Хроники похождений

Глава 29

Подлый французишка уговорил меня оставить кота на ночь. Мы сошлись на том, что утром Абрикос останется в трактире в качестве подарка пану Розански. Я удалился к себе и забрался под балдахин. Некоторое время я ворочался; мысль о том, что каналья Лепо одурачил меня с этим котом, будоражила и не давала уснуть.

Наконец дружище Морфей пришел мне на помощь, мои глаза начали слипаться, вот уж и пригрезилось что-то сладкое, шиколатъ с кофiемъ и эклеръ на блюдечке, и вдруг чей-то стон нарушил тишину.

— А-а-а-а-апф! — послышался женский голос из-за дверей.

Сон улетучился, и, сгорая от злости, я прислушался к доносящимся стонам.

— А-а-а-а-апф! Милый мой! Да! Да! Еще! Еще! А-а-а-а-апф!

Это кричала Мадлен.

Я стиснул зубы. Меня бесило, что Жак трахал эту эльфийку! Я ревновал своего слугу, да еще к инородке! Да, ревновал! Но отнюдь не потому, что мне хотелось самому оказаться в постели с Мадлен. Уж коль на то пошло, признаюсь, что плотского влечения я не испытывал к ней. Но считаю, что мир, в котором такие девушки отдаются таким канальям, устроен несправедливо! А самое обидное заключалось в том, что подлый французишка наверняка имел наглость считать наоборот.

— А-а-а-а-апф! Еще! Еще! Милый мой! А-а-а-а-апф! — кричала Мадлен.

Смирившись, я ждал, пока они кончат, и надеялся, что скотина Жак ограничится единственной схваткой.

— А-а-а-а-апф! А-а-а-а-апф!

Оказалось, что звуки их страсти — не единственное испытание, уготованное мне в эту ночь. К ним вдруг добавились новые звуки: кто-то настойчиво скребся в мою дверь. Я поднялся и выглянул в холл. Мимо меня, вытянув трубою хвост, в мою собственную спальню шествовал кот. На меня он не обращал ни малейшего внимания. Я у него был заместо лакея, придерживающего дверь, пока Его Кошачье Плутейшество Абрикос Первый соизволят пройти и занять место на атласных подушках. Его наглость дошла до того, что он еще и задержался в дверном проеме, чтобы зевнуть и потянуться.

И он думал, что я буду стоять и смотреть, как он вытягивает лапы и выгибает рыжую спину?! Ну уж дудки! Моему терпению есть предел! И я решил прихлопнуть кота так, чтобы все дерьмо из него выбить! И предвкушая, как кошачьи кишки вылетят через задницу в холл, я изо всех сил дернул дверь!

Вот чего я не учел, так это того, что и сам находился в дверном проеме. Мою голову прихлопнуло между дверью и косяком. Где-то между височными косточками взорвался пороховой склад. «А-а-а-а-апф! А-а-а-а-апф!» — кричала Мадлен. «Ты контролль!» — угрожал мне Грэмбл. А кот Абрикос запрыгнул под балдахин, улегся на атласных простынях и посмотрел на меня сонными глазами. «Давай так, сударь, договоримся: до утра — ни слова», — читалось в его взгляде. Я запираю дверь и обхожу кровать с другой стороны. Киса лежит поперек, свесив голову.

— Ну, я тебе сейчас покажу! — объявляю я.

Киска не шелохнется, притворяется спящей. Я наваливаюсь на нее сзади, раздвигаю коленом ее ножки, она прогибается, ее попка оттопыривается, голова запрокидывается назад.

— Лерчик, моя милая Лерчик, — шепчу я в самое ушко.

— А-а-а-а-апф! А-а-а-а-апф! Милый мой! Ну, давай!

— Ну, держись, кошечка!

— А-а-а-а-апф! А-а-а-а-апф!

На следующий день мы идем на бал в резиденцию бургомистра. Мы пьем шнапс на брудершафт.

— Мартин, зови меня просто Мартином, мой русский друг! — восклицает фон Бремборт.

Неожиданно я улавливаю ни с чем не сравнимый запах анисовой. Я втягиваю воздух, поворачиваюсь и вижу лакея с подносом в руках.

— Анисовая! — восклицаю я, хватаю рюмку и осушаю залпом.

— Что ты делаешь, милый?! — возмущается Лерчик-эклерчик. — Ты ведешь себя, как медведь! Разве можно так пить самбуку?!

— Какую еще самбуку?! Разве можно божественную анисовую называть таким словом?!

— Медведь! Медведь! Доктор Флюкингер, позвольте представить вам маркиза де Ментье. Это француз с повадками русского медведя! Если б вы видели, как он пьет самбуку, вы бы сказали, что этот варвар достоин гильотины!

Худощавый старик в облезлом парике с маленькой книжечкой в кожаном переплете под мышкой смотрит на меня поверх пенсне.

— Молодой человек, самбука — это целая философия. Пьют ее особенным образом. Позвольте, я покажу вам.

Аннет уносится в танце с каким-то офицером и знаками просит меня развлечь старика. В ответ я показываю ей лишь двоим нам понятный знак, который символизирует то, что я сделаю с нею ночью. Она заливается краской и смеется. Офицер принимает ее веселье на свой счет и ведет себя смелее. Я показываю ей кулак.

— Вот, смотрите, — окликает меня доктор Флюкингер.

Пока я кокетничал с Аннет, старик организовал лакея с подносом, на котором возвышается бутылочка анисовой, два ряда хрустальных рюмочек, баночка с зернышками кофия, тростинки для коктейлей и спичечный коробочек.

— Маркиз, повторяйте за мной, — просит доктор Флюкингер.

— Хорошо, хорошо, но только дайте мне слово, что потом вы попробуете выпить по-моему.

— Ну что ж, это будет справедливо. Только экспериментальным способом через субъективное восприятие можно установить объективную истину.

Доктор Флюкингер берет зернышко кофия и бросает его в рюмку, наполняет ее до краев анисовой и поджигает. Затем, взяв тростинку, опускает ее в рюмку и быстро выпивает горящую жидкость.

— Божественно! Божественно! — восклицает он.

На его впалых щеках появляется румянец. Я повторяю манипуляции, проделанные доктором, и понимаю одно: к стопке шнапса и рюмке анисовой добавилась еще одна рюмка анисовой, не пойми зачем подожженная и пропущенная через тростиночку. Да! Еще это зернышко кофия! Я надеялся почувствовать его тонкий аромат, но с таким же успехом мог бы попробовать размять поясницу через двенадцать перин о горошину.

— Как? — спрашивает доктор и цокает языком.

— Ну, — глубокомысленно изрекаю я, воздеваю руки и закатываю глаза. — А теперь, милостивый государь, давайте без лишних выкрутас хлопнем по рюмочке.

— Да-да, конечно, мы же договорились, — произносит он.

Я наполняю рюмки, мы чокаемся и выпиваем одним духом.

— Ух! — фыркает доктор Флюкингер.

Книжица в кожаном переплете выпадает, доктор ловит ее на лету, его парик сползает на бок.

— Как? — вопрошаю я.

— В этом что-то есть, — отвечает он. — Но нюансы, мой друг, нюансы! При такой поспешности вы не улавливаете тончайших оттенков этого божественного напитка. Вот, смотрите!

Доктор наполняет новые рюмки, бросает в каждую по зернышку кофия, поджигает, и мы выпиваем через тростиночки.

— Вот-вот, это божественно! Какой букет! — восклицает он.

Нас окружают гости. Аннет стоит за спиной доктора Флюкингера и улыбается мне.

— И все-таки, милостивый государь, я настаиваю на том, что все это излишне. Напиток и впрямь божественный без всякого кофия и пиротехнических эффектов. Давайте попробуем еще раз.

Вновь наполняются рюмки, и мы выпиваем залпом.

— Да уж, — произносит доктор Флюкингер заплетающимся языком. — В этом что-то есть, что-то есть, безусловно. Но знаете, так пить можно на охоте, особенно зимней, где-нибудь в России. Но здесь, на балу, в окружении прекрасных дам, это выглядит варварским глумлением над культурой. Нет, вы должны оценить утонченный вкус самбуки.

В очередной раз наполняются рюмки, доктор роняет на пол книжицу в кожаном переплете, а наклонившись за нею, обливает ее анисовой.

— Вот неудача! — старик стряхивает жидкость.

Я замечаю надпись на кожаной обложке — «Visum et Repertum».[59] Книжица вновь занимает место под мышкой у доктора.

Продолжается дегустация самбуки. И опять я не улавливаю тончайших оттенков, а он не находит радости в том, чтобы жахнуть на одном дыхании. На лице доктора Флюкингера проступает узор из мельчайших сосудов. Гости, решившие, что мы устроили состязание на предмет, кто первый свалится, требуют, чтобы я дал фору старику: как-никак я намного моложе. Я иду на поводу у толпы и выпиваю залпом две рюмки подряд. Доктор Флюкингер выходит из себя от негодования. Он кричит, что теперь у меня забиты рецепторы, понижена чувствительность и я не смогу оценить волшебный аромат самбуки. Он требует, чтобы я два раза подряд пил по его рецепту. Он наполняет рюмки и опрокидывает баночку с зернышками кофия. Махнув рукой и заявив, что кофий — это не главное, он чиркает спичкой. Руки не слушаются его, спичка ломается, не загоревшись, книжица в кожаном переплете выпадает, но Аннет ловко подхватывает ее. Он выхватывает вторую спичку и роняет ее. Вдруг, вспомнив о чем-то, доктор Флюкингер оглядывается по сторонам и что-то ищет обеспокоенным взглядом. Заметив книжицу в руках Аннет, он отбирает ее и зажимает под мышкой.

— Ну, маркиз, продолжим!

Он чиркает спичкой, и тут случается неприятность. Никто не понимает, как это произошло, но под мышкой у доктора вспыхнула пропитанная анисовой книжица. Видимо, горящая головка спички, сломавшись, отлетела прямо в предплечье доктора. Другого объяснения произошедшему просто нет. Книжицу в кожаном переплете и кафтан старика охватывает пламя. Толпа в панике отступает, женщины ахают и падают без чувств. Книжица падает на пол, и в ту же секунду загорается паркет там, где доктор пролил анисовую. Несколько наиболее расторопных офицеров бросаются на помощь. Кто-то из них срывает скатерть и принимается сбивать пламя с горящего человека. Сам доктор Флюкингер неприлично ругается и, не обращая внимания на то, что горит сам, пытается вырваться из рук спасителей к пылающей на полу книжице.

— Пустите, пустите меня! — надрывается он.

Офицеры, полагая, что старик обезумел от боли, еще крепче пеленают его в скатерть.

— Уберите немедленно это! Иначе сгорит вся резиденция! — кричит дворецкий.

Подоспевший лакей щипцами хватает горящую книжицу и кидает ее в камин, в котором, несмотря на теплые дни, поддерживают огонь.

Доктор Флюкингер ревет как раненый зверь. Но офицеры выпускают его, лишь убедившись, что пламя потушено и одежда не горит. Старик бросается к камину и голыми руками выхватывает то, что осталось от книжицы. Вновь вспыхивает кафтан, офицеры спешат на помощь к доктору, а он перебирает рассыпающиеся в золу страницы, и по щекам его катятся слезы. Мне крайне неловко, чувствую себя повинным в несчастье старика. Мартин фон Бремборт успокаивает меня, говорит, что не стоит принимать близко к сердцу чудачества доктора Джонатана Флюкингера, и предлагает выпить. Мы успеваем выпить по две рюмки шнапса, когда появляется Аннет и из-за спины бургомистра строит мне сердитые глаза. Выбрав удобный момент, она уводит меня. Мы уезжаем.

Утром я открываю глаза и понимаю, что, если сделаю еще какое-нибудь движение, сердце не выдержит.

— Жак, скотина, — зову я каналью, собравшись с последними силами.

— Никакого Жака и никакого скотина здесь нет! — сердито кричит Аннет.

В слове «скотина» она делает ударение на последний слог.

— А кто здесь? — спрашиваю я.

— Здесь есть маркиз, который вчера напился так, что превратился из de Mender в de Cochon, — заявляет Аннет.

— Лерчик, солнышко, да ладно тебе дуться-то! Ну, перебрали вчера немножечко. Не забывай, я все-таки русский граф, а не француз.

Аннет садится на край постели.

— Граф он!

Я пытаюсь дотянуться до нее, но девушка отталкивает меня. Я опрокидываюсь на подушки и, отказавшись от попыток обнять ее, закладываю руки за голову.

— Рольмопсъ твою щуку! А что с моей головой?! — эту фразу я выкрикиваю по-русски.

Аннет смеется, показывает мне язык и выбегает из комнаты. Я тщательно ощупываю голову, но, кроме бровей и ресниц, не нахожу на ней ни одной волосинки.

— А что с моей головой? — опять восклицаю я, но уже по-французски.

— Что с моей головой?! Что с моей головой?! — дразнится Аннет, выглядывая из-за дверей. — Пить надо меньше.

— Но не мог же я спьяну побриться наголо! — возражаю я.

— Не мог, — соглашается Лерчик. — Это я обрила тебя.

— Ты?!

— Я.

— Зачем?!

— В наказанье. Чтоб не нажирался до поросячьего визга.

— Очень мило. Принеси уж зеркало, хоть взгляну на себя.

— Нет тут никаких зеркал!

— Как нет зеркал?! Должно же быть хотя бы одно зеркало!

— Нет, ни одного!

— Лерчик, дай же мне взглянуть-то на себя! Мало того, что обрила меня наголо, так еще и посмотреть мне на себя не даешь!

— Ну, ладно! Чего ты смотришь так на меня? — она дергает меня за руку. — Ну, по глупости я натворила это. Просто очень обиделась на тебя и хотела отомстить. А зеркала здесь, правда, ни одного нет. Забыли про них. Ну, потом посмотришь на себя. А может, и нет! Поживем здесь месяца два, как раз и волосы твои отрастут.

— О, боже мой! — восклицаю я. — Какие два месяца?! Мне в Санкт-Петербург необходимо срочно вернуться! Доложить графу Безбородко…

— Ну, доложишь ты графу, доложишь! — надувает губки Аннет. — Через два месяца. Ну, скажешь, что болен был…

— Лерчик, это несерьезно, — мотаю я головой. — Я выполняю ответственную миссию и должен срочно отправиться в Санкт-Петербург… А волосы? Да хрен с ними! Все равно под париком не видно! Так что не думай, я не сержусь на тебя…

— Не сердится! — вспыхивает Аннет. — Он не сердится! Скажите на милость! Это кто тут на кого не сердится?! А я сержусь! Сержусь!

— Слушай, у меня и так голова раскалывается после вчерашнего! Дай мне выпить что-нибудь. В этом доме есть анисовая или хоть что-нибудь? Огуречный рассол хотя бы.

— Ладно-ладно. Раскричался! — с этими словами она исчезает за дверью.

Я падаю на постель и замираю в неуклюжей позе. Сил устроиться поудобнее у меня нет. Если пошевелюсь — голову разнесет, как пороховую бочку. Открывается дверь, она скрипит так, что легче вытерпеть скрежет когтей саблезубого тигра. Входит Аннет с подносом в руках, на подносе — рюмка и графин.

— О, ты моя радость, спасительница моя! Налей, налей мне рюмочку! — прошу я.

— Ага! Размечтался! Сам нальешь.

— Радость моя, у меня сил нет! Ну, одну, только одну рюмочку! Вторую я налью сам!

Аннет ставит поднос на столик, встает у окна и складывает руки за спиной. Она наблюдает за мной с любопытством естествоиспытателя.

— У-у! Коварная!

Я поднимаюсь и направляюсь к столику. В последний момент Аннет опережает меня. Она хватает поднос и отбегает в угол спальни.

— Черт! Хватит издеваться! — я злюсь не на шутку.

— Ого! Мы еще и сердимся?! — Аннет делает притворно-испуганное лицо. — Ты получишь этот графин при одном условии: если останешься здесь со мною на два месяца!

— Ты с ума сошла! Ты же понимаешь, что это невозможно!

Я приближаюсь к Аннет, расставив руки.

— Это будет достойной платой за вчерашнее свинство.

— Лерчик, я не могу, — произношу я.

— Значит, ты не любишь меня, — резюмирует она.

— Чушь! Конечно же люблю! Ты же знаешь, что я люблю тебя! Но служба, ты же знаешь, служба!

— Так ты любишь меня или нет?!

— Люблю, конечно, люблю! — кричу я и кидаюсь вперед.

Аннет запрыгивает на кровать. Я бросаюсь следом и хватаю ее за ноги. Она падает, поднос улетает на пол, рюмка разбивается вдребезги, графин катится под кровать. Журчит драгоценная жидкость, спальня наполняется живительным амбре. Девушка лежит на животе поперек кровати и, свесившись вниз, пытается дотянуться до графина. Я делаю рывок вперед, но проказница успевает подсечь ногой меня так, что я падаю рядом на постель, едва не разбив голову о спинку кровати.

— С ума сошла! — восклицаю я.

Испугавшись, что водка так и выльется на пол, я запускаю руки под кровать и пытаюсь одновременно пробить заслон из рук Аннет и завладеть спасительным сосудом до того, как он полностью опорожнится. Мне не везет. Аннет хватает графин и вытягивает руку вперед, чтобы я не дотянулся. Я наваливаюсь на девушку сверху.

— Попалась, голубушка!

Аннет поворачивает графин и держит его почти параллельно полу, донышко чуть-чуть ниже горлышка.

— Еще одно движение и я опрокину его, — предупреждает она.

— О, господи! Что ты хочешь, жестокая?

— Я хочу, чтобы два месяца ты был моим и только моим! — заявляет она и добавляет жалостливым голосом. — Ну ты же можешь сказаться больным! Мы пошлем письмо твоему вице-канцлеру, ты напишешь, что выполнил все, как он приказывал…

— О, господи! Ладно, твоя взяла! — сдаюсь я.

— Ура! — радуется Аннет.

Она вручает мне сосуд.

— «Чтобы не пролить вина, пейте прямо из горла», — цитирую я знаменитые слова Ивана Сусанина и осушаю графин.

Конечно же я бы с удовольствием выпил еще столько же и еще столько же, и еще… но тут освобожденная Аннет поднимается на четвереньки, и моему взору предстает ее круглая задница, обтянутая белыми панталончиками с розовыми кружевами и рюшечками.

— Ну, теперь ты поплатишься! — восклицаю я и набрасываюсь на Аннет с тыла.

— Ай! — кричит она.

Я рву в клочья легкую ткань и атакую беззащитное лоно.

— Oui! Oui! Bien! Encore! Encore, le cochon chauve! Encore! Encore! Chic![60] — стонет Аннет.

Ей-то chic, а со мною проклятая анисовая вечно играет злые шутки. Выпив, возбуждаюсь я неистово, но кульминация случается непременно бесцветная и не дарит мне наслаждения. Вот и в это утро плотские утехи приходятся мне не в радость.

Впрочем, последующие два месяца становятся воистину медовыми. Хотя подробности вновь ускользают от меня, воспоминания обрываются.

Однажды утром я проснулся с двумя огромными шишками — по одной над каждым ухом. Рядом на атласной подушке спал невероятных размеров кот абрикосового цвета. Это животное храпело так, что, если б, к примеру, в соседней комнате шельма Лепо не справился и Мадлен звала бы на помощь, я не услышал бы ее голоса.

Мильфейъ-пардонъ, а при чем здесь Мадлен?! Она совсем мне не нравится! Просто не пойму, что она нашла в такой каналье, как Жак?!