И я открою землю...

КТО РУССКИЙ ПО СЕРДЦУ

И вот Глинка снова наконец дома, в Новоспасском. Больше месяца прожил он в деревне, утешая мать, ведя «жизнь тихую и приятную».

В июне поехал в Москву повидаться с другом юности Мельгуновым. Мельгунов с первых дней их дружбы верил в особый дар Глинки, заботился о том, чтобы его музыку знали и любили соотечественники, издавал альбомы его сочинений, писал о нем статьи.

В газете «Молва» появилась тогда (без подписи) статья Мельгунова о музыке Глинки.

Вы знаете музыку и песни Дельвига: «Ах ты, ночь ли, ноченька» или «Дедушка, девицы»; вы помните музыкальный альбом, изданный в Петербурге лет пять тому назад: вы, может, слыхали «Испанский романс», или: «Ах, ты душечка!» и пр. и пр. Не правда ли, вы восхищались этой музыкой? Порадуйтесь же! Глинка, автор этой музыки, этих романсов, недавно приехал в Москву… и на днях играл перед некоторыми знакомыми и любителями две большие пьесы для фортепьяно с квинтетом, написанные и изданные им в Италии. Не смеем с первого раза произвести решительного суждения о музыкальных произведениях г. Глинки; но нам кажется, что в них соединены, по-видимому, разнородные качества современной музыки: блеск, мелодия и контрапункт, и соединены так, что составляют одно нераздельно-целое и высоко-оригинальное. Музыку Глинки можно узнать по осьми первым тактам. И эта оригинальность заключается в невыразимой грации его мелодий и в ясности, так сказать — прозрачности его стиля!

Далее сообщается о скором, выходе в свет песен и романсов Глинки в издании «исключительно г. Мельгунова», первая тетрадь которых выйдет к сентябрю.

Я издаю романсы Глинки. Две тетради вышли и продаются… Рекомендуйте встречному и поперечному.

В Москве Глинка много музицировал, встречался с друзьями, «время… провел очень весело». А мысль о сочинении оперы по-прежнему не оставляла его.

Из Москвы он вернулся в Новоспасское в июле, снова собрался за границу, чтобы закончить лечение, но смерть брата задержала его в Петербурге. Там он и провел зиму 1834135 года. Несмотря на то, что его по-прежнему мучило нездоровье, это было счастливое для Глинки время. Он был влюблен. Дома у него собирались друзья, музицировали.

Приятель мой, огромного роста капитан… любитель музыки, певший приятно басом и сочинивший несколько романсов, привел мне однажды маленького человечка в голубом сюртуке и красном жилете, который говорил пискливым сопрано. Когда он сел за фортепьяно, оказалось, что этот маленький челорек был очень бойкий фортепьянист, а впоследствии весьма талантливый композитор — Алекеандр Сергеевич Даргомыжский.

Много играли мы с ним в четыре руки, разбирали симфонии Бетховена и увертюры Мендельсона в партитурах.

Весной 1835 года, получив благословение матери, Глинка женился на дальней родственнице мужа своей сестры шестнадцатилетней Марии Петровне Ивановой.

Теперь новость за новостью: Мишель Глинка женился на девице Ивановой, юной особе без состояния и воспитания, далеко не красивой и которая вдобавок ненавидит музыку.

Рассказывая о венчании Глинки, П. А. Степанов с огорчением замечает:

Между прочим он (священник) говорил: Михаил Иванович, ваша жена так молода; это едва распустившийся цветок, берегите ее; холодное дуновение или излишний жар могут погубить ее. Жаль, что он ничего не сказал вроде этого Марье Петровне.

Я жил тогда домоседом… несмотря на это, однако же, постоянно посещал вечера В. А. Жуковского. Он жил в Зимнем дворце, и у него еженедельно собиралось избранное общество, состоявшее из поэтов, литераторов и вообще людей, доступных изящному. Назову здесь некоторых: А. С. Пушкин, князь Вяземский, Гоголь, Плетнев — были постоянными посетителями. Гоголь при мне читал свою «Женитьбу». Князь Одоевский, Вельегорский и другие бывали также нередко. Иногда вместо чтения пели, играли на фортепьяно…

Ф. М. Толстой вспоминает о том, как, написав одноактную оперу, которую приняли при дворе и должны были ставить, он решил посоветоваться с Глинкой.

Глинка внимательно просмотрел партитуру и произнес следующие навеки памятные для меня слова: с подобными пустячками… нашему брату, русскому композитору, выступать перед публикой не следует. Нам предстоит задача серьезная. Выработать собственный стиль и проложить для оперной русской музыки новую дорогу.

Пушкин, Гоголь, Жуковский, Одоевский заняты были мыслями об исторической судьбе России, ее народа, о самобытности ее языка, литературы, музыки. Желание Глинки «приняться за Русскую оперу» они встретили радостно и поддерживали его, и защищали потом Глинку от тех, кто не понимал его.

Жуковский предложил Глинке сюжет «Ивана Сусанина». С юности, с тех пор как появилась на свет дума Рылеева «Иван Сусанин», в памяти Глинки жил рассказ о геройской гибели Сусанина.

Сцена в лесу глубоко врезалась в моем воображении, я находил в ней много оригинального, характерно русского…

В. В. Стасов, размышляя о том, откуда взяла свое начало опера Глинки «Иван Сусанин», вспоминает более ранний период в жизни Глинки — его поездку в Москву осенью 1826 года, когда там Пушкин у Веневитинова, у Вяземского, у Соболевского читал в кругу друзей только что написанную трагедию «Борис Годунов».

Что развивается в трагедии? Какая цель ее? Человек и народ — судьба человеческая, судьба народная.

Кто знает, может быть, эти энтузиастные дни и часы, проведенные в восторгах целой толпы московских интеллигентных людей, и Глинки с ними вместе, перед «Борисом Годуновым», были первою и таинственною причиною зарождения мысли о «Жизни за царя»?! Заметьте даже, как эпохи близки: в драме — конец царя Бориса; в опере начало царя Михаила. Да, может быть, Пушкин был отцом и «Жизни за царя», как был отцом «Мертвых душ» и «Ревизора», хотя собственно Жуковский указал на сюжет…

Были в жизни Глинки и другие дни и часы — его детство, 1812–1813 годы, приход врага в родное Новоспасское, рассказы о подвиге первого учителя Глинки местного священника и о подвигах других его земляков. Острые впечатления тех дней не уходили из памяти…

Мысль написать оперу «Иван Сусанин» несказанно обрадовала и воодушевила Глинку.

В. Ф. Одоевский в письме к В. В. Стасову рассказывает о том, как Глинка привез ему «Связку отдельных нотных листов… То был зародыш «Ивана Сусанина»… Большая часть оперы была написана прежде слов… Первая мысль Глинки была написать не оперу, а нечто вроде картины, как говорил он, или сценической оратории».

Всякое утро сидел я за столом и писал по шесть страниц мелкой партитуры… По вечерам, сидя на софе, в кругу семейства и иногда немногих искренних приятелей, я мало принимал участия во всем меня окружавшем; я весь был погружен в труд, и хотя уже много было написано, оставалось еще многое соображать, и эти соображения требовали немало внимания.

Всю эту сцену, прежде чем я начал писать, я часто с чувством читал вслух и так живо переносился в положение моего героя, что волосы у самого меня становились дыбом и мороз подирал по коже…

Глинка разработал подробный план оперы, определил действующих лиц и сочинял музыку, не дожидаясь текстов.

…Как бы по волшебному действию вдруг создался и план целой оперы, и мысль противупоставить Русской музыке — польскую; наконец многие темы и даже подробные разработки, все это разом вспыхнуло в голове…

Жуковский, Одоевский, Пушкин принимали живое участие в создании сценария оперы.

У меня будут нынче ввечеру, часов в десять, Глинка, Одоевский и Розен, для некоторого совещания. Ты тут необходим. Приходи, прошу тебя. Приходи непременно.

Жуковский написал текст для последней сцены. Глинка добавил свои строчки.

Найти либреттиста оказалось не так просто.

Глинка был человек непреклонный в своих убеждениях, и я сам это испытал, когда начал писать для него либретто!.. Музыка у него была написана прежде слов…

В конце концов взялся за сочинение либретто Розен.

Ему предстояло немало труда: большая часть не только тем, но и разработки пьес были сделаны, и ему надлежало подделывать слова под музыку, требовавшую иногда самых странных размеров: барон Розен был на это молодец; закажешь, бывало, столько-то стихов такого-то размера, двух-трехсложного и даже небывалого, ему все равно — придешь через день, уж и готово. Жуковский и другие в насмешку говорили, что у Розена по карманам были разложены вперед уже заготовленные стихи.

Одоевский рассказывает, что он «брал мелодию Глинки, одноголосную, и, соображаясь с его намерениями, выставлял ударения на нотах, стараясь дать метру какой-нибудь возможный образ. По этим метрам и по данной мысли, выраженной музыкой, Розен написал большую часть стихов».

Глинка в первоначальном плане назвал «Ивана Сусанина» «отечественной героико-трагической оперой».

Начал оперу он мужским хором, прославляющим подвиг Сусанина.

Для заключительного хора в последней сцене, написанной Жуковским, Глинка добавил несколько своих строк:

По черновикам видно, как упорно боролся Глинка за этот высокий смысл оперы, как коробила его фальшь, подделка под народность в тексте, сочиненном Розеном.

Легенда о Иване Сусанине прекрасный сюжет для драмы. Что может быть выше того — отдать жизнь за отечество! Но, к несчастью, глупый либреттист слишком постарался и испортил текст слишком частыми выходками ложного, квасного патриотизма. Исправить это следует непременно, иначе гениальная опера… будет обречена на забвение.

О том, каков был Глинка в то время, в тот год, мы узнаем из воспоминаний его современников.

Когда (IX) симфония (Бетховена) впервые исполнялась в Петербурге (Филармоническое общество, 7 марта 1836 г.), я встретил на репетиции знаменитого композитора Глинку. Мы сидели на ступенях около окон зала Энгельгардта, выходящих на Невский проспект, с его непрерывно приливающим и отливающим людским потоком. После аллегро Глинка сказал: «Сядем ниже, так будет пристойнее», и он сел на зеленое сукно, которым были покрыты ступени… Во время скерцо Глинка воскликнул, закрыв лицо руками: «С этим ничто не может сравниться! О! Это невозможно!» Он плакал, я понял, что большего артиста я бы не мог иметь подле себя.

Светлый ум, выражением которого было проникнуто лицо Михаила Ивановича, доброта и прямодушие, соединенные с поэтическою, юношескою восторженностью, заключали в себе какую-то непреодолимую привлекательность. При втором или третьем моем посещении Михаила Ивановича мы уже беседовали с ним как давние знакомые. Он говорил со мною о создании той своей оперы, которой суждено было увековечить его имя; говорил с жаром, с любовью отца, беседующего о любимом своем детище, но, с тем вместе, и со скромностью — всегдашней спутницей истинного, великого таланта. Принадлежа к числу немногих лиц, особенно близких Михаилу Ивановичу, я слышал неоднократно исполнение им отрывков… на фортепьяно — исполнение истинно мастерское, неподражаемое и, с тем вместе, в высшей степени оригинальное. Игре своей на фортепьяно он вторил чрезвычайно удачным аккопанементом голоса, подражая духовым инструментам, трубам, даже литаврам и барабанам. Эта игра была, так сказать, конспектом целого оркестра, моделью, дававшей, при малых своих размерах, точное понятие о колоссальном произведении, которое создавал тогда наш незабвенный Глинка.

Видимо, довольный впечатлением, производимым на нас, свидетелей, он в то же время с признательностью принимал совет каждого из нас, искренних его доброжелателей, и следовал ему, если же отклонял таковой, то высказывал причины уважительные, основательные — без малейшей тени заносчивости, свойственной многим даровитым художникам…

…В Глинке не только никогда не было пустого чванства и стремлений к аристократии, но даже и самолюбие его далеко не соответствовало его гению: он даже и тем не гордился… Благоволения аристократии он не заискивал, и потому его романсы мало распевались в великосветских салонах, подобно произведениям второстепенных композиторов, которые не могут быть и сравнимы с Глинкою.

По музыке у нас готовится истинное чудо. Это музыка М. Глинки «Ив. Сусанин»; необыкновенно русская музыка, необыкновенно занимательная.

Работа композитора над оперой близилась к концу. Отдельные номера ее Глинка показывал друзьям, музыкантам, певцам. К новому году опера была написана полностью. Услышать ее в исполнении певцов, хора, оркестра пока было невозможно. Глинка разучивал со знакомыми певцами и крепостными музыкантами из оркестра князя Юсупова арии и отрывки. Вот как вспоминает об этом известная русская певица А. Я. Петрова-Воробьева:

…После обычных представлений Глинка сел за рояль и пропел романс Антониды «Не о том скорблю, подруженьки» и этим с первого раза совсем меня покорил… После романса он попросил Степанову посмотреть с ним начало первой арии; оно мне показалось очень ново, оригинально и совсем в русском духе. После арии Глинка обратился ко мне со следующими словами: «М-Пе Воробьева, я должен вам признаться, что я враг итальянской музыки; я слышу в ней на каждом шагу фальшь; и, потому, по приезде в Петербург, я ни разу не был в русской опере, хотя знаю, что вы недавно поставили «Семирамиду» с большим успехом. Я ото всех слышу, что у вас настоящий контральт и что у вас бездна чувства. Ввиду этого — песенку из моей оперы, которую я принес, я попрошу вас петь без всякого чувства… Я это объясню вам, Анна Яковлевна, тем, что Ваня — сиротка, живущий у Сусанина, сидит в избе один, за какою-нибудь легкою работой, и напевает про себя песенку, не придавая никакого значения словам, а обращая более внимания на свою работу…

Глинка приносил певцам отдельные номера оперы: и мы исподволь разучивали наши роли под его руководством. Он чрезвычайно ясно и кратко объяснял, чего бы он желал от исполнителей: говорить он был большой мастер и иногда в двух-трех словах выразит, что он хочет.

Одна из первых оркестровых репетиций состоялась в доме князя Юсупова 1 февраля 1836 года.

Увертюру и первые номера оперы музыканты играли и слушали музыку очень внимательно; но когда стали играть хор гребцов, в котором оркестровка струнных инструментов так натурально изображает игру нескольких балалаек, то музыканты пришли в неописанный восторг, что и выразили автору единодушными аплодисментами; краковяк произвел тоже сильное впечатление… Признаюсь, что это одобрение меня более удовлетворило, нежели все изъявления удовольствия публики.

Оркестр, хотя плохой, исполнил, однако же, довольно хорошо; управлял им Иоганнис… Хоров (и певческих партий) не исполняли, а кое-где пел я, Бартенева и Волков; несмотря на это, эффект инструментовки оказался удовлетворительным.

Весной 1836 года начались хлопоты о постановке оперы на сцене. Граф М. Ю. Виельгорский устроил в своем доме репетицию первого акта оперы и пригласил на нее директора придворных театров Гедеонова.

…Надлежало добиться приятия моей оперы на сцену. Меня уверяли, что капельмейстер Катерина Альбертович Кавос, написавший когда-то, и удачно, музыку на оперу Иван Сусанин, сильно интриговал противу меня. Время обнаружило противное, он более всех других убеждал директора поставить мою оперу, а впоследствии вел репетиции усердно и честно. Наконец, обязали меня подпискою не требовать за оперу никакого вознаграждения…

Чтобы получить высшее разрешение на постановку оперы, друзья посоветовали композитору посвятить оперу Николаю I. Царь отнесся к этому благосклонно, но по его желанию опере было дано название «Жизнь за царя». Под этим названием опера шла до Великой Октябрьской революции.

Премьера была назначена на день открытия Большого театра, который отстраивался в то время после пожара. В эти трудные для композитора дни Жуковский, Одоевский, Виельгорский, Пушкин, Соболевский были рядом.

Жуковский… дал мне однажды фантазию «Ночной смотр», только что им написанный. К вечеру она уже была готова.

Жуковский будет в пятницу в 9 часов — надеюсь, что и ты навестишь меня и немало обяжешь, если возьмешь на себя труд пригласить от моего имени Пушкина…

Музыкант Глинка… зовет нас к себе в пятницу а’ 9 heurs.

Встреча состоялась. Знаменитую теперь пьесу для голоса и фортепьяно «Ночной смотр» Глинка пел впервые для Пушкина, Жуковского, Соболевского.

Осенью 1836 года репетиции оперы перенесли на сцену Большого театра.

В это время отделывали ложи, прибивали канделябры и другие украшения, так что несколько сот молотков часто заглушали капельмейстера и артистов.

Глинка наружно высказывал ко всему этому и другому многому большое хладнокровие, но внутренно он глубоко огорчался таким пренебрежением и к искусству вообще, и к нему лично. Он полагал, что при таких условиях «Жизнь за царя» не выдержит и трех представлений. Я радовался его твердости и железному терпению и замечал, что ему, как Ване, предстоит «В крепкой правде послужить».

И вот наконец настал день премьеры.

Н. А. Мельгунов написал к премьере статью, но Глинка посчитал ее слишком хвалебной и просил не публиковать. Статья увидела свет в 1874 году.

Выразить во всех родах музыки, особенно в опере, лирическую сторону народного характера русских — вот задача, которую принял на себя Глинка. Он понял иначе значение слова: русская музыка, русская опера, чем его предшественники. Он не ограничился, более или менее, близким подражанием народному напеву: нет, он изучил глубоко состав русских песен, самое исполнение их народом… он открыл целую систему русской мелодии и гармонии, почерпнутой в самой народной музыке (и не сходную ни с одною из предыдущих школ). Его первый большой опыт, его опера «Иван Сусанин», докажет, до какой степени он выполнил мысль и мечту свою.

Невозможно изобразить словами, какое громадное, подавляющее, так сказать, впечатление произвела на присутствующих эта задушевная музыка, эти родные, как бы знакомые, присущие всем и каждому из нас звуки, но облеченные, изукрашенные всеми прелестями гармонии и контрапункта. В буквальном смысле слова, мы плакали как дети и поздравляли друг друга с зачатием новой зари для отечественного искусства…

Как передать тот восторг, которым маэстро наполнил сердца любителей искусств, всех тех, которые поняли важный его подвиг… Глинка… глубоко вникнул в характер нашей народной музыки, подметил все ее особенности, изучил, усвоил ее — и потом дал полную свободу собственной фантазии, которая приняла образы чисто русские, родные… в его опере нет ни одного заимствованного мотива; но они все ясны, понятны, знакомы нам потому только, что дышат чистою народностью, что в них мы слышим родные звуки…

…Вчерашний вечер свершились наконец желания мои, и долгий труд мой был увенчан самым блистательнейшим успехом. Публика приняла мою оперу с необыкновенным энтузиазмом, актеры выходили из себя от рвения…

Опера Глинки имела чудный успех (вызывали 5 раз).

…успех оперы был совершенный, я был в чаду.

Помню хорошо то колебание, тот разлад, которые появление ее (оперы) произвели в петербургском аристократическом мире и в тогдашней публике.

Некоторые из аристократов, говоря о моей опере, выразились с презрением: C’est la musique des cochers. (Это кучерская музыка.) Это хорошо и даже верно, ибо кучера, по-моему, дельнее господ.

…Глинка охотно знакомился с людьми, которых умственные и нравственные качества ему нравились; он не принимал в соображение: титулованы они или вовсе не имеют дворянского диплома.

Свету она (опера) не понравилась, говорили, что она скучна.

…Я Вам скажу в качестве любителя и человека, живущего гармонией, что это прекрасно. Во-первых, инструментовка превосходна, каждый инструмент использован наивыгоднейшим образом… Затем — вокальные ансамбли, арии баса, тенора и контральто, особенно последняя так трогательны, что нельзя их слушать без слез.

13 декабря 1836 года в доме восторженных почитателей Глинки — братьев Всеволожских друзья устроили чествование Глинки — Мих. Ю. Виельгорский, Вяземский, Жуковский, Пушкин по очереди вставали за столом и читали сочиненные ими куплеты шуточного канона. Вскоре В. Ф. Одоевский сочинил к ним музыку, и канон был напечатан.

* * *

* * *

…Об энтузиазме, произведенном оперою «Жизнь за царя», и говорить нечего: он понятен и известен уже целой России. Об этой опере надобно говорить много или ничего не говорить… Какую оперу можно составить из наших национальных мотивов! Покажите мне народ, у которого было бы больше песен. Наша Украйна звенит песнями. По Волге от верховья до моря, на всей веренице влекущихся барок заливаются бурлацкие песни. Под песни рубятся из сосновых бревен избы по всей Руси. Под песни мечутся из рук в руки кирпичи и, как грибы, вырастают города. Под песни баб пеленается, женится и хоронится русский человек. Все дорожное: дворянство и не дворянство летит под песни ямщиков… Опера Глинки есть только прекрасное начало. Он счастливо сумел слить в своем творении все славянские музыки: слышишь, где говорит русский и где поляк: у одного дышит раздольный мотив русской песни, у другого опрометчивый мотив польской мазурки.

Глинка совершенно изучил и постиг дух нашей гармонии. В его мотивах вы найдете все русское и ни одной русской песни, которую бы вам когда-нибудь случалось слышать… О том, как хороши и удачны хоры польские — и говорить нечего.

Через шесть лет, 7 сентября 1842 года, состоялось первое представление оперы Глинки в Москве.

Сейчас воротились мы… из театра. Я в первый раз видел оперу «Жизнь за царя»… Стыдно мне, что я до сих пор не слыхал этой музыки, и досадно, что я лишил себя этого наслаждения. Это именно то, о чем я мечтал; именно то, чего недостает операм Верстовского. Это не русские песни, даже не чисто русские мотивы — это русская музыка, хотя в этих словах мало смысла. Это музыка, в которой каждый звук мне родной, мой; я его слыхал, певал или непременно услышу, спою… И такой необыкновенный талант, как Глинка, так мало оценен у нас! Эту оперу в Петербурге приняли с громкими, но официальными рукоплесканиями; все говорили, что она превосходна, но скучна и длинна; немедленно начали ее обрезывать, а здесь Верстовский святотатственно доконал создание художника. Обрезывать развитие музыкальной мысли, по-моему, все равно что обрезать картину, отбить руку или ногу у статуи, выкинуть несколько явлений в комедии Гоголя или оторвать несколько листов из «Мервых душ»!.. Это просто варварство. Самый эпилог мне очень нравится… Либретто написано дрянно!

…Этою оперою решался вопрос, важный для искусства вообще и для русского искусства в особенности, а именно: существование русской оперы, русской музыки, наконец, существование вообще народной музыки… Композитор глубоко проник в характер русской мелодии, богатый своим талантом, он доказал блистательным опытом, что русская мелодия, естественно то заунывная, то веселая, то удалая, — может быть возведена до трагического стиля…

С оперою Глинки является то, чего давно ищут и не находят в Европе, — новая стихия в искусстве, и начинается в его истории новый период: период русской музыки. Такой подвиг, положа руку на сердце, есть дело не только таланта, но гения!

…все это добро, все это благо и все это есть ручательство и залог прекрасной будущности…