И. Мышкин – один из блестящей плеяды революционеров 70-х годов

Речь

В начале 1876 г., когда жандармы доставили Мышкина в Петербург, петербургские тюрьмы были переполнены политическими заключенными. Почти каждый день сюда доставляли все новых заключенных: после провала «хождения в народ» по малейшему подозрению были схвачены многие сотни людей. Только за одно лето 1874 г. было арестовано около 2 тыс. человек, 770 из них, о которых имелись наибольшие улики, были привлечены к полицейскому «дознанию»⁴⁸.

Царские следователи, стремившиеся на материалах следствия выслужиться и сделать себе карьеру, старались доказать, что заключенные с целью изменения государственных порядков составили громадный заговор, «тайное сообщество». При этом, поскольку доказательств у жандармов для подкрепления такого обвинения не хватало, следствие затянулось и длилось почти 4 года.

Заключенные (из которых многие были арестованы в 1874 г.) все это время содержались в тесных и сырых камерах, в условиях жестокого тюремного режима. Туберкулез, опухоли, различные нервные заболевания были широко распространены среди арестантов, изнуренных долгим одиночным заключением, однообразной пищей, отсутствием свежего воздуха.

Тяжесть заключения усугублялась тем, что царские власти широко прибегали как к мерам морального, так и физического давления. Арестанты часто лишались прогулок и свиданий с родными, им запрещалось передавать газеты и вести с воли. Не брезговали тюремщики и физической расправой.

Так, в июле 1877 г. по приказанию петербургского градоначальника Трепова заключенный Боголюбов был подвергнут порке розгами. Когда остальные заключенные стали протестовать против этого, истязания их товарища, в тюрьму была вызвана команда полицейских, и началось массовое избиение арестантов. Им выкручивали руки, били и тащили за ноги в карцер, где их помещали поистине в нечеловеческие условия.

В печати сохранилось описание такого карцера «образцовой петербургской тюрьмы» – Дома предварительного заключения ⁴⁹. Это было помещение без окон, заключенные находились там в абсолютной тьме, на голом асфальтовом полу. Поскольку тюремщики не ставили туда параши, весь пол был загажен, и в разложившихся экскрементах копошились длинные белые черви. Карцер был расположен рядом с котельной, и температура воздуха там была очень высокой. И в этом помещении заключенных запирали на несколько дней! Нечеловеческие условия привели к тому, что за время процесса 54 заключенных, привлекавшихся по этому делу, либо сошли с ума, либо покончили самоубийством.

В этих условиях, условиях суровой царской тюрьмы, Мышкин оставался, как и прежде, борцом. Изменились масштабы его борьбы, иной стала тактика. Вместо широкой деятельности нелегальной типографии или острой агитации среди сибирских крестьян он был вынужден теперь бороться против произвола и насилий своих тюремщиков. В стенах царской тюрьмы, на каторге Мышкин до последнего дыхания боролся за сохранение человеческого достоинства, старался поддержать ослабевших, противопоставить тюремщикам сплоченный коллектив революционеров. Каждый свой шаг он старался использовать с пользой для революционного дела, каждый месяц пребывания в тюрьме он снова и снова протестовал против ханжества и насилий царских властей.

А ему приходилось нелегко. Живой и деятельный от природы, он долгие годы был заживо погребен в низких и сырых одиночных камерах самых страшных царских политических тюрем. И сколько одних петербургских тюрем он переменил за это время: Дом предварительного заключения, Трубецкой бастион Петропавловской крепости, тюрьма III отделения!

В «образцовой тюрьме» – Доме предварительного заключения – Мышкину вопреки правилам не давали книг, а затем отобрали полотенце и даже носовой платок. Описывая этот случай, сам Мышкин указывал, что царские власти поступили так, «как будто Фемида непременно требовала, чтобы Мышкин сморкался в кулак, а не в платок, вытирался рубахой или простыней, а не полотенцем»⁵⁰. Когда Мышкин хотел написать по этому поводу протест прокурору, ему отказали даже в бумаге. Наконец, стараясь унизить и подчеркнуть его полное бесправие, тюремная администрация распорядилась даже убрать со стены печатную инструкцию заключенному, которая висела в каждой камере.

В Трубецком бастионе Петропавловской крепости, куда Мышкина перевели в феврале 1876 г., в ответ на его требование указать статью свода законов, на основании которой заключенному запрещается выписывать на средства родственников газету, он получил ответ, что это – «бессмысленный каприз».

«Если желание заключенного знать точно свои права и обязанности считается „бессмысленным капризом“, если так отвечают в Петербурге, в этом главном источнике русской казенной правды и формальной справедливости, отвечают человеку, еще не осужденному судом, то чего же можно ожидать где-нибудь в Сибири?»⁵¹ – спрашивал Мышкин.

Несмотря на невероятно тяжелые условия заключения, Мышкин продолжал свою борьбу. Неоднократно он обращался к властям с резкими и энергичными протестами против беспощадного режима уничтожения арестантов, проводившегося в тюрьмах. Не надеясь на положительное решение вопроса, он все же считал необходимым протестовать всеми способами. При этом Мышкин нисколько не скрывал свои революционные настроения и резко нападал на царизм. Сказав, например, о ненависти, которую питают все угнетенные народы к царскому чиновнику, олицетворявшему в их представлении всю неправду, Мышкин с гневом писал: «И можно ли после этого примириться с теми, которые сделали ненавистным для всех имя „русского“ при сознании, что эта ненависть вполне заслужена? Самый патриотизм, любовь к родине... делают невозможным подобное примирение»⁵². В своих заявлениях и протестах Мышкин поднимался до обличения всего царского строя.

Недаром еще до начала суда прокурор Желеховский потребовал «воспретить Мышкину писать подобные возмутительные вещи, так как под предлогом объяснений... он позволяет себе писать клеветы на государственные учреждения и должностных лиц»⁵³.

Особенно внимательно относился Мышкин к своим товарищам. И эта была тоже форма борьбы – борьбы за спасение тех, кто слабее, кто мог упасть духом. Где бы Мышкин не сидел, он регулярно перестукивался с товарищами, старался передать им записки, поддерживать с ними контакт, хотя это и грозило ему карцером.

Эта повседневная борьба Мышкина, его беззаветный героизм пугали царские власти. Преследуя Мышкина, помещая его всегда в наихудшие условия, царские палачи по сути дела боялись его. Недаром при переводе его из одной тюрьмы в другую они в сопроводительном письме отмечали необходимость организовать за Мышкиным особо строгий надзор вследствие его «решительного характера»⁵⁴.

В октябре 1877 г. Мышкин, как и остальные обвиняемые по делу «о революционной пропаганде в империи», был снова переведен в Дом предварительного заключения. Начался процесс. Утром 18 октября 1877 г. здание тюрьмы наполнилось звуками: гремели ключи, вставляемые в замки, щелкали запоры. Заключенных выстроили в нижнем коридоре, около каждого из них встало по два жандарма с саблями наголо. Начальник конвоя объявил, что в случае неповиновения или попытки к бегству жандармы немедленно применят оружие, и отдал команду двигаться. Узким извилистым подземным коридором длинная процессия направилась в здание окружного суда, где должны были начаться заседания Особого присутствия правительствующего сената.

Обвиняемые были усажены на места для публики. Четыре человека – Мышкин, Войнаральский, Ковалик и Рогачев – как наиболее важные из подсудимых были усажены на обычные места для обвиняемых, находившиеся на возвышении и обнесенные барьером. Сенаторы сидели за длинным столом против мест для публики. Хотя было объявлено, что процесс проводится публично, на самом деле в зал суда обычно пропускалась лишь специально проверенная «публика», среди которой постоянно сидели агенты III отделения.

Как теперь стало известно, весь процесс проходил под негласным контролем со стороны самого царя. Обо всех заседаниях агентурные сводки систематически докладывались Александру II, который давал личные указания. Так, когда Александру сообщили, что на одно заседание в зал проникло несколько студентов, немедленно последовала резолюция: «Его величество изволил обратить на это обстоятельство внимание и желание, чтобы это не повторялось...»⁵⁵ Нарушая все рамки законности, Александр II вмешивался в ход процесса, поощряя судей не считаться ни с какими юридическими нормами. Когда председатель Петерс на заседании 14 ноября позволил обвиняемому Соловцовскому высказаться до конца, не прерывая его речь, Александр распорядился следующим образом оценить ведение этого заседания Петерсом: «Государь император не одобрил этот способ действия. Об этом следует сообщить на словах г. ст. секр. гр. Палену[9]»⁵⁶.

Хотя заключенные тогда и не могли знать всех этих подробностей, большинство из них правильно оценило «беспристрастность» царских сенаторов и решило отказаться от всякого участия в суде. Но по вопросу о формулировке отказа единого мнения не было, и на протяжении первых трех дней по этому вопросу среди обвиняемых шла оживленная дискуссия.

Начало суда Мышкин встретил с большим удовлетворением. Хотя, как уже указывалось, гласность процесса была крайне стеснена, все же, выступая на судебных заседаниях, он получил некоторую возможность пропагандировать свои взгляды. Отчеты о заседаниях (правда, в урезанном и зачастую искаженном виде) печатались в русских газетах. Но передовые круги русского общества уже привыкли читать «между строк», догадываясь по смутному официальному сообщению об истине. Кроме того, почти на каждое заседание в зал пробирались сочувствовавшие революционерам студенты, которые передавали «на волю» правду о совершавшемся в зале суда.

В этих условиях Мышкин каждое свое выступление стремился использовать в революционных целях. Уже на первом заседании 18 октября, когда производился опрос подсудимых, Мышкин на вопрос о его звании ответил: «Лишенный всех прав арестант». Когда его спросили о роде занятий, последовал смелый ответ: «Занимался печатанием запрещенных правительством книг». На вопрос о религии Мышкин заявил: «Крещен без моего ведома по обрядам православной церкви...»⁵⁷

На следующем заседании, которое состоялось 20 октября, Мышкин выступил с резким заявлением, доказывая клеветнический характер обвинительного заключения. В своем выступлении он энергично разоблачил вопиющее нарушение судьями принципа гласности и публичности судебных заседаний. «За двойным рядом жандармов, – сказал он, – примостилось 3 – 4 субъекта. Неужели это та самая хваленая публичность, которая дарована новому суду на основании судебных уставов?»⁵⁸

Протесты Мышкина и других обвиняемых показали сенаторам, что справиться со сплоченной массой подсудимых они не смогут. Поэтому они решили разбить подсудимых на отдельные группы по месту деятельности революционеров и вести судебное следствие над каждой группой отдельно. Совершенно очевидно, что такое решение означало вопиющее нарушение прав заключенных, но царские власти решили не считаться с этим. 24 октября подсудимым было объявлено о производстве в дальнейшем следствия по отдельным группам «ввиду недостатка помещения».

На этом заседании Мышкин снова поднялся с заявлением. Несмотря на все усилия председателя заставить его замолчать, Мышкин заявил, что отчеты о судебных заседаниях печатаются в «Правительственном вестнике» в крайне искаженном виде и все «наиболее важное и существенное для нас не имеет места в этом официальном органе»⁵⁹. Председатель прервал его и объявил заседание закрытым.

Тогда заключенные устроили шумный протест, громко выражая этим свое возмущение систематическим нарушением их прав. Судьям удалось заставить обвиняемых покинуть зал заседания только с помощью жандармов.

На следующем заседании, на которое уже были вызваны только 27 человек, отнесенных к петербургской группе, заключенные применили иную тактику. Почти все подсудимые заявили о своем недоверии к царскому суду и, отказавшись участвовать в его заседании, потребовали удаления их из зала. Такая же картина повторялась и на последующих заседаниях. За исключением небольшой кучки, почти все подсудимые поочередно заявили о своем непризнании гнусной комедии «милосердного и правосудного» царского суда.

В это время, несмотря на все строгости тюремной администрации, заключенные широко общались между собой. Им удалось открыть окна своих одиночек. Стоя целыми днями у раскрытых окон, они горячо обсуждали свою тактику поведения, ответы товарищей на процессе и другие вопросы. Кроме того, им удалось соединить одиночные камеры бечевками, протянутыми по наружной стене. По этим бечевкам заключенные переправляли друг другу письма и другие предметы. В обстановке массовых и дружных протестов нескольких сотен революционеров тюремная администрация не могла ничего с ними поделать.

Пока царские сенаторы медленно проводили следствие по отдельным группам, Мышкин, отнесенный к числу членов московской группы, готовился к решительной схватке. На одном из своеобразных митингов, ежедневно происходивших у открытых окон, Мышкин заявил товарищам о своем желании выступить на суде и публично изложить цели и задачи революционеров, дать отповедь клевете царских следователей. Ведь их обвинительное заключение содержало беззастенчивую ложь. Революционеры обвинялись в различных преступлениях из корыстных побуждений, им приписывалось возведение «лености и невежества в степень идеала». Поэтому открытое выступление на суде с изложением действительных взглядов революционных народников было существенно необходимо и приобретало большое общественное значение.

Товарищи Мышкина по заключению поддержали его предложение. Пользуясь связью, налаженной с помощью бечевок, Мышкин послал им конспект своей речи, в который были внесены дополнения. Наконец, настало 15 ноября 1877 г., день, когда начало слушаться дело о московской группе[10].

Введенный в зал суда вместе с остальными подсудимыми, причисленными к этой группе, Мышкин использовал первый же вопрос председателя для произнесения развернутой революционной речи. Несмотря на все усилия председателя прервать его, сбить, Мышкин мастерски сказал все, что он хотел. Резкие политические обличения государственного строя царской России, открытая пропаганда всеобщего народного восстания: «социальной революции», призыв к революционной интеллигенции опираться в своей деятельности на народ, показ борьбы революционной интеллигенции как отклик на движение крестьянских масс – все это в первую очередь и составило сильные стороны речи Мышкина.

По мнению Мышкина, он и его товарищи-революционеры являлись «выразителями потребностей, сознанных народом». В своей речи он настойчиво подчеркивал закономерность общего народного восстания, которое неизбежно в связи с бедственным положением народных масс. Мышкин правильно и четко указывал, что «революция может быть совершена не иначе, как самим народом, при сознании им, во имя чего она совершается»⁶⁰. «Для крупного социального явления должны быть крупные социальные причины»⁶¹, – говорил Мышкин, разоблачая ложь прокурора об искусственности и нежизненности революционного движения в России. Продолжая далее, Мышкин проводил мысль о том, что движение революционной интеллигенции является лишь «простым отголоском народного волнения».

Интересные и важные мысли Мышкин высказал о причинах, способствовавших развитию революционного народнического движения в России. Мышкин выделил две причины: влияние передовой западноевропейской мысли, с одной стороны, и падение крепостного права и образование разночинной интеллигенции – «умственного пролетариата» – с другой. Особо нужно отметить, что на первое место Мышкин поставил влияние «передовой западноевропейской социалистической мысли». Обращает внимание и высокая оценка Мышкиным деятельности Международного общества рабочих – I Интернационала, который он назвал «крупнейшим практическим применением этой мысли»⁶².

Это свидетельствовало, что Мышкин в отличие от многих других народников сделал шаг вперед и оценивал социальные явления значительно более глубоко и верно.

Яркую оценку Мышкин дал грабительской реформе 1861 г., по которой крестьян наделили «песками да болотами, да такими клочками земли, на которых немыслимо ведение хозяйства, сколько-нибудь обеспечивающего быт земледельца»⁶³. Подчеркивая всю тяжесть для крестьянских масс «препрославленной реформы 1861 г.», Мышкин в то же время в качестве положительных ее сторон отмечал три момента: 1) с 19 февраля 1861 г. началось капиталистическое развитие России «с его неизбежным спутником – борьбою между капиталом и трудом»; 2) крестьянская реформа убедила русских революционеров в несостоятельности одних только реформ, «без коренного улучшения народного быта»; 3) в результате реформы крестьянин понял, «что он жестоко обманывался, веря в царскую правду»⁶⁴.

И, однако, несмотря на эти политические обличения, местами глубокий и верный анализ социальных явлений, в своей положительной части речь Мышкина страдала обычным недостатком, присущим взглядам народников. В своем определении будущего общественного строя как «союза независимых производительных общин» Мышкин следовал анархистским взглядам Бакунина. Взглядам Мышкина, изложенным им в речи, свойственно и непонимание исторической роли пролетариата. Отмечая начало борьбы в России между трудом и капиталом, Мышкин свои надежды на осуществление революции возлагал на крестьян («земледельцев»), рабочих и «умственный пролетариат», понимая под ним разночинную интеллигенцию, возникшую после падения крепостного права. При этом основное значение он придавал крестьянскому движению, «движению в народе».

Непонимание Мышкиным, как и остальными народниками, значения пролетариата как исторической силы, которая должна возглавить и довести до конца борьбу народных масс против помещиков и буржуазии, показывало историческую ограниченность народников, направляло их борьбу на ложный путь.

В то же время, в конкретных условиях того времени, речь Мышкина имела большое революционное значение. Смелое выступление перед царским судом с изложением своих взглядов, страстный и открытый призыв к революции – все это произвело огромное впечатление. Будучи не в силах заставить замолчать пламенного революционера, председатель распорядился удалить его из зала насильно, а сам поспешно бежал, забыв даже закрыть заседание суда. Товарищи Мышкина, сидевшие рядом с ним, встали на защиту оратора и мешали жандармам схватить его. Как сообщалось в агентурном донесении, «в течение более 5 минут происходила борьба с ужасным шумом, криком и бряцанием оружия. Наконец, Мышкин был вытащен со скамьи через головы других подсудимых, причем жандармы тащили его за волосы, руки и туловище, несколько человек разом...»⁶⁵ Однако применением жестокого насилия жандармам не удалось сорвать выступление революционера. Его голос вырвался за стены судебного зала. Размноженная в тысячах экземпляров речь Мышкина широко распространялась в 70-х и 80-х годах в среде революционной интеллигенции. Царские жандармы находили ее и при обысках в рабочих кружках: и здесь речь Мышкина служила хорошим агитационным оружием.

Большое значение эта речь сыграла и в личной судьбе Мышкина. Она сделала его одним из главных и наиболее признанных руководителей революционных народников. По возвращении в тюрьму Мышкин, стоя у раскрытого окна, повторил свое выступление для всех заключенных, которые не присутствовали на суде. Речь его была встречена полным одобрением.

С другой стороны, царские власти «признали» значение выступления отважного революционера тем, что еще более усилили репрессии по отношению к нему. Не дожидаясь окончания процесса, Мышкина снова перевели в Петропавловскую крепость. Сказалось это «признание» заслуг Мышкина и при вынесении приговора.

В январе 1878 г., по окончании заседаний Особого присутствия сената, Мышкину и остальным заключенным был объявлен приговор. В отношении Мышкина он был очень жесток: признанный виновным «в составлении преступного сообщества», имевшего целью «ниспровержение и изменение существующего государственного строя», он был осужден на 10 лет каторжных работ ⁶⁶. Суровым наказаниям были подвергнуты и остальные подсудимые.

Пребывание в Петропавловской крепости в ожидании вынесения, а потом утверждения приговора Мышкин употребил для напряженной теоретической работы. К этому времени, искушенные долголетним заключением, арестанты уже научились поддерживать друг с другом связь путем передачи записок, перестукивания и т.д. Используя эти средства, Мышкин выступил инициатором обсуждения насущных проблем революционного движения. Он пытался проанализировать итоги «хождения в народ» и решить, что же нужно делать дальше: «Стремясь к революции, маня ее к нам, что мы будем делать, если действительно явится к нам эта желанная гостья?»⁶⁷

Мышкин резко выступал против столь свойственной народникам теоретической беззаботности и говорил: «Давно пора придти к какому-нибудь решению по всем наиболее существенным вопросам нашей программы»⁶⁸.

Требовательное и критическое отношение к себе (недаром товарищи по революционной борьбе главной чертой его характера всегда считали «необыкновенную прямоту») порождало глубокое недовольство Мышкина практическими результатами как своей личной деятельности, так и деятельности остальных народников.

«Мне думается, – писал Мышкин в одной из записок, адресованной товарищу по заключению, – что большинство из нас (в том числе и я) не ведало, что творило, да и теперь, после многолетнего содержания в тюрьме, не ведает хорошенько, что нужно творить... Меня вообще бесит чересчур халатное отношение наше к делу... Несколько лет уже ведется пропаганда каких-то идей, а сами пропагандисты не только не знают ближайшей практической своей цели, но даже и с теорией-то не совсем совладали...»⁶⁹

В этих словах ясно чувствуется неудовлетворенность Мышкина. Но ощущая эту неудовлетворенность, Мышкин видел лишь ближайшие причины неудачи народников и не понимал более глубоких – несостоятельность и ложность народнических теорий. Выход Мышкин видел в разработке общей практической программы «для всей революционной партии» и принятии ее.

Страстная вера в близость крестьянской революции, заставляла его торопиться решить: «Что нужно делать?» Будущий общественный строй Мышкин представлял как федерацию самоуправляющихся городских и сельских общин с передачей государственных земель «земледельцам, обрабатывающим их». После революции, по представлениям Мышкина, должен быть произведен переход к повсеместному общинному владению землей, причем община должна быть преобразована в земледельческую артель. В отличие от многих народников Мышкин в это время не высказывался за немедленное уничтожение «государственности», заявляя, что после революции на некоторый период может быть будет более целесообразным создать особую «переходную политическую форму»⁷⁰.

Для обсуждения всех этих вопросов Мышкин использовал все возможные средства общения с товарищами, заключенными вместе с ним в Петропавловской крепости, и с основной массой революционеров, содержавшихся в Доме предварительного заключения. Для поддержки постоянной связи с остальными товарищами, которые содержались в Доме предварительного заключения, он широко использовал переписку со своей невестой Е. Супинской – его товарищем по революционной борьбе, одной из наиболее деятельных работниц его нелегальной типографии, судившейся теперь вместе с ним по одному процессу. Однако мечтам Мышкина об их совместной революционной работе исполниться не пришлось. Супинская согласно приговору была выслана в отдаленный пункт Архангельской губернии, где она в сентябре 1879 г. заболела и умерла. Мышкину же выпал иной, еще более тяжелый путь, который он прошел с честью так же, как боролся и раньше.