Хрупкое сердце

Глава 13

Руслан

Ее губы и ее запах. Ее волосы у моей щеки. Память возвращает все оттенки моим воспоминаниям, вырывая их на поверхность и снова заставляя чувствовать. Как когда-то, когда я с ума сходил оттого, что она рядом, а я не могу с ней быть.

Я с трудом отрываюсь от нее, даже понимая, что она не отвечает.

У Алисы закрыты глаза, и она тяжело дышит, продолжая упираться рукой в мое плечо. Ощущая мое дыхание на своей щеке, не просит, а бессильно требует:

– Прекрати… – И добавляет с выдохом: – Я тебя ненавижу! Ты… не должен был… Слышишь?

Не должен, и я точно переступил черту, но только потому, что иначе не мог. Первые чувства не забываются, а я и не пытался их забыть. Кто-то жестоко надо мной подшутил, вернув Алису в мою жизнь так внезапно, что у меня сорвало крышу. Но я солгу, если скажу, что этому не рад.

Я разжимаю пальцы, и она тут же выдергивает запястье, падая в кресло. Подняв ресницы, смотрит в окно перед собой, словно боится посмотреть на меня… или поверить, что наша встреча – правда.

Мы сидим какое-то время в тишине, начинает идти дождь, и звук капель – единственный звук, который говорит между нами.

Я отлично расслышал адрес, и наконец завожу двигатель «Теслы» и вбиваю в навигатор нужный проулок. Едва не чертыхаюсь вслух, увидев, что высветившаяся точка на карте находится в пяти минутах от моего собственного дома.

Значит, у нас есть полчаса дороги, а у моих пальцев – руль. И мне следует держать его крепче, иначе я снова доберусь до Алисы. Говорить я сейчас не могу, горло сжало от сильных эмоций, остается только действовать.

Включив дворники, я вывожу седан с парковки и поворачиваю на проспект. Веду автомобиль по знакомой дороге, а мысли возвращают меня к Снежной и нашей юности. К нашей единственной ночи и к той последней встрече, после которой я ее потерял.

Где она жила всё это время? С кем жила? Неужели была рядом?

Черт, не хочу об этом думать. Не могу! Но мысли не остановить простым желанием, и пальцы добела сжимают руль, а тело продолжает ее чувствовать.

Я останавливаю машину возле нужного дома, но не могу снять блокировку с дверных замков – я не хочу ее отпускать. Мы снова сидим долгую минуту, глядя, как по лобовому стеклу стекают струйки дождя, пока Алиса не отстегивает ремень безопасности и не произносит безжизненным голосом:

– Открой дверь. Мне нужно идти.

– Руслан.

– Я помню твое имя.

Щелкает блокировка, и двигатель замолкает. Мне кажется, что Снежная несколько секунд сомневается, прежде чем открывает дверь и выходит под дождь. Взяв сумочку, запахивает на груди плащ и, ничего не сказав, уходит по дорожке к дому, а я – заставляю себя очнуться.

Мне вдруг становится страшно, что она сейчас уйдет вот так. Снова исчезнет в ночи, как исчезла когда-то, и всё, что останется через минуту – это сомневаться, а была ли Алиса вообще?

Я выхожу из машины, с силой хлопаю дверью и срываюсь с места.

– Алиса, стой! – Бегу за ней, ловлю рукой под грудью и прижимаю спиной к себе. – Я не могу тебя отпустить! – бросаю в затылок, но она снимает с себя мои руки и вырывается.

– Сможешь! Однажды уже отпустил!

Стянув на себе незастегнутый плащ, торопится уйти, почти бежит…

– Алиса!

Но вдруг спотыкается и замедляет шаг, увидев впереди шагнувшего к ней из тени подъезда мужчину.

Он ждет, пока она медленно подойдет, и что-то ей говорит. Кинув взгляд в мою сторону, бросает под ноги букет цветов, который держал в руке, разворачивается и уходит. А Алиса…

Нет, она не окликает его и не спешит остановить. Мне кажется, что у нее заплетаются ноги, когда она сходит с места и входит в подъезд, так и не подобрав с асфальта цветы.

Я на мгновение застыл, увидев ту часть жизни Снежной, которую видеть не должен, и теперь просыпаюсь. Тяжелая дверь в подъезд медленно закрывается, осталось совсем немного до того, как она насовсем скроет от меня Алису… и я бегу за ней следом, в последний момент не дав двери захлопнуться.

Вбегаю в подъезд, но лифт уже идет вверх, а сердце стучит набатом. Мчусь по ступенькам вдогонку и наконец слышу, как лифт останавливается.

А вместе с ним и я – застыв внизу лестничного пролета. Впиваюсь пальцами в перила, не в силах уйти или ответить себе, что собираюсь делать.

На площадке открывается дверь, и слышится голос Снежной:

– Я вернулась, Вера Андреевна. Извините, вышло приехать позже, чем планировала, но я заплачу вам. Больше не соглашусь работать в позднее время.

– Что ты, Алиса! Мы не скучали. Успели и порисовать, и подурачиться. Я хотела сама уложить Анечку спать, но у твоей девочки энергии на двоих мальчишек хватит. Ни за что не захотела укладываться без мамы! Ты не представляешь, на что она меня подговорила. Мы стояли на одной ноге и с подушками на голове, как акробатки! Хоть бы завтра поясницу разогнуть после такой зарядки.

– Спасибо, вы очень меня выручили.

– Обращайся, если что. Все-таки соседи, а мои внуки студенты уже, с ними не посидишь. Одни девчонки и тик-токи на уме. Ну, спокойной ночи!

– Да, спокойной, Вера Андреевна…

Я поднялся на площадку и вижу, как из квартиры выходит женщина лет семидесяти в домашней одежде. Заметив меня, она с усмешкой отмахивается, направляясь к квартире напротив:

– Если у вас свидание, голубки, могли бы и не прятаться! Как будто я сама молодой не была. Не мое это дело. Ох, не мое!

Она уходит, оставив дверь в квартиру, куда вошла Алиса, приоткрытой, и я берусь за ручку прежде, чем успеваю себя остановить. Переступаю порог чужой прихожей – небольшой, как и вся квартира – зная, что у меня нет выбора.

Алиса не разделась. Она включила свет в кухне, опустилась на стул и привалилась затылком к стене. Возле нее стоит ребенок – это девочка. На ней колготки и футболка… или короткое платьице… я не разбираюсь в таких вещах. Темные волосы завязаны в длинные хвостики, один из которых сполз к плечу. И она крепко держит своими ручками руки Снежной.

– Мам… мам! Я показывала Вере Андреевне цирк! Я так здорово кувыркаюсь, как Звезда Мести из представления, на которое мы ходили. И я совсем не хочу спать! Ничуточки! Мам, тебе плохо?

– Да, Анюта.

– Сейчас!

Малышка бежит к холодильнику и открывает его. Берет с полки какое-то лекарство, наливает в стакан воды из графина и подает Алисе.

– Вот, мамочка, возьми!

И только потом оборачивается в мою сторону. Не пугается, как могла бы, но смотрит хмуро – как ребенок, который ни за что не станет общаться с первым встречным взрослым. Только если сам этого захочет.

Я знаю. Таким же был.

– Мам, а кто этот дядя? Почему он пришел?

Снежная знает, что я здесь. Чувствовала с первой секунды. Но на объяснения у нее нет сил. Только погладить дочь по голове.

А то, что девочка – ребенок Алисы, сомнений нет. Глаза у малышки такие же пронзительно-голубые, как у ее мамы. Только волосы гранитно-темные. Красивая девочка. И смотрятся они сейчас с матерью, как две противоположности одного отражения – снег и графит.

– Потом, Нюша, я расскажу. Не сейчас.

Мой голос звучит изумленно и сдавленно, как будто невидимый кулак ударил в грудь и припечатал к стене, обесцветив мою реальность до серого.

– Алиса… ты замужем?!

Нет, это невозможно!

И вместе с тем я попал в чужую жизнь и вижу ее собственными глазами.

Снежная неспеша отпивает воду из стакана, запив какие-то таблетки, и отставляет стакан на стол. Отвечает негромко, но я отлично слышу нотки досады и злости в ее ровном голосе:

– Удивительно, Марджанов, что ты об этом не подумал, когда сюда входил.

– Алиса, ответь!

Но она молчит, и я отвечаю сам:

– Нет, ты не замужем. Здесь нет мужских вещей, и мне еще никто не набил морду. Значит…

– Это ничего не значит. Всё остальное – только моя жизнь, и тебя в ней слишком много для одного дня.

– Почему ты сбежала от меня? Сейчас, когда прошло столько лет?

Алиса встает и снимает промокший плащ. Опустив его на спинку стула, вновь садится, чтобы снять с ног каблуки – сначала одну лодочку, показав красивое колено, потом вторую. Отодвинув туфли, устало вытягивает ноги, и я тут же впиваюсь взглядом в ее босые ступни.

Малышка поворачивается и бежит в мою сторону. Остановившись в метре, поднимает голову, чтобы внимательно на меня посмотреть, оббегает и берет с полки тапочки. Бежит назад, подавая их маме.

– Мам, держи!

– Спасибо, Нюша. – Алиса обнимает свою дочь и целует в щеку. – Ты кушала? – спрашивает, словно они одни и меня нет. – Я оставляла для тебя ужин.

А может, меня действительно для них нет? Ведь я здесь незваный гость.

– Да… немножко, – отвечает девочка. – Я не хотела, мам. Мне было некогда! Но Вера Андреевна кушала!

– Ясно. Тогда подогрею для тебя молоко и творожную булочку. И никаких «но», Аня! Ты обещала бабушке хорошо кушать, помнишь? И вовремя ложиться спать!

– Ладно, мамочка. Я съем!

– Вот и умница, дочка.

Алиса гладит девочку по голове, встает и только теперь подходит ко мне. Смотрит с минуту, прежде чем отвечает на мой вопрос:

– Почему бежала? Я просто помню, как мы расстались. И, честно, не готова была тебя увидеть сегодня. Я бы не удивилась, если бы ты сделал вид, что мы не знакомы.

– Это невозможно.

– Возможно, если вспомнить, что в нашу последнюю встречу ты был мне не рад.

– Мам, а дядя не будет кушать?

– Нет, Нюша. Дядю ждут дома. Он… не любит булочки.

В неярком свете прихожей глаза у Алисы синие и до боли родные. И вместе с тем холодные, каких я еще не знал.

– …Ни творог, ни молоко… – продолжает она. – Ничего, что похоже на снег.

– Алиса, это не так.

– Что именно «не так»? – приподнимает ресницы Снежная. Босиком, без каблуков, ее макушка не выше моих губ. И я замечаю, как она цепляется за них взглядом.

– Всё. Меня никто не ждет. Я живу один.

Снежная качает подбородком и обхватывает себя руками. Потирает ладонью предплечье – она всегда так делала, когда мы оставались одни, и я смущал ее своим присутствием.

– Ну а я, как видишь, нет. Уходи, Марджанов. Мне нужно накормить ребенка и уложить спать, а тебя ждет твоя беззаботная жизнь.

– Алиса…

– Только не говори снова, что я скучная и правильная! – требует Снег. – Поздно! Мне давно всё равно, что обо мне думают другие. И что будешь думать ты – тоже! Я не собираюсь с тобой играть! Уверена, у тебя и без меня хватает развлечений!

Конечно, она заметила и моих друзей, и Алинку, устроившую в зале экспоцентра некрасивую сцену. Да я и сам отлично помню наше со Снежной расставание – каким жестоким идиотом выглядел в ее глазах, и сколько в них тогда было боли и разочарования.

Это помнить было хуже всего. Гордиться нечем, я действительно жил, как хотел, но Снежная и не обвиняет, она говорит, как есть – и в своей прихожей имеет на это право.

Вот только для меня она никогда не была развлечением.

Она отворачивается, а я выхожу из квартиры, с трудом закрыв за собой дверь. И это всё, на что я способен. Дальше уйти не получается.

Не тянет. Нет смысла. Нет ничего. Ни одного огня от свечи, к которому бы хотелось вернуться. Я просто не могу уйти в свою чертову жизнь, зная, что здесь, за этой дверью живет Алиса.

Не одна. И эту часть ее истории мне еще предстоит переварить.

Я подхожу к лестнице и опираюсь бедрами о перила. Стою, думая о многом. В кармане лежит телефон, пачка сигарет… Я достаю из пачки одну сигарету и закуриваю. Делаю несколько затяжек, тяжело выдыхая из легких дым, прежде чем дверь квартиры Снежной открывается, и в тонком проёме показывается ее малышка. Смотрит на меня, разглядывая, и только потом говорит:

– Дядя, не кури. Маме нельзя дышать гадостью.

Откровенно говоря, сигареты дорогие, с легким табаком, но с ребенком не поспоришь.

– Хм… да. – Я тут же тушу сигарету о металлический поручень и толкаю назад в пачку, потому что выбросить некуда. – Извини, – отвечаю девочке, пряча сигареты в карман, – больше не буду.

– И я сама умею засыпать, как взрослые.

– Мг… конечно.

Дверь захлопывается, и малышка исчезает, а мне вдруг и самому хочется набрать в легкие побольше воздуха.

Я спускаюсь по лестнице вниз и выхожу на улицу, где продолжает идти дождь. Выйдя из-под навеса крыльца, упираюсь ногами в букет, который так и остался лежать в мокрой луже.

Поддев его носком туфли, замахиваюсь и откидываю пинком подальше, дав выход злости. Я всегда играл в футбол лучше, чем дрался, но сейчас куда с большим удовольствием заехал бы в морду типу, который посмел бросить цветы под ноги Снежной.

Убил бы за это.

Дождь мочит волосы, стекает по куртке, и я сажусь в машину. Не завожу двигатель и не уезжаю. Просто сижу, уставившись неподвижным взглядом в ночь.

Туда, где в ее окне горит свет.

***

Алиса

Горячие струи воды, стекающие по плечам. Только они спасали меня в минуты, когда было особенно холодно и тревожно. И страшно от мысли, что завтра может не наступить.

Врач запретил горячий душ, но мой организм сам требовал и говорил, что ему нужно. Просил, когда леденели ноги и остывала кожа, – тепла. И я давала ему это тепло, брала оттуда, откуда получалось брать. Долго получалось. И он отплатил, я родила здоровую девочку.

Мнение врача было категоричным – рожать нельзя. Беременность нарушит кровообращение и нагрузит сердечно-сосудистую систему. Повысит риск развития сердечной недостаточности и изменит давление. Рост плода поднимет диафрагму, сместит положение сердца и для меня все может закончиться самым нежелательным образом…

Может, но не обязательно закончится.

Тогда я прослушала целую лекцию из возможных вариантов своего будущего, а услышала только одно.

Врач не мог запретить мне стать матерью.

Конечно, у родителей был шок. Их приемная дочь, с которой никогда не было проблем, в один момент удивила несколькими сюрпризами, и каждый оказался хлеще предыдущего. Они держались, как могли, но главное решение было за мной, и я его приняла.

Я выдержала.

Первые три года сама себе удивлялась, откуда брались силы, но у меня вышло. Я уехала к родителям своего отца в небольшой городок и там осталась, не бросая работу и находя новую. Я рано научилась заботиться о себе, чтобы не обязывать близких, а теперь научилась заботиться и о дочери. У нас все получалось… Да, тихо, понемногу, но мы стояли на ногах.

А потом вдруг не стало бабушки. Через год за ней ушел дед, и родители очень тяжело пережили эту потерю. А вместе с ними и я.

Чуда не случилось, я больше не обманывала себя: моё самочувствие ухудшалось и бежать от этого было некуда. Вернулся холод и боли в груди, но хуже всего – вернулся панический страх, от которого тело сковывало льдом. Теперь я боялась за двоих и вновь боролась с пороком в одиночку. Бросалась в тепло горячих струй, потому что никому не могла показать, как это страшно – всякий раз ждать, что боль не отпустит сердце. Понимать, что мне придется решиться на сложную и дорогую для моей семьи операцию, иначе Анечка останется одна.

Что будет, если Анечка останется одна?!

Об этом думать было хуже всего. Конечно, Ромка и родители ее не бросят, но…

Я знала, что всегда останется это «но», помня, как жила сама. Поэтому и вписала в свидетельство о рождении дочери фамилию ее отца, хотя семья это моё решение не одобрила.

Не осуждали, но тема Руслана в моей жизни еще долго была болезненной для всех нас. Особенно для брата, который так и не смог простить друга. Однако смирился, когда у него самого началась жизнь не менее яркая, чем у Марджанова.

Три года назад Ромка женился по большой любви, два года назад развелся и тут же женился вновь. Сейчас у него рос годовалый сын, родителям заботы прибавилось, и мы не часто виделись. Всего пару раз с тех пор, как месяц назад я насовсем вернулась в город и теперь обустраивалась с дочкой в новой квартире – небольшой, зато своей.

Я так надеялась, что у меня еще есть время…

Но сегодня всё полетело кувырком.

Не знаю, как дошла домой. Ноги не слушались, а сердце трепыхалось в груди, словно оно птица, попавшая в клетку. И взмах крыльев несет боль, потому что прутья клетки не разжать. Хотелось бежать, сначала от голоса Руслана, а потом и от него самого.

Не вышло.

Мы встретились, и он снова обжег меня собой, вернувшись в мою жизнь так же стремительно, как из нее исчез.

Я стою в ванной комнате, протягиваю непослушную руку и переключаю душ на верхний, медленно смывая шампунь с волос. Подставляю горячим струям сначала лицо, потом шею и плечи, чувствуя, что дрожь не отпускает даже под теплом воды. Сегодня я потратила больше сил, чем могла себе позволить, чтобы пережить нежданную встречу с Русланом, и, похоже, выплеснулась до дна.

Слезы текут сами. Я редко позволяю себе эту слабость и теперь, когда они уже пролились, не могу их остановить. Не такая уж я сильная, как пыталась казаться уже не парню – молодому мужчине, однажды признавшемуся мне в любви. И от себя не скрыть, что встреча меня потрясла.

Он не должен был меня целовать. После всего – не должен!

– Зачем? Ради бога, Марджанов, почему сейчас? Когда я поверила, что забыла тебя, и ты живешь, как хочешь? Как мне теперь говорить с тобой, когда проснулось всё, что должно было забыться? Как?!

Струи стекают по телу, закручиваются по ногам… Я протягиваю руку и выключаю воду. Тяжело вздыхаю, проводя рукой по волосам. Говорю тихо, обращаясь к себе:

– И что я теперь скажу Анюте?

Когда Руслан вошел в квартиру, я назвала его по фамилии. Да, забывшись, но дочка не могла ее не услышать. Я знала своего ребенка, она отметала все лишнее, что её не интересовало, но цепко выхватывала то, что привлекало внимание.

Мужчины по фамилии Марджанов в нашем доме еще не было, поэтому-то глазки дочки так загадочно и сверкали, внимательно глядя на меня, когда я укладывала ее в постель. Вот только сказать ей ничего не смогла. Только поцеловать и повторить, что люблю ее.

Больше всего на свете. Моё настоящее чудо. И услышать в ответ то, ради чего можно рискнуть даже собственным сердцем и совершить любые ошибки.

– Я тоже тебя люблю, мамочка. Сильно-сильно!

Я вытираю волосы – сушить их нет сил, обворачиваюсь полотенцем и выхожу из ванной комнаты. Она в квартире небольшая, и я всегда оставляю одежду в спальне, чтобы не напиталась влагой от моего общения с водой.

Прикрыв дверь, поворачиваюсь… и вдруг вздрагиваю всем телом, увидев в прихожей Руслана.