И снова про войну

СМЕШНАЯ ИСТОРИЯ СОЛДАТА КОНЬКОВА Рассказ

Есть такие специальные мины: на них наступаешь — щелчок, и ничего. Не взрывается. Но только ногу поднимешь — тут же рванёт. Страшное дело. Страшные мины.

Тимофей Коньков на такую напоролся. Бежал с донесением в штаб и, нет, чтоб по дороге, а срезать решил! Заскочил в лесок — тропку заметил, метров с пятьдесят, наверное, протопал, и всё. Как услышал, что под ногой правой хрустнуло, так и замер. А глянул вниз — ёлки-палки! — не сучок с дерева: мина!

На спину сразу будто кто ушат воды родниковой — ледяной — вылил. А голову наоборот жаром обхватило — словно в печь сунули.

Кричать, на помощь звать Тимофей не стал: до дороги далековато, да и ходят по ней не часто. Кроме того: а вдруг немцы услышат? Оборона-то наша не ахти какая, мало ли фрицы где прорвались, опять же разведчики их могут шастать.

Подумал так Тимофей Коньков и…

Лучше бы не думал!

Из кустов на тропку — трое! В маскхалатах. В руках автоматы. И рожи довольные: как же! Готовый пленный!

— Хенде хох!

С карабином за спиной да на мине стоя, не то что с тремя — с одним фрицем не справиться.

Поднял Тимофей Коньков руки вверх.

Один немец сразу за спину зашёл, карабин с Тимофея снимать начал. Второй в карман нагрудный — в гимнастёрку — полез, красноармейскую книжку достал. Третий в сторонке остался — товарищей своих прикрывал.

Когда второй книжку красноармейскую пролистал, на свой манер фамилию Тимофея переделал.

— О, Конкоф! — сказал. — Гут! — сказал. — Ком! — сказал, мол, пошли, давай, с нами.

— Не могу! — Тимофей одним словом выдохнул.

Немец на него удивлённо глянул, на своём что-то лопотнул.

— На мине стою, — Тимофей разъяснил, и глаза вниз скосил.

Фриц — разведчик опытный, сразу дело понял. Сперва, правда, отскочил: дрогнул — что и его разорвать может. Затем вернулся — заржал, как жеребец у командира полка, где Тимофей служил. Напарникам своим сказал, на своём, — те тоже посмеялись.

«Ну, вот и конец, — подумал Тимофей. — На кой я им такой? Книжку красноармейскую взяли, карабин забрали — шлёпнут, на тот свет отправят, да и дальше пойдут».

Однако немцы не торопились. Второй закинул свой автомат за спину, полез к Конькову в другой карман, за пазуху… Тут Тимофей и обмер: донесение ж! Доклад комбата: сколько бойцов в каждой роте, где позиции заняли, кого-чего не хватает… Ёлки-палки!

Фриц донесение глянув, глазам не поверил. «Гут-гут!» — заповторял, товарищам своим махнул, сказал им что-то. Те тоже обрадовались: вот ведь удача для них какая! Затем замолчали они, на Тимофея глядя, видно думали, что с неудавшимся «языком» делать. Дальше опять переговорили и — захохотали, спинами повернулись. Зашагали по тропке к себе, к своим. Один, правда, руками помахал, показал, что с Коньковым будет. Потом.

И выходило, что два варианта жизненных Тимофею выпадало, а конец — один: если не сам подорвётся, то наши же расстреляют — за потерю особо важного на сей момент донесения и личного оружия.

Говорят, в последний момент жизни у человека перед глазами все его года за миг проносятся, все беды да радости. Неправда то. Тимофею только одно припомнилось: конец сорок третьего, когда он, семнадцатилетний, два года в колхозе отработав, добровольцем в армию уходил. Мать одна провожала. На отца ещё в сорок первом похоронка пришла. И хоть Тимоша у матери один оставался, но сказала мать: «Живым придёшь — встречу, а если погибнуть судьба, только чтоб без позора!»

А здесь, тут…

«Да лучше пусть меня в клочья разорвёт! — Тимофей решил. — Главное, чтобы немцев осколками достало, пока далёко не ушли!»

И шагнул Тимофей Коньков с мины в сторону.

И хлопнуло сухо и коротко — эхо по лесу пронеслось да замерло.

Взрывной волной бросило Тимофея в кусты, откуда немцы на него вышли — ветками лицо поцарапало, гимнастёрку в трёх местах порвало.

Долго он там — в кустах — лежал: всё не верил, что жив остался.

Боялся ногой-рукой пошевелить: а вдруг что оторвало? А когда решился, да из кустов назад выбрался, опять же долго на тропке стоял — смотрел, глазам не верил.

— Смешная, однако, история… — сам себе говорил.

После того осторожно, каждый сантиметр вокруг себя глазом обшаривая, чтобы вновь не встать куда не надо, карабин взял, книжку красноармейскую с донесением подобрал — и на дорогу вернулся.

…В мае сорок пятого вручили Тимофею Конькову, который всю свою войну в вестовых у комбата провоевал, медаль «За боевые заслуги». Наверное, за то, что приказы выполнял точно и в срок. За то, что, наверное, жив остался.

Кстати, командир полка медаль вручал. Правда, другой уже. Того, который на жеребце любил покрасоваться, перед Одером убило. Вместе с жеребцом. Одним снарядом.

Да и комбата у Тимофея немцы тоже отмечали — два раза в санбате побывал.

А вот Конькова и пули и осколки миловали.

Про историю в лесу Тимофей никому не рассказывал. Хватило ума. Иначе всяко могло выйти. Особый отдел шутки не шутил. И долго хранил Тимофей свою тайну — аж до восемьдесят девятого[24], когда его, ветерана, на встречу к молодым ребятам, будущим строителям, в училище пригласили. Одному из них там и открылся, когда провожался уже…

Не сработала мина, на которую Тимофей Коньков в лесу встал. Вот не сработала, и всё! А то, что хлопнуло-рвануло — то немцы-разведчики бдительность потеряли, посмеялись над пацаном-красноармейцем и другую мину не заметили. Сами наступили.

Такая история.

Смешная.