Хождение в Москву

Глава третья Красная площадь

Страсти у Лобного места. – Красная – значит красивая. – Триумфы и бунты. – Колоннады и парады. – Верба на счастье. – «Русский стиль». – Красный погост. – От куба к пирамиде. – Парад Победы. – Свято место пусто. – Мавзолей без вождей

Страсти у Лобного места. До недавних пор считалось, что впервые помянул Красную площадь не Пимен, а заезжий барон, Августин фон Мейерберг в 1662 году. Он побывал тогда в Московии и в донесении австрийскому императору назвал площадь перед Кремлем всем нам известным именем. Изданные в наши дни летописи отодвинули эту дату на год раньше. До того площадь именовалась Торгом, а после одного грандиозного опустошительного огня – Пожаром.

Да, прошло пятьсот лет со дня основания Москвы, прежде чем главная рыночная площадь стала Красной, то есть красивой, как красна девица. Этот титул дан не царским указом, а молвой, народом, заполнявшим простор, где кипела жизнь и решалась судьба не только подданных, но и самих царей. Бориса Годунова объявили государем здесь. Отсюда толпа хлынула в Кремль и убила его сына Федора. Кровавый Соляной бунт устрашил Алексея Михайловича казнью приближенных на этом месте. Три дня стрельцы и «черный люд» убивал имущих. «Красная площадь упиталась кровью многих бояр, и думных и ближних, и иных чинов людей». Первым памятником стал не монумент Минину и Пожарскому, а «почетный столб» с именами убитых бояр, описанием их вины и заслуг стрельцов. Он простоял четыре месяца до бунта, известного под названием «Хованщина» (увековеченной Мусоргским в гениальной опере).

Суд и расправа вершились у Лобного места. Его название толкуется по-разному. Одни связывают его с латинским словом – lobium, что значит – возвышенное место, кафедра. Историк Москвы Михаил Снегирев видел в этом названии связь с Краниевым местом Иерусалима. На греческом языке kranion означает череп. Его напоминало в «святом граде» возвышение, служившее одновременно судом, местом исполнения приговоров и трибуной, где оглашались указы и известия. В Москве перед одними из шести ворот, как в Иерусалиме, возникло подобное видное место. Письменно оно помянуто в начале царствования царя Ивана, вскоре проявившего себя во всем ужасе Грозным. Явившихся к нему с жалобой жителей покоренного Пскова он обливал кипящим вином, палил им бороды и волосы, укладывал голыми наземь. Случившийся после той экзекуции страшный пожар 1547 года царь посчитал небесной карой за злодеяния, после чего покаялся перед народом на Лобном месте. Растроганные красноречием юного Ивана Васильевича москвичи слушали со слезами на глазах его речь, достойную Цицерона:

– Люди Божьи и нам дарованные Богом! Молю Вашу веру к Богу и к нам любовь… Оставьте друг другу вражды и тягости, кроме разве очень больших дел: в этих делах и в новых делах я сам буду вам, сколько возможно, судья и оборона, буду неправды разорять и похищенное возвращать!

Расправа над псковичами падает на первую «эпоху казней» Ивана Грозного. Кроме нее насчитывают три других, одна другой страшнее. Последняя «эпоха казней» пала на жителей Новгорода. На Красной площади установили 18 виселиц, зажгли костры под котлами с кипящей смолой, в руках палачей засверкали топоры. Обреченных вешали, рубили, кололи на глазах царя, собственноручно пронзившего копьем старика. Двести трупов устлали в тот день, 23 июля 1571 года, залитую кровью площадь. Детально описаны страшные экзекуции в «Истории государства Российского» Карамзина, трудах других русских историков до революции. При Сталине лютые казни Ивана IV исчезли под пером советских ученых и литераторов, выискивавших всяческие оправдания «борьбе с изменниками боярами». Находили они оправдание и репрессиям вождя, видевшего себя неким пролетарским Иваном Грозным.

По словам упомянутого Августина, на самом Лобном месте «совершались торжественно священные обряды, обнародовались царские указы и царь или боярин обращал слово свое к народу». Один из таких обрядов вошел в силу после дворцовых переворотов Смутного времени. «Когда царевичу исполняется 16 лет, его ведут на площадь и ставят на возвышенное место, чтобы весь народ его видел и мог предохранить себя потом от обмана, ибо в России явилось много самозванцев. До сего обряда царевича видят только представленный для его воспитания и некоторые из главных прислужников», – сообщал другу в Лондон придворный врач царя Алексея Михайловича Коллинс, служивший в Москве десять лет.

К Лобному месту направлялись по церковным праздникам крестные ходы во главе с патриархом и государем. Ежегодно в память о входе Христа в Иерусалим на «осляти» совершалась церемония, напоминавшая театральное действо с участием сотен исполнителей, включая царя и народ. К Лобному месту подводили белого коня, «снаряженного как осла». На него боком усаживали патриарха, и таким образом, подобно Иисусу, он следовал через Спасские ворота к Успенскому собору. Под копыта коня, которого вел на поводу царь, подстилали красное сукно, а московские дети, по примеру иерусалимских, снимали с себя одежды и бросали их к стопам святейшего.

Попытки захватить трон в Кремле не раз начинались и заканчивались у Лобного места.

Здесь духовенство и бояре сообщили толпе после освобождения Москвы Мининым и Пожарским, что на царство избран юный Михаил Романов. Чему все были рады и, как сказано, прокричали: «Да буде царь и государь Московскому государству и всей Московской державе!» Но до этого выбора произошло много кровавых событий. И все – на Красной площади. На Лобном месте выставляли убитого царевича Дмитрия, чтобы народ мог удостовериться в его неожиданной смерти. И здесь же вскоре князь Василий Шуйский обманул москвичей: «Борис послал убить Дмитрия-царевича, но царевича спасли, а вместо него погребли сына попа». Эта ложь открыла самозванцам путь к высшей власти.

У Лобного места, встреченный духовенством и «всем клиром московским», гениальный авантюрист Григорий Отрепьев сошел с коня, приложился к иконам, присягнув православию. Сопровождавшие его литовские музыканты заиграли на трубах и ударили в бубны, заглушая пение молебна. Недолго музыка играла. Все тот же князь Василий Шуйский, увидев, что творит Самозванец, отрекся от недавних признаний, взбаламутил Москву. У Лобного места над его головой палач занес топор. Та казнь не состоялась. Самозванец, коронованный в Успенском соборе, проявил великодушие и на свою голову пощадил князя. И он во главе заговорщиков сверг Лжедмитрия с престола. Три дня в шутовской маске, с дудкой и волынкой в руках, чья музыка не пришлась по душе православным, валялся зарубленный царь на Красной площади. А у Лобного места, где чуть было не полетела на плаху голова князя Василия, толпа избрала Шуйского на царство. Четыре года (президентский срок!) продержался «боярский царь» на шатком московском престоле под ударами изнутри и снаружи.

Выдав себя за «главного воеводу» якобы спасшегося Лжедмитрия, на Москву пошел холоп князя Телятевского. Усадьба князя стояла в Китай-городе, где сейчас дом Федеральной службы охраны, на углу Никольской и Богоявленского переулка. «Главный воевода» попал в историю под именем Ивана Исаевича Болотникова. Этот самозванец «был детина рослый и дюжий, родом из Московии, удалец, отважен и храбр на войне, и мятежники выбрали его главным атаманом или предводителем своего войска». Так охарактеризовал этого самозванца современник. Командуя стотысячным войском, «детина» подошел с боями к селу Коломенскому, ныне оказавшемуся в черте Москвы на правах музея. Там он потерпел от воевод царя Василия поражение, возглавив посмертно список вождей «крестьянских восстаний».

При царе Алексее Михайловиче сотрясал основы Московии Степан Разин, разбойничавший на Волге и Дону. «Из-за крутой излучины вырываются десяток легких лодок и уже с веселыми прибаутками разгуливает жигулевская вольница по остановленному каравану, выносит на берег дорогие товары и тащит в лесную глушь хозяина с приказчиком». Так живописует разбой ватаги Разина советский историк в книге о Москве. Трижды атаман приезжал в столицу, прежде чем решился на войну с царем, дважды совершал богомолье в Соловецкий монастырь, ходил в походы на крымских татар, турок, персов «за зипунами», то есть награбленным. Прославился взятием волжских городов. Впереди него летела молва, что в его войске находится царевич Алексей Алексеевич, идущий на Москву по приказу отца «побить за измену».

Самый знаменитый самозванец, Емельян Пугачев, выдавал себя за Петра III, наводя ужас на дворян при Екатерине II. При живой жене и трех детях заимел этот «царь» вторую жену в качестве «императрицы Устиньи». Захватывая крепости, учинял расправы, всем известные по «Капитанской дочке»: «Пугачев мрачно нахмурился и махнул белым платком. Несколько казаков подхватили старого капитана и потащили к виселице… и через минуту увидел я бедного Ивана Кузьмича, вздернутого на воздух». А вот картина массового террора из документальной «Истории Пугачева»: «Лагерь полон был офицерских жен и дочерей, отданных на поругание разбойникам. Казни проводились каждый день. Овраги были завалены трупами расстрелянных, удавленных, четвертованных страдальцев»; «Триста человек дворян всякого пола и возраста были им тут же повешены». Пушкин вынес самый справедливый приговор всем народным восстаниям: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный».

Степана Разина пытали и судили в здании Земского приказа на Красной площади. Четвертовали у Лобного места на эшафоте, то есть отрубили руки и ноги, потом – голову.

Емельяна Пугачева содержали в клетке на Монетном дворе на Красной площади. Члены Сената, Синода, президенты всех коллегий и «особы первых трех классов» единогласно приговорили «учинить смертную казнь, а именно: четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь». Что и было сделано, но в просвещенный ХVIII век, чтобы ускорить муки казнимого, изменили последовательность ударов топором – сначала отрубили голову.

«Крестьянским восстаниям» при советской власти посвящались романы, научные труды, диссертации. Именами главарей названы поныне улицы Москвы. Болотниковская, Пугачевские 1-я и 2-я улицы, как сказано в советском справочнике «Имена московских улиц», названы в честь вождей этих восстаний. «Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и другие», – заявлял Сталин, объясняя их поражения тем, что восстания крестьян не «сочетались с рабочими восстаниями».

Не только большевики питали слабость к вождям из народа. «Личность Разина глубоко поразила народное воображение и породила цикл сказаний и песен», – констатировал в 1909 году либеральный энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Творили лживые сказания и песни люди вполне образованные и имущие. Знаменитую песню «Из-за острова на стрежень» сочинил фольклорист, этнограф и поэт Дмитрий Садовников, наставник юношества, автор сборника «Загадки русского народа», умерший в Санкт-Петербурге в 1887 году. В ней, как известно, воспевается Степан Разин, бросивший за борт «персидскую княжну», после того как услышал в свой адрес упрек казаков: «Нас на бабу променял».

Поэму «Казнь Стеньки Разина» сочинил сын лавочника, житель Китай-города Иван Суриков, автор вечных песен «Что шумишь, качаясь, тонкая рябина», «Степь да степь кругом»…

Издатель газеты, знаменитый журналист и театрал, житель респектабельного Столешникова переулка Владимир Гиляровский сочинил поэму «Стенька Разин».

Лютый палач, поменявшийся крестом с атаманом, неожиданно отказывается рубить Стеньку. В толпе тот увидел красавицу, которой послал воздушный поцелуй.

Действительный статский советник академик Сергей Коненков изваял Степана Разина с ватагой. Монумент 1 мая 1919 года установили перед Лобным местом. И сам вождь пролетарской революции товарищ Ленин произнес отдаленную от истины речь, что именно «Лобное место напоминает нам, сколько столетий мучились и тяжко страдали трудящиеся массы под игом притеснителей, ибо никогда власть капитала не могла держаться иначе, как насилием и надругательством». Улицу Варварку переименовали в честь Степана Разина. В наши дни грезил образом Степана Разина Василий Шукшин, мечтая создать о нем фильм.

Пристрастие Ленина и Сталина к самозванцам понятно. В вождях «крестьянских восстаний» вожди пролетарских революций видели предшественников, беспощадных к классовым врагам, способных на массовый террор. Непонятно другое. Поэты Садовников и Суриков умерли до революции, не успев расстаться с недвижимостью. Гиляровского уплотнили, превратив в жителя коммунальной квартиры, лишили газеты. Коненков уехал в Америку. Шукшин потерял в годы репрессий отца. Другие певцы атаманов и вождей превратились в «лагерную пыль». Что притягивало наших интеллигентов к образам разбойников, ходивших за зипунами, вешавших комендантов, тащивших в лесную глушь хозяев и приказчиков? То же чувство, что превалирует сегодня на экранах Си-эн-эн, «Евроньюс», в эфире «Свободы» и «Эха Москвы». Прежде проявлялось сострадание к «борцам с самодержавием», а ныне – к «чеченским бойцам», палестинским самоубийцам и прочим кровожадным субъектам новейшей истории.

…Последние массовые казни вершились при Петре. Одна всем известна по картине Сурикова «Утро стрелецкой казни». Другой казни подверглись жители Астрахани, не желавшие жить под властью «подменного царя» без бород, которые у них были «резаны с мясом». После пыток одним отсекли головы, других повесили, третьих колесовали. У Лобного места Петр топором проложил дорогу к высшей власти. Укрепившись на троне, он превратил Красную площадь в полигон европейских нововведений, о чем рассказ впереди. А последняя гражданская казнь здесь произошла при Екатерине II. Тогда за подлог наказали дворянина Истомина. Палач сломал над ним шпагу и ударил его по щеке. А тот вскочил и сбросил служивого на землю. Так трагедия обернулась фарсом, став еще раз иллюстрацией известного правила истории, установленного вождем мирового пролетариата Карлом Марксом.

Красная – значит красивая. Красная площадь не раз меняла образ. Два века назад на ней торжествовал классицизм. Колоссальные здания украшали колоннады и портики. А прежде в Москве строили не так, как в Европе. Каменщики подражали плотникам и плели на фасадах узоры. Они обрамляли окна белокаменными «теремками, городками, рожками, кокошниками и звездами, жгутами, валиками, столбиками со всевозможными подвесками». Цитирую художника и историка Москвы в одном лице – Аполлинария Васнецова, назвавшего этот неповторимый стиль русским. Но сами русские, как свидетельствует печальный опыт, свои сказочные каменные изваяния ни в грош не ставили – ломали и переделывали. Только по картинам былого видишь, какую красоту мы потеряли.

Очарование Красной площади придавали не только Кремль и Василий Блаженный. С востока возвышались государевы торговые ряды. С севера площадь замыкали Земский приказ и ворота Китай-города с башнями. Церкви «на крови», пролитой у Лобного места, снесли до Петра. Целились дулами на восток давно замолкшие пушки. Самое известное питейное заведение называлось «Под пушками». Над всем многообразием царила башня с курантами, чей циферблат вращался вокруг единственной часовой стрелки. Минуты не брались в расчет. Заморские часы боем отмеряли время царствования первых Романовых. Они пожинали плоды победы над лживыми доморощенными царями, польским королевичем. И украшали Москву. Грозную Спасскую башню увенчал шатер, отчего она стала несказанно чудной, высокой, как Иван Великий. В чем каждый может убедиться, придя на площадь. С недавних пор проезд в башню закрывают не только ворота, но и сетка, готовая рухнуть на каждого, кто решится повторить таран доведенного до безумия водителя «Москвича».

Первым руку приложил к тому, чтобы площадь стала Красной, Иван Грозный. Его жизнь подтверждает непреложную истину, с которой трудно смириться: в политике гений и злодейство совмещаются вполне. За этим царем – бессмысленные казни, убийство сына. За ним же – книгопечатание, собор Василия Блаженного.

Летопись гласит: «Того же месяца (июня 1555 года) великий государь велел заложити церковь Покров каменy о девяти верхах, который был преже древян, о Казанском взятии». Ничего похожего в архитектуре на земном шаре нет. Кажется, реализован проект абстракциониста, разбрызгавшего на купола яркие, разноцветные краски. Гроздь луковиц, одна другой причудливее, висит над землей. В память всех решающих битв под Казанью Иван Грозный велел воздвигнуть восемь церквей вокруг самой высокой Покровской церкви. Она дала первое название храму – Покрова Богородицы на рву.

Но знают все храм под именем Василия Блаженного. Так звали юродивого, похороненного всей Москвой, патриархом и царем у церкви, стоявшей на месте собора. Даже Иван Грозный страшился его «яко провидца сердец и мыслей человеческих».

Василий родился в Елохове, подмосковном селе, существовавшем там, где теперь Елоховская церковь. Сапожником, как хотели родители, не захотел быть. Он ушел из мирской жизни, скитался без крова и одежды, отягченный веригами. Прославился проповедями и предвидениями, среди которых – грандиозный пожар, испепеливший город в 1547 году. Василия видели тогда плачущим и молящимся у церкви на Воздвиженке, где вспыхнул на следующий день огонь, рванувшийся по всей деревянной Москве.

Иностранцы, бывавшие в столице Московии спустя век после сооружения собора, слышали от русских и с охотой плодили легенду, что Иван Грозный якобы ослепил мастера, создавшего невиданное нигде в Европе и Азии столь буйное великолепие. Советник германского герцога Адам Олеарий писал: «Вне Кремля в Китай-городе, по правую сторону от больших кремлевских ворот стоит искусно построенная церковь… которую немцы зовут Иерусалимом, строитель которой по окончании ее ослеплен был тираном, чтобы уже впредь ничего подобного не строить». Этот же путешественник правдоподобно нарисовал вид собора, окруженного толпой в длиннополых одеяниях.

Кто автор шедевра? Был один строитель или два – вопрос. В Румянцевской библиотеке в ХIХ веке некий знаток Москвы некто Кузнецов, о котором, кроме инициалов «И. И.», ничего не известно, нашел древнюю рукопись, пролившую луч света на темную историю. Из записи в ней явствовало, что Ивану Грозному «дарова Бог дву мастеров русских по реклу Посник и Барма», которые «быша премудрии и удобни таковому чудному делу». Позднее нашли в Казани другой старинный письменный источник. В нем речь шла о единственном мастере с именем и прозвищем, что дало основание видеть творцом храма одного Посника Барму, чья жизнь в потемках. Наше прошлое хранит имена заказчиков более цепко, чем зодчих. Не только авторство Василия Блаженного ХVI века, но и авторство «Пашкова дома» ХVIII века не разгадано.

При сыне Ивана Грозного, Федоре Иоанновиче, отлили гигантскую Царь-пушку, что сегодня всех удивляет в Кремле. Но прежде пугала она иностранцев на Красной площади. При Борисе Годунове, много строившем в доставшейся ему столице, поднялись Верхние, Средние и Нижние ряды, где сегодня ГУМ и другие современные здания для купли-продажи. Приезжие поражались размахом площади, многолюдьем. И шумом, исторгаемым толпой. «Не горит ли город, не случилась ли большая беда?» – подумал Адам Олеарий, побывавший здесь в царствование Михаила Романова.

Можно вообразить, как гудела площадь, когда в царствование его сына и внука на ней «расходилась, разгулялась сила молодецкая». Но если сложить все дни, когда полыхали под стенами Кремля бунты и восстания, то все они едва ли составят месяц. Все остальное время, а это столетия, происходило то, что зовется словами – мирная жизнь.

Века украшали Красную площадь. Застраивали ее не только цари. За свой счет князь Дмитрий Пожарский поставил из дерева храм и внес в него с почестями икону Казанской Богоматери. Найденный в Казани на месте пепелища чудом уцелевший в огне образ Девы Марии русские чтили как величайшую святыню. Этот образ восходит к иконе, написанной евангелистом Лукой и попавшей из Иерусалима в Константинополь. Икона считалась чудотворной, исцелявшей слепых. С нее снимали множество копий. Одна из них принадлежала князю, освободителю Москвы. С Казанской Богоматерью князь не расставался в боях и походах, он и построил для нее достойный дом на Красной площади.

На месте той сгоревшей церкви неизвестный зодчий создал Казанский собор. Кажется, над белокаменными волнами высится маяк под золотым куполом. Если Василий Блаженный – памятник победе над Казанским ханством, то Казанский собор – памятник победе над Польским королевством. К Казанской Богоматери в день освобождения Москвы, 22 октября, направлялся из Кремля крестный ход, ведомый царем и патриархом.

Есть еще одно имя, связанное с Казанским собором. Протопоп Аввакум служил в нем в возрасте Христа, пока не восстал против патриарха и царя Алексея Михайловича. С ними этот деревенский священник сблизился, когда попал в Москву, сбежав после схватки с местным «начальником» из села, где его били, «до смерти задавили», даже стреляли за неистовство. Что случалось не однажды. Во время экспедиции в Даурию, за озеро Байкал, куда его отправили священником, Аввакума избил воевода Афанасий Пашков до потери сознания.

Сельский священник, в академии не обучавшийся, мог так вдохновенно и ярко говорить, что, попав в столицу, быстро сблизился с элитой, боярами, самим царем. Это позволило ему занять место в Казанском соборе. О встречах с Алексеем Михайловичем Аввакум вспоминал: «В походы мимо двора моего ходя, кланялся часто со мною низенько-таки, а сам говорит: благослови-де меня и помолися о мне! И шапку в ину пору мураманку, снимаючи с головы, уронил, едучи верхом! А из кареты высунется бывало ко мне».

Но ничто не остановило его в борьбе с патриархом Никоном, земляком и недавним единомышленником. Аввакум стал знаменем старообрядцев, главой раскольников. Его сажали в тюрьмы, ссылали на край земли, в самые холодные уголки Сибири. Полтора месяца он просидел в башне Братского острога, в той самой, что перевезена в ХХ веке в Коломенское, где служит экспонатом музея.

Не раз Аввакума возвращали в Москву, его селили в Кремле, с ним вели диспуты отцы церкви, увещевали. Но никто не мог его переубедить, смирить. Преданного анафеме, лишенного сана, фанатика сослали в Пустозерск. И там, спустя пятнадцать лет после заточения сожгли живым в земляной тюрьме «за великие на царский дом хулы». Сожгли после смерти Алексея Михайловича, который не раз спасал его от лютой казни.

В Пустозерске Аввакум, не имея, как в Москве, многочисленных слушателей, взялся за перо и стал писателем, которого единственного называют гениальным в русской литературе ХVII века. «Житие протопопа Аввакума», написанное им о самом себе, считается шедевром, первым классическим сочинением в жанре автобиографии. Оно начинается словами «Рождение же мое в нижегородских пределах за Кудмою рекою, в селе Григорове…» Никто до него не писал так просто и понятно на русском языке для «природных русаков». Аввакум Петров вошел в историю государства и историю литературы. Однако имени его на Красной площади нет ни на мемориальной доске, ни на пьедестале памятника.

Долгое время на месте Казанского собора зиял пустырь, известный общественным туалетом. Понадобилась революция 1991 года, чтобы возродили храм, измеренный и сфотографированный перед сносом, когда Красную площадь лишили собора, ворот Китай-города и часовни, где хранилась самая почитаемая икона Москвы – Иверская Богоматерь.

Прожил государь Алексей Михайлович, отец Петра, сравнительно недолго – всего 47 лет, но царствовал долго, свыше тридцати лет. За это время успел украсить башни Кремля шатрами, возвел чудо света – деревянный дворец в Коломенском. (Его намерен воссоздать по примеру Казанского собора Юрий Лужков.) Царь Алексей устраивал спектакли при дворе, завел в Измайлово образцовое сельское хозяйство с мануфактурами, туда же на пруды завез бот, попавший на глаза его сыну, загоревшемуся мечтой о море и флоте.

Триумфы и бунты. Петр поднимал Россию на дыбы с Красной площади. 1 января 1700 года загромыхали двести пушек, что стояли безмолвно без малого век у стен Кремля. Пальба длилась неделю! Так, артиллерийским салютом царь дал знать всем подданным московитам, что наступил новый, 1700 год от Рождества Христова. А не 7208 год «от сотворения мира», как до того вели летоисчисление в Москве с 1 сентября. Салют сопровождался «потешными огнями», фейерверком. У Спасских ворот выставили манекены в «образцовых одеждах» французского, немецкого и венгерского кроя. А тому, кто не хотел избавляться от длиннополого платья и бороды, приходилось раскошеливаться, иначе стража не пускала в Кремль.

Задолго до парада Победы Красная площадь стала ареной торжества русского оружия. В Трумфальной светлице праздновали первую победу над шведами господа офицеры. По случаю Полтавской виктории воздвигли Триумфальную арку у Казанского собора. Через ворота, украшенные картинами и статуями, возвращалась на щите петровская гвардия. Царь шествовал впереди войска в форме моряка по случаю окончательного мира со шведами. Время его царствования отмеряли привезенные из Голландии новые куранты с музыкой.

Эпоха Петра видна на возрожденных воротах Китай-города. Их сломали при Сталине, чтобы, как уже говорилось, дать дорогу на Красную площадь танкам, громыхавшим гусеницами на военных парадах по брусчатке. Эти восстановленные ворота дают представление, что значит «русский стиль», о котором писал Васнецов. Все отмеченные им признаки – на фасаде палат, шатрах, квадратных оконцах. За ними над арками размещалась «Пробирная палатка» Монетного двора. Его красного кирпича стены с изразцами скрывают преградившие с недавних пор путь ворота с «глазками», напоминающими воинскую часть или тюрьму. Что там сейчас при «федеральной власти» – не скажу, чтобы не выдать служебную тайну. А изначально на этом месте чеканили и хранили деньги. Потом заседало Губернское собрание.

Монетный двор – с одной стороны ворот. С другой стороны при Петре возвели Земский приказ с башней. Этот приказ с давних пор, в отличие от других, расположенных в Кремле, ведал делами города, сбором местных налогов, охраной порядка на улицах. Тут судили и рядили жителей Москвы. Петр все эти рутинные обязанности передал другому приказу, а в новом здании учредил более близкие его сердцу «Медицинскую контору» и «Главную аптеку». Доктора и аптекари, жившие и служившие здесь, ведали здравоохранением города, армии и флота. В каменных стенах помещалась кладовая лекарственных трав, лаборатория, медицинская библиотека. Сюда из Китая привезли заказанную там фарфоровую аптекарскую посуду с гербом и вензелем царя. Повидавший аптеку датский посол, восхищенный виденным, оставил нам такую запись: «Она поистине может считаться одной из лучших аптек в мире, как в смысле обширности комнат, так и в отношении снадобий и царствующего в ней порядка и изящества кувшинов для лекарств».

К аптеке пристроил Петр невиданное прежде в Московии заведение – «Казанскую австерию», получившую название из-за близости Казанского собора. Австерия служила рестораном, гостиницей и клубом, куда захаживал пообщаться с публикой молодой Петр. В ресторан доставляли с Печатного двора свежие номера «Ведомостей», затеянной царем газеты. Чтобы приохотить народ к ее чтению, издатель распорядился кормить каждого, кто прочтет «Ведомости», бесплатно.

Сохранился чертеж библиотеки с аллегорическими статуями «Наука» и «Просвещение». Она появилась на площади у Спасских ворот, где издавна торговали книгами. Внизу помещалась лавка, вверху – библиотека и читальный зал. Основал все это Василий Киприанов, удостоенный Петром звания «Библиотекариуса». Он издавал карты, чертежи, книги, составил «Календарь неисходимый», известный в народе как «Брюсов календарь». Название прижилось по имени наблюдавшего за выпуском календаря Якова Брюса, «птенца гнезда Петрова», помянутого в пушкинской «Полтаве».

Самая большая новостройка Петра на Красной площади тянулась между Спасской и Никольской башнями. Вровень с зубцами поднялись стены Комедийной храмины – первого публичного русского театра. Как он выглядел, никто не знает, известны его размеры – длина 39 метров, ширина 21,5 метра. Как считают, вмещал зал театра пятьсот зрителей в партере, на балконах и в «чюланах», ложах. Спектакли давала немецкая труппа из Данцига. Ее дополняли русские артисты, рекрутированные из Посольского приказа. Пьесы на сюжеты мировой истории шли несколько вечеров кряду с продолжениями. Император оказывал всяческое содействие труппе и зрителям, повелел играть в антрактах музыку, ставить комедии. Он же приказал не запирать до окончания спектаклей ворота города, не брать за проезд через них пошлину. Комедийная храмина поначалу заполнялась, но зрителей становилось все меньше, театр захирел и прогорел. Пустовавшее здание сломали после смерти Петра. Триумфальная светлица и Триумфальные ворота также канули в Лету.

Что осталось от времен Петра кроме ворот? На первом этаже некогда Монетного двора и губернской управы с недавних пор светятся огни аптеки и ювелирного магазина. Что на втором этаже и в глубине двора – загадка. Стоявшая напротив «Главная аптека» сломана при царской власти, когда, казалось бы, к старине относились не так, как при советской власти.

Москва не сразу стала «порфироносной вдовой». Первым ее покинул император с правительством. Потом Екатерина с детьми поехала погостить в «град Петров». Спустя два года перебралась навсегда. И посольства переехали одно за другим на новые квартиры, к морю. В итоге Петр Первый повелел во всех церквах возглашать здравицу «о царствующем граде Санкт-Петербурге». Однако одну столичную функцию оставил Первопрестольной. Жену короновал в Успенском соборе. С тех пор все наследники престола приезжали непременно в Москву, чтобы свершить древний обряд венчания на царство: воздеть шапку Мономаха, взять скипетр и державу.

С тех пор у России две столицы. Одна – с Зимним и Дворцовой площадью. Другая – с Кремлем и Красной площадью. Она не захирела с отъездом царя. Он запретил всем городам строить в камне и всех каменщиков согнал на берега Невы. Что оказалось на руку москвичам, жившим среди лесов. Купцы застроили быстро и задешево расчищенное было пространство Красной площади лавками, дворами и церквами из дерева. Запрет действовал недолго. У Казанского собора после Петра каменщики выложили здание Губернского правления, которое можно увидеть напротив Исторического музея. Так строили в Европе, где в зодчестве господствовал стиль барокко. У двухэтажного дома высокие окна, непохожие на оконца соседних палат над воротами Китай-города.

За фасадом правления заседала администрация, ведавшая самой большой Московской губернией. Она одна приносила казне дохода почти столько, сколько все остальные губернии империи. Управляли тогда Москвой и 50 городами губернии, где проживало 2 миллиона жителей, генерал-губернатор, два его товарища-заместителя и 31 чиновник. А всех московских чиновников в середине ХVIII века насчитывалось около 60. (Сколько сегодня «товарищей» и прочих столоначальников у мэра Москвы?)

Первым должность губернатора занял Тихон Никитич Стрешнев. Этот боярин из древнего и знатного рода был человеком сугубо гражданским, ведавшим большим дворцовым хозяйством. В молодости назначили его «дядькой» четырехлетнего осиротевшего Петра. «Дядька» заменил царевичу отца. Петр поручил преданному до гроба боярину править Москвой, чем тот и занимался без особых достижений.

В петровское время московские генерал-губернаторы не засиживались на своем месте. Вторым губернатором через три года стал боярин Михаил Ромодановский. Он проявил себя и «хозяйственником», главой приказов, и воеводой. С тех пор цари доверяли Москву, как правило, генералам и фельдмаршалам, отличившимся в сражениях, носителям знатных фамилий – Салтыковым, Чернышевым, Долгоруковым, Голицыным…

При четырнадцатом московском генерал-губернаторе князе Сергее Голицыне на Красной площади против Губернского правления в доме, где прежде находились Земский приказ и аптека, основали Московский университет. Из его подвалов вывезли 100 тысяч тонн медных денег, отчеканенных на соседнем Монетном дворе. В перестроенном под аудитории здании собрались знатные персоны во главе с генерал-губернатором, гимназисты и учителя. «Музыка инструментальна, трубы и литавры слышны были через весь день, как звук радостного и весьма любимого торжества», – сообщали «Санкт-Петербургские ведомости». В небо по случаю открытия первого в России университета взлетели ракеты грандиозного фейерверка.

Указ об его учреждении Елизавета Петровна подписала 12 января (по ст. ст.) 1755 года, в день святой Татьяны. Поэтому празднуется студентами и профессорами развеселый Татьянин день в Московском университете, с недавних пор возобновившем давнюю традицию, прерванную революцией 1917 года.

Поднес императрице указ на подпись в день именин матери Татьяны ее сын Иван Шувалов, которого ошибочно называют графом. Этот титул он не принял. И без него, как пишут биографы, «все государственные дела проходили через его руки».

Так воспевал доблести Шувалова поэт Иван Дмитриев. «Покровом» послужил фаворит и Державину, и Ломоносову, увековечившему мецената в звонких стихотворных посланиях. Любвеобильная Елизавета Петровна увлекалась, подобно отцу, многими. Но всю жизнь до последнего вздоха хранила привязанность одному. Ему, умирая, отдала на смертном одре шкатулку с драгоценностями, которую убитый горем фаворит сразу вернул в казну. Привязанность императрицы Шувалов употребил во благо Отечеству – основал университет в Москве, а спустя два года учредил Академию художеств в Петербурге, став первым ее президентом. Академии отдал свой дом.

Императрица назначила Шувалова куратором университета. По случаю его основания отчеканили медаль с образом Елизаветы Петровны. Спустя век в честь столетия университета отчеканили другую медаль, где по сторонам Елизаветы Петровны предстают Шувалов и Ломоносов. На мемориальной доске, появившейся еще через сто лет на Красной площади, – образ одного Ломоносова. Ему установили в Москве два памятника в бронзе. Один – перед «новым зданием» на Моховой, другой – перед высотным зданием на Воробьевых горах. Почему только ему? Не хотели советские историки чтить память фаворита, не желали признавать основателем МГУ имени М. В. Ломоносова обер-камергера, с которым Елизавета Петровна была счастлива в постели, а Екатерина II коротала время за игрой в карты. Эту несправедливость исправили в наши дни. Два образа Шувалова для Москвы и Питера изваял Церетели, нынешний президент Российской Академии художеств.

«Советская историческая энциклопедия» признавала за Шуваловым приоритет в «основании университетской типографии, в которой начали печатать „Московские ведомости“. Типография помещалась в палатах над арками ворот Китай-города, тех самых, что восстановили, пристроив вплотную к Историческому музею. А на его месте стояло здание университета и двух гимназий при нем – для дворян и разночинцев.

Факультеты с кафедрами и профессурой, гимназии, типография, газета давали основание и в России считать ХVIII век «просвещенным». Но все эти учреждения не удержали московскую чернь от злодейства, Чумного бунта. Он начался вблизи стен Московского университета спустя век после Соляного бунта и Медного бунта. Красная площадь не раз в ХVII веке заполнялась буйной толпой, жаждавшей грабить и убивать. Казалось, бунты ушли в прошлое. И вдруг все повторилось в ХVIII веке.

Чумной бунт потряс Москву спустя десять лет после восшествия Екатерины II на престол. «Народ, приведенный в отчаяние этим ужасным бедствием, возмущенный бегством богатых и знатных, полным отсутствием мер борьбы с „моровой язвой“ поднялся против властей» – так трактовали причину бунта в недавнем прошлом. Действительно, старый генерал-губернатор укрылся от чумы в подмосковной усадьбе. Им был фельдмаршал Петр Семенович Салтыков. В Семилетней войне в сражении под Кунерсдорфом русско-австрийская армия под его командованием победила Фридриха II, признаваемого великим полководцем. Посаженный на Москву, фельдмаршал одержал верх над разбойниками и грабителями, размножившимися до него в городе, как крысы. Но когда начался мор, он сказал: «Чума не пруссак, а бич Божий. Супротив пруссака, хотя бы был и сам король прусский, управу сыскать было можно, а против наказания Господнего что сыщешь?» И сдал Москву другому генералу.

Однако бунт спровоцировало не бегство генерал-губернатора, а как раз принятые «меры борьбы» – карантины, закрытие бань, мануфактур, сожжение имущества заболевших чумой. Мор усилился оттого, что толпы повалили к иконе Боголюбской Богоматери у Варварских ворот. (Камни сломанных при Сталине ворот археологи откопали на выходе станции метро «Китай-город».)

Чем был вызван религиозный ажиотаж? По всей Москве разнеслась молва о видении Богородицы. Из уст в уста передавалась весть, что именно она поведала о напасти, насланной Христом за то, что тридцать лет никто не пел ей молебны и не ставил свечи у Варварских ворот... Началось столпотворение у Боголюбской Богоматери с пением молебнов, лобызанием икон, зажжением свечей. А когда архиепископ Московский Амвросий попытался остановить безумие, толпа хлынула с Красной площади в Кремль и разгромила Чудов монастырь, где жил архиепископ. В тот день он укрылся от погромщиков, в погребах обители накинувшихся на винные бочки. (Монахи сдавали погреба в аренду.)

Архиепископ Амвросий слыл одним из самых просвещенных людей своего времени. Он писал собственные религиозные сочинения, переводил с греческого, латинского и еврейского. Амвросия чтят за искусный перевод с подлинника «Псалтыри». Так называются «Псалмы Давида», 150 песнопений Ветхого Завета, восходящих к царю Давиду, победителю Голиафа. Чтение и пение псалмов сопровождало жизнь русских от рождения до смерти. Жаждавшая крови толпа выследила и растерзала Амвросия на следующий день. Первым нанес удар колом пьяный «дворовый человек господина Раевского, Василий Андреев». Второй раз ворваться в Кремль убийцам Амвросия не удалось. Из Спасских ворот по ним ударили пушки. Картечью удалось подавить бунт, «бессмысленный и беспощадный».

Спустя четыре года после другого кровавого бунта, давшего историку Александру Пушкину основание именно так сказать, потянулись люди на Красную площадь к Монетному двору. Там сидел закованный в кандалы Емельян Пугачев. Доставил сюда самозванца не кто иной, как Александр Васильевич Суворов, успевший в долгом пути к Москве переговорить с пленным, прежде чем состоялись над ним суд и казнь. Этот эпизод из жизни будущего генералиссимуса долго вменялся ему в вину красной профессурой. Так продолжалось, пока другой будущий генералиссимус, товарищ Сталин, не призвал бойцов и командиров Красной армии вдохновляться образом Суворова.

На Красную площадь, в университет, спешили сотни студентов. Из них история ХVIII века сохранила три блистательных имени – Дениса Фонвизина, Григория Потемкина и Николая Новикова. Первый создал вечный образ «Недоросля». Двух последних наставники юношества сочли ему подобными и исключили из гимназии с формулировкой за «ленность и нехождение в классы». Что не помешало обоим прославиться.

Потемкин заслужил титул светлейшего князя Таврического за присоединение Крыма к России. (Какой титул присвоить тому, кто отсоединил Крым от России?) Князя историки считают самым «могущественным человеком в стране» после императрицы. На Красной площади недоучившийся гимназист появился в мундире генерал-аншефа. Тогда Москва ликовала по случаю Кючук-Кайнарджийского мира. Победе над турками князь много поспособствовал. Тогда еще страсть к фавориту не угасла, Екатерина II мечтала жить с ним под Москвой в Царицыно, где и поныне видны руины остывшей любви – недостроенный Большой дворец и другие шедевры.

А до того празднования в день коронации Екатерина на Красной площади задала пир на весь мир. Тогда выставили «для простого народа» зажаренных быков, выкатили бочки с вином и пивом, выложили горы хлеба. Мимо Московского университета проследовало 200 колесниц колоссального маскарада, поставленного Федором Волковым в честь Минервы, карающей Зло и вознаграждающей Добро. Богиня олицетворяла молодую счастливую царицу, которая возвысила непобедимого фельдмаршала Потемкина и покарала великого издателя Новикова.

Уйдя в отставку поручиком Преображенского полка, состоятельный помещик Николай Новиков выпускал сатирические журналы. Полемизировал храбро с императрицей, выступавшей под маской издательницы «Всякой всячины». Его друг, куратор Московского университета, предложил взять в аренду университетскую типографию. Вернувшись в Москву, Новиков поселился на Красной площади под сводами палат, где стояли печатные машины. И развернул небывалую по масштабу и прибыльности кипучую деятельность. Объединил вокруг себя литераторов, переводчиков, продавцов. За три года до краха своего дела успел выпустить около 900 названий книг, в том числе французских просветителей. То была часть его усилий. В Москве он основал библиотеку, аптеку, две школы, типографии. И масонскую ложу.

Все бы было хорошо в судьбе вольного каменщика, друга влиятельных персон, издателя «Московских ведомостей». Газета выходила при нем небывалым тиражом – 4000 экземпляров, ее читателей не требовалось прельщать бесплатными обедами. Но грянула Французская кровавая революция. Террор и казнь короля отрезвили корреспондентку французских просветителей, идейных вдохновителей революции. Ее вожди входили в масонские ложи. Вот эти обстоятельства вынудили не склонную к расправам царицу уничтожить масонские издания Новикова, а его самого арестовать и допросить, выведать масонские тайны. Вместо книг пришлось заняться разведением кур в крепости. Там сидел несколько лет Николай Новиков вместе с приставленным к нему другом-доктором и верным слугою до смерти Екатерины II.

Сурово покарала императрица и другого дворянина, Александра Радищева, директора питерской таможни. Его посчитала «бунтовщиком хуже Пугачева», «наполненным и зараженным французскими заблуждениями». Она понимала, что если взбунтовавшуюся толпу поведет не дворовый Василий, а просвещенный дворянин и помещик, то и ее постигнет судьба короля французов. Что произошло с Николаем II.

Семилетнего Александра привезли в Москву на следующий год после открытия университета на Красной площади. Не его водили туда, а преподаватели оттуда ходили к нему на дом. К двенадцати годам отрок знал два древних и два европейских языка. После Пажеского корпуса, не став пажом императрицы, окончил Лейпцигский университет. В собственной типографии в своем доме издал в 1790 году тиражом 650 экземпляров «Путешествие из Петербурга в Москву». Написал тяжеловесным слогом о тех, кого встретил в дороге, где увидел бедность, нищету и страдания народа вообще и крепостных крестьян в частности. (Что без особого труда поныне видно за МКАД, исключая крепостное право. Радищева «проходили» в школе, но прочесть его школьник не мог.)

Императрица сгоряча приговорила автора к смертной казни, но остыв, отправила его в путешествие из Петербурга в Илимск с остановкой в Москве. Под конвоем доставили сочинителя в Губернское правление на Красной площади. На стене слева от ворот Китай-города видна черная каменная доска с портретом и словами: «В этом доме в сентябре-октябре 1790 года находился под стражей на пути в сибирскую ссылку писатель, революционный просветитель Александр Николаевич Радищев». По словам его сына, «в Москве Радищев пробыл несколько дней в семействе своего отца, где его снабдили на дорогу всем необходимым».

Два суровых приговора Екатерины за инакомыслие дали основание советским историкам представлять императрицу чуть ли не тираном. Но что значат ее кары по сравнению с казнями большевиков, считавших себя наследниками Радищева?

…По пути в Сибирь из Петербурга век спустя провел в Москве несколько дней в кругу семьи ссыльный Владимир Ильич Ульянов. Взяв власть, вождь велел установить памятник Радищеву. Вместо монумента на бывшей улице Верхней Болвановке, носящей имя Радищева, затерялся крошечный бюст, годный для вестибюля. Он явно несоразмерен пространству, образовавшемуся на участке сломанного дома. Как мало у нас памятников предкам, прославившим Россию в век Петра и Екатерины. А какие то были люди!

Колоннады и парады. Так повелось, что с воцарением нового императора России менялся стиль архитектуры в столицах. На смену елизаветинскому барокко при Екатерине II пришел классицизм. При ней Москва впервые начала жить по Генеральному «прожектированному плану». Он гласил: «Красная площадь остается, как была». Но так не вышло. Появились напротив Кремля классические аркады. Одна с колоннадой образовала фасад Верхних торговых рядов. Другая аркада торговых рядов протянулась вдоль стены от Спасских до Никольских ворот. Сюда перебрались купцы из сломанных лавок, стоявших у Лобного места. Над теми рядами виднелся купол Сената. Тогда над ним не реял, как сейчас, флаг, а скакал Георгий Победоносец. Пушки с площади, целившие дулами на восток, перевезли в Кремль. (Они стоят с тех пор у Арсенала.) Одним словом, древняя Красная площадь приобрела вид новый, классический, напоминавший Санкт-Петербург. Аркады мирно сосуществовали с постройками Средних веков – храмами и бывшим Аптекарским приказом, исправно послужившим Московскому университету.

В «Описании императорского столичного города Москвы» – первом путеводителе 1782 года, написанном Василием Рубаном, литератором и секретарем князя Григория Потемкина, Красная площадь удостоилась нескольких сухих строк. Они гласили, что пространство «от Воскресенских, или Курятных, ворот по левую сторону, где Денежный двор, а по правую Университетская типография и книжная лавка, что в старину Аптекарский приказ, или Австерия (то есть ресторан. – Л. К.) была; между Кремлем, соборною Казанския Богородицы церквою, и между рядами купеческими до Лобного места, что против Спасских ворот, называется Красная площадь».

Кто возвел аркады – забыто. Одни называют имя много строившего в Петербурге итальянца Джакомо Кваренги, другие – имя русского Матвея Казакова, обессмертившего свое имя в Москве. Бесспорно, Сенат, чей купол зеленеет поныне над площадью, построил поэт классицизма Казаков. Он же сдвинул Лобное место и придал ему белокаменный образ, всем нам известный.

Историки архитектуры на первое место ставят его современника Василия Баженова, которого считают гением. Он разработал замечательный проект Московского университета на Моховой. Но у гения оказался тяжелый характер. В результате долго судившийся с ним меценат Демидов добился, что проект Баженова положили под сукно. А новое здание университета на Моховой построил на демидовские деньги все тот же Матвей Федорович Казаков.

Когда студенты ушли с Красной площади, он же перестроил здание Аптекарского, ранее Земского, приказа для чиновников. Там помещались Шестигласная дума, правительство города, в составе городского головы и шести гласных, и Магистрат, позднее называвшийся Ратушей. Его избирали «из гостей и из гостиной сотни, и из гостиных детей, и из граждан первостатейных» для судебно-полицейских и финансово-хозяйственных дел. Приложил руку все тот же преуспевавший Матвей Казаков и к зданию Губернского правления, и к палатам Монетного двора на Красной площади. Там заседали: Управа благочиния, Дворянская опека, Гражданская, Казенная, судебные палаты. В этих стенах, в подвале, помещалась долговая тюрьма, получившая название «Яма», о которой пойдет речь дальше.

Как видим, картина Красной площади менялась не раз. Бревна Кремля заменил белый камень, потом кирпич. Лики готики уступили образам барокко, затем в моду вошел классицизм. Вот только под ногами столетиями трамбовалась земля, после дождей превращавшаяся в грязь. Лишь в конце ХVIII века в центре площади уложили деревянный настил. А в начале царствования Александра I площадь замостили булыжником. Она превратилась в плац-парад, где стало возможным проводить смотр войскам, парады русской армии.

В стиле готики над Никольской башней подняли шатер со стрельчатыми окнами. Его создал Карл Росси, еще один гениальный итальянец, завершивший дело, начатое его соплеменниками во времена Ивана III. Аристотель Фиораванти построил Кремль, а Пьетро Антонио Солярио – самую высокую и красивую Спасскую башню.

В классическом наряде, запечатленном на акварелях и гравюрах, Красная площадь просуществовала недолго. Началась Отечественная война 1812 года. Новости с мест сражений москвичи узнавали на ней. На ограде Казанского собора вывешивались «Дружеские послания главнокомандующего в Москве к ее жителям». В историю они вошли под названием «афиши». В псевдонародном духе сочинял их граф Ростопчин, призывавший москвичей «поднять Иверскую и идти драться». Содержание «дружеских посланий» Лев Толстой назвал «вздором» в «Войне и мире». Как сказано в романе, наши отступавшие солдаты «прошвыривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору, к Красной площади, на которой по какому-то чутью они чувствовали, что можно брать без труда чужое».

Гвардия Наполеона по Красной площади не прошла. Торговые ряды запылали, подожженные купцами. До небес поднялись языки огня грандиозного пожара.

Эти строчки современника катастрофы опровергают упорные попытки сталинских историков доказать, что Москву сожгли французы. Много осталось описаний пожара 1812 года, не пощадившего Красную площадь. Наполеон, у которого тогда тлела одежда, волосы и брови были обожжены, на острове Святой Елены вспоминал: «О! Это было величественнейшее и самое устрашающее зрелище, когда-либо виденное человечеством». Лорд Байрон, обращаясь к Наполеону, в «Паломничестве Чайльд Гарольда» о причинах пожара высказался так:

Многие известные и забытые русские поэты оставили стихи о пожаре 1812 года. Казалось, наступил конец света и город никогда не возродится.

Стоны раздавались недолго. Наполеон скрылся за Калужской заставой в начале октября, а в декабре московский купец Свешников сообщал свой адрес: «Во вновь построенные лавки на Красной площади». Все разрушенное восстановили за пять лет.

Бывший «архитекторский помощник», корнет московского гусарского полка, сын Винченцо Джованни Бова, ставший русским зодчим Осипом Ивановичем Бове, занимался «фасадической частью» многих строений. Он придал Верхним торговым рядам вид дворца с тремя колоннадами. Классическая Москва Казакова стала ампирной Москвой Бове, о которой напоминает нам Манеж. Тогда наконец-то засыпали средневековый ров у стены Кремля. Но стоявшие вдоль рва ряды с лавками снесли. Торговля там не привилась, по-видимому, не выдержала конкуренции купцов на подходах к Красной площади. Над засыпанным рвом разбили бульвар, высадили липы там, где сейчас растут ели. Вдоль бульвара зашагали фонарные столбы. По известным словам, пожар поспособствовал во многом украшению не только сожженному городу, но и Красной площади. Загромождавшие ее лавки и дворы, маленькие храмы из бревен канули в Лету. Площадь перестала слыть восточным базаром, раскрылась для обозрения. С нее схлынула толпа, жаждавшая прибыли или поживы. Москвичи стали приходить сюда, чтобы прогуляться, отдохнуть.

На Красной площади 4 июня 1818 года состоялся «Великий парад после торжественной встречи для радостного прибытия его величества Короля Прусского Вильгельма III». Незадолго до того парада по булыжным камням прошли торжественным маршем пехота и кавалерия. Прошли по случаю открытия памятника Минину и Пожарскому. По словам очевидца: «Во время сего торжественного обряда стечение жителей было неимоверное: все лавки, крыши Гостиного двора, лавки, устроенные нарочно для дворянства около Кремлевской стены, и самые башни Кремля были усыпаны народом, жаждущим насладиться сим новым и необыкновенным зрелищем».

Новизна и необыкновенность состояли в том, что в городе за всю его историю впервые возник светский памятник. Как случилось, что так долго Москва не водружала на улицах и площадях монументы, которыми заполнены площади столиц Европы? Такова была сила традиции в государстве – отмечать все важные события закладкой храмов. Сотни лет в честь побед русского оружия, в честь царей, по разным другим поводам сооружались церкви Спаса, Богородицы, Троицы, Николы, всех святых, которых православная церковь чтила. Так, на 1 октября Иван Грозный назначил последний приступ Казани. На тот день по церковному календарю приходится праздник Покрова Богородицы. Поэтому главный престол собора, заложенного по случаю взятия Казани, царь посвятил Покрову Богородицы и собор официально называется Покровским. Все другие сражения под Казанью отмечены закладкой престолов в честь святых, чьи праздники выпадали на дни, когда русским светило солнце победы. Вот почему церкви собора носят имена Николы Великорецкого, Киприана и Устиньи, трех патриархов Александрийских и Александра Свирского, Григория Великой Армении и Варлаама Хутынского. Так поступил век спустя и князь Пожарский. В память об освобождении Москвы он заложил известный нам Казанский собор в честь иконы Казанской Богоматери, приписав ей свою удачу.

Понадобилось еще двести лет, прежде чем император Александр I подписал в 1812 году рескрипт «о начале производства работы монумента» Минину и Пожарскому. Тогда на Россию двинулась «великая армия». Мысль о таком памятнике прозвучала ранее на заседании «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств». Ее высказал «любитель словесности» Василий Попугаев, автор сборника стихов «Минуты муз» и трактата «О благоденствии народных обществ». Он был озабочен всеобщим благом и в порыве патриотизма предложил установить монумент, где на пьедестале значатся всем известные слова «гражданину Минину и князю Пожарскому».

Не дожидаясь заказа правительства, профессор Императорской академии художеств Иван Мартос принял идею поэта близко к сердцу. Быстро изваял модель памятника и выставил в стенах академии, которую закончил с малой Золотой медалью. Земляки Минина собрали деньги. В Санкт-Петербурге провели конкурс, на котором победил проект Мартоса. Его авторитет был настолько высок, что ему удалось дважды переубедить императора. Первый раз, когда решали, в каком городе устанавливать памятник. Мартос настоял, чтобы этим городом был не Нижний Новгород, а Москва, где произошли главные события 1612 года. Второй раз следовало выбрать, где именно быть монументу. Александр I предлагал установить в центре Красной площади, лицом к Москве, спиной к Кремлю. И с этим художник не согласился, что требовало, конечно, мужества. По этому поводу он писал: «Услышав сие, я доказывал всю неудобность сего дела, ибо площадь, которая теперь чиста и открыта для проезда, будет загромождена, а монумент потеряет вид, потому-то езда будет сзади его и очень близко, и что по сюжету он должен быть поставлен лицом к Кремлю».

Последний довод убедил императора. Сюжет памятника состоял в том, что Минин убеждает раненого князя стать во главе собранного им ополчения и показывает ему рукой на Кремль, который следует освободить от врагов. Памятник тогда поставили на одной линии с Лобным местом, вблизи Верхних торговых рядов. По всенародной подписке собрали 150 тысяч рублей. На композицию пошло 20 тонн бронзы. Пьедестал из красного гранита, статуи отлиты в 2,5 натуры. Герои русской истории предстают босыми, античными воинами, они не похожи не только на самих себя, но и на соотечественников начала ХVII века. Так было принято в эпоху классицизма. Как пишут искусствоведы, они «одеты в античные хитоны и гиматии, отчасти русифицированные за счет укороченных рукавов и длинных портов». По русскому образцу шлем князя, на его щите не голова Горгоны, а образ Спаса. На постаменте видны два барельефа в бронзе. На одном – сражение русских с врагами, на другом – сбор пожертвований по зову Минина. В образе отца, который привел в ополчение двух сынов, Мартос изобразил самого себя, что также было принято в искусстве классицизма.

Над Губернским правлением в царствование Александра I соорудили башню со шпилем. Подняли ее не только для красоты, но и для исполнения важной функции – каланчи. На ней дежурил пожарный, высматривавший с высоты, не горит ли что поблизости.

Благодаря аркадам и колоннадам Верхних торговых рядов, памятнику Минину и Пожарскому, Красная площадь стала выглядеть по-европейски. На ней, казалось, окончательно восторжествовал классицизм. Чему способствовала новая колокольня Казанского собора в этом же стиле. Площадь стала не просто красивой, а прекрасной. В изданном в 1827 году описании города под названием «Москва или Исторический путеводитель по знаменитой столице государства Российского» нашлись слова не столь сухие, как в первом описании города: «…Это огромнейшая из площадей московских; длина ее (от Спасских ворот до Никольских) 135 сажен. Окруженная со всех сторон предметами самыми занимательными… площадь сия сама по себе есть такое место, которое может точно служить напоминанием многих важных событий отечества нашего».

Но русские поэты (в отличие от советских) в ХVIII и ХIХ веках не посвящали ей ярких строк. Нет их у Ломоносова и Державина, нет у Пушкина и Лермонтова. Поднимавшийся на вершину Ивана Великого Михаил Лермонтов в юнкерском сочинении дал панораму Москвы с птичьего полета, первым из великих поэтов подробно описал собор Василия Блаженного, чья глава показалась ему хрустальной граненой пробкой старинного сосуда. «Витые тяжелые колонны поддерживают железные кровли, повисшие над дверями и наружными галереями, из коих выглядывают маленькие темные окна, как зрачки стоглазого чудовища. Тысячи затейливых иероглифических изображений рисуются вокруг этих окон; изредка тусклая лампада светится сквозь стекла их, загороженные решетками, как блещет ночью мирный светляк сквозь плющ, обвивающий полуразвалившуюся башню». И так далее. Но Красную площадь не помянул.

Поэты России не воспевали площадь, очевидно, потому, что в памяти народа не забылись лютые казни у Лобного места. (На нем казнили и раскольника Никиту Пустосвята.) Во времена Ивана Грозного и Петра там четвертовали, рубили головы и вешали массу людей. Текла ручьями людская кровь, с которой некоторые историки связывали название – Красная площадь.

Верба на счастье. Красную площадь рисовали известные живописцы и безвестные умельцы, поставлявшие на рынок лубки. На одной такой прелестной картинке предстает торжественный въезд Александра II в Кремль. Вдоль стены и башен красуется по стойке «смирно» войско. Гарцуют на белых конях генералы свиты. А за ними восьмерка лошадей, запряженная цугом, везет в карете царя. Такие церемонии, после того как Москва стала «порфироносною вдовой», случались редко. Но каждый год весной происходила многолюдная «Верба». О ней нам дают представление давние описания и снимки, которые успели сделать до 1917 года. В том году все переменилось, и будни, и праздники…

Из Москвы генерал-губернатор граф Захар Чернышев 2 марта 1782 года доносил в Санкт-Петербург матушке-царице: «…В вербную субботу было здесь так называемое вербное гулянье, которое состояло в том, что великое множество обоего пола дворян и купечества в каретах по Красной площади к Спасскому мосту, а оттуда через Кремль во всяком порядке, от полиции устроенном, проезд имели. Что и продолжалось после обеда часа четыре, при несказанном числе зрителей, стоявших по улицам и на площади. Сие гулянье по древности своей памятно в народе от бывших патриарших процессий, и теперь столько занимает его, сколько и другие лучшего вкуса».

Когда отправлялось это письмо, доживали свой век очевидцы незабываемой церемонии на Красной площади, происходившей в Вербное воскресенье – на шестой неделе Великого поста. Самое раннее описание «патриарших процессий» относится к 1679 году, когда правили царь Федор Алексеевич и патриарх Иоаким. Стоя на Лобном месте, патриарх раздавал первым лицам, начиная с царя, освященные им ветви вербы. Почему именно вербы? Ветви красной ивы заменяли ветви иерусалимской пальмы, которыми евреи приветствовали Христа при въезде в Иерусалим за пять дней до распятия. Иисуса олицетворял Иоаким. Ему подавали белую лошадь, обряженную наподобие осла. Кремль представлял святой град, куда торжественно направлялся крестный ход во главе «с великими государями». Таким образом разыгрывалось в Москве шествие Христа «на осляти» в Иерусалим. Выглядело это так: «...А за золотчиками везли вербу, а на вербе стояли и пели стихари цветоносию патриаршии подьяки меньших статей. А за вербою шли протопопы и священники немногие. А как великий господин святейший Иоаким, патриарх Московский и всея Руси, у Лобного места всел на осля и пошел к собору в Кремль к соборной церкви. И великий государь Феодор Алексеевич изволил в то время у осля узду принять по конец повода и везть в город к соборной церкви», то есть Успенскому собору.

Спустя век на том же месте все выглядело по-другому. Генерал-губернатор упоминает о «вербном гулянье», катанье в каретах. Этот обычай установился во времена Анны Иоанновны.

Еще через сто лет в Вербное воскресенье происходило не одно, а два действа – катанье и ярмарка.

«Еще со средины Вербной недели вся площадь заставлялась белыми палатками и заполнялась самыми разнообразными товарами, большей частью подарочного характера: игрушки, цветы, корзинные изделия, галантерея, сласти. Масса воздушных шаров красными гроздьями колебалась над толпой гуляющих... Писк, визг, гудки разнообразных игрушек наполняли площадь, заглушали говор гуляющих и выкрики торговцев».

Так вспоминал о минувшем Иван Белоусов, на свадьбе которого однажды гулял Чехов, назвавший его «портным, недурно пишущим стихи». На склоне лет бывший портной, ставший литератором, сочинил в прозе «Записки об ушедшей Москве» с подробным описанием запрещенного большевиками праздника на Красной площади.

До революции пучки верб, украшенные восковыми цветами, продавали монашенки. Ветви ивы превратились в ходкий товар. Из едва распустившихся почек, цветов или сережек в Москве варили вербную кашу. Особым спросом на «Вербе» пользовался «морской житель», появлявшийся на прилавках только в те дни. Так называлась игрушка – чертик в стеклянной трубке со спиртом или водой, барахтавшийся при нажатии на резиновую заслонку.

Упоминает Иван Белоусов о катании «на разубранных тройках и богатых купеческих санях, в которых важно сидели купеческие семейства, разодетые в соболя и бобры». То была не только дань традиции, но и смотр благосостояния и невест. Маршрут катаний стал иной, чем во времена Екатерины II. Лошади ехали вокруг стоявшего уже в центре площади памятника Минину и Пожарскому. Конные жандармы следили за порядком.

Другой переживший революцию литератор, Николай Полянский, бывший действительный статский советник, сочинил «недурными стихами» поэму «Московский альбом», представив в ней картину города, незабываемого народного праздника.

Подробно описал Вербное воскресенье и другой современник Чехова – Николай Телешов, удостоенный в зловещем 1938 году почетного звания заслуженного деятеля искусств РСФСР. Его «Записки писателя» составлены с «классовых позиций». Про катанье на Красной площади говорится с осуждением:

«В субботу на свободной половине Красной площади происходило праздничное катанье – явление весьма нелепое и бессмысленное. Экипажи, в зависимости от погоды и состояния мостовой, – либо сани, запряженные парой коней, либо коляски и ландо, – следовали медленно, почти шагом, одни за другими, наполненные нередко детьми, что хоть сколько-нибудь понятно, но чаще – расфранченными дамами и даже иногда мужчинами в котелках и цилиндрах. Образовывалась громаднейшая петля не только во всю обширную площадь, но и за ее пределами; одни ехали вперед, близ рынка, другие назад, по линии торговых рядов, и так кружились часами. А внутри этой колоссальной петли стояли группами полицейские офицеры в серых пальто, с саблями у бедра и с револьверами на серебристых шнурах: они только рисовались перед катающимися нарядными дамами и подкручивали усы».

Еще беспощаднее отозвался советский москвовед Петр Сытин в известной книге «Из истории московских улиц»: «По восточной половине площади, оберегаемой от простого народа городовыми и жандармами, проезжали в экипажах разодетые в меха, украшенные золотом и брильянтами жены и дочери московских богачей».

...Если от «Вербы» ничего на Красной площади не осталось, то от другой достопримечательности под названием «яма» сохранились стены, куда, я думаю, будут водить любознательный народ. Про эту тюрьму, где томились несостоятельные должники, не раз упоминал в своих пьесах «Колумб Замоскворечья» А. Островский. Его герои шествовали сюда в сопровождении городового. Режим был патриархальный. Жалостливые москвичи присылали сюда корзины с припасами. Один купец на помин души любимой бабушки отправил сюда пятьсот бычачьих печенок. Кормились банкроты в камере за счет пострадавших коммерсантов. Кредиторы по приговору суда платили ежемесячно «кормовые», а не нанимали для сведения счетов убийц, как практикуют сегодня их потомки.

Попадали в «яму» и по другому поводу. Сюда поместили вошедшего в историю «купеческого сына Верещагина». Перед захватом Москвы Наполеоном этот малый, зная немецкий и французский, перевел одну из прокламаций императора, за что поплатился головой. Как «изменника и государственного преступника», его по наущенью генерал-губернатора растерзала обезумевшая толпа накануне сдачи города. Эту жуткую казнь описал Лев Толстой в «Войне и мире».

В «Старой Москве» Михаила Пыляева, замечательном собрании занимательных историй, изданной в 1891 году и переизданной в 1990 году, о «яме» сказано так: «Ближе к Иверским воротам, у собора Казанской Богоматери во дворе Губернского правления помещалось еще в недавнее время страшное место для купцов – „яма“. Место это теперь занято новым зданием присутственных мест». То есть утверждается, что легендарная каталажка находилась там, где краснеет здание бывшего музея Ленина. Стало быть, ее нет. И показывать туристам нечего. Но автор «Старой Москвы», постоянный житель Петербурга, знал город главным образом по чужим описаниям.

Непревзойденный знаток «Москвы и москвичей» Владимир Гиляровский опровергает его версию. Он, пережив автора «Старой Москвы» почти на сорок лет, попал в бывшую «яму», где ютился один из его знакомых.

«Щелкнул выключатель, и яркий свет электрической лампы бросил тень на ребра сводов... Я очутился в большой длинной комнате с нависшими толстенными сводами, с глубокой амбразурой маленького темного с решеткой окна, черное пятно которого зияло на освещенной стене.

– Нет, это положительно келья Пимена! Лучшей декорации нельзя себе представить, – сказал я.

– Не знаю, была ли здесь келья Пимена, а что именно здесь, в этой комнате, была “яма”, куда должников сажали, – это факт, – ответил королю репортеров его поводырь, заполнивший темницу книгами, картинами и письменным столом. После чего возбужденный находкой писатель воскликнул:

– Так вот она, та самая “яма”, которая упоминается и у Достоевского, и у Островского».

Воскликнуть вслед за ним нечто подобное мне не дали глухие, тюремного вида, ворота, уродующие сегодня Красную площадь. Они преграждают путь во двор бывшего Губернского правления. И в легендарную долговую камеру, описанную «королем репортеров» в очерке «Яма».

«Русский стиль». Вплоть до Чумного бунта Красная площадь служила ареной истории. Ее главы писались здесь в дни мятежей и казней, избрания на царство и убийства царей. Образ площади соотносился с лицами великих государей и великих бунтарей, именами Ивана Грозного и Бориса Годунова, протопопа Аввакума и Никиты Пустосвята. После пожара 1812 года пришло другое время, оно оставило нам мало ярких картин с участием помазанников Божьих и народных вождей.

На Красной площади предпринимались не раз попытки заполнить ее капитальными заведениями и монументами. Некий машинист императорского театра Шагоров просил Городскую думу позволить ему возвести каменные лавки у Лобного места. Потом сама Городская дума заказала проект таких доходных лавок и представила его на утверждение генерал-губернатору. На что получила решительный отказ. Мотивировался он тем, что после постройки «Лобное место, один из замечательных памятников Московской древности, совершенно загородится и как бы скроется для памяти народной».

К тому времени площадь перед Кремлем окончательно утихомирилась. На картинах середины ХIХ века по ней прогуливаются хорошо одетые дамы и господа, проезжают экипажи и всадники. «Пройдет Верба – и все снова погружается в тишину. Только мерный звон часов на Спасской башне ежечасно будит уснувшую площадь». Такой, по свидетельству современника, она стала, когда по всей Москве зашумели новые рынки. Торг бурлил на Сухаревской площади, Смоленской площади, у стены Китай-города, в его бесчисленных рядах. Парады и смотры полков Московского гарнизона устраивались на плацу Театральной площади, напротив Большого театра.

Красная площадь в общественном сознании все более представлялась летописью в камне. Медленно, но верно убиралось с нее, что не соответствовало этому назначению. Исчезли деревянные лавки и типы, занятые суетным делом. Торговля, коммерция, всякого рода услуги переместились за фасады Верхних, Средних и Нижних торговых рядов, в глубину Китай-города. Для сделок, покупок и прочих операций сходили с площади.

В изданном в 1851 году очерке «Красная площадь» зафиксирована эта ситуация: «Не так давно подле Казанского собора собирались деловые, так называемые, люди, которые могли написать для вас любую апелляцию, и которые предлагали услуги ходатаев по делам, стряпчих и адвокатов, и брались исполнить, какие вам угодно поручения». Все эти люди ушли на другое место. Разогнали толкучку всякого рода прислуги.

Взамен сломанных лавок возникла идея – украсить Лобное место памятником в честь избрания на царство Михаила Романова или другого исторического события. Таким деянием, достойным монумента, сочли «великую реформу», отмену крепостного права в России. Появился проект питерского академика и профессора архитектуры Михаила Щурупова. Он предлагал на Красной площади возвести триумфальную арку в честь Александра II, «в память освобождения крестьян». Эти слова фигурировали над стеной с пилонами и барельефами. За образец архитектор взял арки древнего Рима. Через арку, где восседал на коне император, можно было пройти в Кремль, подняться на стены.

Задолго до этого предложения московское купечество собиралось водрузить на площади шестиметровый резной крест с образами Христа, ада и рая.

Но все эти проекты остались на бумаге. А реально любимец императора Константин Тон возвел над Боровицким холмом Большой Кремлевский дворец. Его фасад не походил на постройки предыдущих царствований. По рисунку Тона сделали перекрытия, лестницы и постамент курантов, занимающих несколько ярусов Спасской башни. Со всех ее сторон появились новые циферблаты, те самые, которые каждый день предстают на экранах телевизоров.

Если бы на башнях Исторического музея сияли золотом кресты, а не орлы, то могло бы показаться, что напротив Василия Блаженного стоит похожий на него храм. Сходство не случайное, а заданное. Ученая комиссия поручила спроектировать непременно здание, напоминающее образы древней Москвы, какой она была до Петра.

В этом заключается парадокс, потому что именно в честь Петра прошла в городе грандиозная выставка, которая привела к появлению на Красной площади сооружения ХIХ века в том духе, который этот царь не принимал.

Выставками в наши дни никого не удивишь. Но та, что была устроена по случаю 200-летия со дня рождения преобразователя России в 1872 году, размахом превосходила современные. Называлась она Политехнической. Но, в сущности, являлась национальной выставкой достижений государства. Она раскинулась на Ивановской площади Кремля, Кремлевской набережной, в Александровском саду. Туда свезли новые паровозы, речные пароходы, заводские машины, приборы. Технические процессы демонстрировали действующие модели, макеты, схемы, чертежи. Из Санкт-Петербурга доставили с почестями ботик Петра – «дедушку русского флота», для него построили пристань на Москва-реке. Техникой не ограничились – собрали реликвии археологии, истории древней и современной, в том числе связанные с обороной Севастополя. Художникам заказали картины, Чайковскому – кантату по случаю открытия выставки. От Смоленского, ныне Белорусского, вокзала по Тверской улице протянули рельсы конки к воротам выставки. Экспонаты демонстрировали под открытым небом и крышей Манежа, а также в 88 двухэтажных павильонах, напоминающих палаты и терема. Организаторы выставки, ученые, профессора Московского университета намеревались таким путем собрать экспонаты будущего Музея прикладных знаний. Что и произошло. Музей появился и носит с тех пор название выставки, его породившей, – Политехнический.

Независимо от воли устроителей тогда же, в 1872 году, из экспонатов Севастопольского отдела возник еще один национальный музей – Исторический. В павильоне отдела представлялись бюсты героев, картины сражений и быта защитников города, шинель убитого адмирала Корнилова и другие памятные вещи. Возглавляли павильон военные. Ими были генерал-адъютант Александр Алексеевич Зеленой и «состоящий по гвардейской артиллерии» полковник Николай Ильич Чепелевский. Последний написал на имя цесаревича, будущего императора Александра III, ходатайство с просьбой создать в Москве музей, «куда явился бы историк за справкой, романист, декоратор театра, артист за нужными ему красками, куда бы мог прийти необразованный человек, чтобы узнать, что не со вчерашнего дня началась разумная история в нашем отечестве». Это ходатайство поддержал докладной запиской генерал. Ответ из Санкт-Петербурга гласил: «Государь разрешил это дело».

Кто эти энтузиасты, Зеленой и Чепелевский? При входе в Исторический музей их барельефов и имен на мраморных досках нет, хотя они того достойны. Историки отцами-основателями не считают военных. Биографии полковника в доступных источниках я не нашел. Генерал помянут в энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Будучи моряком, он совершил в молодости кругосветное путешествие, что считалось тогда поступком. Со своим полком последним оставил Севастополь. Занимал десять лет пост министра государственных имуществ. Вместе с полковником организовал и руководил Севастопольским отделом и был назначен после закрытия выставки председателем «Управления Русского национального Музея имени Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича». Товарищами, то есть заместителями его, назначили полковника Чепелевского и графа Алексея Сергеевича Уварова. Этот потомственный аристократ и, как утверждают, «основатель русской археологии» заполнил Севастопольский павильон находками из курганов Крыма, которые без устали раскапывал.

Барельеф графа появился после недавней реконструкции у врат музея. Заслужил он, конечно, памятника на площади Москвы. Его отец, президент Российской академии и министр народного просвещения знаменит формулой национальной идеи, подобно которой в наше время никто сочинить не в силах. Граф Уваров выразил ее тремя словами: «Православие, самодержавие и народность». Такой вот, как теперь выражаются, слоган. Сын его, филолог по образованию, увлекся археологией, придал ей государственное значение, как после него это сделали в Израиле. Граф жил постоянно в Москве, в особняке в Леонтьевском переулке, 18, где заседало Московское археологическое общество, которое он основал и которым много лет руководил. По его идее установили памятник первопечатнику Ивану Федорову в Москве.

Триумвират в составе генерала, полковника и графа распался спустя пять лет. Уваров подал в отставку, не желая подчиняться военным. После смерти генерала на передний план снова выдвинулся граф, который и довел в ранге «товарища председателя» начатое совместно дело до логического конца – открытия первых одиннадцати залов Исторического музея. Так он стал называться, перейдя в ведение казны и получив имя императора Александра III.

Построили музей из красного кирпича, как стены Кремля. Триста каменщиков с подручными выложили его мощные стены там, где прежде маячили башни Земского приказа. Древние стены послужили аптеке, петровскому ресторану «австерии» и основанному здесь Московскому университету. «Жертвой, просвещенным вандализмом» назвал знаток старой Москвы, художник Виктор Васнецов Земский приказ, который Городская дума сломала, чтобы соорудить национальный дом России. Всеобщее желание дать ему самое лучшее место привело к тому, что на Красной площади появился Исторический музей.

Построили его по рисунку художника. Я не оговорился. В приветствии по случаю 125-летия музея президента Ельцина сказано: «Специально для музея по проекту архитектора В. О. Шервуда было построено прекрасное здание, само ставшее памятником эпохи и одним из символов России». Архитектором автор проекта музея не был. Владимир Иосифович, он же Осипович, Шервуд окончил Московское училище живописи, ваяния и зодчества со званием «свободного художника по классу пейзажа», позднее стал академиком по разряду портретной живописи. По его рисунку построена часовня в память героев Плевны, памятник Пирогову в Москве.

Не имея права выступать практическим архитектором, художник выполнил конкурсное задание и победил вместе с тридцатилетним инженером Анатолием Семеновым, строившим Севастопольский отдел. Семенов выступил в качестве главного инженера. На месте двухэтажного приказа появилось четырехэтажное колоссальное сооружение, включавшее глубокий подвал и цокольный этаж. Сорок семь залов раскинулись на двух высоких экспозиционных этажах. Пройдя по их анфиладе, понимаешь: Москва при царях получила первоклассный музей, равный крупнейшим музеям Лондона и Берлина. Столь же поразителен его стиль.

Во второй половине ХIХ века древний Рим не вдохновлял больше Москву, как прежде. Искру вдохновения высекали из камней Второго Рима, Константинополя, и белокаменной Москвы. В итоге этих усилий Красная площадь, застроенная после пожара 1812 года зданиями с колоннадами и портиками, сбросила с себя античную тогу и обрядилась в боярский кафтан. Классика вышла из моды, утратила привлекательность, поддержку императора и мыслителей России. Идеал московские историки видели в храмах и палатах допетровской Руси. Но единства во взглядах на будущий музей между ними не было. Граф Уваров возносил постройки раннего Средневековья, Владимиро-Суздальской Руси. Другой авторитет, Иван Забелин, исследователь Москвы, видел вершину русской архитектуры в зодчестве ХV—ХVI веков, храме Василия Блаженного.

Реалистический портрет историка, написанный Шервудом, выставлен в музее. На нем он такой, как в жизни, можно сказать, точная копия. Но детали построек ХVI века прилагать к фасаду «в точной их копии», как настаивал ученый, художник не стал. «Не думайте, Иван Егорович, – писал Шервуд, – что я уже не пробовал делать по вашему указанию… Выходят милой архитектуры дома, годные богатому барину и по большей мере думы губернского города. Но памятника, где должна была выразиться вся Россия, сделать на этих основаниях нельзя…»

Не сошелся во взглядах художник с историками, особенно когда начал заниматься залами. Уваров во главу угла ставил археологические находки, Забелин – предметы старины, быта народа. Экспозицию по их программе Шервуд считал «складом вещей» и стремился, чтобы залы музея служили «наглядною историей», выраженной средствами искусства. Так создают первоклассные музеи сегодня. Художник опередил время на полтора века. Расхождение во взглядах кончилось трагедией Шервуда. От дальнейшего проектирования его отстранили. Разноцветными изразцами фасад по его проекту не облицевали. Поэтому с первого взгляда кажется, что красные кирпичные стены не оштукатурены.

Но дело было сделано. В дни коронации Александра III в мае 1883 года одиннадцать залов Исторического музея с фасадами в «русском стиле» открыли. Граф Уваров спустя год после торжеств умер. Сменивший его на посту «товарища председателя» Иван Егорович за долгие годы службы заполнил стены памятниками истории. Его именем назвали Забелинский проезд между Кремлем и музеем, переименованный при известной власти из-за монархических взглядов воспитанника сиротского училища. За заслуги в науке сын мелкого чиновника за 88 лет жизни удостоился высших чинов и орденов империи, выставленных в музее. В нем хранятся миллионы экспонатов, в том числе завещанная коллекция, библиотека и кабинет историка.

«Русский стиль» начал триумфальное шествие по Москве под выкрики искусствоведов. Его сочли «ложно-русским», поскольку старинные формы утратили прежний «смысл служебного и конструктивного значения». Что не помешало появлению на Красной площади в обруганном стиле Верхних и Средних торговых рядов, сохранившихся до наших дней. (Подобные по архитектуре Нижние торговые ряды, спускавшиеся к Москва-реке, сломали до войны при Сталине.)

Первыми открыли Средние ряды. Они представляют собой трехэтажный квадрат, куда втиснуты четыре корпуса. Там до революции насчитывалось 400 помещений для оптовой торговли «тяжелыми» товарами. Построил ряды Роман Клейн, которому присвоили звание академика за здание Музея изящных искусств. (За большие деньги московской купчихи, согласно ее завещанию, музей назвали именем Александра III. Ныне, по недоразумению, это музей имени А. С. Пушкина.) Роман Иванович, он же Роберт Юлиус, Клейн за 66 лет жизни возвел только в одной Москве свыше 60 зданий. Такая продуктивность не снилась главным архитекторам советской столицы, не имевшим конкурентов среди собратьев по искусству. Проекты Клейна так высоко ценили современники, что принимали их без конкурсов и отдавали им предпочтение, даже если они не побеждали, как это случилось со Средними торговыми рядами и Музеем изящных искусств. Здания Клейна всем известны. Его творения – ЦУМ, «Чайный дом» на Мясницкой, бывший кинотеатр «Колизей», ныне театр «Современник», Бородинский мост, дома всякого рода, фабрики и заводы, интерьер Хоральной синагоги и мавзолей в Архангельском. При советской власти он ничего не построил, ходил на службу в Исторический музей по Красной площади мимо своих Средних рядов.

Самый чудный образ Верхних торговых рядов представил на конкурс все тот же художник Владимир Осипович Шервуд. Его красного цвета сказочного вида фасад с башнями назван современным историком «архитектурным миражом». Он мог бы затмить не только Исторический музей, но даже Кремль, чего допустить никто не решился. Право построить Верхние торговые ряды завоевал питерский профессор архитектуры Андрей Никанорович Померанцев.

Все названные фигуры при всей их неординарности не вызывают у меня трепет, когда я пишу о Красной площади. Пленяет образ Николая Алексеева, избиравшегося на два срока «городским головой» Москвы. Его современник, профессор Московского университета Богословский оставил нам такой его словесный портрет: «Высокий, плечистый, могучего сложения, с быстрыми движениями, с необычайно громким звонким голосом, изобиловавшим бодрыми, мажорными нотами, Алексеев был весь – быстрота, решимость и энергия. Он был одинаково удивителен и как председатель городской думы, и как глава исполнительной городской власти». Его избрали в 33 года.

В день выборов на третий срок в кабинет зашел некий проситель, представившийся мещанином Андриановым. Без лишних слов этот ненормальный выстрелил в упор. Операцию сделали в кабинете. Хирурги оказались бессильны. «Я умираю как солдат на посту», – сказал он генерал-губернатору Москвы, когда тот пришел с ним прощаться. Гроб на руках несли до Новоспасского монастыря, где похоронили в семейном склепе Алексеевых, богатейших московских купцов. Из их рода прославился безмерно Константин Сергеевич Алексеев под псевдонимом Станиславский, режиссер и основатель Художественного театра, чья могила находится на Новодевичьем кладбище.

Могилу Николая Александровича Алексеева стерли с лица земли, она была у входа в монастырь, устоявший под ураганом истории. Никто ее не восстановил в дни 850-летия Москвы, хотя об этом я напоминал властным лицам, обещавшим исправить положение. Рано или поздно это сделают и, более того, установят в Москве монумент тому, кто изменил ее жизнь на бытовом уровне, – а это самое сложное. До Алексеева не было в домах водопровода. По улицам разъезжали бочки с водой. Ее набирали из бассейнов, фонтанов, Москва-реки, колодцев. Это еще не вся беда. По всему городу громыхали другие бочки, выплескивавшие на мостовые зловонные фекалии. «Золотари» выгребали по ночам ямы во дворах. Большой город не располагал, как другие столицы Европы, канализацией. Зловоние доходило до застав. «Москвой запахло», – говорили, подъезжая к Первопрестольной, как свидетельствует Салтыков-Щедрин. После Алексеева так говорить перестали, исчезли водовозы и «золотари».

Он навел порядок и на Красной площади, где в обветшавших торговых рядах бегали крысы. Никто не брался объединить усилия тысячи лавочников, готовых удавиться за каждый метр торговой площади. Благодаря Алексееву появились новые Верхние ряды, протянувшиеся почти на 400 метров. Великий инженер Владимир Шухов перекрыл линии стеклянной крышей. В подвалах (напротив будущего Мавзолея) процветал ресторан «Мартьяныч», помянутый дядей Гиляем в «Москве и москвичах».

Новое время прибавило площади света и скорости. В 1892 году зажглись огни электрических фонарей. В начале ХХ века по настоянию московских купцов у стены Кремля прошла линия московского трамвая, делавшего три остановки: у Никольской, Сенатской и Спасской башен. Шум трамвая нарушал тишину Красной площади, куда чаще всего ходили иностранцы. Русские регулярно заполняли ее в дни «Вербы». Выходивший перед революцией путеводитель называл ее «пустынной».

«Площадь тиха; нет народа. Только трамваи быстро и шумно проходят по ее окраине. Как-то не верится былой ее оживленности, когда она гудела тысячами голосов на земских соборах или коленопреклоненно встречала святейших патриархов всея Руси, шествовавших в Вербное воскресенье на осляти… Только мерный звон часов на Спасской башне ежечасно будит уснувшую площадь», – утверждал путеводитель 1917 года.

Красный погост. Первая русская революция обошла стороной Красную площадь. Стрельба гремела на Чистых прудах, Арбате, артиллерия била по Пресне. У стен Кремля никто не валил мачты трамвая, не городил баррикады и не убивал. После 1905 года казалось, безумие больше не повторится. Атмосфера заполнялась звоном трамвая и телефона, гудками автомобилей. Модерн вытеснил «русский стиль». Наискосок от Большого под стеклянной шапкой встал «Метрополь» с картиной «Принцесса Греза» Врубеля на фасаде…

Пытаясь представить Красную площадь будущего, художники рисовали ее затиснутой небоскребами. Один торчал на месте Охотного ряда, другой на Манежной площади. Транспорт бороздил небо. Над головами прохожих проносились подвешенные к монорельсу составы, обгоняемые вагонами на крыльях. У Минина и Пожарского сталкивались в кучу автомобили, разгоняя прохожих. А на обратной стороне картины столпотворения такая надпись: «Красная площадь. Шум крыльев, звон трамваев, рожки велосипедистов, сирены автомобилей. Треск моторов, крики публики. Минин и Пожарский. Тени дирижаблей. В центре полицейский с саблей. Редкие пешеходы спасаются на Лобном месте. Так будет через двести лет».

Сочиняя утопии, никто не знал в начале ХХ века, что на Красной площади снова прольется кровь. Сначала грянула Февральская революция. Она шумела у Исторического музея. Перед ним митинговали, упиваясь свободой. Срывали голоса ораторы всех партий – кадеты, октябристы, эсеры, меньшевики и большевики, вбрасывая в толпу лозунги.

«Вся власть Советам!» – взывал к толпе товарищ Макар, посидевший до революции в пятидесяти тюрьмах, побывавший в ссылке на «полюсе холода» – в Верхоянске. Им был Виктор Ногин, прежде красильщик мануфактуры. Ему вторил недавний эмигрант, почтенный литератор Михаил Покровский с дипломом историко-филологического факультета Московского университета. Ораторствовал Петр Смидович, инженер электростанции «Общества 1886 года» с партийными кличками – Матрена, Василий Иванович, Зыбин, Червинский. Сменяя друг друга, эти три большевика будут возглавлять Московский Совет, который с боем возьмет власть в октябре 1917 года.

По-видимому, дипломированному историку пришла мысль похоронить погибших в уличных боях у стены Кремля. Такое решение принял совместно с районными комитетами Московский Военно-революционный комитет, двадцать дней правивший Москвой. Первая резолюция гласила: «Устроить похороны 12 ноября. Могилы устроить на Красной площади». Убитых было так много, что потребовалась неделя, чтобы собрать о них сведения, сколотить гробы, разработать маршруты шествий колонн из всех районов и устроить похороны. Вторая резолюция гласила: «Устроить братскую могилу на Красной площади между Никольскими и Троицкими воротами вдоль стены. Похороны назначить на пятницу, 10 ноября, в 12 дня».

До тех похорон на Красной площади летом прошел молебен и крестный ход в поддержку генерала Корнилова. Он требовал «немедленного разгона всех комитетов и советов». В статусе «спасителя России» генерал направился к Иверской часовне поклониться иконе Богоматери. А на Лобном месте священники московских церквей выставили иконы и призывали народ не слушать сатанистов, поддержать генерала.

Небо молитвам не вняло. По Красной площади двинулся вечером 27 октября отряд солдат. Перед Историческим музеем путь им преградила цепь юнкеров во главе с полковником.

– Сдать оружие! – приказал полковник. А когда команде не подчинились, выстрелил в предводителя роты солдата Евгения Сапунова. Человек тот был зрелый, вступил в парию большевиков в тридцать лет после Февральской революции. В последнем письме из Москвы в деревню, где его ждали четверо детей, писал отцу: «…Все может быть, но что делать. Если погибну, то будут помнить дети, что отец их весь свой век боролся за поруганные права человека и погиб, добывая свободу, землю и волю». Оказывается, за «права человека» задолго до правозащитников выступал «человек с ружьем», рядовой 303-го Сенненского полка…

Рота со штыками наперевес пошла на прорыв. В бою погибли и были ранены 47 солдат. Сколько юнкеров они уложили, «добывая свободу, землю и волю», сведений нет. Это был первый бой в Москве, за которым последовали другие, столь же кровавые. Так состоялось первое действие трагедии грядущей Гражданской войны. По словам американского журналиста, коммуниста Джона Рида, то были «десять дней, которые потрясли мир». Также называлась его книга о революции, позднее официально названной Великой Октябрьской. Из десяти дней семь – шли в Москве бои с применением пулеметов и пушек. После Чумного бунта вновь пролилась кровь на камни Красной площади.

Сотни гробов с телами белых – юнкеров и офицеров – отпели в церкви Большого Вознесения у Никитских ворот. Оттуда их отвезли в Ваганьково. Сотни гробов красных – солдат, рабочих, студентов – понесли к Красной площади. Благодаря газетам и Джону Риду мы знаем, что произошло тогда в Москве. В день похорон остановились трамваи, закрылись по приказу ВРК все заводы и фабрики, театры и кинотеатры, магазины и увеселительные заведения. «Весь долгий день до самого вечера шла эта траурная процессия. Она входила на площадь через Иверские ворота и уходила с нее по Никольской улице. То был поток красных знамен, на которых были написаны слова надежды и братства, ошеломляющие пророчества. И эти знамена развевались на фоне пятидесятитысячной толпы, а смотрели на них все трудящиеся мира и их потомки отныне и навеки».

Какие слова и пророчества?

«Да здравствует братство рабочих всего мира!»

«Да здравствует рабоче-крестьянская республика!»

Впервые по Красной площади шел ход не с крестами и хоругвями, а с красными знаменами. Такого многолюдного шествия с оркестрами и знаменами площадь не знала. В две вырытые между рельсами трамвая и стенами Кремля братские могилы опустили в тот день 238 красных гробов по одним данным, а по другим – намного больше. Землю засыпали всю ночь до утра.

«Кирки и лопаты работали с лихорадочной быстротой, – читаем у Джона Рида. – Все молчали. Над головой небо было густо усеяно звездами, да древняя стена царского Кремля уходила куда-то ввысь».

«Здесь в этом священном месте, – сказал студент, – самом священном во всей России, похороним мы наших святых. Здесь, где находятся могилы царей, будет покоиться наш царь – народ».

Эта мысль вдохновляла не одного студента. Командовавший «красными войсками» в 27 лет Александр Аросев (будущий посол CCCР и «враг народа», неизвестно где погребенный) писал: «Казалось, стены Кремля, в котором испокон веков хоронили царей, поднялись, стали выше, они как бы гордились, что им доверили беречь прах революционных бойцов».

Так возник некрополь, «красный погост», возмущающий сегодня «правые силы», готовые сбить звезды с башен Кремля, предать земле Ленина, перезахоронить урны с прахом из стены, 238 «красных гробов» и все другие, закопанные вслед за ними. Но можно ли это делать?

Вскоре мимо братских могил 9 января в память убитых перед Зимним дворцом в день Кровавого воскресенья под звуки «Интернационала» прошла большая демонстрация, очевидно, первая в советской Москве. А когда на Красной площади начался митинг – с Верхних торговых рядов ударил пулемет. Убитых похоронили в свежих братских могилах.

Два месяца спустя из Петрограда тайно переехало «рабоче-крестьянское» правительство во главе с Лениным. Телеграфисты «Всем! Всем! Всем!», передали новый «адрес для сношений» с правительством России – «Москва, Кремль». С тех пор Красная площадь стала ареной похорон и политических демонстраций одной правящей партии. Их умели и любили проводить большевики, научившиеся выводить народ на улицы задолго до захвата власти.

Прежде чем впервые публично выйти на Красную площадь 1 мая 1918 года, Ленин с товарищами свалил стоявший на территории Кремля большой крест на месте убийства великого князя Сергея Александровича. Тогда, еще полный сил и энергии, «вождь мирового пролетариата» поднялся на высокую стену Кремля и, стоя между зубцами, смотрел, как на площадь под красными знаменами и призывами к мировой революции стекались со всей Москвы люди. Шли колонны пролетариев, готовых по его зову соединиться с братьями по классу. Как свидетельствует сопровождавший вождя управляющий делами правительства, «Владимир Ильич радостный ходил по широкому проходу стены и часто останавливался между ее зубцами и смотрел пристально на площадь». Увидев над головой циферблат с неподвижными стрелками, захотел посмотреть, как устроены куранты, и поднялся в башню.

– Надо бы, чтобы и эти часы заговорили нашим языком! – сказал Ильич в адрес разбитого механизма курантов, переставших играть марш Преображенского полка и гимн «Коль славен наш Господь».

В те минуты над куполом бывшего Сената, где обосновалось правительство большевиков и социалистов-революционеров и оборудовали в бывшей квартире прокурора квартиру Ленину, подняли красный флаг. Часы отремонтировали спустя два года, и тогда они заиграли другую музыку – «Интернационал» и траурный гимн «Вы жертвою пали...».

Духовые оркестры играли эту музыку и в Первомай 1918 года, когда, говоря словами поэта, состоялся праздник со слезами на глазах. Над братскими могилами водрузили приспущенные красные знамена. По проекту известных архитекторов братьев Весниных напротив Сенатской башни подняли высокую трибуну. Перед ней проходили колонны районов и военные отряды, пешие и конные. Лошади тащили орудия с царскими гербами. Над толпой летал аэроплан и сбрасывал листовки. В разных концах площади выступали на платформах грузовиков и на трибунах, надрывая голоса, пламенные ораторы, говорившие без бумажки. Недостатка в трибунах партия тогда не испытывала. Две речи произнес в тот день Ленин. Одну – у памятника Минину и Пожарскому, а другую – у Исторического музея. То были его первые выступления на Красной площади, завораживающие толпу.

(Ленин владел искусством массового гипноза, каким в ХХ веке владели в Европе Гитлер и Сталин, а в далекой Латинской Америке – Перон).

В тот майский день состоялись и демонстрация, и митинг, и некий военный смотр одновременно. Ритуал прохождения по Красной площади, позднее установившийся с точностью первоклассного механизма, вырабатывался постепенно.

От стен Кремля военные по Тверской улице прошли к Ходынскому полю. Туда направился в машине из царского гаража Ильич с женой и младшей сестрой. На том плацу царской армии прошел вечером первый военный парад Красной Армии. Над Лениным летал, демонстрируя фигуры высшего пилотажа, летчик-испытатель Борис Россинский. Будучи шеф-пилотом вождя Красной Армии Льва Троцкого, он поднял его в небо. То же самое летчик предложил совершить Ленину. Но полетать ему не позволили Крупская и Мария Ильинична. Знаю эту историю со слов самого Россинского. (То был пилот от Бога, в небо поднимался до старости, обучил многих, в том числе Михаила Громова, летать. Ни разу не попал в аварию.)

На дверь с надписью на медной табличке «Заслуженный пилот-авиатор СССР Борис Илиодорович Россинский» я набрел в одном из переулков Арбата, где под охранной грамотой Ленина пилот доживал свой долгий век в особняке без соседей по квартире. Дом напоминал музей истории воздухоплавания. Там я бывал не раз и узнал много интересного. (Но службу шеф-пилотом Троцкого бесстрашный авиатор скрыл от меня.)

На Ходынском поле Ленин вспомнил о встрече с летчиком на аэродроме под Парижем, где тот учился летать у самого Блерио. И назвал старого знакомого в шутку «дедушкой русской авиации». Что далеко не соответствовало действительности. Россинский, однако, эти слова воспринял вполне серьезно и везде, выступая по стране с показательными платными полетами, представлялся в афишах соответственно словами Ильича. В результате чего нарвался на хлесткий фельетон, где Давид Новоплянский, другой мой хороший знакомый, выдающийся журналист «Комсомолки» и «Правды», назвал его «дорогим дедушкой». На склоне лет под барабанный бой всех газет, включая ту, что опубликовала фельетон, по воле Хрущева старейшего русского летчика без прохождения кандидатского стажа приняли в КПСС. Это вызвало гневное письмо в ЦК и редакции газет старых большевиков, не забывших, кто служил в Красной Армии шеф-пилотом «Иудушки Троцкого».

Первый военный парад на Красной площади прошел 7 ноября 1918 года. Накануне того дня «Правда», ликуя, вещала: «Первый праздник за тысячу лет – рабоче-крестьянский праздник. Первый! Он должен быть отпразднован как-то особенно, чтобы совсем не было похоже на то, как раньше устраивались празднества. Должно быть сделано как-то так, чтобы весь мир видел, слышал, удивлялся, хвалил и чтобы обязательно люди во всех странах захотели сделать у себя то же самое». То есть революцию.

Что же было такое особенное? На Красной площади при стечении народа сожгли чучело царя, кулака, самогонщика, попа. К тому времени Николая II с женой и детьми расстреляли в подвале, а всех попавших большевикам в руки Романовых живыми сбросили в шахту. Что еще необыкновенного? «Каждая колонна профсоюзов несла эмблему труда своей профессии: печатный станок, калач, гаечный ключ, молот и т. д. На украшенных гирляндами и красными лентами автомобилях везли детвору, всюду алели знамена и транспаранты. Над площадью кружили аэропланы, за которыми тянулись хвосты праздничных листовок…»

Так оно и было. К тому времени Красная Армия насчитывала восемьсот тысяч штыков. Войска и колонны демонстрантов шли несколько часов. Спустя две недели прошел еще один парад по случаю Дня Красного офицера. Перед Лениным и его соратниками маршировали курсанты, будущие офицеры. С площади они прошли к дому бывшего генерал-губернатора. С его балкона Ленин произнес речь.

С тех пор на Красной площади проходили военные парады и демонстрации. В мае 1919 года на Лобном месте Ленин открыл памятник «Степан Разин с ватагой». Из дерева изваял разбойников все тот же Сергей Коненков, не успевший за год разочароваться в новой власти. От нее он сбежал позже в Америку. В тот день вождь трижды выступил в разных углах Красной площади, убеждая слушателей, что «заложенное нами здание социалистического общества – не утопия. Еще усерднее будут строить это здание наши дети». Все это дало основание Маяковскому написать:

По сторонам Сенатской башни с образом аллегорического Гения появились вполне реалистические портреты давно умершего Карла Маркса и живого Ленина. Как видим, культ Ильича начали строить, когда он еще здравствовал. В мае 1919 года прошел еще один военный парад резервов Красной армии. Последний раз вождь выступал на Красной площади во вторую годовщину революции. Больше ему не суждено было ораторствовать здесь.

В «незабываемом 1919 году» похоронили Якова Свердлова, главу законодательной власти большевиков. Так рядом с братскими могилами рядовых революции начали хоронить вождей. Сюда Ленин пришел год спустя за гробом заведующей женским отделом ЦК партии, давней подруги Инессы Арманд, любившей его до последнего вздоха. Ильич, как свидетельствовали очевидцы, не скрывал слез, когда опускали давнюю возлюбленную в могилу. На холм лег венок с надписью «Тов. Инессе – от В. И. Ленина».

В пятую годовщину революции вместо деревянной трибуны появилась капитальная – из красного кирпича. О ней «Известия» писали: «Трибуна по архитектуре будет составлять одно целое с Кремлевской стеной. Стиль постройки 17 века». Рядом установили статую рабочего-кузнеца с молотом в руке. Ничего из всех этих монументов не сохранилось на Красной площади – ни доски, ни статуи рабочего, ни «Разина с ватагой», ни трибуны.

Место трибуны занял Мавзолей Ленина...

От куба к пирамиде. После первых похорон на Красной площади стали часто проходить траурные церемонии. Двенадцать гробов принесли сюда с плакатом: «Вас убили из-за угла, мы победим открыто». То были коммунисты, погибшие при взрыве бомбы в здании МК партии. С фронта привезли бывшего царского генерала Антона Станкевича, повешенного белыми за службу в Красной амии. Погребли на «красном погосте» вождя американских коммунистов Джона Рида, автора «Десяти дней, которые потрясли мир», умершего от тифа. С почестями похоронили убитого белым офицером посла РСФСР в Италии Воровского, по словам Ленина, одного из «главных писателей большевиков». (В мои годы на факультете журналистики Московского университета изучали его публицистику наравне с классиками.) Еще одного советского посла, Петра Войкова, причастного к убийству царя и застреленного «белогвардейцем», предали земле.

Но после него за редчайшим исключением хоронить стали иначе. Урны с прахом замуровывали в стене Кремля. Нишу прикрывали каменной доской с надписью золотыми буквами на черном фоне. На «стене коммунаров», как выразился историк Алексей Абрамов, сто пятнадцать мраморных и гранитных досок, начиная с первой в память народного комиссара финансов РСФСР Мирона Владимирова, по подпольной кличке Лева. Стена с урнами и некрополь вдохновили Маяковского на такие строчки:

По-видимому, под теми, от кого и пепла нет, Маяковский имел в виду погибших при катастрофе аэровагона. На скорости самолета вагон сошел с кривых рельсов вместе с конструктором и знатными пассажирами во главе с Артемом-Сергеевым, членом ЦК партии, лидером горняков. Его имя присвоили городу, поселкам, улицам, заводам, шахтам, санаторию, острову в Каспийском море.

Кому пришла в голову мысль – не хоронить и не кремировать Ленина, а положить в склепе? Ответа нет. Сам Ильич, по словам его сотрудника, высказывался «за обыкновенное захоронение или сожжение, нередко говоря, что необходимо и у нас построить крематории». Тещу, умершую в эмиграции, он и Крупская предали огню. Та печка, что чадила много лет в Донском монастыре, возникла по воле вождя в 1921 году. С родными Владимир Ильич никогда не обсуждал тему собственного захоронения. Когда неизбежное свершилось, они полагали, что похоронят Володю у стены Кремля. По этому поводу Бонч-Бруевич, управлявший делами советского правительства, в статье «Мавзолей» пишет: «Надежда Константиновна, с которой я интимно беседовал по этому вопросу, была против мумификации Владимира Ильича. Так же высказывались и его сестры, Анна и Мария Ильиничны. То же говорил и его брат Дмитрий Ильич».

Соратники в узком кругу детально обсуждали предстоявшую кончину вождя, мучительно умиравшего в бывшем имении купчихи Морозовой в Горках. Сталин тогда заявил, что «современной науке известны способы сохранения тела путем забальзамирования в течение длительного времени, достаточного, чтобы народное сознание сумело свыкнуться с мыслью, что Ленина больше нет».

Как видим, поначалу речь шла о временной мере.

Первым делом требовалось решить, где хоронить – в Москве или Петрограде? Кому из городов отдать предпочтение? «Рассвет политической деятельности Ильича начался в Петрограде», – телеграфировали в Кремль из Смольного. Противоречие между столицами решили так. Петроград переименовали в Ленинград. А похороны устроили в «Красной Москве». Задание – срочно соорудить временный склеп – получил в 12 часов ночи Алексей Щусев, автор маленькой церкви на Большой Ордынке и колоссального Казанского вокзала. К четырем часам утра эскизный проект был готов.

«Владимир Ильич вечен. Как нам почтить его память? У нас в зодчестве вечен куб. От куба идет все, все многообразие архитектурного творчества. Позвольте и склеп, который мы будем строить в память о Владимире Ильиче, сделать производным от куба» – так излагает речь Щусева на совещании комиссии автор статьи «Мавзолей».

На месте сломанной кирпичной трибуны через пять суток беспрерывной работы взрывников, землекопов и плотников возник не один, а три деревянных куба. Их обшили тесом «в елочку» и покрасили в темно-серый цвет. Два куба служили входом и выходом. Третий куб между ними, самый большой, являлся склепом. Так он официально назывался. Для всех желающих, «которые не успеют прибыть в Москву ко дню похорон, проститься с любимым вождем», правительство постановило «гроб с телом сохранить в склепе, сделав последний доступным для посещения».

Склеп со словом «Ленин» увидели в 9 часов 55 минут утром 27 января первые колонны. Под звуки «Интернационала» они вступали на Красную площадь. Траурное шествие длилось шесть часов. Только в 16.00 соратники внесли гроб в склеп, прикрыв его красными знаменами. По радио и телеграфу прошла команда: «Встаньте, товарищи! Ильича опустили в могилу»! Загудели гудки фабрик, заводов, паровозов, затихли машины и станки, замерло движение транспорта. Звуки рвали душу и смолкли, когда в 16 часов 04 минуты по тем же каналам прошел клич: «Ленин умер – ленинизм живет!» Ничего подобного в мире никогда не происходило.

Чем объяснить парадокс, что народ, которому покойный принес горе Гражданской войны, разруху, голод, эпидемии и «массовидный террор», испытал неподдельное горе? Партия за несколько лет сумела внушить миллионам, что без царя, помещика и капиталиста, без купца и кулака – жить лучше. Потому их чучела, набитые соломой и паклей, жгли на Красной площади. Мощный аппарат внушения – отделы пропаганды и агитации, лучшие поэты, художники – по государственному заказу творил миф об Ильиче, строил культ Ленина. Он набрал высоту, когда силы еще не покинули вождя. Портреты вождя на фасадах домов Москвы появились с 1918 года рядом с портретом Карла Маркса. Памятники, картины, стихи, песни, легенды множились. Культу вождя, как культу фараона, требовался не временный склеп, а постоянный мавзолей, где его могли видеть единомышленники и неофиты.

После похорон Щусев получил задание – вместо склепа спроектировать мавзолей. Он взял за образец ступенчатую пирамиду фараона Джосера. Композиция из трех кубов в мае 1924 года трансформировалась в ступенчатый мавзолей в дереве. Его пропорции и деление частей архитектор сделал по фигуре египетского треугольника с соотношением сторон – 3ґ4ґ5.

И в том же 1924 году правительство объявило «всенародный конкурс» на проект постоянного мавзолея – «естественный центр притяжения для всех глаз». Поступило свыше ста проектов – реальных и фантастических. Один из них предлагал в честь покойного здание, которое освещало бы весь центр Москвы и виделось за 300 километров от нее.

Все кончилось тем, что тому же Щусеву поручили перевести найденный им образ из дерева в камень. Так в 1930 году на Красной площади появился всем нам известный Мавзолей Ленина с гладкими стенами, в геометрических формах, стиле конструктивизма. Из карьера на Украине доставили монолит весом 60 тонн. На черной плите инкрустировано красным порфиром одно слово – Ленин. На другую плиту черного лабрадора, весом 25 тонн, установили саркофаг.

Тогда же булыжный камень заменила брусчатка, гранитная плитка в форме бруска из диабаза, весом 8—10 килограммов. Камень добыли на берегу Онежского озера. У Кремля сняли трамвайные рельсы, убрали мачты с проводами. Вместо лиственных деревьев, лип высадили голубые ели. «Красный погост» больше не напоминал московские кладбища с разными надгробиями. Все их снесли, а отдельные захоронения, к тому времени появившиеся, объединили общим холмом с Братскими могилами. Их обнесли глыбами кованого серого гранита. Так реализовали мысль, высказанную московским архитектором Николаем Ладовским: «Идея коллективной жертвы в интересах класса может быть материально выражена только в обобщенной форме памятника». По сторонам мавзолея установили капитальные трибуны на десять тысяч человек. Таким образом, некрополь стал во многом таким, каким мы его видим сегодня.

За Мавзолеем сохранили три могилы самых почитаемых большевиков – Свердлова, игравшего роль секретаря партии и главы государства, Фрунзе, наркома по военным и морским делам, и Дзержинского. «Железный Феликс», как известно, основал органы госбезопасности и по совместительству руководил путями сообщения и народным хозяйством.

Все работы по реконструкции площади закончились накануне предстоящего военного парада. Брусчатка выдержала испытание – 7 ноября 1930 года по ней прошли боевые машины и тяжелые танки Красной Армии. Вожди партии приветствовали праздничные колонны, стоя на мавзолее. А напротив них фасад ГУМа украшали портреты покойного Ленина и живого Сталина.

Подтвердилась истина, нет ничего более постоянного, чем временные учреждения. «Временное советское правительство», которое должно было признать избранное народом Учредительное собрание, разогнало делегатов. И просуществовало до конца 1991 года, когда красный флаг, поднятый Лениным, опустил Ельцин. Временный склеп превратился в монолитное сооружение, про которое Щусев выразился так: «Мавзолей маленький, но его не поднимешь». По сравнению с деревянным мавзолеем внутренний объем каменного увеличился в 12 раз и достиг 2400 кубических метров. Верхняя плита поднялась на 12 метров, на высоту четырехэтажного дома. На фоне стены Кремля пирамида из красного полированного гранита стала «естественным притяжением для глаз».

Поколения искусствоведов описывали особенности мавзолея снаружи и внутри, находя в нем много достоинств. По словам доктора архитектуры Селима Хан-Магомедова, написавшего книгу «Мавзолей Ленина», «это, пожалуй, единственное в истории архитектуры сооружение, в процессе создания которого не только разрабатывались многочисленные варианты, делались модели и макеты в натуральную величину, но и три проекта (одного архитектора) были последовательно осуществлены в натуре на протяжении каких-нибудь пяти-шести лет».

Мавзолей не только вписался в архитектуру Красной площади, но и стал ее доминантой. Можно ли, зная все это, разрушить Мавзолей Ленина только потому, что ленинизм сегодня не греет больше сердца вчерашним коммунистам?

Парад Победы. Со времен Ленина Красная площадь стала ареной демонстраций и военных парадов. Происходили они не только 1 мая и 7 ноября, но и по другим поводам. Свою силу большевики демонстрировали коммунистам III Интернационала. Перед ними в марте 1919 года прогромыхал французский танк «Рено», захваченный у белых, с надписью на русском языке «Кремль». Вел его по площади летчик, известный нам «дедушка русской авиации» Борис Россинский. По трофейному образцу срочно изготовили первый советский танк, дав ему название «Борец за свободу тов. Ленин». Перед отправкой на фронт машина проехала под красным знаменем мимо стен Кремля. Еще через год иностранные броневики, самолеты и танки, пушки, пулеметы, прожектора свезли на площадь с разных фронтов Гражданской войны. Перед насыпанным Курганом Победы, усеянным поверженным оружием, прошли четыреста тысяч русских, умиляя иностранцев готовностью умереть за мировую революцию.

…В год пятой годовщины Октября на площадь впервые вышел тысячетрубный оркестр. Парализованный Ленин представал на портрете со знаменем в руке. А на трибуне стоял избранный по его рекомендации Генеральным секретарем никому не известный Иосиф Сталин с членами Политбюро и ЦК. Пред ними маршировали в длиннополых шинелях с остроконечными шлемами пехотинцы, шла конница Буденного, принесшая победу в Гражданской войне.

С каждым годом военные парады становились все более красивыми и грозными. Окруженная со всех сторон капиталистическими государствами «страна победившего социализма» готовилась к мировой войне. Разношерстная одежда красноармейцев и командиров сменилась парадной формой с петлицами. По брусчатке громыхали сотни танков, броневиков, пушек. На майском военном параде 1933 года прошел танк «Московский комсомолец». История машины и ее водителя по фамилии Разгуляев вошла в летопись военных парадов. Изготовленную комсомольцами московского танкового завода «сверх плана» машину вручили лучшему механику-водителю Московского военного округа. То был виртуоз, как писали, «безаварийный мастер», не знавший никогда поломок. Его умение настолько поражало всех, что приказом Революционного военного совета Разгуляева без экзамена перевели в средние командиры.

В 1934 году состоялся кроме двух традиционных третий военный парад в честь ХVII съезда партии. Его назвали «парадом стали и моторов» из-за массы боевых машин. А съезд в истории партии вошел «съездом победителей». На нем никто больше не осмеливался выступать против «великого вождя», чей культ превзошел культ Ленина. Сотни делегатов «съезда победителей» погибли в застенках. Никого из них не похоронили на «красном погосте», несмотря на дружбу с Лениным, бесстрашие в боях, заслуги перед революцией, которая съедала своих сынов. Так было в Париже при Робеспьере, так повторилось в Москве при Сталине.

В майский праздник год спустя над Красной площадью пролетело 800 самолетов. Пятерку истребителей вел Валерий Чкалов, летчик-испытатель, признанный «великим летчиком нашего времени». По брусчатке прошло 500 танков. На парадах и демонстрациях в Москве Сталину воздавали почести, подобные тем, что удостаивался в Берлине другой вождь – Гитлер.

На май 1936 года на Красную площадь впервые вышли четверо высших военачальников в форме маршалов Советского Союза. То были Ворошилов, Буденный, Егоров, Тухачевский. Пятый новоявленный маршал – Блюхер – принимал парад на Дальнем Востоке. Каждому из них лучший журналист Советского Союза Михаил Кольцов воздал хвалу в центральном органе партии «Правде». Егорова Сталин назвал «выдающимся полководцем, солдатом революции, покрытым славными ранами, первым начальником большевистского Генерального штаба». Василия Блюхера величал «героем Перекопа, штурмовых ночей Спасска, первым носителем ордена Боевого Красного Знамени». Тухачевского представлял «блестящим талантом, крупнейшим стратегом-полководцем», вызвавшим «почтительное восхищение европейских военных светил». Эти три маршала из пяти расстреляны поблизости от Красной площади, в подвале Военного трибунала, где сейчас располагается городской военный комиссариат. Погиб в застенке и автор панегириков Кольцов, успев уложить крупные камни в фундамент культа Сталина.

…Единственный раз парад в небе открыл флагман с 8 моторами «Максим Горький». То был самый большой в мире самолет, построенный Андреем Туполевым под шефством Михаила Кольцова. Вскоре во время показательного полета в него врезался истребитель, за штурвалом которого сидел лихач. Флагман с большой командой и пассажирами рухнул на землю, к счастью, не на Красную площадь. Ее ждали другие испытания.

Построив в центре Красной площади Мавзолей, правительство Сталина укрепилось в мысли продолжать преобразования, так удачно начатые. Как ни странно, в желании очистить столицу мирового пролетариата от «исторического хлама» власть нашла поддержку маститых архитекторов, служивших ей верой и правдой. Поколение зодчих России искренно было убеждено, что, кроме храма Василия Блаженного, все другие здания у стены Кремля не стоят ломаного гроша.

Так, автор Мавзолея Ленина академик Щусев писал: «Все попытки новейшего времени строить на Красной площади, как ряды, так и Исторический музей, терпели роковую неудачу». Ошибку следовало исправить. Каким образом? Сломать музей, торговые линии и воздвигнуть на их месте нечто новое, достойное «сталинской эпохи».

Москва еще не оправилась от Гражданской войны, как советская власть в 1922 году объявила конкурс на колоссальный Дворец труда. Никто не ограничивал фантазию архитекторов высотой и размерами – свобода! Этот дворец задумали на месте «чрева Москвы», строений Охотного ряда, где теперь гостиница «Москва». Братья Веснины предложили поднять здесь небоскреб в 125 метров, намного выше Ивана Великого. Для страны, лежавшей в руинах, то была утопия. Такая же утопия, как строительство коммунизма.

В год «съезда победителей» зодчим дали задание на месте Верхних, Средних и Нижних торговых рядов спроектировать Дом Наркомтяжпрома (Наркомата тяжелой промышленности). Сталин, сокрушив оппозицию, взял курс на индустриализацию. Ее штабом служил этот наркомат, занимавший пока что Деловой двор у стен Китай-города. В новой резиденции командиры социалистической индустрии получали все, о чем можно было мечтать. Те же братья Веснины предложили на Красной площади построить комплекс из четырех башен, высотой по 160 метров каждая, связанных переходами.

Проект архитектора Аркадия Мордвинова напоминал в увеличенном масштабе Дом на набережной. По его замыслу ничего не оставалось не только от ГУМа, но и от Китай-города со всеми улицами и переулками. Рассказывая о том времени, часто повторяют анекдот, обнародованный поэтом Вознесенским. Якобы рука в гимнастерке железнодорожника взяла с макета Красной площади модель Василия Блаженного и убрала его. Но другая властная рука, человека с усами, вернула модель на прежнее место.

Василию Блаженному грозила гибель не столько от Сталина и Кагановича, сколько от публицистов и зодчих, правоверных вождей. Так, литературовед авангардного толка Корнелий Зелинский публично задавал современникам вопрос, имея в виду чудный собор, построенный при Иване Грозном:

– До каких пор мы должны беречь кирпичные кости Ивана Грозного? Двести, триста лет или пятьсот лет простоят эти стены?

Другой радикал, «инженер А. И. Шумилов» предлагал Красную площадь переименовать в «Проспект Мавзолея» или «Проспект Мавзолея Ленина», поскольку после задуманной ломки она «перестает быть площадью и превращается в сплошной проспект».

Архитекторы уверовали, что вместе с партией Ленина – Сталина творят светлое будущее. От Красной площади они мало что оставляли. Известный архитектор Эль Лисицкий в журнале «Архитектура СССР» доказывал: «Снос здания б. Верхних торговых рядов – этого низкокачественного произведения архитектурного безвременья, возведение нового громадного сооружения – штаба социалистической индустрии – должны усилить и архитектурно обогатить значение Красной площади».

Гений архитектуры Константин Мельников громоздил на Красной площади феерию умом непостижимых колес, лестниц, башен, поражающих воображение размахом и новизной форм, опередивших время на сотни лет.

Что в действительности произошло? Памятник Минину и Пожарскому сдвинули на край площади. Сломали Иверские ворота и Казанский собор. Снесли Нижние торговые ряды. До основания разрушили вытекавшую с площади древнюю Москворецкую улицу. Срубили часть зданий Варварки, она заканчивалась тогда у стен Кремля. Убрали рельсы и мачты трамвая.

Что еще? Сняли двуглавых орлов. Четыре кованные кузнецами орла украшали Спасскую, Никольскую, Боровицкую и Троицкую башни. Два орла поменьше сидели на башнях Исторического музея. Взамен них предписывалось к 7 ноября 1935 года установить «пятиконечные звезды с серпом и молотом». Звезды из нержавеющей стали и красной меди инкрустировали уральскими полудрагоценными камнями. Спустя два года вместо потускневших, не выдержавших испытания московской погодой изделий создали светящиеся звезды. Они из рубинового стекла с золочеными гранями. Рисунок выполнил художник Большого театра Федор Федоровский, удачно определив размеры каждой звезды в зависимости от высоты башен. Самые большие звезды имеют размах лучей 3,75 метра. Внутри каждой беспрерывно горят лампы. Поэтому звезды днем не выглядят черными, а ночью загораются красным светом, так отпугивающим некоторых рьяных демократов. До недавних дней они громко ратовали за то, чтобы вернуть на прежнее место орлов.

Как видим, Красная площадь обошлась без тотального сноса. Собор, ГУМ, музей – на прежнем месте. Мавзолей и звезды прибавили величия и красоты. Каждый час из ворот Спасской башни выходили, печатая шаг, два бойца с разводящим, направляясь к порталу Мавзолея. Там происходила смена почетного караула. Ритуал не оставлял равнодушным никого, кто приходил сюда.

Красная площадь, обойденная вниманием русских стихотворцев, стала объектом вдохновения при Ленине. Первым, по-видимому, пропел ей гимн пролетарский поэт Николай Полетаев 8 ноября 1918 года, когда состоялась демонстрация и парад в честь годовщины революции.

Маяковский убрал из гимна минорные звуки:

Красная площадь все прочнее связывалась с образом Сталина, жившего за стенами Кремля. Поэты туда приглашались за наградами, орденами и Сталинскими премиями.

Эти строчки забытой поэтессы. В большой разноплеменный хор, певший на всех языках осанну вождю, с сольными партиями вступали великие поэты. Одни, как Пастернак, Твардовский, – вольно. Другие, как Мандельштам и Ахматова, – вынужденно.

Это строчки Твардовского. Подобные перлы составляли сотни поэтов. Апофеоз культа Сталина происходил в день парада и демонстрации. Перед стоящим на трибуне вождем проносили тысячи его портретов. Самый большой закрывал фасад ГУМа. Из репродукторов над площадью неслись песни в честь вождя, одна лучше другой.

Последний парад мирного времен принимал верхом на коне нарком обороны Тимошенко, сменивший сталинского «первого маршала Ворошилова», проигравшего кампанию маленькой Финляндии. Тот парад отличался от прежних обилием автоматического стрелкового оружия, которого так не хватало в бесславной войне. По Красной площади впервые прошли средние танки Т-34 и тяжелые – марки КВ, названные в честь Клима Ворошилова, бывшего незадачливого наркома. В группе военных наблюдал за парадом новый начальник Генерального штаба генерал армии Георгий Жуков, которому вскоре пришлось спасать Москву.

За неделю до 7 ноября 1941 года никто в осажденной столице СССР не думал о параде на Красной площади. Сталин во время очередного доклада командующего Московским военным округом вдруг поинтересовался, как идет подготовка к параду. А когда услышал, что никак, отдал приказ его провести и пообещал прислать в Москву 200 танков. Генерал Артемьев спустя 25 лет, рассказывая мне эту историю, восхищался мудростью Верховного Главнокомандующего, заключившего, что парад равносилен успешной фронтовой операции.

На другой день красноармейцы начали отрабатывать строевой шаг на набережных, укрываясь во время бомбежек под мостами. Все происходило в глубокой тайне. По улицам маршировали моряки Черноморского и Балтийского флотов, недоумевая, почему их не ведут в бой. Ночью, накануне парада, нарочные развозили пригласительные билеты на гостевые трибуны. Полки и дивизии подняли в темноте и под снегопадом повели к центру. На другой день в газетах можно было прочесть:

«Часы Спасской башни гулко бросили на площадь восемь ударов.

– Парад смирно!

Из ворот Спасской башни на добром горячем коне выезжает заместитель народного комиссара обороны СССР Маршал Советского Союза тов. Буденный…»

А по радио заговорил молчавший с начала июля Сталин. В то утро он произнес слова, которые от него никто не ожидал: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова…» Все помнили, как «слуг царей» сбрасывали с постаментов или сдвигали с центра на край площади.

Три оркестра, двести труб играли «Интернационал», «Священную войну». Под музыку прошли дивизии Красной Армии и ополченцы, войска НКВД, артиллерия, кавалерия. И обещанные 200 новых танков. Того парада Красной Армии никто в мире не ожидал. О параде вермахта вещала в дни «генерального наступления» германская пропаганда. В честь захвата Москвы в Германии выбили медаль, отпечатали приглашения на парад, не проставив в них число и час. «Когда вы получите это письмо, мы будем в Москве, русские будут разбиты, мы промаршируем по Красной площади», – писал домой немецкий солдат.

Больше во время войны парадов не было. А 24 июня 1945 года Сталин приказал провести Парад Победы. Принимать его поручил маршалу Жукову. На замечание, что по праву эта честь принадлежит Верховному Главнокомандующему, ответил: «Я уже стар принимать парады, принимайте вы, вы помоложе».

В тот день лил проливной дождь. Никто его не замечал. Капли дождя смешивались со слезами на глазах. Оркестр состоял из 1400 музыкантов. Каждый фронт вывел на Красную площадь сводный полк из 1059 отличившихся в боях солдат, офицеров и генералов. Они привезли по 36 красных знамен и трофейные знамена. В наступившей тишине под дробь барабанов прошла рота по двадцать солдат в каждом ряду. Первым упал штандарт Гитлера. 200 германских знамен бросила та рота на помосты у Мавзолея. О параде маршал Конев, который шел впереди полка 1-го Украинского фронта, сказал мне:

«До парада мне вручили орден „Победы“ и вторую медаль Героя Советского Союза. В дни войны о таком параде разговоров не возникало. Хотя в обозе шла за мной все годы войны моя лошадь».

А маршал Василевский назвал Парад Победы самым памятным в его жизни.

«Меня, кроме подготовки к параду, занимала подготовка к Дальневосточной операции. После прохождения парада я, как и другие командующие, поднялся на трибуну Мавзолея».

К тому времени Щусев последний раз перестроил Мавзолей Ленина. К двум боковым прибавилась центральная трибуна. Она смогла вместить не только соратников Сталина, но и маршалов. С тех пор они занимали место справа от членов Политбюро.

Свято место пусто. После войны Щусев и другие придворные мастера ломали голову над тем, как увековечить образ Сталина. Они все еще не оставляли мысли сломать Исторический музей и ГУМ. Сохранилась стенограмма заседания комиссии, обсуждавшей вопрос «О постановке памятника Победы на Красной площади».

«Т. Мордвинов. Если пойти на ликвидацию первой части ГУМа, это может получиться интересно, если пойти на ликвидацию Исторического музея и поставить здесь монумент, это будет интересная вещь.

Т. Щусев. Здание музея можно разрушить, а ГУМ можно частично реконструировать…

Т. Симонов. Такая композиция убьет Спасскую башню…

Т. Мордвинов. Ну и пусть убьет...»

Памятник Сталину работы Томского появился над его могилой. Сначала под гудки заводов, паровозов, под вой сирен и артиллерийский салют саркофаг с телом в мундире генералиссимуса поместили рядом с Лениным в штатском. Потом ночью, после съезда КПСС, когда все узнали, сколько невинных душ погибло по воле вождя, покойника захоронили в земле. Это произошло 31 октября 1961 года. Милиция вечером перекрыла Красную площадь. В темноте вырыли за Мавзолеем могилу. Отключили от саркофага приборы, поддерживавшие режим вечного хранения. Золотые погоны и золотые пуговицы сняли с мундира. Переложили усопшего в красный гроб, покрыли вуалью, оставив открытым лицо. Крышку заколотили гвоздями. Предполагали накрыть гроб двумя железобетонными плитами. Обошлись землей. Выдумывают, что гроб залили бетоном.

В одной шеренге со Сталиным стоят точно такой высоты памятники покойным лидерам СССР. Последними погребли трех Генеральных секретарей ЦК КПСС – Брежнева, Черненко и Андропова. Такой же чести удостоился «серый кардинал», идеолог Суслов, умерший раньше их. Остальных руководителей СССР до последнего времени хоронили в стене Кремля. Там чернеют доски с именами маршала Жукова и всех полководцев, победивших в Великой Отечественной войне. В стене урны с прахом Юрия Гагарина и других космонавтов, Королева и Келдыша. До войны такой чести удостоили Максима Горького, стоявшего на трибуне Мавзолея рядом с другом, Иосифом Сталиным.

До недавних дней в Кремле пытались всех, кто в земле и в стене, – перезахоронить. И предать земле тело Ленина. Озабочен этим был особенно Ельцин, чуть было не сыгравший роль могильщика Ильича. Но ему суждены были «благие порывы». Без свершений. Что в данном случае лично меня порадовало.

О покрытой брусчаткой площади много звучных строк написано в ХХ веке. Один из поэтов хорошо сказал о ней:

У этого угла длина 690 метров и ширина 130 метров. Не знаю, как сегодня, а в недавнем прошлом этой площади выписывали некий почетный паспорт под номером 1 в знак особых заслуг перед историей. И солдаты у входа в Мавзолей Ленина стояли на посту номер 1. Как только пронесли в гробницу домовину с телом покойного, по стойке «смирно» застыли на Красной площади два бойца. Ими были Григорий Коблов, будущий генерал, и Арсений Кашкин, не сделавший из-за ранения карьеры в армии, но тоже славный человек, ставший директором совхоза. Их привел сюда впервые разводящий – венгр Янош Мейсарош, променявший родину на революцию в России. Те, кто служил на этом почетном месте, стали полковниками и генералами, героями и дважды героями Советского Союза.

Десять секунд шли караульные по площади, выходя из Спасской башни, и потом разом переходили на торжественный строевой шаг. Как писал автор книги «У Кремлевской стены» Алексей Абрамов: «Этот чарующий парад высшей воинской выправки длился 2 минуты 35 секунд». За то время троица проходила путь от ворот до Мавзолея и под звон курантов сменяла отстоявших вахту однополчан кремлевского гарнизона. За сутки та воинская церемония повторялась 24 раза. В общей сложности, что нетрудно подсчитать, она занимала 1 час и 6 минут. Отрабатывали солдаты движения месяцами, добиваясь слаженности, которой могли бы позавидовать артисты балета и спортсменки синхронного плавания. В сущности, на Красной площади каждый день из года в год разыгрывался спектакль с участием вышколенных атлетов, молодых, стройных и высоких, по современным понятиям, суперменов, достойных красоваться на виду у всего мира. В этом утверждении нет метафоры, потому что полюбоваться разводом караула на Красной площади «Интурист» подвозил автобусами всех иностранцев, прибывавших миллионами в Москву. Да и каждый посещавший столицу житель СССР считал своим долгом хоть раз в жизни побывать на Красной площади, а если повезет, пройти в Мавзолей Ленина и у стены Кремля.

Когда стрелки курантов на Спасской башне приближались к концу часа, площадь заполнялась. Все ждали, когда из ворот выйдут часовые. В любое время суток собирались люди, чтобы увидеть развод караула. Днем публика образовывала толпу, ночью подтягивались влюбленные пары и все, кому не спалось, кого тянуло сюда, на брусчатку. О чем высокопарно, но вполне искренне сказал поэт одной бывшей советской республики:

Гранит под ногами, все вроде кругом как прежде, Мавзолей на месте. Ленин лежит в прозрачном гробу, не охраняемый в траурном зале караулом на упраздненном посту номер 1. Очередь значительно поубавилась, пропаганда радикально-демократических изданий сделала свое дело. Но в десять утра в течение трех часов в Мавзолей и к стене пройти может каждый несколько раз в неделю. Ленину, по всей видимости, больше не угрожает перезахоронение. И некрополь у Кремля не собираются ликвидировать, как настойчиво добивался «первый Президент России». Ну а «второй Президент России» такой глупости не совершит, не займется выкапыванием гробов. Промелькнувшая недавно без особых комментариев обозревателей весть о посещении президентом в Ульяновске музея Ленина – тому подтверждение. И еще, как выяснили биографы президента, у преемника Ельцина был родственник, служивший верой и правдой у самого вождя. Дед Путина, по словам внука, считался одним из лучших поваров Петрограда. А когда рестораны после революции закрылись, проявлял свое умение на кухне семьи Ленина.

Все так. Но спектакля с участием часовых поста номер 1 больше нет. Не выводит их из Спасских ворот разводящий. Не печатают шаг по камням солдаты. Пустынно и провинциально тихо стало у стен Кремля. И «гордости сердечной» не испытываешь, стоя на Красной площади. Мертвой назвал ее недавно Юрий Лужков, сравнивая с Манежной площадью, заполненной народом.

Чем вызвана метаморфоза?

Казалось бы, такая мелочь, две минуты сорок пять секунд ритуального представления. И только! Но в эти минуты происходило единение с историей, настоящее стыковалось с прошлым, современность сливалась с вечностью. Толпа, говорящая по-русски, ощущала себя народом. За две минуты с секундами происходило наполнение души невесомой субстанцией, именуемой патриотизмом. Ну а иностранцы убеждались, есть в Москве ритуал, напоминающий им происходящий на родине. У англичан и испанцев развод караула проистекает у королевского дворца. У французов многолюдные церемонии ежедневно устраиваются перед Триумфальной аркой

Кто тайком в Москве сломал традицию, не им установленную? Кто приказал коменданту Кремля «эту песню прекратить»? На этот вопрос бывший комендант генерал Барсуков отвечал, что сделал это он, имея некие полномочия.

– Ельцин это отменил. По пьяни, – в сердцах сказал один из охранников.

– Когда?

– В 16 часов 6 октября 1993 года. Черномырдин узнал про все за час. Звонил, просил не делать этого, но его не послушали.

Как раз в 16 часов 27 января 1924 года началась беспрерывная служба у Мавзолея. Лишь война и бомбежки прерывали ее на тот срок, пока Ленин находился в глубоком тылу. Зачем надо было нарушать традицию, кому мешали часовые на площади? День 6 октября наступил после того, как стихли выстрелы у Белого дома, откуда увели депутатов разогнанного парламента во главе с бывшими соратниками Ельцина. Он победил Руцкого и Хасбулатова. Но зачем понадобилось унижать Ленина и Красную площадь?

Логика отмены караула была та же, что и у несостоявшегося перезахоронения Ильича со всеми погребенными у Кремля. В этом действе победителям виделся акт исторической справедливости, возмездие коммунистам и вождям КПСС. Но разве победители состояли всю жизнь в другой партии? И только ли партию и концлагеря учредил Ленин? Он основал заодно СССР, разваленный победителями и побежденными у Белого дома. Он перенес столицу из Петрограда в Москву, вернув ей главную роль, утраченную при Петре.

Часовые реально несли вахту у Мавзолея. Но виртуально, как теперь выражаются, охраняли Красную площадь, Москву и весь Советский Союз. Потому назывался их рубеж постом номер 1, что за ним находилась масса других постов на страже государства.

В сущности, развод караула на Красной площади играл ту же роль, что развод караула у Букингемского дворца. Видел я это чудо давно, но запомнил навсегда. Тысячи людей собирались у ограды дворца, чтобы посмотреть парад королевской гвардии. Мохнатые шапки над глазами. Красные мундиры. Шотландские стрелки в клетчатых юбках, играющие на волынках. Британцы, валлийцы, ирландцы вышагивали и ехали на конях вслед за догами, прокладывавшими путь к дворцу. Что мне Англия и гвардейцы короля? Казалось бы – чужие. Но дух невольно захватывало, и слезы подступали к глазам, когда играла музыка и шло войско времен «владычицы морей», Нельсона и королевы Виктории. Машина времени подхватывала и уносила в прошлое, где на Варварке в Старом английском дворе обитали британские купцы, а Иван Грозный мечтал породниться с английской монархией.

Все, кто попадает впервые в столицу Англии, стремятся не пропустить зрелище, разыгрываемое давным-давно по одному сценарию. Не подумайте, что такой многолюдный парад проходит по национальным праздникам, несколько раз в году. Откройте путеводитель по Лондону «Poliglot» и на 46-й странице прочтите: «Ежедневно в 11.30 (а в зимнее время через день) перед входом в Букингемский дворец происходит торжественная смена караула».

Не знаю, как часто проходят подобные парады перед дворцом короля в Мадриде. Но мне неожиданно повезло увидеть в будничный день, понедельник, то, что однажды давно поразило в Лондоне. На подходе к дворцу-музею дорогу преградила колонна всадников. Строй конных замыкала одинокая пушка на высоких колесах, бывшая на вооружении во времена колониальных войн. Ее без натуги тянула лошадь. «Пушки к бою едут задом», – вспомнил я слова из «Василия Теркина». Ехала та пушечка не к сражению. Час с лишним маршировали по площади гвардейцы королевского полка. Холеные кони под музыку военного оркестра вышагивали не хуже солдат, держа равнение и заданный аллюр. Никто никуда не спешил – ни военные, ни публика, любовавшаяся радужной амуницией, солдатами и офицерами, отдававшими рапорт начальнику караула. Эта безмятежная картина уносила во времена Колумба и Дон Кихота, когда Испания правила миром, открывала материки и острова.

В Мадриде и Лондоне под музыку оркестров вышагивают конные и пешие в старинных мундирах. А в Москве эту роль исполняли под звон курантов три солдата в современной форме. Вот эта воинская форма послужила, по всей вероятности, еще одним поводом убрать с глаз долой пост номер 1. Армия свободной и демократической России не должна была отдавать почести основателю «империи зла» – СССР, разваленной под звон стаканов с водкой и шампанским. Новая власть рвала с прошлым с энтузиазмом солдат революции, сбрасывавших на землю двуглавых орлов в феврале 1917 года. Марк Захаров, трубадур раннего Ельцина, призывал рубинового стекла звезды скинуть с башен Кремля. Слишком они красные, напоминали ему о сталинских лагерях, чья охрана ходила в шапках со звездами. А мне они напоминают звезды Красной Армии, спасшей меня от братской могилы в овраге над Днепром.

Как бы поступили англичане с тем радикалом, кто из либеральных побуждений, экономии средств налогоплательщиков и борьбы с монархическими предрассудками взял бы да отменил развод караула у Букингемского дворца? Нетрудно представить, как бы ополчилась пресса на такого смельчака. У нас никому за сломанный ритуал не воздали должное, мы даже не знали, чьих это рук дело, пока Ельцин сам не проговорился, что в этом лично его «заслуга».

Церемония в Мадриде снова напомнила мне нашу униженную главную площадь, по которой никто больше не вышагивает каждый час. В Кремлевском полку во времена Сталина служил Владимир Солоухин, взятый туда за богатырский рост и быстрый ум. Таких достойных и сегодня призывают в полк, который называется Президентским. Но кто их видит на Красной площади? Как хорошо сидит на них старинная форма, когда показывают церемонии в Большом Кремлевском дворце. Что мешает и нам выводить солдат в мундирах Преображенского полка на площадь? Можно облачить современных «чудо-богатырей» в форму времен перехода Суворова через Альпы. Дать музыкантам в руки палочки и барабаны эпохи Павла, любившего устраивать парады. А может быть, отдать предпочтение плащ-палаткам времен взятия Берлина?! Если кому-то мешает форма современной армии, можно часовых обмундировать и как бойцов Красной Армии 20-х годов, заступивших на пост номер 1 в день 27 января 1924 года. Пусть они вместо фуражек наденут буденовки с шишаками и шинели с петлицами, пошитые по рисунку Виктора Васнецова. Не я первый высказал эту идею, но охотно ее повторяю.

Зачем, могут спросить радетели народной копейки, эти маскарады? Затем, чтобы все видели живую картину прошлого не на сцене или на экране, а на Красной площади, у стен Кремля. Чтобы пробудить уснувшую гордость, напомнить, что мы не только современники братков и наемных убийц, олигархов и бомжей. Но и потомки героев, Жукова и Королева, Чкалова и Гагарина, похороненных у стен Кремля. Этот единственный в Москве до конца художественно осмысленный некрополь почти весь день закрыт для посещений. Почему нельзя при свете дня прийти свободно и не положить цветы к доске с именем самого известного на земле космонавта? Посидеть возле «отеческих гробов», вдыхая «дым отчества», самый сладкий и приятный у стен Кремля. Но как посидеть, если гранитные трибуны недоступны и заполняются раз в год, в День Победы.

– Чтобы все могли беспрепятственно в течение всего дня, а не только в те три часа, когда по графику открыт Мавзолей Ленина, пройти к стене Кремля, надо установить дополнительные посты милиционеров. А где их взять, когда люди разбежались…

Некрополь, так раздражающий впечатлительных либералов, мог бы не разъединять демократов с коммунистами, бывшими и настоящими. Но для этого надо, чтобы и у нас появился лидер, способный повторить подвиг генерала Франко. Кто посетил «Долину павших», входил в храм под горой, видел громадный крест, соперничающий размерами с монументами Церетели, тот поймет, что и у нас подобное примирение белых и красных возможно. Недавно дочь генерала Деникина призналась, что не возражала, если бы ее отца перезахоронили у стен Кремля, куда он так стремился въехать на белом коне. Пока на этом погосте лежат красные конники, Буденный и Ворошилов. Белым и красным пора покоиться вместе. У Мавзолея есть земля и другим главным действующим персонажам кровавой истории России. Некогда я писал, о чем мне напомнил Алексей Абрамов, что рядом с Лениным пора бы положить его верных соратников, убитых Сталиным. Но Троцкий, имеющий на это особое право, по-прежнему захоронен в далекой Мексике, а не там, где принимал парады созданной им Красной Армии. Несколько лет после 6 октября 1993 года иностранцы допытывались у милиционеров на Красной площади, почему нет смены караула. Особенно огорчались американцы, они говорили, что приехали в Москву, чтобы побывать на Красной площади. Три имени чаще всего звучали в этих признаниях – Ленин, Сталин, Гагарин. Рядом с ними лежат Максим Горький, Игорь Курчатов, маршалы и министры, «шесть неизвестных революционеров»…Только подойти к ним трудно. Почему? Ведь желающие оставить цветы на этом некрополе есть.

– Это был прекрасный ритуал, – сказал мне на прощание майор, несший дежурство у дверей Мавзолея Ленина, вспоминая, как красиво шли часовые. Одно дело вышагивать по дорожке Александровского сада к Могиле Неизвестного Солдата, как это происходит сейчас. Другое дело – проходить по Красной площади, как было в прошлом.

Если мы хотим, чтобы вокруг Кремля ходили люди по «Золотому кольцу», чтобы к нам устремились снова миллионы иностранцев-туристов, нужно многое сделать. И в первую очередь возродить полумертвые Средние торговые ряды напротив Спасской башни, оживить Красную площадь, восстановить пост номер 1.

Хочу процитировать Виталия Манского, кинорежиссера, видевшего то, что другим не дано: «Каждый год 7 мая Президентский полк проводит свой парад на Соборной площади. Зрелище фантастической красоты, мощи и изящества, поверьте мне! И я не понимаю, почему, кроме двадцати приглашенных ветеранов полка, там больше нет зрителей. Я не понимаю, зачем и от кого нужно скрывать это великое, великолепнейшее зрелище».

И я не понимаю, почему не выводят полк на Красную площадь, чтобы народ увидел зрелище «фантастической красоты, мощи и изящества». Но верю, что рано или поздно это произойдет. Свято место не должно пустовать.

Мавзолей без вождей. Хотел бы знать, кому в голову пришла мысль – звать на Красную площадь плотников и сколачивать помост перед Парадом Победы? Наверное, тем, кто пробивал идею – вынести Ленина из Мавзолея. Эти деятели авторства не скрывали. Один ссылался на «завещание» Ильича, желавшего якобы покоиться рядом с матерью на питерском кладбище. Другие – без всякого обоснования пытались поскорей закопать тело в любой земле. И разобраться с некрополем у стен Кремля. Перезахоронить всех, чей прах в нишах стены, кто закопан в могилах братских и персональных.

По описаниям очевидцев, бывший секретарь обкома, разрушивший во вверенной ему области дом, где расстреляли Николая II, при захоронении Романовых в Петропавловском соборе сосредоточенно молчал. Потом вдруг открыл рот и вымолвил:

– Надо Ленина выносить.

Помолчал, уставив глаза к земле, а потом поднял их к небу и повторил:

– Надо выносить Ленина. Это моя историческая миссия.

Все к тому шло. Команда «миссионера» задействовала «административный ресурс». Глава администрации с отчеством Стальевич (не от Сталина ли произведенное?) на вопрос: «А вынос тела будет?» – не колеблясь, ответил: «Будет». Запустили пробный шар в печать – проект Указа Президента Российской Федерации», чтобы прозондировать общественное мнение. Первый пункт «соглашался с предложениями о выносе тела В. И. Ульянова (Ленина) из мавзолея на Красной площади». Второй пункт переносил «захоронения у Кремлевской стены». Подключили авторитет главы Русской православной церкви. И Святейший патриарх высказался за перенос «останков революционных деятелей».

Вот бы посмеялся мир над нами, если бы поработали лопатами могильщики у Кремля. И повынимали из стены урны с прахом командармов и маршалов, летчиков и космонавтов, наркомов и министров…

Кого осенила мысль разрушить пантеон? Да, Ельцин высказывался: надо бы ликвидировать кладбище на Красной площади. Но ведь не сам писал книги, не сам придумывал «миссии». Знать бы, кто его надоумил устроить национальные похороны по религиозному обряду трех атеистов в августе 1991 года. Да отпевать не вместе, а разведя по конфессиям. За двух героев молился батюшка, третьего отпевал раввин, принужденный погребать в субботу! То было, очевидно, первое насилие новой власти над народом, первая явная глупость, за которой последовало много других.

Одна из них видна на экранах 9 мая в День Победы, когда Верховный Главнокомандующий не решается подняться на Мавзолей. И принимает парад, стоя на помосте под надписью «Ленин», которую стараются не показывать по телевидению.

Когда чуть было не «вынесли тело», ссылались на «последнюю волю В. И. Ульянова (Ленина)». Где ее он выражал, никто не ведает. Не знали этого и составители указа, решив солгать народу. Но можно ли на незнании или лжи выстраивать линию поведения в отношениях со столь деликатной субстанцией, как государственная традиция?

Эта традиция у нас – обращения верховной власти к народу на Красной площади с высокой трибуны. До вождей выступали с Лобного места монархи. Сталин говорил с трибуны Мавзолея. От усыпальницы карийского царя Мавсола, умершего в середине IV века до нашей эры, произошло название – Мавзолей. Их сооружали в Древнем Риме и странах Востока. В отличие от всех Мавзолей на Красной площади служит не только могилой. У него двойная роль. Ее впервые определил Леонид Красин в программе для проектирования усыпальницы, которой еще не придумали тогда название.

«Может быть, – писал Красин в “Известиях”, – уместно будет над самым гробом Владимира Ильича дать гробнице форму народной трибуны, с которой будут произноситься будущим поколением речи на Красной площади».

Мавзолей стал таким новаторским сооружением, исполняющим две функции. Известный искусствовед Хан-Магомедов, анализируя его особенности, подчеркнул:

«Принципиально новым было объединение в одном сооружении мемориального памятника и трибуны».

Нужна ли такая трибуна, если можно установить микрофон в любом месте и вещать на весь мир? Когда на Мавзолей пробрались отмороженные «современные художники» и показали услужливым операторам очередной перформанс, могло показаться, не нужна она, если так просто попирать ногами камни, по которым прошла история.

У храма Василия Блаженного белеет Лобное место. «С него обращались к народу цари и патриархи» – это слова не мои, историков. Значение этой трибуны было столь велико, что дерево перевели в камень. Отсюда князь Пожарский провозгласил: Москва – освобождена. В ХVIII веке Матвей Казаков создал в белом камне то, что мы видим. Не для выступлений. В память о предках.

У каждого государства – трибуна своя. У Соединенных Штатов – она на лужайке перед Белым домом. У нас – на Красной площади. У Мавзолея Ленина сначала было две боковые трибуны. На каждой в первом ряду хватало места человек на восемь. Сталин с соратниками поднимался на правую трибуну, встречая на ней колонны демонстрантов. С нее принимал парад Красной Армии в ноябре 1941 года, когда танки Гитлера стояли под Москвой. С трибуны Мавзолея, обращаясь к армии, сказал: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков – Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Когда своего авторитета недоставало, вспомнил о предках, память о которых большевики искореняли до войны.

К Параду Победы появилась на Мавзолее центральная трибуна. Тогда на ней хватило места не только вождям, но и маршалам, освободившим Европу от фашизма. На этом помосте Хрущев обнимал Гагарина. Отсюда произносили прощальные речи на похоронах академика Королева и маршала Жукова. Долго можно вспоминать, кто и по какому поводу поднимался по каменным ступеням на центральную трибуну. Постоял на ней и Борис Николаевич как кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС.

Почему она теперь пустует, как это случается последние годы 9 мая? Кто ответит мне? Почему рвались вынести тело – известно, об этом писали и говорили. Наивно думали, что, закопав Ленина, разрушив некрополь и перенеся Мавзолей куда-нибудь в Горки, похоронят ленинизм. А заодно прикончат компартию во главе с вождем, путающимся на выборах под ногами президента.

Задумав лишить Мавзолей одной функции, лишили его другой роли – трибуны. Для этого не нужно было указов, «информационной поддержки» и морального одобрения патриарха. Все решили келейно, в своем кругу, как с похоронами по церковному обряду в августе 1991 года. Вот еще когда, выбрав для погоста героев второстепенное Ваганьковское кладбище, новая власть замахнулась на некрополь у Мавзолея. Еще тогда, до распада СССР Ельцин отказался от звания Героя Советского Союза. Победители все хотели разрушить до основания – и Союз, и некрополь, и Мавзолей с трибуной.

Почему Ельцин не поднимался на Мавзолей? Отмежевывался от Ленина и КПСС, в рядах которой начал перестройку, доведя ее до распада великой страны? Не желал занимать место Сталина на центральной трибуне? Хотел дистанцироваться, отдалиться от прежней власти? Тогда, спрашивается, зачем рвался в Кремль, где жили и работали Ленин и Сталин?

Восьмого мая 2002 года прочел я на месте передовой в газете, где Леонид Красин выдвинул идею мавзолея-трибуны, пространные рассуждения по случаю Победы. Разрушенному «божественному советскому государству» противопоставлялось либеральное государство, скроенное по лекалам западных философов из «прав человека» и «демократических ценностей»: «В обществе есть спрос на идею иного государства. Морального, не отчужденного от человека, соразмерного ему, соотносимого с ним, как бы возникающего из потребности каждодневного существования».

На другой день прогремел взрыв на берегу Каспийского моря. Они гремят каждодневно. Как соотнести их с «моральным государством», о котором так пекутся либеральные мыслители. В «божественном советском государстве» такого безобразия быть не могло. Что значит государство, соразмерное с человеком, «соотносимое с ним»? Не велика ли Россия для такого спроса. Не ущемляют ли права человека ее пространства, раскинувшись на одной восьмой земного шара. Не пора ли поделиться просторами с большими государствами вообще и маленькой Чечней в частности?

Тысячи людей в майский день выходят на улицы Москвы с портретами Ленина и Сталина. Только ли тоскуя о сильной руке? Выходят потому, что вожди умели побеждать в войнах – Гражданской и Отечественной.

А за окном идет война без названия, не описанная историками, неведомая предкам. Каспийск, Буйнакск, Первомайск, улица Гурьянова, Каширское шоссе, Мировой торговый центр, Иерусалим, Грозный – ее фронты. Взрывают пешеходные переходы, автобусы и троллейбусы, ночные клубы и кафе. Взрывают ночью московские дома. Рушатся среди бела дня американские небоскребы. Все это – эпизоды необъявленной мировой войны. Каждый день приносит подтверждение не до конца ясного, но зримого глобального противостояния между мирами, культурами, системами.

Боевые офицеры говорят нам об арабских долларах, поступающих в Чечню. Есть деньги – гремят взрывы. И в Каспийске мина оплачена теми же поджигателями третьей мировой войны. Их называют террористами, приравнивают к нацистам, обещают покарать. А пока солдаты невидимого фронта подбираются все ближе к моему дому. На моем телефоне летом висела какая-то банда, звонившая в Алжир, Марокко и Францию, Париж. Там миллионы выходцев из этих стран. Пусть благоденствуют. Но я не хочу жить в такой Москве! Каждодневно прохожу к Киевскому вокзалу сквозь строй непрошеных гостей с Кавказа. Предлагают из-под полы товар. Рынок в Дорогомилово – почти весь говорит не по-русски. Чувствую себя в оккупированном городе. Кто звал этих посредников в Москву, кто им продал торговые ряды? Разве бананы и ананасы растут на Каспии? Демографы обещают в ближайшем будущем подобную картину по всему городу. Кто спасет Москву, захваченную без выстрелов и взрывов? «Моральное государство, соразмерное человеку»? Оно может только проигрывать войны, что мы и видели при «миссионере». Он воевал с покойниками у стен Кремля и проиграл войну в Чечне.

Выиграем ли мы третью мировую войну? Накануне Дня Победы прочел рядом с рассуждением о моральном государстве выдержки из сочинений первокурсников. Учитель задал тему – «Может ли быть война справедливой?».

«Я считаю, что никакая из войн справедливой быть не может» – это ответ одной девушки.

«Я считаю, что война не может быть справедливой. Война – это всегда боль и страх. На войне люди – оловянные солдатики в руках генералов».

«Существует ли на войне, в бесчеловечных условиях возможность оставаться человеком, сохранять свое достоинство и моральные принципы, когда проще от них отречься?»

Это ответы девушек. Вот что написал мальчик:

«Может ли быть война справедливой? Ни в коем случае. Я считаю войну ошибкой человеческой и думаю, что любой спор можно решить миром».

Так воспитали либеральные наставники поколение, к дому которого подошла третья мировая война. Я верю в генералов и солдат, внуков победителей. Верю, разгромив арабских наемников, Россия победит. И когда это непременно случится, президент России поднимется на трибуну Мавзолея Ленина. У него будет полное право стоять на месте Верховного Главнокомандующего армии, разгромившей предшественников злейшего врага всех времен и народов.