америке, но, за ничтожными исключениями, работа в области сравнительного языкознания в 30 – 40-е годы по сути дела прекратилась или была в значительной мере свернута. Лишь после дискуссии 1950 г. представилась возможность вновь вернуться к проблемам сравнительного языкознания на материале языков разных систем. То, что было сделано в СССР менее чем за два десятилетия в этой области, позволяет со всей определенностью утверждать, что советские компаративисты имеют свой собственный научный метод, свои оригинальные приемы исследования, заставляющие говорить о советской школе компаративизма. В свете этих достижений не представляется удивительным заявление ведущих компаративистов США о том, что дальнейшая разработка сравнительной грамматики индоевропейских и германских языков невозможна без учета опыта работы советских компаративистов в этом направлении <…>. Не следует думать, что советское сравнительное языкознание замыкается лишь кругом индоевропейских языков. Необходимо подчеркнуть, что в области финно-угроведения, тюркологии, монголистики, кавказоведения, а в последнее время и в области африканистики появились исследования, посвященные сравнительно-историческому анализу фонологических, морфологических, синтаксических и словообразовательных явлений в соответствующих кругах языков <…>.

Общий обзор путей развития советской лингвистики необходимо пополнить указаниями на достижения структурного и прикладного языкознания. Хотя структурные методы начали развиваться у нас довольно поздно, развитие их протекало весьма бурно, и за последние пятнадцать лет в этой сфере были достигнуты определенные результаты. Вначале в центре внимания советских ученых, занимавшихся машинным переводом, находились практические проблемы составления алгоритмов анализа и синтеза текста, автоматических словарей и т.п. И хотя на этом пути были сделаны существенные успехи, позволившие более четко осознать проблематику перевода, все же преувеличенные надежды первых лет постепенно уступают место убеждению, что задача автоматического перевода требует для своего полного решения знаний и средств, которыми ученые до сих пор не располагают. Отсюда, с одной стороны, повысился интерес к построению четко формализованных моделей языка, а с другой стороны, центр тяжести переместился от синтаксиса к семантике. В технике моделирования языка пока получены некоторые результаты как в области математического исследования абстрактных свойств языка, так и в области построения и лингвистической интерпретации различных видов моделей языка <…>. Отрадно отметить, что исследования в области моделирования языка (в том числе и структурно-типологические исследования) все более тесно увязываются с традиционной морфологической и синтаксической проблематикой. Если 10 – 15 лет тому назад многие наши структуралисты настойчиво прокламировали свой разрыв с традиционной проблематикой языкознания, то в настоящее время все более ясной становится связь и преемственность проблематики старой и новой лингвистики. Что касается повышения интереса к семантической проблематике, то он действительно характерен как для ученых, занимавшихся непосредственной реализацией идеи машинного перевода, так и для тех, кто занимался преимущественно исследованием общих проблем структурной типологии. Интерес к семантике стимулировался не только изысканиями в области перевода, но и интересом к общим проблемам коммуникации в человеческом обществе и возникновением в связи с этим новой науки семиотики <…>. Интерес к проблемам коммуникации вызвал к жизни и целый ряд исследований, посвященных выяснению теоретико-информационных характеристик русского языка. Среди многочисленных статистических исследований языка, проводившихся в последние годы, привлекают внимание работы акад. А.Н. Колмогорова, в которых был поставлен вопрос о «мере гибкости» языка и было показано, как важно учитывать во всех исследованиях языка разветвленную синонимию разных уровней. Здесь исследования по структурной и прикладной лингвистике непосредственно сомкнулись с проблематикой стилистики, давно уже занимавшей советских лингвистов, а в последнее время выдвинувшейся в число основных лингвистических дисциплин. Типологические классификации языковых систем исторически были отправной точкой развития типологии <…>.

Подводя итоги общему обзору развития советского языкознания за пятьдесят лет, в качестве существенных и своеобразных черт истории нашей науки в советскую эпоху можно, отметить следующее:

1. Теснейшая связь советского языкознания и выдвинутых им социолингвистических проблем с историей многонационального по своему составу советского общества, строящего коммунизм. История советского языкознания развивалась на основе живого опыта социалистического строительства национально-языковых культур народов Советского Союза с учетом сложных соотношений и взаимодействий этих культур. Само собой разумеется, что эта новая «живая жизнь» советского языкознания не была оторвана от лингвистической теории и практики всей мировой языковедческой науки в целом. На этой богатой и сложной почве выросло чрезвычайное многообразие описательных грамматик и словарей языков народов Советского Союза, народов стран Востока и Запада.

2. Своеобразное и глубокое изучение историй литературных языков разных народов, бурно развивавшееся в советском языкознании и выдвинувшее его в этом кругу проблем и достижений на одно из первых мест в мировой науке о языке.

3. Самостоятельное, ищущее новых путей, разностороннее по охвату материала развитие теории и практики сравнительно-исторического языкознания (особенно быстро продвигающееся в области индоевропеистики, а отчасти и финно-угроведения).

4. Оригинальные и во многом независимые от развития языковедения в других странах поиски теоретических и конкретно-лингвистических направлений в кругу типологического изучения языков мира.

5. Все большее сближение тематики, проблематики, а отчасти и методологии «классического» и структурного языкознания, новый, плодотворный синтез их и возникающее на этом пути углубление лингвистических задач и целей общей теории языкознания.

Письмо В.А. Лисицкого заведующему отделом науки и учебных заведений Центрального комитета КПСС тов. С.П. Трапезникову

В 1965 году я обратился с письмом в Отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС о состоянии дел на факультете романо-германской филологии Воронежского государственного университета. Мое письмо проверялось комиссией Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР, было признано обоснованным и по нему были сначала даже приняты кое-какие меры. Однако уже через несколько месяцев события приняли совершенно другой оборот и привели к тому, что сейчас факультет по существу развален и прочно забетонирован в этом разваленном состоянии.

С внешней стороны на факультете имеют место все те же «старые» недостатки, о которых сообщалось в моем письме и которые хорошо известны руководящим органам (Министерству, Обкому КПСС и, по-видимому, Отделу науки и учебных заведений ЦК КПСС). Это – травля и выживание квалифицированных филологов, а также способной молодежи, низкий уровень теоретических курсов, читаемых на факультете, анархия и кустарщина в преподавании зарубежной литературы, искажения учебного плана и многое другое. Сохранился и главный позор факультета, резюмирующий все перечисленные выше «частные» недостатки – факультет уже 8 лет не растет в научном отношении. За это время в коллективе, имеющем более 120 преподавателей не подготовлено ни одного кандидата наук по основным специальностям (если не считать нашу кафедру, где этот рост, однако, также недостаточен).

Новое в нынешнем состоянии факультета заключается в следующем. Если раньше все перечисленные недостатки рассматривались (и были в действительности таковыми) как продукт деятельности полностью скомпрометировавшей себя группы руководителей факультета (Г.Е. Веделя, А.П. Старкова, X. Морено-Пальи), то сейчас они выглядят как непосредственный результат совершенно некомпетентного и безответственного руководства факультетом со стороны ректора и парткома университета. Раньше, когда министерские комиссии громили факультетских руководителей, руководители университета лишь горестно вздыхали, да обещали принять меры, но затем сами же вытаскивали их на свет божий и вдохновляли на новые действия. Теперь ректор университета проф. Б.П. Мелешко уже открыто поддерживает «методистов» – руководителей факультета, а по его высказываниям о работающих на факультете филологах можно изучить спряжение всех «сильных» глаголов (я разогнал, мы разгоним, пусть убираются и т.п.). На этом принципе и было построено в последнее время управление факультетом, что, естественно, завело в тупик как факультет, так и самого ректора (нетрудно представить себе, чем может быть филологический факультет без филологов).

Все эти проблемы однако имеют и более глубокие аспекты, которые в нашей реальной действительности затемнены многочисленными привходящими обстоятельствами. Сразу же после приезда последней комиссии (май 1965 г.) стало очевидным, что факультет может сформироваться как солидная университетская единица лишь в том случае, если на него будут приглашены 3 – 4 работника высшей научной квалификации – доктора наук или кандидаты, которые в ближайшее время станут докторами (надо сказать, что в отношении романо-германской филологии ВГУ должен оказывать влияние на обширный район России, поскольку в ближайших университетах – Горьковском, Казанском, Саратовском, Ростовском – эта специальность не представлена). Только это и могло обеспечить эффективный научный рост молодых работников факультета. Но против этой идеи, выдвинутой мной и первоначально «поддержанной» ректором, сразу же подняли ожесточенную кампанию руководители факультета (Г.Е. Ведель, X. Морено-Пальи, А.П. Старков и бывший секретарь партбюро факультета А.Ф. Выставкина). Они, по существу, сорвали переход в университет проф. H.И. Самохвалова, поставив перед ним условие сохранить все нелепости, которые были установлены ими в преподавании литературы и принять участие в борьбе против «группы филологов». Также были прекращены контакты с проф. Венгеровым, искавшим возможности перейти в наш университет. Сорван был переход в университет доц. М.В. Раевского (который раньше работал у нас и был выжит Р.Е. Веделем) – известного ученого-германиста, заканчивающего сейчас докторскую диссертацию. После этих событий (а также после травли и разгона филологов, вызванных непосредственно тем, что Совет факультета не переизбрал Г.Е. Веделя деканом на новый срок) отказались от перехода в университет и другие высококвалифицированные филологи, с которыми я вел переговоры «по поручению ректора»: Н.Ф. Пелевина, С.Г. Линский, Ю.В. Зыцарь. Нетрудно увидеть, что Г.Е. Ведель, X. Морено-Пальи и А.П. Етарков действовали в этом случае вполне «логично», т.к. появление на Факультете научно подготовленных работников сразу же и вполне конкретно определило бы истинный характер их занятий. К тому же по существующим законам и нормам им пришлось бы рано или поздно уступить этим работникам свои руководящие посты. Труднее объяснить поведение ректора университета. Сначала проф. В.П. Мелешко горячо одобрил и даже расхваливал мою идею о приглашении на факультет научных работников высшей квалификации. Вскоре, однако, выяснилось, что это был всего лишь дипломатический прием, использованный ректором, чтобы выиграть время после встряски, которую учинила факультету комиссия Министерства. Уже через несколько месяцев он стал открыто заявлять «массам», что никаких ученых на факультет он больше не примет, и практика вполне подтвердила это: именно в последнее время были проведены на заведование некоторыми кафедрами такие работники, которые явно не в состоянии выполнить указанную задачу (обеспечить научный рост кадров).

С удивлением я недавно узнал (от секретаря Обкома КПСС В.П. Усачева), что перед начальством ректор по-прежнему «ведет разговоры» о приглашении на факультет опытных ученых. И он, конечно, может спокойно их продолжать, поскольку ему отлично известно, что ни один сколько-нибудь серьезный филолог не подойдет теперь и на пушечный выстрел к нашему факультету (после всех событий, которые на нем произошли и слава о которых, разумеется, прокатилась по всем вузам).

На первый взгляд кажется, что союз ректора с незадачливыми руководителями факультета покоится на каких-то личных моментах (ловкие деятели завоевали симпатии своего шефа). Отчасти оно так и есть. Но в этой проблеме есть и более серьезные обстоятельства. На одном из совещаний зав. кафедрами нашего факультета (в прошлом году) ректор так разъяснил свое кредо:

Таким образом, функции университетского факультета романо-германской филологии, по мнению ректора, ничем существенным и не отличаются от функций кафедры иностранных языков любого вуза. Эти в принципе неправильные представления о задачах факультета, и о сущности университетского филологического образования и оказались той «теоретической базой», опираясь на которую ректор университета подбирает для факультета руководящие кадры. Этим же вполне объясняется нежелание иметь на факультете подготовленных научных работников.

Противоречивость своей позиции, по-видимому, чувствует и сам проф. Мелешко. Ведь если факультет будет работать на уровне и в духе кафедр иностранных языков, то он окажется таким камнем на шее университета, который долго не даст ему подняться на приличный уровень (например, попасть в число 25 ведущих вузов страны), так как по количеству преподавателей – это самый крупный факультет университета (имеющий в то же время ничтожный процент работников с ученой степенью). Но для выхода из этого положения у проф. Мелешко, по существу, не оказалось ничего, кроме несерьезных советов работникам факультета (преподавателю К.И. Лазаревой он рекомендовал, например, защищать диссертацию по русскому языку, т.е. по специальности, по которой она не имеет никакой подготовки).

Выше я определил систематическую травлю и выживание филологов как одно из частных обстоятельств, характеризующих жизнь факультета. Но это справедливо лишь в одном отношении: если бы на Факультете появилось несколько самостоятельных ученых, все склоки и преследования отпали бы сами собой (таково же мнение В.П. Усачева). Однако в университете они проводятся с дальним расчетом: поскольку вести о преследованиях и изгнаниях быстро распространились по другим вузам страны, то для Г.Е. Веделя и X. Морено-Пальи эта травля стала надежным и относительно спокойным средством (ведь все это поддерживается ректоратом и парткомом университета) держать филологов высшей квалификации на почтительном расстоянии от факультета.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что ректор и партком во всех вопросах, касающихся нашего факультета, очень четко противопоставляют свою линию установкам Обкома КПСС и Министерства. Причем на уровне высших инстанций это противопоставление затушевывается всякими разговорами, заверениями, ложной информацией и т.п., в то время как внутри университета оно большей частью откровенно подчеркивается. Приведу несколько примеров, выясненных мной частично из беседы с В.П. Усачевым. Обком КПСС и Министерство полностью поддерживают идею приглашения на факультет работников высшей научной квалификации. Ректор же прямо заявил, что никакого приема на работу таких специалистов не будет. Эту линию он и проводит в жизнь (а бывший секретарь партбюро факультета А.Ф. Выставкина объяснила даже, почему – «пришлось бы увольнять „своих“ работников»). Обком КПСС считает нецелесообразным дальнейшее пребывание на факультете доц. Г.Е. Веделя как работника, полностью себя скомпрометировавшего. (Тот же В.П. Усачев говорил о необходимости «передвинуть» его куда-нибудь). В пику этой установке Г.Е. Ведель был снова выдвинут на руководящую работу (секретарем партбюро факультета), где он с еще большей энергией продолжает свои авантюры. Обком КПСС, естественно, поддерживает и требование об открытии на факультете кафедры зарубежной литературы (тем более, что отсутствие такой кафедры существенно ограничивает возможности лекционной пропаганды по этой линии в городе и области). Ректорат упорно не желает этого делать. Причина, по существу, та же: открытие этой кафедры привлекло бы на факультет квалифицированных филологов, чего больше всего боятся ректор и факультетские руководители.

Считаю, что Обком КПСС поступил неправильно, санкционировав в свое время расправу с членами Совета факультета, голосовавшими против избрания Г.Е. Веделя на должность декана. Эта санкция и послужила предлогом для того произвола, который установился на факультете, и привела его к такому состоянию, которое отнюдь не радует и самих работников Обкома.

Весной 1967 г. я (вместе со ст. преподавателем Б.Н. Гвоздовичем) посетил секретаря Воронежского Обкома КПСС тов. В.П. Усачева с целью выяснить его мнение относительно дальнейших перспектив развития нашего факультета. В ходе довольно продолжительной беседы (я высказывал, в общем, те же соображения, что и в настоящем письме) никаких сколько-нибудь существенных расхождений между нами, по-моему, не обнаружилось. В.П. Усачев высказал мнение, что через год-полтора положение на факультете должно коренным образом измениться. Он обещал поговорить с ректором, от которого мы и должны были получить ответ. И ответ не заставил себя ждать. Уже через полтора месяца я получил предложение ректора убираться из университета, а вместе с тем и наглядное представление о том, во что обходится нашему брату визит к высокому начальству. Соответствующее внушение было сделано ректором и Б.Н. Гвоздовичу.

Вот уже шестой год мы добиваемся создания в университете достойного факультета романо-германской филологии и понимаем это как важную государственную задачу. Это, по существу, единственный путь для серьезного подъема научно-филологической работы пединститутов и квалификации учителей иностранных языков на обширной территории России. И мы отнюдь не терпим одни только поражения и неприятности. Напротив, в свое время авантюристическую линию Г.Е. Веделя поддерживали многочисленные преподаватели вузов и школ, «Учительская газета», Министерства, Воронежский Обком КПСС. Сейчас во всех этих инстанциях уже вполне здоровые взгляды на состояние дел на нашем факультете. Последний бастион, в котором укрылись наши методисты, – это руководство университета.

В марте с.г. партком университета обсуждал на своем заседании идейно-политическую работу на факультете. По существу же это было обсуждение деятельности факультета в целом. И хотя некоторые члены парткома (напр., тов. Угай и Афонюшкин) справедливо критиковали факультет, в целом заседание отчетливо показало, что руководство университета не предусматривает ни одной меры, которая существенно изменила бы положение. Ни у ректората, ни у парткома не обнаружилось сколько-нибудь ясного плана дальнейшего развития факультета. Тем самым заседание убедительно показало, что без решительного вмешательства вышестоящих органов руководство университета не намерено и не способно добиться какого-то перелома в деятельности факультета.

На мой взгляд, сейчас созрели все условия для устранения последних препятствий к созданию нормального и солидного факультета романо-германской филологии в Воронежском университете (хотя после нанесенного ему ущерба это дело будет трудным уже само по себе).

Мои предложения.

1. Прислать в университет авторитетную комиссию (недостаток прежних комиссий состоял в том, что они не были достаточно влиятельными и не всегда добивались результатов, хотя и давали правильные оценки) от Отдела науки и учебных заведений ЦК КПСС и Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР (или СССР) для анализа руководства факультетом со стороны ректората и парткома и для объективной оценки результатов этого руководства. Было бы полезным, на мой взгляд включение в состав этой комиссии филологов высшей научной квалификации (хорошо бы профессоров Московского или Ленинградского университетов).

2. Считаю совершенно необходимым удалить доц. Г.Е. Веделя с факультета и освободите доц. X. Морено-Пальи от должности декана. Речь идет в данном случае даже не о наказании этих деятелей за развал факультета (различные взыскания за это Г.Е. Ведель получал и раньше). Просто эти фигуры стали теперь настолько одиозными, что ни о каком привлечении новых работников (а следовательно ни о каком серьезном улучшении дел) без отстранения их от руководящих постов говорить не приходится.

3. Решить вопрос о декане, способном добиться перелома в деятельности факультета и прежде всего укомплектовать его филологами высокой научной квалификации. Если это решение не будет найдено, то факультет следует слить с филологическим, хотя бы до тех времен, когда возникнут условия для создания крепкого научного руководства факультетом романо-германской филологии.

4. Уже в этом году создать кафедру зарубежной литературы и навести порядок в преподавании этой важнейшей дисциплины.

5. Все курсы по общему языкознанию изъять с кафедр филологии (где они читаются работниками, не имеющей необходимой подготовки) и передать на кафедру общего языкознания.

6. Устранить нарушения учебного плана, отмеченные последней комиссией. Пересмотреть состав Совета факультета.

Все другие недостатки могут быть постепенно устранены в ходе повседневной работы.

Зав. кафедрой французского языка доктор филологических наук профессор В.А. Лисицкий. Воронеж, 11 апреля 1968 г. Адрес: Воронеж-38, ул. Пешестрелецкая, д. 139 кв. 30. Лисицкий Виктор Афанасьевич.