Хроника времен Карла IX

Глава тринадцатая КЛЕВЕТА

Жорж в то же утро отправился к адмиралу, чтобы поговорить с ним о положении своего брата. В двух словах он доложил ему, в чем дело.

Адмирал, слушая его, раздавил зубами зубочистку, бывшую у него в губах, что всегда служило признаком нетерпения.

— Мне уже известна эта история, — сказал он, — и я удивляюсь, что вы мне ее рассказываете после того, как она сделалась уже достоянием общей молвы.

— Если я докучаю вам, господин адмирал, то лишь потому, что мне известно участие, которым вы удостаиваете нашу семью, и я смею надеяться, что вы не откажетесь похлопотать за брата у короля. Вы пользуетесь таким влиянием у его величества.

— Мое влияние, если я действительно его имею, — с живостью перебил адмирал, — мое влияние основывается на том, что я обращаюсь к его величеству только с законными просьбами.

Произнося эти слова, он почтительно снял шляпу.

— Обстоятельства, принудившие моего брата прибегнуть к вашей доброте, к несчастью, более чем обычны в настоящее время. В прошлом году король подписал свыше полутора тысяч амнистий. А противник Бернара сам неоднократно ограждал себя от наказаний предварительными амнистиями.

— Ваш брат был зачинщиком. Может быть, и мне хотелось бы, чтобы оказалось правдой сообщение, что он последовал чьему-то отвратительному совету.

Произнося эти слова, он проницательно взглянул на капитана.

— Я сделал несколько усилий, чтобы предотвратить роковые последствия ссоры. Но вам самому известно, что господин Коменж никогда не был расположен к другим способам удовлетворения, кроме тех, которые дает острие шпаги. Честь дворянина и мнение дам…

— И вы в таком тоне разговаривали с несчастным молодым человеком? Конечно, если так, то мы, очевидно, сделали бы из него утонченного дуэлиста. О, как стал бы жаловаться его отец, узнав, с каким пренебрежением сын отнесся к его советам! Милосердный боже! Еще не прошло двух лет с тех пор, как затихли гражданские войны, а они уже забыли о потоках пролитой ими крови! Им все еще мало. Им необходимо, чтобы дня не проходило без того, чтобы француз зарезал француза.

— Если бы я знал, милостивый государь, что моя просьба будет вам неприятна до такой степени…

— Послушайте, господин Мержи. Как христианин я мог бы сделать насилие над своими чувствами и простить вашему брату сделанный им вызов, но поведение вашего брата на дуэли, последовавшей за вызовом, по слухам, не…

— Что хотите вы сказать, господин адмирал?

— Что поединок велся без соблюдения рыцарских правил: совсем не так, как это принято у французского дворянства.

— А кто осмелился пустить такую отвратительную клевету? — воскликнул Жорж с глазами, сверкающими от гнева.

— Успокоитесь, вызова вам не придется посылать, потому что с женщинами не дерутся на дуэли… Мать Коменжа представила королю подробности, не делающие чести вашему брату. Ими объясняется то, что весьма опасный противник с легкостью пал под ударами ребенка, едва вышедшего из возраста пажа.

— Скорбь матери это большое и законное чувство, да и можно ли удивляться тому, что ее глаза, наполненные слезами, до сих пор не могут рассмотреть истины. Я льщу себя надеждой, господин адмирал, что ваше суждение о брате вы не станете основывать на изложении событий, сделанном госпожей Коменж.

Колиньи, повидимому, слегка заколебался, и в его голосе несколько смягчилась острота иронической интонации.

— Вы не можете отрицать, тем не менее, что Бевиль, секундант Коменжа, ваш близкий друг?

— Я знаю его с давних пор и даже кое-чем ему обязан, но и Коменж тоже был с ним близок; к тому же Коменж сам избрал его секундантом. В конце концов, храбрость и честность Бевиля ставят его имя вне всякого подозрения в недобросовестности.

Адмирал сжал губы с выражением глубокого презрения.

— Честность Бевиля, — повторил он, пожимая плечами, — Бевиль — атеист, человек, погрязший в беспутстве.

— Нет, Бевиль — человек честный, — воскликнул капитан с силой и выразительностью. — Но я не понимаю, зачем столько разговоров, как будто я сам не присутствовал при дуэли? Вам ли, адмирал, к лицу ставить под сомнение нашу честность и обвинять нас в простом убийстве?

В этих словах звучала угроза. Но Колиньи не понял или пренебрег намеком на убийство герцога Франциска Гиза, которое было приписано ему католической ненавистью. Напротив, черты лица адмирала сделались совершенно спокойными и неподвижными.

— Господин Мержи, — сказал он тоном холодного пренебрежения, — человек, отступивший от веры своих отцов, лишается права говорить о чести, так как никто ему не поверит.

Лицо капитана побагровело. Через минуту густой румянец сменился мертвенной бледностью. Он отступил на два шага, словно для того, чтобы не поддаться искушению ударить старика.

— Сударь, — воскликнул он, — ваш возраст и ваше звание позволяют вам безнаказанно оскорблять бедного дворянина в том, что ему дороже всего на свете, но умоляю вас, прикажите кому-либо из ваших дворян, одному или нескольким, присоединиться к словам, которые вы только что сказали, и клянусь богом, что я сумею вбить им в глотку эти слова так, что они подавятся.

— Конечно, вот признаки поведения утонченного дуэлиста. Но их пример для меня не обязателен, и я выгоню от себя приближенных, которые вздумают им подражать.

Произнеся эти слова, он повернулся спиной к своему гостю. Капитан, затаив ярость в душе, вышел из особняка Шатильона, вскочил на лошадь и, словно для облегчения своего бешеного состояния, погнал бедное животное в карьер, вонзая шпоры ему в бока. В бешеной скачке он едва не передавил множество мирных пешеходов, и было для него большим благополучием не встретить на пути никого из утонченных дуэлистов, ибо в том настроении, которое им овладело, он, несомненно, прицепился бы к случаю и пустил бы в ход свою шпагу.

Только около Венсена бурное клокотание крови стало в нем успокаиваться. Он тронул повод и повернул на дорогу в Париж свою взмыленную до кровавой пены лошадь.

— Бедный друг, — сказал он горько, — я на тебе выместил боль нанесенной мне обиды!

И, потрепав шею этой невинной жертвы, он перевел ее в шаг и вернулся к брату. Ему он просто сообщил, что адмирал отказался хлопотать за него, не вдаваясь и подробности разговора с адмиралом.

Через несколько минут вошел Бевиль, который прямо бросился на шею Мержи со словами:

— Поздравляю вас, дорогой мой, — вот вам приказ об амнистии. Вы получили его в силу заступничества королевы.

Мержи обнаружил меньше удивления, чем его брат. В глубине души он приписал эту милость даме в вуали, то есть графине Тюржис.