И. Мышкин – один из блестящей плеяды революционеров 70-х годов

Мышкин – пропагандист

Осенью 1873 г. передовая московская молодежь жила напряженной идейной жизнью. На Западе закончилась франко-прусская война, громовым раскатом прокатилась по России весть о Парижской коммуне. Сообщения о ней произвели сильнейшее впечатление на русское общество. Сквозь все рогатки цензуры в Россию проникали и сведения об успешной деятельности I Интернационала, которым руководил Карл Маркс. В 1872 г. в русском переводе вышел «Капитал» Маркса, получивший в России широкое распространение. Вокруг него в русской печати началась оживленная полемика. Большую известность среди русских революционеров приобрела и другая работа Маркса – «Гражданская война во Франции». Дело дошло до того, что царские власти сочли необходимым выпустить специальную инструкцию даже для сельских попов о «зловредности» Интернационала ²¹.

Известия о росте революционного движения в Западной Европе, так же как непрекращающиеся крестьянские волнения внутри России, вызывали у передовой русской молодежи стремление начать открытую революционную борьбу. Под их влиянием различные студенческие кружки, с целью денежной взаимопомощи и «пополнения образования» существовавшие нелегально с конца 60-х годов в Петербурге и Москве, начинают становиться на революционный путь и расширяют свою деятельность. В это время не только среди участников кружков, но среди всей учащейся молодежи в значительном количестве начинают распространяться издания русской заграничной революционной прессы: сочинения М.А. Бакунина, произведения П.Л. Лаврова и издававшийся им за границей журнал «Вперед». Тогдашняя отсталость России по сравнению с передовыми капиталистическими странами Европы, преобладание в России класса мелких производителей – крестьянства обусловили быстрое распространение идеологии народничества. Молодежь собирала многочисленные сходки, на них разгорались горячие дискуссии: что нужно сделать, как помочь народу?

Именно во время этих споров начало утверждаться само название «народник». Им стали называть тех, кто собирался начать в народе пропаганду, призывал, как говорили тогда, «пойти в народ».

«Точно какой-то могучий клик... пронесся по стране, призывая всех, в ком была живая душа, на великое дело спасения родины и человечества. И все, в ком была живая душа, отзывались и шли...»²², – писал, вспоминая это время, С. Степняк-Кравчинский – видный участник народнического движения.

Вернувшись в Москву, Мышкин оказался в самой гуще общественной борьбы. Он настойчиво искал связей с передовой разночинной молодежью и скоро их ему удалось установить. В этом ему помогло знакомство с группой девушек, которые приехали в Москву из Архангельска учиться.

Е. Супинская, Л. Заруднева, сестры Елена и Юлия Прушакевич и другие, с большим трудом преодолев сопротивление своих родных, приехали в августе 1873 г. в Москву и поселились все вместе в одном из номеров Кокоревской гостиницы. Девушки жили очень скромно, а порой и просто бедствовали, затрачивая на свое питание по 5 коп. в день. Но их самостоятельность, желание жить своим трудом привлекали к ним внимание и сочувствие разночинной молодежи. К ним часто приходили студенты из Петровской академии и из университета – из обоих революционных центров тогдашней Москвы. Здесь обсуждались новости, читались и комментировались произведения Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Бывали у них и приезжие, принадлежавшие к провинциальным революционным кружкам, – Дебагорий-Мокриевич, Войнаральский. Молодежь считала своим долгом посвятить свои силы «улучшению быта рабочего сословия» (под которым тогда понималось и крестьянство) и ознакомлению народа «с истинами, добытыми наукой и способами их проведения в жизнь».

На собраниях обсуждался и вопрос о том, как лучше организовать работу «в народе». Наилучшими средствами для этого сначала признавались работа в земстве и устройство земледельческих коммун. Затем большинство начало склоняться к тому, что наибольший эффект даст деятельность в должности сельского учителя или фельдшера и, наконец, «жизнь в народе в качестве простого рабочего».

Уже в первых спорах, в которых Мышкину пришлось участвовать, проявилась революционность его настроения, искреннее желание служить родному народу. Еще осенью 1873 г. в Москву приезжал Дебагорий-Мокриевич, мечтавший тогда об устройстве сельскохозяйственной коммуны, в которой все члены жили бы своим личным трудом и в которой не было бы эксплуатации. В связи с невозможностью осуществить эту идею в России из-за полицейских преследований, Мокриевич призывал молодежь переселиться в Америку и попытаться там осуществить этот проект. Первоначально его агитация имела среди московской молодежи успех, и он приобрел много сторонников. Однако на собрании молодежи в Кокоревской гостинице Мышкин резко выступил против утопического проекта Дебагория-Мокриевича. Он категорически отрицал целесообразность выезда из России, считая, что деятельность передовых русских людей должна развертываться именно на территории своей Родины. При этом следует отметить, что, в то время как некоторые участники спора мотивировали свое нежелание покидать Россию возможностью принять участие в «плодотворной работе на поприще земств», Мышкин думал о другом. Это со всей очевидностью показали уже следующие собрания молодежи.

На одной из сходок зашла речь о желательности поднятия «уровня просвещения народных масс». Все участники разговора сходились на том, что этот уровень сам собой подняться не может. Но по вопросу, кто же практически может больше содействовать просвещению народа, мнения разошлись. Некоторые участники собрания, настроенные более либерально, возлагали все свои надежды на деятельность царского правительства и утверждали, что «лица с официальным положением пользуются большим авторитетом в народе». Мышкин резко обрушился на такие взгляды. «Просветительскую деятельность» царских чиновников он расценивал крайне низко. Мышкин говорил, что народ может заимствовать что-либо полезное только от лиц, сочувствующих ему и по социальному положению ему близких. Здесь же он высказался за необходимость проведения в народе пропаганды.

В этом споре мнения участников определились уже с достаточной четкостью. Одни надеялись на царских чиновников – «лиц с официальным положением». Другие же, в том числе и Мышкин, пришли к убеждению, что место «развитых людей» в народе. При этом заслуживают внимания высказывания об использовании профессий мелких торговцев и промышленников. Впоследствии попытки сблизиться с крестьянами, используя именно эти профессии, получили среди революционеров-народников довольно широкое распространение.

Следует отметить, что именно во время этих дискуссий, кипевших в Москве зимой 1873/74 г., Мышкин впервые проявил себя как крупный агитатор. Скромный и сдержанный в обычное время, в спорах он преображался. Когда затрагивался близкий ему предмет, он говорил горячо и убедительно. Недаром впоследствии его знакомые отмечали, что «Мышкин-собеседник и Мышкин-оратор, казалось, были двумя противоположностями»²³.

Между тем с приближением весны 1874 г. обстановка в Москве становилась все более и более напряженной. Один за другим в город приезжают деятели петербургских революционных кружков, направлявшиеся в различные губернии Европейской России «на пропаганду». В различных концах Москвы – на Пресне, на Плющихе, в Бутырках были организованы сапожные и столярные мастерские. Желающие «идти в народ» обучались в них ремеслам, которые могли бы им пригодиться впоследствии.

В этой обстановке – обстановке роста революционных настроений – Мышкин предпринял новую и последнюю попытку выступить в подцензурной печати. Поводом для этого послужило шумно обсуждавшееся в печати того времени «Дело Енкен», которое ярко показывало неравноправное положение трудящегося человека в царской России.

Дело это заключалось в следующем. Жена провизора Енкен зимой, поздно вечером, безжалостно выгнала неугодившую ей горничную Ульянову, не отдав ей паспорта. Ульянова подала жалобу в суд, обвиняя свою бывшую хозяйку в оскорблении ее словами и действиями. Но судья постановил подвергнуть Енкен лишь 10-дневному аресту.

Разбирательство этого дела в мировом суде вызвало многочисленные статьи в русской печати. То, что судья не захотел закрыть глаза на допущенный произвол, и хотя очень мягко, но наказал хозяйку, вызвало целую бурю со стороны откровенных реакционеров. Внешне это дело было незначительным, но по существу вопрос ставился гораздо глубже: речь шла об отношениях между хозяевами и наемной прислугой, в том числе и наемными рабочими. Не случайно реакционные «Московские ведомости», редакцию которых, по словам Мышкина, было «легко смешать с полицейским учреждением или с учреждением, подведомственным III отделению»²⁴, доказывали, что «подобные решения должны расшатывать общественный порядок». Реакционеры прямо писали, что «по свойству отношений» между нанимателями, с одной стороны, и рабочими и прислугой – с другой, последние обязаны проявлять в отношении своих хозяев «особое уважение». «Не всякое слово, не всякое действие, – писали они, – которое должно быть признано обидным относительно постороннего лица, может быть признано обидным в отношении прислуги»²⁵.

Характерно при этом, что реакционная печать ссылалась на проект устава о найме рабочих и прислуги, составленный комиссией под председательством генерал-адъютанта Игнатьева – видного царского сановника. Этот проект прямо узаконивал неравноправное положение рабочих. Выступление Мышкина по этому вопросу имело бы большое общественное значение и вместе с тем оно показательно в том отношении, что выявляет его интерес к правовому положению молодого русского рабочего класса.

Хорошо зная, что цензура не пропустит никаких ярких, мало-мальски радикальных статей по этому вопросу, Мышкин попытался избрать обходный путь. Он составил и начал печатать в своей типографии небольшой сборник из уже опубликованных в подцензурной печати статей. Сборник этих статей, озаглавленный «Об отношении господ к прислуге и о мировом институте», по мысли Мышкина, должен был быть издан большим тиражом и по низкой цене. Авторы помещенных в сборнике статей придерживались самых различных точек зрения. Некоторые, настроенные более либерально, обличали «самодуров и филистеров», способствующих допущенному против Ульяновой самоуправству. Но Мышкин включил в сборник и другие статьи, авторы которых стояли на откровенно реакционной точке зрения и с пеной у рта доказывали правомерность и желательность извечного неравноправного положения трудящихся. Включая эти статьи в сборник, Мышкин преследовал двоякую цель: с одной стороны, он надеялся обмануть цензуру, с другой – стремился показать простым читателям из народа, что думают об их правах представители так называемого «образованного общества». Статьи в сборнике были подобраны очень умело. Собранные воедино, статьи, ярко показывали политическое бесправие трудящихся в царской России и вызывали чувство решительного протеста против подобных общественных порядков. Распространенный в народе сборник мог служить сильным агитационным материалом против царского строя.

Но книга сразу же привлекла внимание цензуры, забившей тревогу. И, несмотря на то что все эти статьи порознь уже публиковались в журналах, сборник был запрещен. Он был расценен как «возбуждение прислуги против нанимателей и пропаганда враждебности низших классов к высшим»²⁶. Все отпечатанные экземпляры были конфискованы и сожжены в середине апреля 1874 г.

Для Мышкина это было тяжелым ударом. Он уже наметил широкие планы издания книг «в защиту рабочего элемента от гнетущих его эксплуататоров разного рода». Прежде всего он хотел издать сборник народных рассказов, сделав выборку из разных лучших журналов, «старых и новых». Кроме ряда еще ни разу не публиковавшихся тогда в России статей Ф. Лассаля, Мышкин намечал выпустить отдельным изданием «Исторические письма» Лаврова, которые были одним из программных произведений народничества. Большое значение Мышкин придавал составлению «Словаря иностранных слов». Можно предположить, что последнее издание он задумал выпустить по примеру «Словаря» членов известного кружка Петрашевского, с которыми царизм жестоко расправился в 1848 г. Но теперь от всех этих обширных замыслов приходилось отказаться.

Беспощадное уничтожение цензурой этой книги снова наглядно показало Мышкину невозможность в царской России действовать легальными методами. Хотя его политические взгляды и были весьма неопределенны – Мышкин выступал за «новый общественный строй, при котором он (народ. – В.А.) будет и сыт, и не бит, и здоров, и разумен, и свободен, и счастлив»²⁷, – Мышкин твердо пришел к заключению о необходимости включиться в революционную деятельность. И он принял смелое решение: наладить в своей типографии выпуск нелегальной литературы, начать пропаганду революционных идей. В этом отношении ему помогли его знакомства с передовой молодежью, которые он приобрел во время сходок в Кокоревской гостинице. В числе посетителей этих собраний был Порфирий Войнаральский, бывший студент Московского университета, уже не раз подвергавшийся ссылкам за участие в студенческих волнениях. Весной 1874 г. Войнаральский стал одним из наиболее деятельных организаторов движения «в народ». Он неутомимо разъезжал по городам Черноземного центра и Поволжья, повсюду организовывая кружки, сплачивая революционеров. Несколько раз Войнаральский приезжал в Москву и был хорошо известен передовой студенческой молодежи. Все свои силы и средства он безоговорочно отдавал революционному делу. С ним-то Мышкин и решил теперь установить самый тесный контакт.

Переговоры между Мышкиным и Войнаральским прошли очень успешно. Московские народники, уже слышавшие о Мышкине, давно надеялись использовать его типографию в революционных целях. Было решено, что Супинская и сестры Прушакевич, и ранее эпизодически выполнявшие в типографии Мышкина некоторые работы, поступят теперь в типографию в качестве постоянных сотрудниц. Выпуск нелегальной литературы было решено начать немедленно. В дальнейшем было признано более удобным не возобновлять старое соглашение Мышкина с Вильде, срок которого истек. Мышкин должен был отделиться от своего компаньона, снять отдельное помещение и перевезти туда свою типографию. Войнаральский, получивший значительное денежное наследство, использовавшееся им на революционные нужды, должен был финансировать работу типографии Мышкина.

Договорившись обо всех этих деталях, Мышкин немедленно приступил к исполнению намеченного плана. В последних числах апреля 1874 г. в старом помещении его типографии на Тверском бульваре московский пропагандист Мышкин начал набирать запрещенную литературу ²⁸. Для этого в первую очередь широко использовался труд наборщиц, принадлежавших к кругам передовой разночинной молодежи. Они и прежде работали в его типографии в отдельном помещении, так называемой «женской наборной». Там работали Е. Супинская, С. Иванова, сестры Прушакевич, О. Фетисова и другие.

Первой революционной книгой, которую они набрали, была «История одного из многострадальных» – революционная переделка романа французского писателя Эркмана-Шатриана.

В этой книге, широко использовавшейся народниками в их пропаганде, содержались резкие выпады против «царя, бар да купцов-хозяинов». Крестьянам разъяснялось, что живут они плохо от того, что «бары, да купцы-хозяева задавляют вас.., хотите жить лучше, вам надо избавиться от ваших мучителей»²⁹.

Подобное содержание имела революционная прокламация, начинавшаяся словами: «Чтой-то, братцы, как тяжко живется нашему брату на Русской земле». Эта прокламация была набрана и отпечатана в течение нескольких часов самим Мышкиным. По свидетельству пропагандистов, она имела среди крестьян наибольший успех по сравнению со всеми остальными произведениями народнической литературы.

В соответствии с договоренностью, достигнутой ранее с Войнаральским, Мышкин объявил Вильде о прекращении соглашения и произвел раздел оборудования. В первых числах мая 1874 г. им была организована своя отдельная типография в новом помещении на Арбате, а выпуск нелегальной литературы был значительно расширен.

В течение мая в типографии нелегально была набрана и отпечатана «Сказка о четырех братьях и их приключениях». В ней рассказывалось, как выросшие в глухом лесу четыре брата отправились в разные стороны знакомиться с порядками царской России. В результате все они попали на каторгу в Сибирь. Кроме этой книги, велась работа над «Сборником новых песен и стихов», одним номером революционного заграничного журнала «Вперед». Вскоре был начат также набор второго тома сочинений Фердинанда Лассаля. В него вошли «Программа работников», «Капитал и труд», «Законы о работе детей на фабриках» и ряд других статей Лассаля. Кроме того, в типографии было отпечатано большое количество бланков и паспортов для снабжения ими революционеров. Значительное количество отпечатанных революционных книг отправлялось Мышкиным и его сотрудниками в Пензу, Самару, Рязань, Саратов и Петербург ³⁰. Деятельность московского пропагандиста Мышкина приобретала общероссийское значение, его типография становилась главной базой снабжения революционеров-народников пропагандистской литературой.

Книги и брошюры, издававшиеся в типографии Мышкина, расходились по стране и широко использовались при пропаганде. Пропагандисты, пошедшие «в народ», читали и раздавали их крестьянам. Песни, вошедшие в «Сборник новых песен и стихов», имели успех, причем особенно нравилась известная бурлацкая «Дубинушка», переделанная в революционном духе.

Так, в селе Потапово, Ярославской губернии, где народник Иванчин-Писарев сумел организовать пропаганду особенно успешно, на народных гуляниях крестьянская молодежь дружно распевала:

Весь май 1874 г. работа в типографии Мышкина проходила вполне успешно. И главная заслуга в этом принадлежит самому Мышкину, который смог умело организовать ее деятельность в самом центре Москвы, под носом у жандармов, проявив при этом блестящие организаторские способности.

Помещение типографии было разделено на две части: мужскую и женскую наборную. В последней по-прежнему работали Супинская, сестры Прушакевич, Фетисова и другие – всего 8 человек. Кроме того, набирать и печатать запрещенные книги часто помогали приходившие в типографию студенты, входившие в революционные кружки при Петровской академии и Московском университете: Селиванов, Соловцовский, Скворцов, Малиновский, Аркадакский и другие. Они помогали набирать книги, читали корректуру, вертели колесо печатной машины. Читать корректуру помогал поручик Фетисов. Редакторскую правку обычно вносили Мышкин, Аркадакский и Скворцов.

Конспирация в типографии была поставлена хорошо. Внешне типография работала обычно, ничем не выделяясь среди других. Мышкин лично следил, чтобы отпечатанные листы немедленно убирались из рабочего помещения, лично подбирал и уничтожал все испорченные листы и макулатуру. Это и обеспечивало успешный выпуск нелегальной литературы в течение полутора месяцев.

Даже, когда однажды в момент печатания запрещенных книг в типографию неожиданно вошел полицейский чиновник, он не увидел ничего необычного: каждый спокойно продолжал свою работу. Все это успокоило бдительность полицейского стража, и он удалился, ничего не заподозрив.

Во второй половине мая в Москву снова приехал Войнаральский, ранее разъезжавший по городам Поволжья и Черноземного центра и сколачивавший там революционные кружки. Скоро он выехал в Саратов, взяв с собой сестер Прушакевич. Войнаральский решил организовать в Саратове под вывеской сапожной мастерской центр по брошюровке книг, отпечатанных у Мышкина.

Такая мастерская и была им основана в Саратове, на Царицынской улице. Однако в отсутствие Войнаральского, постоянно вынужденного выезжать в другие города, должной конспирации там не соблюдалось. Работавшие там сестры Прушакевич, Селиванов и Пельконен вели излишне замкнутый образ жизни. «Сапожная мастерская» не принимала никаких заказов, и это скоро привлекло внимание местной полиции, которая решила произвести обыск.

Произведенный 31 мая 1874 г. обыск дал полиции «богатый улов»³¹. Было обнаружено большое количество запрещенных нелегальных изданий. Сестры Прушакевич и Пельконен были арестованы. Жандармы подняли тревогу. В Петербург полетели шифрованные телеграммы. Туда же скоро стали поступать из различных мест сообщения о задержке лиц, пытавшихся вести революционную пропаганду среди крестьянства. Жандармам сравнительно скоро удалось установить связь между саратовской «сапожной мастерской» и Москвой, которая весной 1874 г. стала центром революционной пропаганды в России. Поэтому высшее жандармское начальство решило сосредоточить следствие по делу о революционной пропаганде в 37 губерниях Европейской России в руках начальника Московского губернского жандармского управления генерала Слезкина. По всей России были начаты многочисленные аресты.

Следует отметить, что Мышкин своевременно получил тревожные известия из Саратова и постарался принять меры предосторожности. Сестры Прушакевич во время обыска в мастерской Пельконена успели написать и передать для отправки в адрес наборщицы С. Ивановой телеграмму следующего содержания:

«Потрудитесь передать Пудикову (т.е. Мышкину), чтобы он приготовился к принятию наших давно ожидаемых знакомых, которые только что посетили нас в Саратове и, вероятно, посетят вас вскоре»³².

Получив эту телеграмму, Мышкин прежде всего попытался укрыть наиболее ценное для будущей революционной работы – типографский шрифт. Другой важной задачей, которая встала перед ним в это время, была поездка в Саратов, чтобы на месте выяснить масштабы провала. Для этого Мышкин использовал поездку в Рязань с целью стенографирования заседаний рязанского земства. Из Рязани Мышкин немедленно направился в Саратов ³³.

К этому времени в отсутствие Мышкина в его типографии были произведены два обыска, причем во время очень тщательного второго обыска девушки-наборщицы были арестованы, и в руки жандармов попали материалы, уличающие Мышкина. 8 июня Московское жандармское управление объявило по России повсеместный розыск Мышкина ³⁴. Жандармы подстерегали его на всех вокзалах. Предупрежденный об этом Константином Аркадакским, Мышкин при возвращении из Саратова сошел с поезда не доезжая до Москвы и приехал в город на нанятых лошадях.

Через несколько дней в Москву приехал Войнаральский. Мышкин информировал его о состоянии дел в Москве, Войнаральский рассказал о положении в Поволжье. Вести были нерадостные: повсюду шли аресты революционеров. Хотя многие народники проявили большую энергию и самоотверженность, их революционная агитация среди крестьян имела мало успеха. Народникам, отмечал В.И. Ленин, «на практике пришлось убедиться в наивности представления о коммунистических инстинктах мужика»[7]. В этой обстановке было решено, что Мышкин, которого полиция усиленно разыскивала, должен на время уехать за границу.

Во исполнение этого решения Мышкин выехал в Петербург. Получив там адреса русских эмигрантов, он 15 июля 1874 г. в районе станции Вержболово благополучно перешел русско-прусскую границу ³⁵. В жизни его произошел новый важный поворот. Для него, по официальной терминологии, «неразысканного государственного преступника», был отныне открыт только один путь – путь профессионального революционера.