И. Мышкин – один из блестящей плеяды революционеров 70-х годов

Первые выступления

Москва, в которой обосновался Мышкин после приезда из Новгорода, представляла собой в то время большой, быстро растущий город с полумиллионным населением. Отмена крепостного права способствовала бурному экономическому росту города: на окраинах возникали новые фабрики и заводы, строящиеся железнодорожные линии надежно соединяли Москву с другими губерниями России. Московская действительность с ее резкими социальными контрастами и развитой общественной жизнью скоро неизбежно дала политическому развитию Мышкина новый толчок.

Знание стенографии помогло Мышкину получить в Москве почетное и прибыльное занятие: его пригласили в качестве правительственного стенографа составлять отчеты о заседаниях Московского, а потом и Херсонского земств – новых учреждений, которые создавались тогда в России с целью ведать местными делами.

Введенные в результате революционного натиска 60-х годов земства, по словам В.И. Ленина, были «безвредной для себя уступкой» царского правительства. К тому же с первого дня образования земств царские власти стали их всячески стеснять и суживать их обязанности, с каждым годом все более ограничивая гласность заседаний. Царские чиновники своим вмешательством нарушали нормальный ход заседаний, оказывали давление на гласных[5] для принятия угодных им решений.

Все это происходило на глазах Мышкина и практически разоблачало перед ним махинации царских властей. Он скоро убедился, что царское правительство «смотрит на самоуправление как на естественного своего противника» и каждое выступление, проникнутое сочувствием к крестьянам, считает «потрясением основ» всего государственного порядка. Во время первых сессий Московского земского собрания на квартире Мышкина иногда целые ночи проводил чиновник по особым поручениям Савельев, который по мере дешифровки стенографических материалов заседания тщательно выискивал каждое слишком смело высказанное выражение гласных и спешил телеграфировать о нем в Петербург. Все это постепенно убеждало Мышкина, что тяжелое положение русского народа не беспокоит царские власти, и поэтому его надежды на «меры сверху» ослабели.

В то же время холопство и политическая бесхарактерность либеральных земских деятелей вызывали в Мышкине отвращение. Сам предводитель московского дворянства и председатель Московского земского собрания князь Мещерский не раз обращался к нему с униженными просьбами заменить в официальном отчете то или иное выражение, неосторожно сорвавшееся в ходе прений. Лакейство земских деятелей перед вышестоящими властями, отсутствие в их среде «честного отношения к общественному делу» – все это претило Мышкину. Сопоставление бедственного положения масс русских крестьян, страдавших от систематических неурожаев и голода, с либеральным краснобайством и пустым прожектерством земских деятелей наглядно показывало Мышкину подлинную цену их деятельности. Очень сильное впечатление произвела на него растрата в Херсоне во время голода десятков тысяч рублей «на ремонт» некоего никогда не существовавшего моста. Это «мероприятие» местной администрации вызвало у Мышкина такое сильное возмущение, что он запомнил его на всю жизнь. Между тем подобные факты выявлялись все чаще и чаще, почти на каждой сессии земств.

Все усиливающееся критическое отношение Мышкина к деятельности земств и царского правительства нашло свое яркое отражение в корреспонденциях, которые он помещал в подцензурной печати. В своих заметках по крестьянскому вопросу Мышкин показывал малую эффективность земской помощи голодающему крестьянству. Используя прекрасное знание данных земской статистики, Мышкин обращал внимание читателя на бедственное положение русского крестьянства. Он высмеивал действия земских управ – «больших охотниц до утешительных фраз». При этом Мышкин старался подчеркнуть самодеятельность самих народных масс. Так, во время обсуждения «школьного вопроса» в Херсонской губернии Мышкин резко опроверг клевету земцев об апатии крестьян в отношении строительства школ. Он с негодованием встретил клеветническое утверждение земского отчета о том, что «дружными усилиями общества, земства и правительства делу этому (народного образования. – В.А.) дан ход». Приведя это положение в одной своей заметке, Мышкин тут же напомнил читателям о фактах, показывающих, что крестьяне еще несколько лет тому назад сами предлагали строить школы «без пропаганды со стороны губернатора и председателя губернской управы»¹⁵.

Высмеивая либеральную шумиху о «новой эпохе» в области школьного дела, Мышкин подводил читателя к выводу, что дело заключается как в неумении и нежелании земств серьезно взяться за дело, так и в помехах со стороны царских властей.

Верным показателем усиливающегося критического отношения Мышкина к действительности, направленности его высказываний против существовавших в царской России порядков было то, что царские власти начали «оказывать ему внимание», подвергая его корреспонденции преследованию. Такая судьба постигла, например, его статью о положении новгородских крестьян, в которой Мышкин, опираясь на официальные данные, хотел на цифрах опровергнуть болтовню о крестьянах как «о господах в цилиндрах». Разрешения на публикацию корреспонденции Мышкину получить не удалось. При этом власти сослались на запрещение публиковать что-либо по податному вопросу. Несостоятельность этого аргумента была ясна для Мышкина уже из того, что этот вопрос в то время довольно широко обсуждался в печати. Было очевидно, что царским властям не понравилось самое направление статьи и ее тон.

Подобным образом были запрещены два других издания, задуманные Мышкиным в то время.

Дело в том, что, видя жалкую роль, которая отводилась на земских собраниях гласным из крестьян, и желая как-то помочь им, Мышкин задумал издать дешевую книгу для широких масс народа о значении земств. Но и эта книга показалась властям опасной и, несмотря на всю невинность своего содержания, была запрещена.

Второй книгой, которую Мышкин также не смог выпустить по независящим от него обстоятельствам, была публикация материалов о положении солдат в царской армии. Как уже упоминалось, эти материалы Мышкин долго и тщательно собирал по военно-судным делам архивов. Выйдя в отставку, он попытался эти материалы опубликовать. Мышкин рассчитывал, что эта публикация будет способствовать облегчению тяжелого положения солдат. Он наивно надеялся, что либерально настроенные военные деятели, готовившие тогда военную реформу о введении всесословной воинской повинности, захотят учесть его документы. Царская цензура категорически запретила и это издание.

Следует отметить, что первые столкновения Мышкина с цензурой на его личной судьбе заметно не отразились. Внешне все обстояло вполне благополучно. Он пользовался репутацией «благонамереннейшего стенографа». В дополнение к обязанностям правительственного стенографа его как опытнейшего московского стенографа пригласили стенографировать судебные заседания в Московский окружной суд.

Многочисленные процессы, на которых стал присутствовать Мышкин, дали ему богатый материал для размышлений. Он убедился, что простой человек беззащитен в судебных дебрях. Познакомившись лично со многими деятелями хваленого пореформенного суда, Мышкин обнаружил, что они являются «искателями золота и чинов». Много раз он наблюдал, как прокурор, только что рьяно добивавшийся осуждения обвиняемого, после заседания говорил в кулуарах суда: «А улик-то совсем не было, я никак не думал, чтобы присяжные обвинили!» Многочисленные примеры убедили Мышкина, что во многих случаях гласность на суде отсутствовала, что на местах никаких изменений к лучшему не произошло и все зависит от произвола администрации и полиции. Поэтому он стал смотреть на суд, как на пустую формальность. Он видел, что на заседаниях суда послушные царскому правительству чиновники штампуют заранее заготовленные приговоры. «А что касается до нравственного значения приговора политического трибунала, – отмечал он, – то может ли позорить человека осуждение, произнесенное судом, который приговаривал в каторгу Новиковых, Радищевых, Чернышевских?»¹⁶

Хорошо запомнилось Мышкину его присутствие на заседаниях суда, разбиравшего в начале 1873 г. дело С. Нечаева[6]. Дело слушалось как уголовное. Тем не менее фактически это был политический процесс. Избранная публика пропускалась в зал под строгим надзором чуть ли не самого прокурора. Мышкин оказался единственным стенографом, допущенным на судебные заседания.

Нечаев вел себя на суде очень активно. Неоднократными возгласами, призывавшими к борьбе с деспотизмом и произволом, энергичными протестами он производил сильное впечатление.

Тогда же, в начале 1873 г., в жизни Мышкина произошло другое крупное событие. Работая стенографом, он имел регулярный, по тем временам значительный, заработок. Скопив определенную сумму денег, Мышкин решил приобрести типографию. Заняться типографским делом ему хотелось главным образом вследствие его старого стремления содействовать благу народа. Выпуском хороших книг для народа он хотел выполнить свою старую мечту – помочь народу поднять его сознание.

С этой целью Мышкин в рассрочку приобретает оборудование небольшой типографии, перевозит его в помещение на Тверском бульваре и после закупки новых шрифтов пускает типографию в ход. Новое дело потребовало больших расходов, тем более что заказов сначала было недостаточно. Все это заставило Мышкина уже в апреле 1873 г. сдать типографию в аренду сроком на один год ревельскому гражданину Эдуарду Вильде. За Мышкиным оставалось право набирать в отдельном помещении при типографии свои личные заказы, оплачивая лишь печать.

Договор с Вильде оставлял Мышкину много свободного времени. Поэтому он сначала мог не уделять особенно большого внимания работе своей типографии и в основном продолжал заниматься стенографией. В качестве стенографа Мышкин в ноябре 1873 г. предпринял очередную поездку на сессию Херсонского земства, которая во многом предопределила его дальнейшую судьбу.

Голод 1873 г., называвшийся на официальном языке «неурожаем», в эту осень охватил самые различные губернии. Пересекая по пути в Херсон многие губернии Европейской России, Мышкин повсюду видел одно и то же: нищету широких масс крестьянства, которая усугублялась свирепствовавшим голодом.

«Положение крестьян Самарской губернии день ото дня становится хуже и хуже.., крестьяне вынуждены подмешивать к муке перемолотые жолуди... Народ приволжский переживает весьма тяжелое время...» – сообщалось в одной корреспонденции ¹⁷.

В Оренбургской губернии имеет место трехлетний неурожай, говорилось в другой. Тысячи крестьян-бедняков, повесив на грудь холщовые сумки, покидали свои дома и отправлялись скитаться в поисках «кусочков», стараясь прокормиться подаянием.

По приезде в Херсон Мышкин быстро убедился, что в Херсонской губернии дела обстоят тоже не блестяще. Крестьянство этой губернии в 1873 г. тяжело пострадало от двух бедствий: чумы рогатого скота (в различных местностях губернии пало от 5 до 75% всего поголовья скота) и неурожая ¹⁸.

Наблюдая тяжелое положение широких масс крестьянства, Мышкин не мог не сознавать, что это явилось следствием реформы 1861 г. Голод был неизбежным последствием тех экономических противоречий, которые переживала Россия после реформы. Пережитки крепостничества тормозили развитие производительных сил сельского хозяйства России, обрекая народные массы на нищету и периодически повторяющиеся голодовки.

Обширные земские статистические материалы, которые проходили через руки «земского стенографа» Мышкина, его личные наблюдения над жизнью крестьян заставили его крепко задуматься. Сущность «великих реформ» начинает осознаваться им гораздо отчетливее, чем раньше.

«Коль скоро самая сущность государственного строя нисколько не изменяется, – приходит Мышкин к глубоко продуманному выводу, – реформы служат только побрякушками, могущими забавлять неразумную публику.., а народ, на счет которого устраиваются все эти побрякушки, страдает по-прежнему...»¹⁹

Сын крепостной крестьянки, Мышкин особенно хорошо понимал и остро чувствовал угнетенное положение крестьян, которые по-прежнему оставались голодны, бедны и бесправны. Если их положение не изменилось, значит «реформа 19 февраля в том виде, в каком она совершена, является сделкою, выгодною только для помещиков и для казны», – твердо решил Мышкин ²⁰. А сделав такой вывод, он пришел к мысли о необходимости решительной борьбы с врагами родного народа. Оставалось лишь выбрать способ борьбы, посредством которого он мог бы принести наибольшую пользу. Жизнь не замедлила подсказать ему этот способ вскоре после его возвращения в Москву.