Хождение в Москву

Глава шестая Варварка

Город храмов и палат. – Где спал Касьян

Город храмов и палат. Когда меня просят показать Москву, я иду к подножию Варварки, склону крутого холма, одному из семи легендарных. Отсюда вижу сразу оба чудных града: и Кремль и Китай, стены и башни, купола и колокольни. Нигде в мире такой красоты нет. Эта дивная картина отозвалась в сердце поэта:

Нигде за стенами Кремля нет так много храмов и палат, как на Варварке. Короткая, всего метров пятьсот, улица протянулась по гребню холма. Поэтому к тротуару выходит верхний этаж, а с горы спускаются два-три этажа нижних. Одни камни времен Ивана Грозного, другие видели Романовых, когда те еще не перебрались постоянно жить в Кремль. Одна сторона улицы уводит в Средние века, заполнена церквами, кельями, боярскими дворами. Другая сторона сплошь застроена торговыми рядами и домами недавних времен, когда Москва слыла купеческой.

Загадка, никем не разгаданная: как удалось устоять такому обилию святости в центре столицы «победившего пролетариата». Рядом победители взрывали церкви, рушили башни, рубили купола, стригли под гребенку всю Москву, превращая ее в город коммунизма. А здесь почему-то пощадили беззащитные древности. А ведь их могло и не стать.

«По плану реконструкции Москвы все стоящие на четной, южной стороне улицы дома будут снесены, улица выпрямлена», – повествовал историк Петр Сытин, описывая улицу полвека назад. А «Генеральный план реконструкции города Москвы» с портретом Сталина на обложке книги выражался конкретнее: «На территории Китай-города вместо нынешних многочисленных домов сооружается несколько монументальных и архитектурно оформленных зданий с парковыми насаждениями, фонтанами и скульптурой. Зарядье от набережной до улицы Разина застраивается домом Наркомтяжпрома, оформляется зеленью, фонтаном и скульптурой».

Улицей Разина наша Варварка называлась при советской власти в честь Стеньки Разина, бросившего в песне за борт персидскую княжну, а в жизни погубившего на Волге много других невинных душ. Его буйная голова скатилась с плахи вблизи Варварки во время казни взбунтовавшегося донского атамана больше трехсот тридцати лет назад. Вдоль улицы с южной стороны по-прежнему, как встарь, тянется ожерелье из церквей и палат. Но голубая мечта авторов сталинского Генплана в какой-то степени осуществилась. Массу зданий сломали. Зачем? Вместо Наркомата тяжелой промышленности появилась гостиница «Россия», куда ведет наш путь. Когда ее строили, едва не полетели под откос все купола и колокольни. Но их не дали сломать осмелевшие к тому времени советские люди, пережившие лихие времена Сталина и Хрущева.

Могла Москва недосчитаться церквей Варвары, Максима Блаженного, Георгия, Иоанна Предтечи и Знамения, собора монастыря. А все они на месте. И можно о них писать в настоящем времени, что я с радостью делаю, начав с того храма, что дал название улице. По ней со щитом возвратился в Кремль Дмитрий Донской после Куликовской битвы. Под именем Варьской улица впервые помянута в летописи в середине ХV века. На ней возникла единственная в городе церковь в честь святой Варвары, чтимой и православными, и католиками. Она воспета англичанином Честертоном в поэме «Святая Варвара», ее образ вдохновлял фламандца Ван Дейка и других великих художников.

Почему жившие пятьсот лет тому назад богатые гости, торговавшие с Крымом, под именами и прозвищами Василия Бобра, Федора Вепря и Юшки Урвихвостова воздвигли на месте деревянного каменный храм в ее честь? Красавица Варвара, как гласит предание, тайно от родителей стала ревностной христианкой. Ее казнил отец после пыток сапожным резаком. В тюрьме ее причастил перед казнью явившийся Христос. Святая Варвара считается защитницей от внезапной и насильственной смерти без покаяния. Как раз такая опасность постоянно угрожала купцам, отважившимся курсировать с богатыми товарами между христианской Москвой и исламским Крымом.

Построил каменный храм Варвары приехавший из Италии Алевиз Фрязин. Ему великий князь и митрополит поручили воздвигнуть Архангельский собор в Кремле и двенадцать храмов в городе. Собор поныне высится над Соборной площадью. А церковь Варвары перестроили двести лет назад. Московскому митрополиту Платону, несмотря на то что пребывала она «вся в твердости», казалось, что храм ХVI века «имеет вид недостаточный и нимало благолепию на таком особливо месте не соответствующий». Характер митрополита был тверже камня. По его выражению, он «застал московское духовенство в лаптях и обул его в сапоги: из прихожих вывел его в залы к господам». Он в три раза увеличил число студентов духовной академии. Лучших из них направил слушать лекции в Московском университете. Митрополит владел в совершенстве французским, латинским и греческим, переводил книги с немецкого и английского. А на русском языке проповедовал так красноречиво, что Екатерина II призналась: «Отец Платон делает из нас, что хочет: хочет, чтобы мы плакали, – мы плачем». Слезы радости вызывал Платон у юного Павла, будучи наставником наследника престола. Платона называли вторым Златоустом. По случаю победы русского флота в Чесменской битве у надгробия Петра в Петропавловском соборе он воскликнул:

– Отечества нашего отец! Восстань и насладись плодами трудов твоих. Флот, тобою устроенный, уже не на море Балтийском, не на море Каспийском, не на море Черном, не в окияне Северном; но где он – на море Средиземном, в странах восточных, в архипелаге, близ стен Константинополя! О, как бы твое, великий Петр, сердце возрадовалось!

Екатерина велела перевести проповедь на французский язык и отправить Вольтеру, который назвал ее «знаменитейшим в свете памятником», напомнившим ему образ греческого Платона. Общался лично наш московский Платон с другим энциклопедистом и «прорабом» французской революции, Дидро. Между ними произошел такой светский диалог, вошедший в анналы истории.

– Знаете ли вы, святой отец, философы говорят, что нет Бога?

– Это прежде их сказано!

– Когда и кем?

– Пророком Давидом. И вот его слова: «Рече безумен в сердце своем: несть Бог».

Привел церковь Варвары в соответствие со вкусами Платона архитектор Родион Казаков. Он создал в храме светлый зал под высоким куполом в стиле классицизма. Поэтому портики с колоннадами украшают фасады с двух сторон церкви. До ее освящения в 1805 году архитектор не дожил, оставив по себе память не только Варварой, но и ансамблем подмосковных Кузьминок, храмами, колокольней Андроникова монастыря, высокой, как Иван Великий. (Разрушена колокольня Казакова за год до взрыва храма Христа.)

Варвара слыла одной из самых почитаемых церквей в древней Москве. Она соседствовала с Судебным приказом, давшим народу повод сочинить поговорку: «Иду к Варваре на расправу». В «просвещенный век» улица славилась разгульными питейными домами. Один из них описан Львом Толстым в «Войне и мире». Это в прозе. Попала Варварка в стихи, ставшие словами некогда популярных, ныне забытых песен: «Как на улице Варваринской спит Касьян, мужик камаринский», «Шел я улицей Варваркой со знакомою кухаркой»…

Вторая церковь, если идти от Кремля, названа в честь Максима Блаженного. И этот храм построен в камне все тем же знакомым нам «Василием Бобром с братией» в начале ХVI века. А в стоявшей прежде здесь деревянной церкви похоронили юродивого. Сведений о нем до нас не дошло почти никаких, что не помешало церкви установить в честь Максима Блаженного праздник 11 ноября, в день его кончины. Известно лишь, что юродивого почитали в народе. Память о нем жива в молитве, в которой просят «христианску кончину неболезненну, непостыдну и мирну прияти».

Дошедшее до нас здание сооружено на деньги двух Максимов, костромского купца Максима Шаровникова и московского – Максима Верховитинова. Нижний этаж служил хранилищем товаров и имущества прихожан. Над монолитным прямоугольником стен возвышается одна глава, как строили в ХVII веке.

Дальше на нашем пути встает пятиглавый собор – самый большой храм на Варварке. Вместе с ним колокольня, Игуменские и Братские кельи, каменные палаты образуют Знаменский монастырь на «Старом Государевом дворе». Это не самый древний монастырь в Москве, но его камни заставляют чаще биться сердце каждого монархиста. В палатах двора родились Федор Никитич Романов и его сын Михаил. Это важнейшее в истории России обстоятельство скрывалось до недавних лет авторами советских путеводителей. Цитирую: «Далее по улице под № 10 стоят так называемые казенные кельи, ранее известные под названием „Дом бояр Романовых“, ныне музей боярского быта. Состоят они из трех ярусов: нижнего белокаменного ХVI века, среднего кирпичного ХVII века и верхнего деревянного, заново построенного вместе с кровлей в 1859 году архитектором Ф. Ф. Рихтером». Такая правда была: белый камень, кирпич, дерево, века и год назвал, фамилию реставратора не забыл помянуть знаток Москвы, описывавший ее с «классовых позиций». А про рождение будущего царя не мог сказать, хотя знал, кого родила 12 июля 1592 года жена Федора Никитича.

«Старым Государевым двором» этот конгломерат старинных зданий стал называться после того, как бояре Романовы перебрались отсюда в Кремль. Там во дворце зажил избранный на царство основатель новой династии Романовых юный Михаил. Мать его коротала дни в соседнем Вознесенском монастыре. А покои патриарха Московского обжил его отец, с триумфом вернувшийся из польского плена Филарет. В миру – Федор Никитич Романов. Фактически патриарх стал главой государства и правил успешно Россией до своей смерти. Монахом сделался не по доброй воле, постригли его насильно по приказу Бориса Годунова. Пришлось уйти в монастырь и его жене, до пострижения родившей сына Михаила. Опала царя Бориса была не первой в жизни Романовых. Дед Михаила, родной брат Анастасии, первой любимой жены Ивана Грозного, испытал безудержный гнев любвеобильного царя. После женитьбы на Марии Нагой он послал во двор Романовых на Варварке отряд опричников, разграбивших все, что подвернулось им под горячую руку. Никите Романову пришлось испытать нищету, просить у знавших его соседей-англичан, живших на Варварке, сукно на платье, потому что ходить боярину стало не в чем. И его сын, Федор Никитич, побывавший в плену, мог бы сказать про себя словами пословицы: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся».

Музеем «Дом бояр Романовых» мы обязаны Александру II. Взойдя на престол, он повелел возобновить палаты, к тому времени утратившие былой вид и великолепие. Их воссозданию придавалось государственное значение. Придворному архитектору Федору Рихтеру царь разрешил сломать каменные наслоения, изуродовавшие постройку. И дал надстроить над каменными этажами деревянный терем, какой завершал обычно боярские палаты в Москве. Богатые любили жить в дереве, а не в камне.

По случаю начала работ при большом стечении народа к «праотеческому дому» прибыл император. Митрополит Филарет встретил его с крестом в руке, вкладом матери царя Михаила. Прежде чем Александр II положил первый кирпич, известные историки и археологи опустили в закладное место русские золотые и серебряные монеты, современные и древние. В том числе те, которые чеканились при Михаиле Романове, «в знак того, что в означенном доме родился и возрос этот государь». Видные ученые ХIХ века в этом факте не сомневались. Засомневались после 1917 года. Новой власти было не по душе, что здесь выставлялись реликвии дома Романовых. Экспонировались печать царя, «владетельная булава Михаила Федоровича с лазоревым камнем на верхушке, его посохи, сабли и щит из кожи, украшенной драгоценными камнями». Стены заполняли картины избрания на царство. На одной представал крестный ход в Кострому, где жил в Ипатьевском монастыре с матерью-монахиней Михаил. На другой картине верноподданно изображалась торжественная встреча его у Сретенских ворот. «Пролетариат» навел революционный порядок в «Доме бояр Романовых». Его закрыли, а к пятилетию диктатуры открыли под названием «Дом боярина ХVII века» с другой экспозицией. Далее переименовали в «Музей боярского быта». Потом, не мудрствуя лукаво, окрестили палаты просто «Музеем фондовых выставок Государственного Исторического музея». После поворота колеса истории в 1991 году у музея появилось двойное название: «Палаты в Зарядье» и «Дом бояр Романовых».

Монументы царям у нас начали устанавливать со времен Екатерины II, воздавшей должное Петру. Между тем и его прадед, и дед заслуживают высокой чести. При Филарете и Михаиле в Кремле заново расписаны все соборы. Рядом с Иваном Великим поднялась названная именем патриарха Филаретова звонница. Над Спасской башней возвысился шатер, а под ним «англичанин-мудрец» установил куранты, радующие поныне боем колоколов. Михаил построил Теремной дворец, красота которого спасла царский чертог в новые времена. Жаль только, увидеть его редко кому теперь удается. При Филарете Патриарший дворец заблистал, как царский. Михаил возводил в Коломенском «восьмое чудо света», изумительный деревянный дворец. (Его обещает воссоздать Юрий Михайлович, очарованный «историей и культурой».)

А на Варварке эти «великие государи», отец и сын, построили каменный Гостиный Двор там, где и сейчас торгуют. В родовой усадьбе основан ими монастырь. Ему пожаловали Романовы двор со всеми постройками, одарили вотчинами и угодьями покойной инокини Марфы, бывшей жены патриарха и матери царя. На месте маленькой церкви Знамения поднялся пятиглавый собор. Над ним витает тень боярина Ивана Милославского, некогда патрона этого храма. Его двор находился поблизости на Варварке. Возвышением собора Знамения он явно угождал Романовым. Купола в небе напоминают о головокружительной высоте, которую занимал боярин в Кремле. Этот родственник царя, женатого в первом браке на Милославской, властвовал и при Алексее Михайловиче, и при его сыне Федоре, и при его дочери царевне Софье. Правил и боролся не на жизнь, а на смерть с Нарышкиными, другой партией власти. Она породнилась с царем вторым его браком с Натальей Нарышкиной, родившей Петра. В той схватке вокруг трона рубили головы, летели на пики стрельцов обреченные. Древний род Милославских пресекся в конце ХVII века, оставив по себе след в анналах истории и на Варварке – собором Знамения Пресвятой Богородицы. А род Нарышкиных дал имя самому роскошному стилю архитектуры Москвы конца ХVII века – «нарышкинскому барокко».

В кладке монастыря случайно нашли замурованный архив. И поэтому нам известны имена его зодчих. Ими были два мастера из Костромы – Федор Григорьев и Григорий Анисимов «сотоварищи», исполнившие заказ за 850 рублей. Под пятью куполами – две церкви, одна над другой. Самой чтимой считалась икона Знамения новгородского письма ХVI века, украшенная золотом, серебром и драгоценными камнями. Романовы до воцарения в Москве служили в Новгороде и оттуда привезли образ, почитая за то, что «было от сея иконы знамение». Известно хорошо, какими другими иконами и книгами времен первых Романовых славился монастырь. Его настоятелем служил Серапион Машкин, философ и математик, друг Павла Флоренского. Этот расстрелянный философ и богослов, физик, математик и инженер написал и издал в 1917 году в Сергиевом-Посаде «Данные к жизнеописанию архимандрита Серапиона (Машкина)». Там содержатся «данные» о настоятеле и монастыре, переживших нашествие Наполеона. Самое большое горе испытала обитель в годы правления Ленина и Сталина. Ленинцы ограбили ризницу, а сталинисты превратили собор и кельи в коммунальные квартиры.

Где спал Касьян. Здания слева и справа Варварки выглядят так, будто стоят на разных улицах. Палаты и церкви тянутся вереницей с одной стороны. Торговые и доходные дома – с другой. Была еще одна особенность, утраченная в годы «сталинской реконструкции». Под нечетными номерами насчитывалось 15 владений. Под четными – 42! Теперь их втрое меньше. Почему? Сломали массу зданий, когда строили «Россию».

Среди пятнадцати владений значатся Средние торговые ряды, не утратившие масштаба и в ХХI веке. О них стало известно после того, как московские купцы соорудили на Красной площади белокаменный дворец, служивший Меркурию. «Если и уступают Средние ряды по красоте и изяществу зданию Верхних торговых рядов, то это объясняется техническими затруднениями при их сооружении, так как уклон от Никольской улицы к Варварке разнится на 10 аршин. Кроме того, помещения в этих рядах приспособлены преимущественно к оптовой торговле» – так констатировал «Спутник москвича» 1894 года.

Не рискуя выдать военную тайну, процитирую из давнего справочника еще несколько строк, чтобы дать представление о некогда замечательном торговом доме. Военное ведомство завладело им после революции и не возвращает городу.

«Вокруг всего владения, выходящего на Ильинку, Варварку и Хрустальный ряд, идет главный корпус: внутри же, во дворе, расположены параллельно две пары отдельных корпусов, под проездами их имеются подземные проезды. Все пространство, занятое Средними рядами, простирается до 4000 квадратных сажен, самые же здания занимают до 2200 сажен. По 1 января 1894 года стоимость сооружения определялась в 2 851 549 рублей, акционерный капитал „Общества Средних рядов“. Стоимость земли под рядами 5 000 000 рублей».

Как видим, земля ценилась почти вдвое дороже строений. Перемножив квадратные сажени и этажи, получим десятки тысяч квадратных метров бывших магазинов и складов, занятых Министерством обороны под не самые важные службы. О чем свидетельствует требование, вывешенное на двери подъезда 9 – всем входящим предъявлять часовому приглашение на свадьбу. Еще не родился литератор, который опишет, как сделал это Чехов, московскую свадьбу, что играют ныне в стенах магазинов с фасадом на Красную площадь. Военные довели «храм Меркурия» до ручки. Надежду на будущее не вселяет вывеска, что здание – федеральное и принадлежит управлению делами Администрации Президента. Оно намерено превратить Средние ряды в нечто превосходящее Гостиный Двор под стеклянной крышей, появившийся стараниями Лужкова. Но пока, кроме намерений, новаций нет. Думаю, ничего нам не светит, потому что руки администрации заняты другим. Да и не царское дело – торговать. Можно ли представить себе, чтобы администрация президента США, на которую наша оглядывается, как на старшего брата, занялась бы обновлением купеческого заведения ради извлечения дохода? Наша отечественная федеральная бюрократия об этом мечтает. Как и министерство культуры, возжелавшее завладеть Гостиным Двором и прочими «памятниками федерального значения», включая ГУМ.

На Варварке, в углу каменного овала Гостиного Двора, за колоннадой прячется былое торговое помещение номер 80/81. Некогда оно принадлежало богатому меховщику Михаилу Артемьевичу Пилихину, жившему у Тверской. Там у него были и квартира, и мастерская, и магазин. А в Гостином Дворе, на самом бойком месте, находился другой магазин – «Меховые товары». В нем служил молодой приказчик Егор Жуков, деревенский родственник хозяина, живший семь лет в квартире дяди-меховщика. У него с детства прошел курс скорняжных наук. В мемуарах маршала Жукова жизнь в Москве у дяди описывается в красках, взятых с мольберта, послужившего Чехову для портрета Ваньки Жукова, писавшего на деревню дедушке.

«Вдруг кто-то дал мне здоровую оплеуху. Я оглянулся – о, ужас, – хозяин» – такой удар судьбы, судя по «Воспоминаниям и размышлениям», испытал якобы подобно бедному Ваньке будущий маршал и четырежды Герой Советского Союза. (Однако, как рассказывал мне младший сын Пилихина, двоюродный брат Георгия Константиновича, эта «здоровая оплеуха» явно художественный вымысел литературного помощника мемуариста. Никто бедного родственника не бил, ни в чем Егор не нуждался, ел за одним столом с братьями, дядей и добрейшей души набожной тетей, спал рядом с братьями, учился по вечерам на общеобразовательных курсах. Перед уходом в армию сфотографировался с родней в модном костюме. Снимок тот я держал в руках.) Егор ушел воевать с германцами с солдатским ранцем за плечами, и судьба вложила ему в руки маршальский жезл.

На помещения номер 80/81 я обращал внимание мэра Москвы. После чего по его поручению неоднократно звонили мне исполнители, намеревавшиеся на Гостином Дворе установить мемориальную доску в честь героя, спасшего в 1941 году Москву. Но так и не сподобились. Не поздно это сделать сейчас. Поэтому напоминаю о магазине «Меховые товары», где чуть было не состоялась карьера скорняка Егора Жукова.

На Варварке в одну линию со Средними рядами и Гостиным Двором тянутся бывшие доходные дома, 5 и 7, Купеческого и Варваринского обществ. Они сдавали их в аренду. Так, к примеру, в доме Варваринского акционерного общества помещались гостиница «Староварваринская», меблированные комнаты «Варваринское подворье», конторы и магазины.

За зданиями Купеческого и Варваринского обществ возвышается дом 9, с литерами «ТМ» над парадным входом. Они значат – «Тверская мануфактура». Дом принадлежал до 1917 года Михаилу Абрамовичу и Ивану Абрамовичу Морозовым. То была одна из ветвей раскидистого купеческого древа, пустившего глубокие корни в Москве. Одну эту ветвь по имени деда и отца звали в Москве Абрамовичами. Построенная в модном у московских купцов стиле эклектики контора семейной фирмы не только управляла Тверской мануфактурой, приносившей большой доход. В этом доме помещался, в сущности, банк, щедро оплачивавший современное искусство начала ХХ века, как отечественное, так и парижской школы. Братья Морозовы, Михаил и Иван, считали коммерцию средством для приумножения художественных коллекций.

Старший брат Михаил Морозов прожил всего 33 года. Перед неожиданной смертью его портрет написал Валентин Серов. Живопись дополняют слова Сергея Дягилева: «М. А. Морозов был чрезвычайно колоритной характерной фигурой, во всем его облике было что-то своеобразное и вместе с тем неотделимое от Москвы, он был очень яркой частицей ее быта, чуть-чуть экстравагантной, стихийной. Но выразительной и заметной…»

Михаил в юности слышать не хотел о семейном деле. Окончив Московский университет, остался на кафедре, преподавал историю. Но им завладела другая страсть – к искусству. В 21 год, став совершеннолетним, студент, живший на 75 рублей в месяц, получил колоссальное наследство. Он купил особняк на Смоленском бульваре (в советской Москве – райком партии, ныне – некий банк). И превратил его в картинную галерею. В его стенах Москва увидела впервые картины Гогена, Ван Гога и Боннара. Искусством братья-меценаты не ограничились. Морозовские миллионы текли в городские приюты и больницы, Московскую консерваторию и Строгановское училище. Известный в народе по репризе Аркадия Райкина «Греческий зал» отделан в музее на Волхонке на деньги Михаила, оказавшего большое влияние на брата Ивана и других московских коллекционеров.

Ивану Морозову судьба отпустила больший срок жизни. Из Твери в Москву он перебрался в тридцать лет, где подружился с Валентином Серовым, вошел в круг знаменитых художников и собирателей. Купец быстро стал среди них «одним из крупнейших русских коллекционеров», как пишут о нем. Современники видели в этом купце фигуру, равную основателю Третьяковской галереи. Русскую живопись Иван Морозов начал покупать с картины Левитана, она стала первой в числе 303 картин отечественных художников. Картин современной французской живописи спустя несколько лет после начала собирательства в коллекции Ивана Морозова насчитывалось 250. Их он покупал в Париже, там его, кроме картин, ничего не интересовало. Ходил не к красавицам, а на выставки, в галереи, мастерские. Пропадал там часами. Увозил в Москву шедевры, заполняя ими стены большого дома. Для картин купил по примеру брата особняк на Пречистенке. (В нем теперь Российская Академия художеств.)

В доме Морозов устроил комнату-сейф. Стены и своды выложили в ней из огнеупорного кирпича. Стальная дверь запиралась на шесть замков с секретами. Открыть ее мог только хозяин, зная, в какой последовательности замки поддаются ключам. Картины без рам в экстренном случае можно было упрятать в стальной сундук, высотой полтора метра и длиной три метра. (Здесь, в «стальной комнате», в советской Москве хранились рукописи Льва Толстого, куда каждый мог прийти как в библиотеку. Там я держал в руках школьное сочинение автора «Войны и мира».) Замки с секретами не помогли Ивану Морозову. Пришлось ему отдать ключи новой власти, национализировавшей картины и все прочее в 1918 году. Великий меценат эмигрировал во Францию, где жизнь его догорела за три года.

На другой стороне Варварки у палат бояр Романовых выделялся большой помпезный дом «Товарищества Викулы Морозова и сыновей». Тверскому купцу Викуле Морозову бог послал пять сыновей. У Викуловичей страсть к собирательству захватила одного – Алексея. В детстве он огорчал родню неспособностью к учению. Даже реальное училище не осилил. Ходил с охотой на лекции по истории и географии в Московский университет. Профессоров приглашал на дом. Долго ему пришлось заниматься коммерцией, возглавлять товарищество. Наконец, в 43 года, передав дело брату, он всецело отдался страсти. Картин не покупал. Собирал отечественное прикладное искусство: фарфор, миниатюры, лубочные картинки, гравюры и литографии-портреты, изделия из хрусталя, стекла, серебра. А еще покупал старинные табакерки, резные деревянные игрушки, ткани, вышивки, иконы. Все это входило в круг интересов одного коллекционера. Морозовские собрания фарфора и гравюр считались лучшими в России.

Обретенные сокровища Морозов хранил в просторном доме во Введенском (ныне Подсосенском) переулке, 21. Кабинет украшали картины, написанные Врубелем на тему «Фауста» Гете. Этот дом-музей приглянулся анархистам-латышам, захватившим его весной 1918 года. За месяц революционеры разворовали все до одной табакерки, все ткани, перебили много фарфора, поломали мебель. Гравюры вытряхивали из папок на пол. Искали в них нечто более ценное…

Все, что осталось, – национализировали большевики, открыв в доме музей старины. Спустя несколько лет особняк понадобился новой власти для утилитарных целей. Музей закрыли в 1929 году, когда начали крушить все подряд в старой Москве. Коллекции раздали музеям. Фарфор, 2459 предметов, попал в Кусково, дворец-музей. Там можно увидеть, на что тратил миллионы Алексей Морозов. Не в пример родственнику, он не уехал за границу, умер в Москве, пережив свой расчлененный музей.

Все дома на Варварке принадлежали фамилиям богатейших купцов и фабрикантов – Перловым, Расторгуевым, Арманд. Ни один аристократ владений здесь не сохранил, за исключением Романовых, в чьих палатах открылся музей царской фамилии. В доме на Варварке, 26, помещалось товарищество русско-американской резиновой мануфактуры «Треугольник», промышлявшее товаром в начале ХХ века крайне необходимым – галошами. Оно соседствовало под одной крышей с «Сибирским подворьем», с одной из многих гостиниц Китай-города, где теперь одна «Россия». Ради нее безжалостно сломали почти все другие строения.

Чуть было не разделил их участь четырехэтажный дом, предназначенный под снос. Каменная коробка всем казалась рядовой постройкой. Таких много появилось в московских дворах после «великих реформ». Тогда средневековые палаты надстраивались, проемы растесывались и преображались в обычные двери и окна. Только один человек в Москве знал, что в толще четырехэтажного дома на Варварке скрываются палаты Старого Английского двора. Этим знатоком был Петр Дмитриевич Барановский. Задолго до Европы, в 1920 году, он обосновал идею музея под открытым небом. И реализовал ее в селе Коломенском, куда перевез домик Петра, другие постройки. Ему непременно поставят монумент перед одним из спасенных им памятников. Этот один человек, рискуя при этом головой, играл роль, какую сегодня исполняет главное управление по охране исторического наследия. Его судили и сослали в лагерь. Сибирские морозы не остудили горячую голову. (Мне рассказывал Владимир Яковлевич Либсон, руководивший реставрационной мастерской, что Барановский среди ночи звонил ему домой и вместо приветствия заводил разговор словами: «Гибнет русская культура!».) Он не дал разрушить Андроников монастырь, нашел место, где захоронен Андрей Рублев. Барановский убедил «отца города» Владимира Промыслова, склонного, по его выражению, «подломать» чуть ли не всю старую Москву, не делать этого на Варварке. Поэтому сегодня там белеют палаты Старого Английского двора.

Палаты пожаловал англичанам Иван Грозный, когда начались сношения с далекой Англией. В них побывала во время визита в Москву Елизавета II и увидела, как жили здесь ее соотечественники, основавшие вблизи Кремля «Московскую компанию». Это может увидеть каждый, кто войдет под своды музея на Варварке.

Сегодня четную сторону улицы заполняют две палаты-музея и четыре церкви – Варвары, Максима Блаженного, Покрова Богородицы и Георгия. Последняя, в отличие от других Георгиевских в Москве, имела несколько дополняющих названий – «на Псковской горе», «у Старых тюрем», «что на пяти углах». Маленький храм с пятью главами появился на месте более древнего, времен Ивана Грозного в середине ХVII века. Колокольня и трапезная моложе на два века. Псковской горой эта часть холма стала называться после того, как Василий III переселил из непокорного Пскова знатных людей. Вблизи храма находился Государев тюремный двор, проще говоря, тюрьма. Углов также поубавилось. Я застал Псковский переулок, исчезнувший в пору строительства «России». Тогда зашел в опустевший дом и сорвал с двери на память пожелтевший листок со списком жильцов коммунальной квартиры. Против каждой фамилии значилась цифра, обозначавшая количество звонков, закрепленных за каждой комнатой. Все жильцы их слушали и про себя считали – кому идти открывать дверь в общей прихожей. Надо ли говорить, с какой радостью покидали они Псковский переулок и другие «углы», переезжая в отдельные квартиры домов, казавшихся им тогда не «хрущобами», а предвестниками грядущего коммунизма, обещанного Хрущевым в 1980 году.

Напротив Георгия на взгорке сохранился на Варварке, 15 обезображенный храм Рождества Иоанна Предтечи. Его по приделу называли – «Климента Папы Римского у Варварских ворот». И это небольшой посадский храм, каких бесчисленное множество было в Москве. У него сломали главу, колокольню, ворота и ограду, стесали украшения фасада. И превратили в утилитарную постройку, где помещались последовательно детский сад, контора, жилой дом, склад. Собираются церковь возродить, как те, что стоят на другой стороне улицы. Она заканчивается домами, пережившими «социалистические преобразования». Последний изданный в СССР путеводитель по Москве высказался на их счет так: «Два здания, завершающие улицу, никак не причислишь к художественным памятникам». Но и о них есть что сказать. Дом на Варварке, 14 попал в историю. 25 марта 1918 года после переезда правительства из Петрограда в Москву Ленин дал команду Центральной реквизиционной комиссии: «Предлагаю принять особенно энергичные меры для ускорения очистки помещений на Варварке, дом страхового общества „Якорь“. А на моей памяти выздоровевший Ельцин, начавший избирательную компанию, заехал сюда в открывшееся „Русское бистро“. Там Президента России накормили пирожками, кулек с которыми он увез после оплаты в кассе. (А я, пока Ельцина угощали, коротал время у кофеварки с человеком в штатском, оказавшимся главным охранником, которому предстояло стать вскоре автором скандальных мемуаров.) Память о том событии никак не эксплуатируется заведением, запустившим к себе обменный пункт. Это явствует из того, что отечественная затея не стала конкурентом придумке канадцев, набросивших мелкоячеистую сеть на земной шар, включая Россию.