Игры Проклятых

Прорицание третье

Быстрей! Быстрей! Вперед! Не останавливаясь! Коридор резко заворачивает… Налево!

Надо спешить! Время — неоправданная роскошь, а промедление — смерти подобно.

Поворот. Секунда — вечность, а вечность — секунда. Еще поворот! Треклятые замковые лабиринты! Пово…

Он не заметил человека с мечом в руках и, не успевая ни увернуться, ни остановиться, напоролся на острие клинка. Эхо, раздавшееся от скрежета стали о кости, отражаясь от стен, метнулось вперед по коридору, словно указывая беглецу верную дорогу. Удар не нанес некроманту никакого вреда. Сандро же, не успев и одуматься, наотмашь рубанул зажатым в руке кинжалом с искривленным зигзагообразным лезвием. Клинок скользнул в прорезь забрала, и струя крови — чужой крови — обильно оросила красным лицо мальчишки. Сандро, не обращая внимания ни на клинок, застрявший в боку, ни на осевшего позади себя человека, помчался дальше, словно за ним гналась сама смерть. Он бежал к свободе, и ничто и никто не смогли бы его остановить. Сандро, резко распахнув дверь, оказался в широкой — по-видимому, обеденной — комнате, в которой кишмя кишели лучники и арбалетчики. Понимая, что бежать некуда, он остановился, но вмиг взметнувшихся стрел он остановить уже не смог… В страхе перед смертью Сандро закрыл глаза, но открыл их, выпрыгивая из кровати.

Он небрежно смахнул со лба выступивший пот. Уже не нуждаясь в том, чтобы вставать с постели, ибо после кошмара уже оказался на ногах, прошел к рабочему столу. Сандро и не знал, радоваться ему или огорчаться тому, что к нему вернулась способность спать — кроме кошмаров, ему редко что снилось. Трисмегист оказался прав: мальчик нуждался и в сне, и в пище, но «эликсир недоросли» блокировал жизненные функции и не позволял нормально развиваться. Альберт уже три года обучал его друидизму, но еще до начала обучения заставил прекратить прием побочных эликсиров. Сандро боялся, что его тело деформируется из-за того, что живая часть продолжит расти, а мертвая — нет, но опасения оказались беспочвенными. Друид знал свое дело, и его магия позволила мальчику — даже его мертвой половине! — расти. За три года Сандро наверстал в росте все упущенное за пять лет приема тормозящего зелья. Теперь он был достаточно высок даже для восемнадцатилетнего юноши, но присущая ему и в младшие годы худощавость никуда не исчезла. Он был тощ, как тростинка. Но это мало волновало юного друида: теперь он был, как никогда, похож на человека — он рос, развивался, ощущал сонливость, голод и жажду, к нему вернулось все то, что он считал потерянным после трансформации навсегда. Он стал человеком. Но и мертвая половина — сущность полулича — никуда не делась. Арганус не оставил своих планов и также настойчиво обучал его некромантии, как Трисмегист друидизму. Сандро же проявлял одинаковое рвение и упорство к каждому из ворожений, потому что видел спасение как в магии жизни, так и в магии смерти.

Но сны. Сны не давали покоя…

Небо было чистым, словно морская гладь. Редкие облака, будто барашки волн, медленно плыли по лазурным просторам, на доли мгновений закрывая солнце, словно заставляя всевидящее око моргать. А огненное светило, день за днем, век за веком дарившее миру свои любовь и ласку, мягким теплом стелилась по серой бугристой земле.

Их было двое. Они скрылись от жгучего, пусть и осеннего, солнца в тени плакучей ивы. И, словно перебирая настроение вечной плакальщицы, вели печальный разговор.

— Аарон, мальчик мой, твой путь вместе с нами подходит к концу. Дальше ты пойдешь своей стезей. Но помни: первое, что ты должен сделать, — спасти смертельно раненного воина, который в одиночку пойдет против целого войска.

— Наставница, но какого воина, и где? — развел руками целитель.

— Пусть тебя ведет сердце.

— Но сердце велит мне оставаться с вами.

— Это не сердце велит, а ты ему. Я учила тебя делать людям добро. Ты его делал, будучи со мной рядом. Теперь должен доказать, на что способен без моих уроков и присмотра. С этого дня я посвящаю тебя в сан и наставляю на путь паломника. — Вёльве тяжело давалось расставание, но она знала: иначе быть не может. — Иди же, пилигрим Света.

— А как же Назарин? — мялся Аарон.

— Ты готов к путешествию, он — нет. Назарин многому может научиться, но все еще борется со знанием, словно с проказой. Поэтому ему нужен наставник. Я не могу его бросить сейчас. А тебе уже пора.

— Попрощаться бы с братом…

— Он знает, что ты уйдешь, и знает, как ты уйдешь. Не медли, мальчик мой, иди, и пусть скатертью стелится твой путь.

Аарон посмотрел на наставницу. Ему не хотелось уходить: его жизнь обрела рядом с Вёльвой смысл — он нашел себя в лечении людей, а прорицательница стала и матерью, и наставницей. Он знал, что момент расставания наступит, хоть и хотел оттянуть его на как можно дальнее время. Но жизнь не стоит на месте, и люди на месте стоять не должны. Ему надо идти, не зная дороги, не зная направления, но руководствуясь велением сердца.

— Я пойду, — решился-таки Аарон. И чтобы не передумать, пока решение крепк;, взял котомку в руки, перекинул ее за спину и, порываясь уйти, развернулся и медленно побрел в никуда.

— Аарон! — окликнула Вельва. Паломник обернулся и сразу попал в объятия своей наставницы, которая никогда ранее не проявляла столь теплой, почти материнской нежности: — Пусть Симиона хранит тебя. Я буду молиться, молиться каждый день, чтобы с тобой ничего не случилось.

— Спасибо, матушка, — коротко кивнул Аарон, не показывая своих истинных чувств, запирая нахлынувшие эмоции под замок, чтобы расставание для Вёльвы не было еще больнее.

Аарон шел медленно, путаясь в траве и… в мыслях. И если с надоедливыми растениями он справился, выйдя на торную дорогу, то с душевными раздумьями он не смог так просто совладать. Всю жизнь он был рядом с братом, но ушел, даже не попрощавшись. Так требовали пророчества, с которыми Аарон не мог спорить, так требовала Вёльва, которую он не мог ослушаться. Она была слишком дорога, чтобы не слушать ее: Вёльва стала для Аарона матерью, которой тот никогда не знал, но теперь он ушел и от нее.

Одиночество.

Он не ощущал ничего, кроме одиночества, хоть и знал, что иначе быть не может.

Знания не спасали…

— Целитель! Целитель! — услышал он голос за спиной и обернулся. К нему подбежал мальчишка лет десяти. Видно было, что малец взволнован и ему с трудом даются слова. Но Аарон знал, зачем его позвали, поэтому без промедлений, сказав лишь «Веди!», помчался вслед за мальцом.

— Матери плохо, — сказал чуть позже мальчишка.

Аарону вспомнилась Вёльва. Теперь его нет рядом, и он не сможет помочь, если плохо будет ей…

— Ушел? — спросил не открывая глаз Назарин, когда услышал рядом с собой шорох шагов.

— Ушел. — Голос Вёльвы был тихим, приглушенным, плаксивым.

— Чего плачешь? Сама ж хотела меня с ним разлучить. Даже распрощаться не дала.

— Восемь лет назад я говорила с твоей матерью…

— Нет у меня матери! Циркач-метатель ножей промахнулся — не важно, что по велению отца, — и матери моей не стало.

— Я говорила с твоей названной матерью…

— И такой у меня нет. Никто мне в матери не назывался.

— Зачем ты так, Назарин? Ливия любила тебя самой чистой любовью.

— А, так ты о ней! — расхохотался Назарин и только сейчас, приподнимаясь на локте, открыл глаза и посмотрел на наставницу: — Ты меня с кем-то перепутала.

Может, с Аароном? Ливия — его мать, но не моя.

— Считай, как знаешь, — сдалась Вёльва. Она смотрела в темно-голубые, почти черные глаза своего ученика и чувствовала холод и злобу, которые в этих глазах поселились. — Я говорила с Ливией и рассказала о том, как вы с братом умрете, что оба погибнете от руки темного мага. Но я не сказала, что темным магом окажешься ты! Если ты будешь так же упорен в своем нежелании идти по стопам Симионы, то Тьма убьет тебя, забрав душу, и от твоей собственной руки погибнет кровный брат.

— Докажи, — брезгливо бросил Назарин. Вёльва не нашла, что сказать, и ученик, выждав короткую паузу, продолжил: — Я не мальчик, чтобы верить тебе на слово. Ты множество раз говорила ложные прорицания, зная, что им не суждено сбыться. И делала это только для того, чтобы события сложились так, как тебе надо.

— Я делала это во благо…

— Постой! Ты же знаешь, что Аарон не сможет выполнить возложенной на него миссии. Нет, сможет, но сделает это ценой своей собственной жизни… Нет! Молчи! Я знаю, что ты хочешь сказать: «Для достижения поставленной цели, глобальной и единственно правильной, надо научиться жертвовать». Так пожертвуй же собой! Но не моим братом! Нет, молчи. Я знаю, ты любишь его, и тебе тяжело отдавать его в руки смерти. Но, только послав его на верную гибель, ты не дашь своему пророчеству исполниться: я не убью брата — ведь к двадцати годам некого будет убивать, — а значит, и не уйду на сторону Тьмы. Ты все рассчитала правильно, но не учла одного — я не дам брату умереть, не дам ему пожертвовать собой… Молчи! Я все сказал, а слушать твою ложь и убеждения не намерен…

Вёльва смотрела, как Назарин собирается, и не знала, что сказать. Впервые за ее долгую жизнь все шло не по намеченному пути. Она воспитала хорошего Видящего — настолько хорошего, что он оказался сильнее учителя.

— Прощай, наставница! — забросив за спину котомку, попрощался Назарин и, не дожидаясь ответа, пошел вслед за братом, точно зная, куда идти.

Вёльва стояла молча. Исконные планы рушились, но она знала — нет ничего неисправимого. Она все изменит, но на этот раз сделает все правильно, учтет, что ведет игру с равным ей противником.

Прорицательница неспешно засобиралась. Расставание оказалось не совсем удачным.

Все трое пойдут одной дорогой, тайно следуя один за другим, но соблюдая каждый свой интерес. Игра заметно усложнилась, но азарт от сложности игры лишь возрастает…