Химия чувств

Глава 45 Джилл

— Нет, Тристен! — выла я, сев рядом с ним на колени и вцепившись в его трясущиеся плечи. — Ты выпил слишком много! — Я принялась трясти его. — Что там было? Что?

Тристен не ответил. Может, не мог. Он корчился на жестком полу, схватившись руками за живот, он стонал и рычал, как будто бы он боролся не только с болью, но и с жившим в нем зверем.

— Тристен, что там? — молила я, тряся его. — Скажи. Прошу. Можно попытаться нейтрализовать!

Тристен лишь еще больше скрючился, дыша тяжело и прерывисто. Я подскочила, разбросала записи, упаковки и пузырьки с химикатами — и наконец нашла.

Маленький наполовину пустой пузырек стрихнина.

— Нет! — воскликнула я, вцепившись в пузырек. Это же яд. Из-за него так больно Тристену, из-за него он сейчас перестанет дышать…

Тристен уже стих, я отшвырнула пузырек и упала рядом на колени. И эта неподвижность пугала меня больше, чем предшествовавшая ей агония. Боль прошла? Ему уже не помочь?

— Я вызову «скорую», — пообещала я, глотал слезы. Взяв Тристена за запястье, я нащупала слабый пульс. Он умирал… умирал прямо у меня на глазах.

Я поползла от него к своему рюкзаку, где лежал мобильник, и тут я точно попала в медвежью ловушку — его рука схватила меня за лодыжку.

— Тристен, отпусти! — взмолилась я, резко обернувшись и попытавшись разжать его пальцы. Но хватка, оказалась поразительно мощной, словно сама боль придавала ему сил. — Я позову на помощь!

— Нет, — приказал он, едва дыша. Вцепился он в меня сильно, но голос был слаб, я его еле слышала. — Не надо… не хочу, чтобы ты… вмешивалась…

— Но ты… ты… — Я не могла заставить себя произнести слово «умираешь».

— Я понимаю, — сказал Тристен. Видимо, на него нахлынула очередная волна боли, и, сжимая мою лодыжку еще сильнее, он снова затрясся, лицо его искривилось, — Джилл, я… этого хочу.

— Тристен. — Я уже ревела вовсю. — Пожалуйста…

— Ты просто… останься со мной. Пока… а потом уйдешь…

Я колебалась: я хотела его спасти, помочь ему. Он ослаб и побледнел, чуть отодвинулся от меня — я, наверное, могла бы разжать его пальцы. Но сам Тристен не хотел, чтобы его спасали. Может, это было и невозможно.

И в итоге, уж не знаю, правильно это было или нет, но я решила сделать так, как просит он. Я любила его и решила дать ему умереть, как он сам того хотел.

Тристен лежал неподвижно, я с легкостью вырвалась из этой хватки, подползла к нему, села рядом и положила его голову к себе на колени, чтобы хоть немного облегчить его последние минуты. Наверняка он этого даже не заметил. Я думала, что боль уже оставила его. А вместе с болью возможно ушла и жизнь — он стал совсем неподвижным и бледным.

Я не могла заставить себя проверить его пульс. Я слишком боялась убедиться в неизбежном. Потому что если бы я это сделала… и поняла бы, что сердце его больше не бьется… Тристена Хайда действительно не стало бы.

Навсегда.

Слезы, которые мне как-то удавалось сдерживать, снова полились ручьем, я сидела на полу, держала его голову и оплакивала его. Себя мне тоже было жалко.

Я такая эгоистка.

— Тристен, мне так жаль, — шептала я, гладя его по голове. — Так жаль.

Жаль, что на его долю выпала такая страшная судьба. Что он предпочел жизни столь ужасный конец.

Жаль, что в этот момент я чувствовала себя хуже, чем когда умер отец.

Жаль… всего было жаль… например, того, что у нас был всего лишь один поцелуй, и тот оказался испорчен, украден у нас. У меня.

Я гладила Тристена по лицу, жесткая щетина слегка кололась, пот на лбу уже остыл, и, как в исковерканной с точностью до наоборот сцене из «Белоснежки», в гротескной вариации на тему всех сказок про принцесс, которыми я воображала себя в детстве, я нагнулась к Тристену, чтобы поцеловать его: Одновременно и принца, и чудовище. Только надежды на счастливый конец не было.

Губами я почувствовала холод его кожи.

Тристен… его не стало…

И я похороню его, как похоронила отца. Двух любимых мужчин меньше чем за год.

Я была просто раздавлена горем, я сидела на полу, одна-одинешенька, с закрытыми глазами, но горячие слезы так и лились ручьем по лицу. Всего несколько минут назад я была частью целого. А теперь я снова одна. И не просто одна, я теперь сломлена.

Кто обнимет меня на похоронах Тристена? Никто… Никто…

Вдруг я поняла, что не могу больше держать его голову на руках, не могу больше смотреть на это остановившееся лицо. Я аккуратно положила Тристена, уверенная в том, что он уже не чувствует под собой твердого пола. Затем я, как раненый зверь, подползла и легла ему на грудь, отдаваясь во власть собственной боли, которая сжигала меня изнутри, как будто я тоже выпила яда. Я вцепилась руками в его рубашку, лицом прижалась к нему и принялась рыдать.

Умер… Он умер…

И тут я почувствовала, что кто-то гладит меня по спине, пытаясь успокоить.

Поначалу до меня даже не дошло. Кто-то меня утешал.

Но постепенно я осознала, что творится, и подняла голову с груди Тристена, не понимая, кто же это мог быть.

Кроме меня, в классе никого не было — только тело Тристена.

Тристен.

Не смея в его поверить, я утерла рукой слезы, медленно повернулась к нему и, увидев, что глаза у него открыты, резко вдохнула от неожиданности. Меня удивил не только тот факт, что Тристен оказался жив, но и выражение его лица.

Я отважилась назвать его по имени — и услышала в собственном голосе удивление и смущение.

— Тристен?