И на хрена мне это надо!

Глава 52 Меня начали прессовать

На следующее утро позвонил Засядько с вопросом, что случилось. Пришлось ему подробно объяснять.

— Тот, который с почкой и печенью, в коме. Большая потеря крови от того, что скорая прибыла с большим опозданием. Сегодня вечером будет уже яснее. Тот, который с глазом, ты ему задел какой-то зрительный нерв. Второй глаз у него тоже не видит. Положение у него очень тяжелое. Ну, а с третьим проще. Оба перелома сложные. Потребуется очень много времени на восстановление. Жестоко ты их покарал, Виктор.

— А, что мне надо ждать и уговаривать их проявить человеческое мягкосердечие? Вопрос стоял или они отправляют нас всех на тот свет, или я их покалечу. Я жизнями своей семьи рисковать не хочу.

— Виктор, я тебе не судья. Ты все сделал правильно. Но законы у нас такие. Успокойся. Мы все сделаем, чтобы тебя не трогали. Работай.

А я действительно задумался. Откуда и когда во мне появилась такая жестокость. Я уехал к себе в офис. Зашел в свою комнату отдыха. Вытащил бутылку коньяка. Наташа порезала мне два лимона, засыпала их сахаром. Я сел за стол и стал тупо рассматривать содержимое рюмки и каждую дольку лимона по отдельности. Наташа мне сделала кофе, но ничего не спрашивала.

Все свои раздумья я воспринимал кусками. Без всякой связи между собой. События вспоминались, как в калейдоскопе, задерживаясь на секунды, периодически повторяясь. Отрубленная рука на подоконнике. Я со спущенным комбинезоном и пистолет бьется в моей руке. Вот я корректирую огонь дивизиона и в десятикратный бинокль вижу попадание снаряда в группу душманов. Разлетаются тела кусками. Вот снова Ужгород и этот полудурок с пистолетом протягивает руку за пакетом и вместе с пакетом получает в горло пилочку для ногтей. Перекошенное лицо Веры, когда я вел ее в подвал освобождать Ксению. Теплоход на Дунае и крик Елены. Я скидываю парня за борт. Вот я пытаюсь в воде отыскать Елену. Кричу.

Затухающие глаза Моджахеда и последние рывки его тела. Из этих троих, вскрик парня, которому я воткнул указательный палец в глаз. Он попытался убрать голову назад, а сзади стоял шкаф, куда он и уперся затылком. Свою спокойную расчетливую злобу, когда третьему ломал руки, хотя мог этого не делать. Такое же состояние я испытывал, когда валил младшего брата Талаева. Работал на грани его убийства, но в последний момент решил просто основательно покалечить. Вспомнилось, как вместе с Верой и Ксенией вылил на ковер с телами канистру бензина, навалил сухих веток, поджег, а потом заваливал останки песком, обрушивая в яму стенку карьера. И вот сейчас меня вновь и вновь удивляло мое спокойствие и равнодушие к судьбе этих покалеченных судеб, страданий их родных и близких. Главной спасательной мыслью являлось то, что они хотели отнять мою жизнь, жизнь близких мне людей. Я нападал, калечил и убивал тех, кто представлял реальную опасность. Любые раздумья о правомерности моих действий, любые колебания, раздумья в течение одной-двух минут жестоко это или нет закончились бы для меня гибелью.

Я вспомнил наш разговор со вторым секретарем райкома КПСС, когда он спросил при собеседовании на должность завхоза, что я могу делать хорошо. Я ответил ему, что я потенциальный убийца. Я даже предположить не мог, что так оно и будет. Все-таки контузия и сотрясение мозга заплели мне в узелок мои извилины. Не на пароходе, ни в самолете у меня не оставалось времени на раздумье. Может надо было сжаться в комочек, вдавиться в кресло и постараться стать маленьким и незаметным. Пусть захватывают самолет. Пусть угоняют. Пусть расстреливают пассажиров. Пусть взрывают. А мне, как и остальным, надо не дергаться. Сидеть и молиться, уповая на милость Господню. В глубокой вере, что пронесет, что все в руках Божьих.

Так может, Господь и вложил мне силу и убеждение воевать со злом. Ведь никогда я не нападал. Валил всех подряд, только защищаясь. Вот интересно, если будет Божий суд, то, что мне засчитают? Буду, Борец за справедливость или зачислят в разряд убийц. Ведь я отнимаю жизни, ломаю судьбы, оставляю родителей без их сыновей, а жен и детей — без любимых и кормильцев. Ведь они все меня ненавидят, проклинают и вряд ли думают о том, что я защищал свою жизнь и жизнь других людей. Многие свидетели и участники этих событий через некоторое время начинают считать, что я превысил меры самообороны. Надо поговорить с преступниками, объяснить им в популярной форме, что они не правы, а не убивать их и не калечить. Я на минуту представил себе переговоры с душманами в самолете, или сегодня с этими тремя бандитами. Как я им объясняю, что они не правы? Чужая собственность, а тем более жизнь неприкосновенны. Им надо лучше пойти на работу и заработать себе на жизнь честным путем. Пригласить их потом на чашечку кофе, на кухню. Они убрали бы свое оружие, положили веревки в целлофановый пакет и туда же сложили наган и ножи. Потом нам с Николаем Петровичем пожали руки, расцеловали наших женщин и Егора. Даже могли и всплакнуть немного от раскаяния и просветления.

Я выпил полфужера коньяка, заел лимоном, и мне стало смешно от этих картинок моих бесед со своими убийцами. Опять вспомнил мост, плачущий Андрей, свою ярость и решение броситься под пули. (См. книгу 2. Начну все сначала). Четыре трупа в машине, которая пошла под откос. Если бы не Андрей, то сегодняшних переживаний просто не было бы.

Послышался протестующий голос Наташи, но дверь все равно открылась, и в комнату ворвались Павел и Ефим.

— Витя, объясни, что случилось? Нам уже звонят, интересуются твоим здоровьем. Заставили нас позвонить в больницу. Там сообщили, что кризис вроде бы миновал, и все трое будут живы. Мы сначала подумали, что это ты и твои близкие, но нам пояснили, когда мы приехали в больницу, что все пострадавшие находятся под охраной. К ним никого не пускают. Там установлены милицейские посты. Когда мы услышали, что тому с почкой и печенью, залили почти три литра крови, а второму сканируют череп, а третий уже в гипсе, но на одной руке надо делать еще операцию, так как там у него очень сложный перелом, то мы успокоились, что это не ты. Ты можешь рассказать, что и как все произошло?

В это время зазвонил телефон. Звонил Засядько.

— Виктор, что произошло? Нужны какие-то документы? Твои близкие не пострадали? Что-то ваши следователи темнят.

— Степан Юрьевич! У меня и моих близких все нормально. Я сижу, пью коньяк и занимаюсь самоедством. Виню себя во всех своих делах, хотя раскаяния не чувствую. Только какая-то опустошенность. Вот объясните мне, пожалуйста, ну какого хрена они полезли именно ко мне? Им что неприятностей захотелось? Хотя, что я такое несу. Полезли бы они к другим, то там могло быть и несколько трупов. Абсолютно невинных людей. Вот, стараюсь себя оправдать, а на душе все равно паскудно. Опять я влип в историю.

Засядько выслушал, а потом спросил:

— Ты все сказал? Или у тебя еще какая-то чушь в голове осталась? Ты поступил абсолютно правильно, с любой точки зрения. Тут мне пытались донести мнение, что ты значительно превысил меры самообороны. Я им сначала посоветовал в таких случаях отмахиваться газеткой, а потом вспомнил, что ты однажды уже отмахивался от двух бандитов газеткой, но случайно в газетке был завернут метровый кусок арматуры…

— Семьдесят сантиметров, — поправил я его автоматически, а потом до меня дошло, что они и про арматуру знают. Да. Богатое досье они на меня накопили.

— Хорошо. Пусть будет семьдесят. Это не столь важно. Ты находился у себя дома. Дома жена с сыном, теща с тестем. Четыре часа утра. Три парня. Револьвер. Два ножа. Очень многие просто бы обосрались. А кто не струсил, то финал в такой пьесе мог быть драматичный. Я своим ребятам позвонил. Тебя постараются оградить от всех этих дурацких обвинений. За адвоката не беспокойся. Тебе юриста подберут такого, что он им всем зубы повыдергивает. Если что будет складываться не так, звони. Приедешь в Киев, обязательно зайди. Выпьем по пятьдесят грамм. Все. Бывай.

Вот паскуды. Уже и Засядько доложили о превышении мер самообороны. Информация поставлена на высшем уровне. В Виннице пукнул, а из Киева уже запрашивают, как у меня с пищеварением. Слышимость по телефону неплохая. Павел с Ефимом все это прослушали. Пока я говорил, Павел разлил коньяк из бутылки в четыре фужера. Крикнул Наташу. Та принесла поднос с тремя чашками кофе. Сбегала за четвертой чашкой и еще одной бутылкой.

— Она очень за тебя переживает, — объяснил мне Ефим. — Даже поплакала немного в уголочке.

— Я как представила себе этот ужас, то мне плохо стало. Единственно, что меня успокоило, то это что Вы, Виктор Иванович, уже сидели за бутылкой коньяка у себя в кабинете. Живой и невредимый.

Мы выпили коньяк. Никакого вкуса я не почувствовал. Пил как воду. Напряжение потихоньку отпускало. Наталья по сигналу Ефима открыла еще одну бутылку и порезала еще лимон. Я попросил ее никого больше не пускать. Разговаривать и объяснять людям случившиеся, мне не хотелось. Мне понятно, что мое место сейчас у себя в доме. Егор и теща вниз не сходили до тех пор, пока всех не увезли и всю кровь не замыли. Но состояние Лены и Николая Петровича требовало моей поддержки. Хотя Николай Петрович — участник и инвалид войны второй группы. Видел и перевидал раненых и убитых. А Лена врач. В прошлом хирург в течение двух лет. Но все это абсолютно другое. Им обязательно нужна моя моральная поддержка. Хотя в их глазах я предстаю, как хладнокровный убийца. И это неважно, что перед ними бандиты. Их издевательств и зверств они, слава Богу, не увидели и не почувствовали на себе. Поэтому в их глазах эти не бандиты и не сволочи вовсе, а зашедшие случайно граждане. Почти что в гости. Хотя и без приглашения. И в 4 часа утра.

В это время Ефим и Пашка на полном серьезе обсуждали вопрос организации разведки перед боевыми действиями. Пришли к выводу, что рекогносцировка и разведка у этих троих отсутствует. Если бы они подробнее узнали, кто в этом доме живет, то к этой диверсии подготовились бы более серьезно. Из этого разговора я понял, что ребята грамм по двести выпили еще до начала нашей встречи. Я их прямо спросил об этом. На что получил прямой ответ, что они очень переживали, а потому незаметно высосали бутылку водки вдвоем. Именно не выпили, а незаметно всосали. Мы еще вчетвером, а Наташа помогла чуть-чуть, выпили и вторую бутылку коньяка, после чего я всем и себе тоже объявил сегодняшний день выходным. Уехал домой.

Дома стояла траурная тишина, прерываемая только разговорами Егора. Первый вопрос Лены и тещи:

— Ну, как они? Будут жить?

После заверения, что все трое жить будут, они облегченно вздохнули. Теща зашмыгала носом:

— А нам Коля все рассказал. Это так страшно, — а потом после паузы теща выдала, — скажи, Витя, тебе их совсем не жалко? Они, в конце концов, тоже люди.

Я посадил их перед собой:

— С этого места и поподробнее. Что, по вашему мнению, мне надо делать?

— Да мы все понимаем, но надо было найти другие пути.

— Другие пути — это дождаться пока нас свяжут. Заткнут рты и начнут резать по очереди, ставить на спину утюг или в жопу засовывать паяльник? Плоскогубцами выдирать ногти? Насиловать Елену? Или бить сразу по больному месту — начать мучить Егора? Вы что не понимаете, сколько бы мы им не отдали, они все равно считали, что мы что-то недодали и спрятали? Вы, что не понимаете, если бы они связали мне руки, то это начало нашего конца? Вы не понимаете, что нас просто нельзя оставлять в живых? Но убивать будут не сразу, а после жесточайших издевательств. И вы здесь сидите и переживаете, что я не допустил вашей смерти и этих пыток. Вы вообще в своем уме? Вы что искренне считаете, что они с нами посидели бы за этим столом, а потом извинились за беспокойство и ушли? Перед ними вопросов не стояло. Они сюда пришли с четкой целью. Большой дом. Владелец дома — бизнесмен, торговец. Имеет «Мерс». Деньги есть. Их надо только выдавить. У меня не было времени с ними разговаривать и им что-то объяснять. Руки связали, и все проблемы с нами завершены. Времени дали они мне на принятие решения столько, за сколько мне надо спуститься на десять ступенек с вытянутыми вперед руками. Ровно пять секунд. Еще раз повторяю — пять секунд. Мне некогда думать об их родителях, об их детях, любимых. О том, что я делаю им больно или очень больно. Они перешли черту моей жизни, моей семьи. Они поставили под угрозу наше существование. Да я любому горло перегрызу без секунды колебаний. Пусть их родные и близкие ставят мне свечку, что эти паскуды остались живы. И я вас всех прошу — меньше всех подробностей. Вы ничего не видели, а когда вышли, то эти трое валялись без сознания. Приехала скорая, милиция. Их всех забрали и увезли. А вы — не видели и ничего не знаете. Спрашивайте у Виктора. Все.

— А я понял, Витя, — вздохнул Николай Петрович, — что я тебя совсем не знал. Когда ты все это начал, то, по-моему, я больше не дышал, пока ты заломил последнего на кухне. Только сейчас я понял, что мне рассказали правду, что ты убил несколько человек в самолете во время полета голыми руками. Я до сих пор считал, что это рассказывают бредни. Как я сейчас понимаю, то ты этих при желании мог отправить к праотцам. Но ты все-таки этого не сделал. Ты действительно феномен.

Егор потребовал, что бы я с ним поиграл, но Лена поняла мое состояние и они с Ниной Михайловной забрали его к себе. Накрыли то ли поздний обед, то ли ранний ужин. Теща забрала Егора к себе. Мы с Леной ушли в спальню, и самая лучшая награда от самой любимой женщины меня нашла. И не один раз.

Допросы в милиции и прокуратуре последовали через два-три дня. Через неделю позвонил Засядько. Поинтересовался, как у меня идут дела. Я отрапортовал, как все есть. А в конце услышал:

— Папа не хочет, чтобы Вы занимались выборами или вообще упоминали его имя. Надо подождать год-полтора, пока все страсти улягутся. Всем все не объяснишь. Будете в Киеве, заходите.

Ну, первое, что означает — папа не хочет. Значит, я свободен на время выборов. Расходы можно по этой статье отменить. Второе — папе доложили, и это вызвало у него раздражение. Опять потерпевшие. Опять Рубин. А поэтому, Засядько перешел на «Вы», на официоз. Интересно, чего еще ждать.

Через месяц эти трое через адвокатов сообщили всем, что зашли попросить попить и спросить совета, где здесь на озере лучше клюет. А я затащил, заманил их по очереди в дом, и расправился с ними жесточайшим образом. Ведь я психически ненормальный, имею инвалидность по психическому заболеванию и мое место только в закрытой психбольнице до полного излечения. И что они требуют оплатить все лечение и заплатить за причиненные увечья компенсацию. Всего на троих не меньше одного миллиона долларов. Надо отдать должное Засядько. Он выбил для меня очень хорошего государственного защитника. Эти трое взяли себе тоже по защитнику. И каким-то образом заручились поддержкой прокурорских следователей. Я попросил о помощи Светлану, которая приехала в Винницу и пробыла здесь три дня. В общем, через месяц я оказался в роли обвиняемого, а эти трое в роли невинно пострадавших. Все киевские начальники благополучно отползли в сторону, кроме Людмилы Николаевны. А у всех остальных оказались кучи дел, которые требовали огромного количества времени. Меня встречали, выслушивали, ахали, возмущались беспределом. Некоторые даже обещали разобраться, поговорить с кем надо, но при напоминании ссылались на государственной важности дела и опять обещали помочь. Но, к великому сожалению, нет времени сейчас этим заниматься.

Позвонил подполковник Токаренко Николай Андреевич. Быстро у них звания дают. Месяц тому назад его назначили по моей протекции на должность начальника райотдела еще майором. Уже подполковник сообщил, что хочет поговорить. Меня уже начали раздражать одни и те же вопросы: где стоял, куда пошел, а что в это время они? А что сделали Вы? И из всех этих вопросов, четко вырисовывалась моя фигура беспредельщика, которому покалечить мирного невинного человека просто в радость. Ради развлечения.

— Приезжайте Николай Андреевич. Почему не поговорить?

Но Токаренко приехал не один. С ним вошли ко мне в кабинет двое парней. Один чуть постарше — лет тридцати. Второму около двадцати пяти. Средние по росту и комплекции. Токаренко их представил. Старший — капитан Сушко Михаил Григорьевич. Более молодой — старший лейтенант Пироженко Анатолий Иванович. Сами они, пожимая мне руку, представились проще: Миша и Толя. Токаренко извинился, что ему необходимо ехать по делам, а Миша и Толя останутся со мной для проведения расследования. После чего повернулся и ушел. Я вопросительно смотрел на обоих. Миша, не торопясь, вынул из своей папки пачку бумаг, ручку. Толя вытащил блокнот. Я у них спросил:

— Ну что, начнем все с начала. Кто, где стоял, и что мы делали по очереди? Почему я их так покалечил?

— Да нет, Виктор Иванович. С этим и всеми протоколами допросов и опросов мы уже ознакомились. Нам даже понравилось, как потихоньку они из вас делают преступника и хладнокровного убийцу-маньяка, который по непонятным причинам разгуливает на свободе. Еще немного усилий и их надо награждать. Мы с Толей пошли чуть дальше. Не может быть, что бы такая сплоченная боевая единица, как эта банда пошла на такое дело первый раз. Тут интересный вопрос, что они все трое из Хмельницкого, а рыбу приехали половить в город Винницу. Мы пообщались с нашими ребятами из Хмельницкого и по такому почерку поинтересовались о «мокрых» нераскрытых делах на протяжении года. Оказалось, зимой в Хмельницком убили трех человек. Мужа с женой и их двадцатилетнюю дочку. Убитые жили в своем доме. Их пытали. Нашли эту семью со связанными руками и с пакетами на голове. Выйти на след банды не удалось. Следующее убийство в Летичеве Хмельницкой области. Там убили директора крупной фирмы, которая занималась оптовыми перевозками и его жену — бухгалтера этой фирмы. Их пытали. Вывезли только малогабаритное и ценное. Местные товарищи предполагают, что преступники были с машиной. Тоже связанные руки и следы удушья. Арестовали двоих местных. Судили. Дали им по десять лет. Дело закрыли. Подсудимые отрицали свою вину до самого конца и сейчас пишут кассационные жалобы. Мы беседовали со всеми тремя бандитами. Все они в отказе. Ничего не знаем, мы невинно пострадавшие. Но раскручивать дела, когда мы уже уверены, что это те самые, которых мы ищем, гораздо проще, чем двигаться с завязанными глазами. Вместе с Хмельницкими оперативниками за десять дней мы накопали достаточно много материала. Опросили десятки свидетелей. Но самое главное, нащупали «слабое звено». Это тот молодой парень, которому Вы, Виктор Иванович, поломали обе руки. Ему предварительно оказали необходимую помощь, но что бы он не остался без рук — нужны три-четыре операции. Особенно на левой руке, где вы ему развалили в куски локтевой сустав. Мы ему предложили выбор: или он признается в совершенных преступлениях, и тогда тюремные хирурги ему будут делать операции, чтобы спасти ему обе руки. В этом случае ему светит лет пять, как свидетелю. Или мы все равно доказываем эти преступления, и он получает на полную катушку, а руки пусть заживают после небольшого хирургического вмешательства. Тут ему сидеть от звонка до звонка. Ему двадцать шесть лет. Выйдет из тюрьмы, если выйдет, в сорок один год и полностью инвалид без рук. Срок ему на обдумывание до завтра. Но если он не сдаст подельников, то мы все равно эти три преступления уже завязали в тугой угол. Мы сейчас копаем эти преступления с убийствами.

Толя широко улыбнулся.

— Мы Вас, Виктор Иванович, в обиду не дадим. Завтра-послезавтра в местной газете опубликуют небольшую заметку об этом происшествии. Не волнуйтесь. Совсем маленькую. У нас все. Если у вас к нам вопросы есть, то задавайте. Учтите, что в связи с раскрытием предыдущих убийств, Ваше дело отодвигается на третий план.

— Ребята! Да мне первые планы не нужны. Вы себе не представляете, какой груз вы с меня снимаете. Так что при окончании этого блядства с меня причитается. Обещаю, за мной не заржавеет.

Миша с Толей поднялись со своих стульев.

— Мы много слышали о Вас, Виктор Иванович. Рады познакомиться, а тем более довольны, что можем Вам конкретно помочь. О всех новостях будем информировать. Что бы Вы знали, их будет судить Хмельницкий областной суд. Вопрос о превышении по самообороне снимается сам по себе, если мы докажем эти убийства. Хмельницкие ребята сейчас землю роют. Там задеты еще и родственные связи. Родня убитых встала на дыбы. Готовы их повесить сами.

Мы попрощались, и ребята пошли. Я сел за стол и только сейчас понял, как эта ситуация меня задавила. Еще раз вспомнил, как обкладывали. Боевой револьвер *Наган* вдруг превратился в травматический пистолет. На ножах отпечатки пальцев смазаны. Бандиты утверждали, что эти ножи подбросил им я. Веревки и пакеты они решили использовать для пойманной рыбы. В машине нашли удочку, две закидушки по три крючка, сачок. Увидели свет в окне. Постучали в дверь. Решили спросить, где лучше клюет, а самое главное, они хотели попросить попить воды. Дверь распахнулась. Вышел мужик, пригласил зайти первого, а потом второго. Тарас зашел и увидел лежащего на полу Петю. Наклонился к нему. А почувствовал удар в спину. Потерял сознание. Мужик позвал третьего. Остапчик увидел кровь. Что-то закричал. Мужик схватил Остапчика за руку. Приемом вырвал ему одну руку, а потом поломал вторую. После чего позвонил и вызвал милицию. Это все записали в протоколы защитники бандитов. И прикололи к протоколу выписку о моей инвалидности по психическому заболеванию. Но все мои руководящие сотоварищи от меня отвернулись достаточно дружно. У каждого оказались десятки дел, которые требовали немедленного решения. Так что вылезай, Витя, из этого гавна самостоятельно. Может ты этого и не делал. Но кто тебя психованного знает, что у тебя в голове? А то, что ты неуправляемый, то это и понятно. Нам объяснять ничего не надо. Случай на пароходе и в самолете это доказывают.

И что же получается в сухом остатке? За эти десять лет друзей себе я не приобрел. Как были Павел, Ефим и Наташа, так они и есть. Ужгородские живут своей жизнью, и вспоминать прошлое не хотят. Думаю, они рады, что я к ним не приезжаю. В Киеве у всех море своих проблем и большинство просчитывает варианты, как меня можно использовать в своих интересах. К Кинаху я не обращался. Ему не до меня. С августа он первый вице-премьер в Кабинете министров. Там у него своих проблем выше крыши. Для винницких я крутой предприниматель с хорошими связями в Москве, Киеве, Минске и вообще в России, Украине и других странах. С таким надо дружить или поддерживать хорошие отношения. Самое главное не ссорится. Мало ли что.

Да и дружба с Павлом, Ефимом, Наташей и другими носит односторонний характер. Нет тех открытых взаимоотношений. Мы не собираемся семьями. Нет общих привычек, привязанностей. В любом случае, я для них шеф, шишка, командир, начальник. И дальше ничего выдумывать не надо. С Наташей еще проще. Она где-то достала и напечатала инструкцию по обязанностям сотрудниц в офисе. Первые две статьи оказались стандартными:

Но следующие статьи меня повеселили:

К моему удивлению, некоторые мои сотрудницы восприняли эту инструкцию буквально и оказывались просто в недоумении. Как же так. Инструкцию повесили, но она не выполняется. Ну, раз такая муть мне в голову лезет, значит, я уже более или менее успокоился.

Но дух исследователя во мне живой, а поэтому я никому не стал рассказывать об известиях, которые мне сообщили Миша с Толей. Буду наблюдать за реакцией окружающих меня людей. И вводить многих в недоумение своим беспечным поведением. Большинству все мои похождения и переживания были «пофиг». Но кто-то ждал с нетерпением развития событий. Обрубят мне кусок хвоста, или я опять выкарабкаюсь.

От участия в предвыборной гонке я отошел. Все взял на себя один из директоров Винницких заводов Петр Коваль. Я со всем энтузиазмом передал ему списки, которые готовил. Все остальное он отверг с замечательным выражением:

— Я все это знаю, а что не знаю, то разберусь.

Но самому становилось интересно наблюдать за развитием событий. С Засядько мы изредка перезванивались, но разговоры с ним носили чисто информационный характер.

Сентябрь и октябрь месяц избирательная компания набирала обороты. Сторонники Кучмы оправдывали отсутствие значительных сдвигов в экономике сложностью периода, отсутствием у Кучмы президентского опыта. А вот теперь он уже все знает и, безусловно, положительные сдвиги появятся в 2000 году. Претендентов на должность главы государства набралось много. Но основных конкурентов, желающих взвалить на себя весь груз ответственности за судьбу украинского народа, набралось четверо: Симоненко, Мороз, Марчук и Ткаченко. Они собирались, советовались, заключали договора, которые потом активно нарушали. Каждый из них надеялся победить, но четко понимал несбыточность этих мечтаний в одиночку. Каждый из них надеялся, что трое остальных откажутся от своих притязаний именно в его пользу. Сторонники Кучмы активно внушали каждому из них, что Леонид Данилович надеется на победу и выход во второй тур именно этого соперника. С которым можно побороться в честном всенародном споре. Реально Кучмисты опасались только Александра Мороза, который в случае объединения голосов остальных, имел реальные шансы на победу. Поэтому перед активистами Кучмы ставились две задачи. Пропагандировать Кучму и валить Мороза. Все понимали, что победить в первом туре невозможно. Самый лучший противник для второго тура — это Петр Симоненко. За коммунистов Западная и Центральная Украина не проголосует. За Мороза может проголосовать, а за Симоненко — нет. Объединение Симоненко и Мороза на платформе Мороза обозначало поражение Кучмы. Поступило четкое указание: «Валите Мороза». Похваливали всех претендентов, кроме Мороза, которого обвиняли во всех смертных грехах. В первом туре Кучма набрал 36,5 % голосов, а на второе место вышел Симоненко и набрал чуть больше 22 %. Представители и поклонники Леонида Даниловича с трепетом ожидали решения Симоненко, а вдруг он откажется от дальнейшего участия в пользу Мороза. Но вздохнули с облегчением, когда Петя решил продолжить выборную гонку. Расслабляться нельзя, но судьба президентского кресла решена. Уж у Петра Симоненко выиграть проще простого. Волноваться уже не стоит. Возврата в социалистический строй большинство украинцев не хотело. При подсчете голосов во втором туре так и получилось. Кучма Леонид Данилович 14 ноября 1999 года получил поддержку более 56 % избирателей. Петр Симоненко обеспечил спокойствие сторонников Кучмы, а заодно «похоронил амбиции» и политические надежды Александра Мороза. УСПП так и являлось избирательным штабом Кучмы, хотя созданы еще штабы по областям. Но на этот раз, хотя напряжение и чувствовалось, но процесс оказался более управляемым и предсказуемым, особенно в финальной части.

Я во время выборов ездил в УСПП, рапортовал Засядько о проводимых мероприятиях. Конечно, слегка приукрашивая и преувеличивая наше участие. С Мариной Кинах мы с Леной общались очень по-хорошему. Она немного печалилась, что Анатолия Кирилловича почти не видит. Он уходит в семь часов утра, а приходит в десять-одиннадцать часов вечера. Нагрузки у первого вице-премьера просто сумасшедшие. Я искренне пожелал Марине родить ребенка для мужа. Лена меня заругала, а Марина философски ответила, что все в руках Господа. Мне страшно хотелось ляпнуть, что эта проблема не только в руках Божьих, но Лена, зная меня, стиснула мне руку и посмотрела так, что я прикусил себе язык. Наверно и правильно.

Перед вторым туром выборов в Винницкой газете появилась небольшая заметка о событии в нашем доме:

Я позвонил Токаренко. Еще раз сказал спасибо за Мишу и Толю. Спросил про заметку, но что получил лаконичный ответ:

— Так надо. — А потом добавил, — За проявленное мужество и за активную помощь при задержании особо опасных преступников руководством милиции принято решение наградить Вас, Рубин Виктор Иванович, грамотой.

Меня два раза вызывали в Хмельницкий, куда я так и не поехал. Но они, ребята из милиции и прокуратуры, приезжали сами. Осматривали место действий, но я уже проходил просто как свидетель. А за этой бандой нашли еще два эпизода. В общей сложности они убили одиннадцать человек, не оставляя за собой свидетелей. Как сказал их главарь в следственном изоляторе:

— Мы и здесь не опасались никаких последствий. Кто же знал, что он бешеный, что у него нет тормозов. Он даже не спросил, кто мы, что хотим. Вообще ни одного слова. Голый, только в плавках, спустился к нам с протянутыми вперед руками для того, чтобы мы их связали. И вдруг какой-то взрыв. Я только помню протянутые вперед руки, а дальше боль и темнота. Что было и как было — ничего рассказать не могу. Кто все это с нами сделал, я не знаю. Только из рассказов. Я не знал, что это так больно.

Позвонил Засядько и поздравил со снятием с меня всех обвинений.