И. Мышкин – один из блестящей плеяды революционеров 70-х годов

Смелое предприятие

Перейдя границу Пруссии, Мышкин, принявший в целях конспирации фамилию Павловича, прежде всего направился в Берлин, где в то время проживал ряд русских эмигрантов. Он жадно впитывал новые впечатления, пытливо присматривался к русской эмиграции.

Однако действительность очень скоро принесла ему много разочарований. В то время в русской эмиграции существовали три основных течения, возглавлявшиеся М. Бакуниным, П. Лавровым и П. Ткачевым. Из них наибольшим влиянием пользовалась группа Бакунина, которая доказывала необходимость общего восстания и считала, что русский народ уже к нему готов. Проповедь Бакунина о необходимости решительной борьбы с царизмом и привлекла к нему симпатии большинства передовой русской молодежи, стремившейся к активной революционной работе. В то же время анархистское отрицание Бакуниным значения всякого государства и отрицание желательности политической борьбы принесло русскому революционному движению большой вред.

Гораздо меньшим влиянием в эмиграции пользовались лавристы, объединившиеся вокруг издававшегося Лавровым журнала «Вперед»; Лавров выступал против бакунистов, считая главной задачей революционеров подготовку революции путем «чистой пропаганды».

Вокруг журнала «Набат» объединялись немногочисленные представители революционной интеллигенции, последователи Ткачева, проповедовавшего тактику захвата власти путем заговора. При этом Ткачев, так же как и Бакунин, считал возможным осуществление социальной революции «в ближайшем настоящем».

Объехав летом и осенью 1874 г. важнейшие центры русской эмиграции – Берлин, Цюрих и Женеву, – Мышкин получил возможность близко познакомиться со многими ее представителями. Хотя Мышкин и не был во всем согласен со взглядами Бакунина и во многих положениях резко с ним расходился, он решил в практической деятельности не избегать контакта с бакунистами и обменялся с некоторыми из них шифром и адресами. Общие темы для переговоров нашлись у Мышкина и с Ткачевым: они были связаны с возникшими у Мышкина проектами организации освобождения Н.Г. Чернышевского.

Положение в среде русской эмиграции за границей не удовлетворяло Мышкина. Объехав ее центры, он ясно увидел, что нет деятеля, хотя бы даже отдаленно приближавшегося по значимости к Н.Г. Чернышевскому, который томился в ссылке. Царизм цепко держал в своих когтях великого революционера-демократа, тем самым лишив русское революционное движение его руководителя. Как сообщали заграничные доносчики царским жандармам, судьба Чернышевского вызывала общее сочувствие в среде «русской эмиграционной молодежи за границей и в особенности в среде членов Интернационального общества рабочих и главы их Карла Маркса, который считает Чернышевского одним из талантливейших представителей политической экономии»³⁶.

В среде русской эмиграции были известны и слова К. Маркса о том, что «политическая смерть Чернышевского есть потеря для ученого мира не только России, но и целой Европы» и что Чернышевский является «главой революционной партии» в России.

В сложившейся обстановке у Мышкина возникла мысль освободить Чернышевского. На зарождение этого замысла в большой степени повлияло и то обстоятельство, что формирование Мышкина как революционера происходило под сильнейшим влиянием идей 60-х годов. Произведения Чернышевского, его самоотверженное служение революционному делу вызывали у Мышкина восхищение и готовность отдать все свои силы для организации побега великого революционного демократа. Освобождение Чернышевского Мышкин считал первоочередным и наиболее важным революционным делом того времени. «В данное время Чернышевский очень много может сделать, – говорил Мышкин, – и только он, но никто больше, потому что его знает вся Россия, а нас она не знает»³⁷.

Царской агентуре за границей скоро стало известно о намечающемся освобождении Чернышевского. Не случайно в декабре 1874 г. заграничные шпионы, сумевшие втереться в доверие к некоторым русским эмигрантам, получили сведения (и поспешили сообщить начальнику III отделения генералу Потапову) о том, что «заграничная партия лиц, сочувствующих Чернышевскому, составила план его освобождения»³⁸.

Эти донесения были, несомненно, связаны с намечавшейся поездкой Мышкина в Сибирь. Мышкин снова нелегально переходит русско-прусскую границу и благополучно добирается до Петербурга. Задача, которую он поставил перед собой, была исключительно трудной. Попытки освободить Чернышевского предпринимались и до него. Об освобождении Чернышевского мечтали члены всех революционных организаций, которые возникали в то время в России. Планы его освобождения разрабатывались и в революционном кружке Ишутина в середине 60-х годов, и в народнических кружках начала 70-х годов. Во многих городах России предпринимались сборы денег с целью доставить Чернышевскому средства для побега из Сибири. В 1871 г. Герман Лопатин под влиянием высокой оценки К. Марксом личности Чернышевского и его деятельности предпринял даже специальную поездку в Сибирь, чтобы организовать побег Чернышевского. Однако Лопатин был арестован, и попытка его кончилась неудачей.

Трудность предприятия Мышкина заключалась в том, что царское правительство хорошо сознавало значение Чернышевского в революционном движении. Жандармы в своей внутренней переписке, признавая, что Чернышевский обладает «замечательным литературным талантом», высказывали свой страх перед его проповедью «революционных, коммунистических и антирелигиозных идей». Они боялись, что Чернышевский сможет бежать за границу и сделаться «центром нигилизма»³⁹.

Обеспокоенные всем этим, не желая выпустить его из своих рук, царские власти пошли на новое беззаконие. Дело в том, что по отбытии срока каторги Чернышевского по закону должны были перевести на поселение с более мягким режимом содержания. Царские же власти решили поселить его в таком месте и в таких условиях, которые полностью изолировали бы его от всего мира. В связи с этим, согласно специальному постановлению Комитета министров, Чернышевский по скончании срока каторги был под конвоем доставлен в одно из наиболее глухих мест в Сибири – Вилюйский округ и помещен в пустовавшем здании Вилюйского острога, в котором когда-то уже содержались ссыльные польские революционеры. Он находился под постоянным и бдительным надзором специально приставленных к нему унтер-офицеров и урядников, которые строго следили за каждым его шагом.

Следовательно, царские власти фактически беззаконно продолжили тюремное заключение Чернышевского на неопределенный срок. Вождь русской революционной демократии, экономические труды которого, по словам К. Маркса, «делают действительную честь России», был помещен в одном из отдаленнейших пунктов Сибири, окруженном со всех сторон непроходимой тайгой. Чернышевский вынужден был почти постоянно находиться в острожной камере. «Свету в камере было мало, – писал один из очевидцев, – так как окна упирались прямо в частокол и из них не видно было ни кусочка неба. Сама камера была очень сырая, так что Чернышевский даже в апреле не мог сидеть без валенок, иначе сейчас же начиналась ломота в ногах»⁴⁰. И в таких условиях Чернышевский вынужден был жить долгие годы без всякой надежды на улучшение положения! Недаром все искренние друзья Чернышевского в России и Европе так беспокоились за его жизнь.

После вынужденных остановок в Петербурге и Москве Мышкин направился в Сибирь. Вопреки его ожиданиям денег на поездку ему удалось собрать очень мало, но это не могло остановить отважного революционера и заставить отказаться от смелого предприятия. В то время железная дорога доходила только до Екатеринбурга. Дальше Мышкину пришлось ехать на почтовых тройках.

Каждый удобный случай, который ему предоставлялся за время его длительного путешествия, Мышкин старался использовать для бесед с крестьянами. Здесь особенно ярко проявилось умение Мышкина найти общий язык со своими слушателями, заинтересовать их. В начале разговора он заводил речь о «святых местах» и о воинской повинности. Эти темы привлекали много слушателей. При этом, рассказывая о «святых местах», Мышкин подчёркивал несоответствие между предписаниями религии и развратом и жадностью «служителей божиих», показывал ханжество проповедуемых ими религиозных догматов. Во время этих бесед он особо замечал тех, кто выделялся толковыми высказываниями, и после того как остальные слушатели расходились, он начинал разговор с ними на более важные темы. Используя хорошее значение фактического и цифрового материала по деятельности земств, он ярко показывал своим слушателям классовый дворянский характер царского режима.

Указывая на плохое состояние сельских школ, где учились дети крестьян, Мышкин рассказывал, например, о существовании в Петербурге привилегированного дворянского Пажеского корпуса, где на каждого воспитанника в год тратилось до 900 руб., а в военных гимназиях – по 500 руб. Цифры эти всегда производили на крестьян очень сильное впечатление и убедительно подчеркивали угнетенное положение крестьян.

Преодолев, наконец, громадные сибирские просторы, Мышкин в апреле 1875 г. прибыл в Иркутск. Отсюда согласно ранее намеченному плану он и решил подготовить освобождение Чернышевского. Почти не имея надежных адресов и располагая очень ограниченным количеством денег, он вынужден был действовать самостоятельно, на свой страх и риск. Он решил явиться в Вилюйск под видом жандармского офицера и добиться передачи ему Чернышевского, якобы для перевозки его в другое место заключения. С этой целью он еще в Москве заказал сшить форму жандармского офицера. Теперь же ему нужно было получить конкретные данные об условиях жизни Чернышевского в Вилюйске и изготовить необходимые документы, подтверждающие его полномочия по перевозке вилюйского узника.

В этом деле хорошую службу Мышкину сослужило его знакомство с писарем Иркутского жандармского управления Непейциным. Назвавшись Титовым, Мышкин несколько раз заходил в канцелярию жандармского управления под предлогом получения справок, необходимых для поступления на военную службу. Он быстро приметил писаря Непейцина, большого любителя поболтать и за чужой счет выпить. И Мышкин хорошо использовал эти его качества, быстро снискав его благоволение после нескольких угощений вином.

В конце концов Мышкин, попросту подкупив жандармского писаря, взял нужные ему бланки, сделал слепок печати и скопировал подписи жандармских офицеров. В разговорах с Непейциным Мышкин смог выяснить некоторые детали относительно условий пребывания Чернышевского в Вилюйском остроге. Но ему еще необходимо было узнать, как приходят в Иркутск депеши из Петербурга, и получить официальные телеграфные бланки. 28 апреля 1875 г. Мышкин от имени Титова подал заявление с просьбой допустить его к занятиям в телеграфную школу Иркутского телеграфного округа для изучения профессии телеграфиста. В этой школе Мышкин пробыл всего 5 дней. Получив необходимые ему сведения и раздобыв телеграфные бланки, он в школе больше не появлялся ⁴¹.

В мае 1875 г. Мышкин выехал из Иркутска, направляясь через Олекминск в Вилюйск. Опять потянулись длинные сибирские лесные дороги. Выехав из Иркутска на лошадях, Мышкин из Качуга до Витима плыл на пуазках[8] сибирских купцов. В Витиме он пересел в купленную им лодку, на которой плыл до Олекминска, куда благополучно добрался 17 или 18 июня ⁴². На расспросы о цели его путешествия он отвечал по-разному: одним – желанием навестить сосланного брата, другим – торговыми делами. После восьмидневного пребывания в Олекминске Мышкин нанял проводников и направился дальше в Вилюйск. В пути он отпустил своих проводников и переоделся в жандармскую форму. 12 июля в середине дня он добрался до места заключения Чернышевского ⁴³.

Проехав небольшой городок (Вилюйск насчитывал тогда всего 36 домов), Мышкин направился прямо к острогу, отдельно стоявшему на холме. Подъехав к воротам острога, он предъявил вышедшему жандарму предписание, составленное им самим в Иркутске, о выдаче «поручику Мещеринову» Н.Г. Чернышевского для перевозки его «на новое местожительство в Благовещенск». Здесь его постигла первая крупная неудача.

Жандарм категорически отказался пустить «поручика Мещеринова» к Чернышевскому и направил его к исправнику, заявив, что «имеется специальная бумага насчет доступа к Чернышевскому». Мышкин вынужден был пойти к исправнику.

Вилюйский исправник Жирков уже знал о прибытии в город «поручика Мещеринова». Его не мог не насторожить тот факт, что мнимый поручик вопреки обыкновению прибыл в город без сопровождения казаков и в Олекминске о нем ничего не знали. Обеспокоило исправника и отсутствие предварительного извещения от губернатора о поездке к нему поручика Мещеринова. А главное (что Мышкин не мог предвидеть заранее), жандармское начальство в Петербурге, получив от своей заграничной агентуры смутные сведения о подготовке каких-то попыток освободить Чернышевского, еще в январе 1875 г. сообщило, что «заграничная партия составила подробный план освобождения государственного преступника Чернышевского». В этом предписании выражалось опасение, что для этого могут «воспользоваться бланками бумаг от разных правительственных учреждений и даже подписями начальствующих лиц». В связи с этим в мае 1875 г. якутский губернатор категорически воспретил допускать к Чернышевскому любое лицо без специального предписания ⁴⁴.

Поэтому, хотя Мышкин при встрече с вилюйским исправником Жирковым и предъявил тому несколько отношений на официальных бланках, последний потребовал специальное предписание от якутского губернатора и распорядился усилить в остроге караул.

После безрезультатных переговоров с исправником, видя, что смелый замысел освобождения Чернышевского осуществить не удается, Мышкин заявил Жиркову о своем желании поехать к губернатору в Якутск за специальным предписанием. Он выехал в Якутск в сопровождении 2 казаков, которые были навязаны ему Жирковым «для сопровождения».

По дороге в Якутск Мышкин подробно расспрашивал казаков о местности, по которой они проезжали, о названиях улусов, фамилиях улусных голов. Все полученные сведения он тщательно записывал, надеясь, что, если даже его личная попытка освободить Чернышевского провалится, эти данные в дальнейшем пригодятся другим революционерам.

19 июля, утром, вилюйский исправник получил сообщение, что «поручик Мещеринов» около почтовой станции Тюгюнняхской, расположенной на полпути между Якутском и Вилюйском, четыре раза выстрелил из револьвера в сопровождавших его казаков. Ранив одного казака в ногу, «поручик Мещеринов» скрылся в лесу. В якутском округе поднялся переполох. Для розыска неизвестного были посланы специальные команды. При этом им строго предписывалось взять «Мещеринова» живым, а в случае вооруженного сопротивления стрелять только в ноги.

Положение Мышкина было очень сложным. Не зная как следует местности, располагая лишь весьма общей картой Сибири, он, разумеется, не мог избегнуть расставленных повсюду ловушек. Скоро он был обнаружен, окружен и арестован. Под сильным конвоем он был доставлен в Якутск.

По распоряжению губернатора для расследования дела была создана особая следственная комиссия. На первых допросах Мышкин назвал себя уроженцем Вологды Михаилом Титовым. От дачи других показаний он, несмотря на ежедневные допросы, отказался. Под лицемерным предлогом – «в целях предотвращения побега» Мышкин был закован в ножные и ручные кандалы и помещен в одиночную камеру якутской тюрьмы.

Лишь 10 августа, когда скрывать свое действительное имя дальше было бессмысленно, Мышкин назвал себя. При этом он категорически отказался выдать тех, кто помогал ему в попытке освободить Чернышевского. Он заявил лишь о своей личной симпатии к Чернышевскому и о том, что «большая часть или все порядочные люди» относятся к Чернышевскому сочувственно ⁴⁵. Вскоре под сильной охраной, закованный в цепи, Мышкин был перевезен в Иркутск и заключен в Иркутскую тюрьму. «За упорное запирательство» он был лишен права чтения книг и оставался закованным в кандалы, хотя от трения металла на ногах его образовались язвы. Но это не могло сломить его волю.

Отныне в жизни Мышкина начинался новый период – период скитаний по многочисленным тюрьмам Российской империи, из которых ему так и не было суждено вырваться. Царское правительство видело в Мышкине своего непримиримого врага и всеми средствами пыталось согнуть борца, заставить его просить пощады. Для этого царские власти использовали кандалы, недостаточный рацион питания, заключение в одиночных камерах, многодневные допросы. Но царские власти не ограничивались указанными мерами по отношению к заключенному, а старались прибегать и к более тонким способам воздействия. Так, за несколько часов до заковки Мышкина в кандалы, которые были надеты на голое тело и причиняли ему сильную боль, власти направили к нему «служителя божия» – попа с увещеванием «одуматься и чистосердечно покаяться».

Гнусность разыгранной жандармами сцены, предпринятой ими в надежде пробудить религиозные чувства у заключенного, вызвали у Мышкина бурю возмущения. «Крест и евангелие, – протестуя писал он из тюрьмы, – кандалы и наручники – вот средства, к которым одинаково прибегает власть с целью застращать заключенного. Священник и палач помогают друг другу: если первому не удастся запутать душу человека в расставленные им сети, запугать его адом, то второй действует на тело арестанта, в надежде что физические страдания победят упорство его. И власти смеют еще упрекать нас, что мы не стесняемся в выборе средств!»⁴⁶

В Иркутской тюрьме жандармы упорно пытались заставить Мышкина назвать «сообщников». Одно время ему даже перестали выдавать не только чай, но даже и простую кипяченую воду. Но все эти меры не заставили Мышкина «признаться» или отречься от своих взглядов. Об этом ярко свидетельствует написанное им брату Григорию из Сибири письмо, так и не отправленное жандармами по назначению.

«...Я знал, на что иду, – подчеркивал Мышкин, – я давно уже примирился с мыслью о неизбежности того положения, в каком я нахожусь в настоящее время и какое еще ждет меня впереди. Поэтому я хладнокровно переношу свое тюремное заключение и, надеюсь, не менее хладнокровно отправлюсь в путь по той длинной-длинной, давно уже проторенной дорожке, по которой ежегодно шествуют тысячи бедного русского люда»⁴⁷.

Так и не добившись ничего от своего упорного противника, иркутские жандармы в декабре 1875 г. отправили Мышкина в Петербург. 31 января 1876 г. Мышкин уже был доставлен в Петербург и после непродолжительного заключения в помещении III отделения переведен в одиночную камеру только что отстроенного громадного здания новой тюрьмы – Дома предварительного заключения.