Император

Глава 1

Петербург

27 февраля 1752 года

— Что с ним? — простонала Екатерина.

— Ваше Высочество! Вам не стоит волноваться, а-то разойдутся швы! — цинично, безэмоционально отвечал Иван Антонович Кашин.

Лейб-медикус Кашин всегда отключал эмоции, когда работал. Чувства мешают делу и никогда не способствуют улучшению качества работы. Он после один в укромном уголке порыдает, как это сделал после констатации смерти Иоанны Ивановны.

— Я настаиваю! — не унималась Екатерина Алексеевна.

Кашин ее не слушал. Да, и что-либо внятное сказать о самочувствии императора медикус не мог.

— Великая княгиня, я еще раз говорю Вам, что волноваться нельзя, у Вас ранение плеча, и рана достаточно глубокая, также Вы потеряли много крови. Нужно хорошо кушать, особенно гречневую кашу и говяжью печень. Еще немного сухого красного вина не помешает, — Кашин посмотрел на умоляющее лицо Екатерины Алексеевны. — Он жив, но в тяжелом состоянии.

Екатерина не стала больше расспрашивать медикуса. Ей нужен был иной источник информации, более разговорчивый.

Екатерина Алексеевна никак не могла для себя объяснить тот порыв, который побудил ее прикрыть собственным телом Петра Федоровича. Казалось, что логичнее было бы просто дать убийце сделать свое грязное дело. Тогда она, Великая княгиня, обязательно заняла бы трон Российской империи, о чем так сильно грезила в своих местах и что отчетливо представляла в своих снах. Но, нет — она бросилась и сейчас понимала, что сделала бы это еще раз.

Очень не хотелось в монастырь, и Катерина надеялась, что Петр передумает. Но больше всего женщина боялась потерять навсегда его, своего мужа. Сколько же они глупостей натворили?

— Может, просто сбежать? — прошептала Екатерина так, чтобы никто не мог ее подслушать.

Бежать от чего? От себя? Кто она такая, будь Катерина в Штеттине, или еще где-нибудь. Можно было податься к дядюшке Фридриху, но Екатерина Алексеевна испытывала отвращение к этому родственнику. Статьи, которыми разразилась русская пресса, вызывали чувство боли и патриотизма. Так красочно описываются события, на страницах издания столько драматизма и эмоций, что и образованная Катерина прониклась. Ей захотелось бежать в редакцию журнала «Россия», писать статьи, вторить общему патриотическому подъему, обосновывать необходимость мстить. Но… она уже не редактор этого журнала. И, вообще, вопрос о том, кто она сейчас, остро стоял в сознании Катерины.

— Спаси его! — прошептала Екатерина Алексеевна Кашину.

Иван Антонович резко поменялся в лице, и его глаза увлажнились. Он вспомнил мольбу императора, когда тот вот точно таким тоном просил спасти Иоанну Ивановну. Но, тогда спасти не удалось.

— Что с Вами? — заметила Екатерина резкое изменение настроения медикуса.

— Все хорошо, Ваше Высочество! — машинально ответил Кашин и отвернулся.

Он впервые обратился к жене императора соответственно титулу. Вот точно так же он уже был готов обратиться и к Иоанне, в которую был тайно влюблен. Кашин теперь всех женщин сравнивает с той, которая должна была жить, но никогда не могла быть его.

*………*………*

Петербург

27 февраля 1752 года

— Что Вы предлагаете? Это не уместно! Невозможно, это заговор и предательство! — возмущался Никита Юрьевич Трубецкой.

— А что можно еще предложить? Давайте спросим у императора, как быть! — ерничал Кирилл Разумовский.

— Но император Петр Федорович жив! — продолжал упорствовать вице-канцлер Трубецкой.

— Сперва спросите у медикусов, после утверждайте об этом! Только что в подобном состоянии была матушка императрица. Где она? Почила! Нам нужен тот, кто временно займет престол. И это мой брат Алексей Григорьевич Разумовский, законный супруг матушки императрицы Елизаветы Петровны, — в комнате, где проводились заседания Государственного Совета наступила гробовая тишина.

Никто из собравшихся не понимал, что вообще происходит. Это что — Лешка Разум заявляет свои права на престол?

Елизавету похоронили быстро. Слишком быстро. Все последующие мероприятия были отменены в связи с покушением на императора. Что произошло, и чем руководствовался любимчик императора серб Шевич, когда стрелял в Петра Федоровича? Никто не понимал. Уже просачивались слухи о том, что дочь генерал-поручика, так быстро взлетевшего в чинах, была убита. Кем? Никто не высказывался вслух, но все присутствующие были уверены, что именно император и мог быть причастным к убийству.

Последние слова Шевича, который кричал, что Петр Федорович убил его дочь, давали почву для мнений, что император именно тот, кто лишил жизни Иоанну. Почему? Тут общество во мнениях разделилось. Одни утверждают, что дочь генерала-поручика была любовницей императора, и тот узнал, что ребенок не от него. Другие утверждали, что сам Шевич сошел с ума и убил свою дочь, а потом сбежал из-под стражи. Были и иные версии, немало, многим больше, чем предположений, что же сейчас будет с российским престолом. Екатерину в роли регентши никто не хотел видеть, от нее открестились еще тогда, как невестка попала под гнев Елизаветы Петровны. У трона не осталось Шуваловых, не считать же Ивана Ивановича сильной фигурой. Разумовские ранее играли пусть и значительную роль, но все втихую, не выпячивая общественности свою значимость.

Однако, обыватели и двор недооценивали малоросских казаков. Не понимало общество, что Лешки Разума уже нет, но есть граф Алексей Григорьевич Разумовский с братом и серьезным влиянием при дворе. Особенно фигура тайного мужа бывшей государыни выходила на первый план после низложения Бестужева. Некогда всесильного графа Бестужева-Рюмина также не рассматривали в качестве кандидатуры в регенты.

Как только закрылся саркофаг, в который поместили тело Елизаветы Петровны, все члены Совета, кроме двоих: Голицына и Миниха, поспешили начать заседание. Иван Иванович Шувалов успел уже где-то изрядно выпить и, можно, сказать, присутствовал на Совете только своей телесной оболочкой, придремывая в уголку.

— Господа! — призвал собравшихся к порядку Кирилл Григорьевич Разумовский. — У нас преизрядное число проблем и абсолютно нет времени на то, чтобы спорить об уместности заявлений моего брата.

— Все эти проблемы, число которых, Вы, Кирилл Григорьевич, соизволили преувеличить, не могут решаться узким кругом! Простите, но способом, схожим с заговорщицким! — высказался Никита Юрьевич Трубецкой.

Кирилл и Алексей Разумовские непроизвольно посмотрели друг на друга. Оба понимали то, что Трубецкой сейчас только раздражитель. Было бы неплохо, чтобы он вообще затесался где-нибудь подальше. Но Государственный Совет и так собран меньше, чем наполовину от числа его членов. Выгнать князя Трубецкого означало бы стать теми самыми заговорщиками. Кирилл же, как более решительный, нежели его старший брат, хотел сделать видимость легитимности собрания. Для этого нужно было и присутствие Трубецкого. Тем более, что князь для всего общества представлялся, как несомненная креатура императора, и его изоляция резко убавила бы значимость всего собрания.

— Никита Юрьевич, Вы желаете коим образом оспорить сию бумагу? — спросил Алексей Григорьевич.

Старший Разумовский потряс свертком бумаги, с печатью и украшенным кисточкой с бриллиантами.

— Никак не могу спорить. И подпись почившей государыни среди прочих отличаю. Но, почему именно сейчас, сударь, Вы решили заявить о себе, как о законном супруге Елизаветы Петровны? И никак не соглашусь, что сие обстоятельство коим образом может иметь последствия. Императрица не пожелала обнародовать случившееся венчание, так отчего же нам, подданным ворошить память государыни⁈ — Трубецкой начал открыто возмущаться.

Кирилл Григорьевич был готов к тому, чтобы арестовать князя Трубецкого, который официально еще и не вступил в должность вице-канцлера, по крайней мере, об этом не было напечатано в газете. Вместе с тем, по одному из первых волеизъявлений нового императора, пока в газете не будет напечатан указ, либо выдержки из него, документ не имеет силы. Да, император подписал бумаги и о назначении Трубецкого и о низложении Воронцова, но эти документы видело ограниченное количество человек.

Открытым оставался вопрос и о канцлере Бестужеве. В отношении Алексея Петровича Бестужева-Рюмина было много ограничений, наложенных императором, но не было ни одной бумаги. Для Разумовского было понятно, почему так произошло и кто виновник недоработки по отстранению канцлера. Алексей Григорьевич, пусть и мало говорил и редко влезал в дела императорского двора, но там все всегда обо всем знают. И не было секретом, что это обер-прокурор Святейшего Синода Шаховский постарался отсрочить падение канцлера.

— Шешковский! — с досадой и некоторым раздражением произнес Кирилл Григорьевич Разумовский.

Он вспоминал об обер-прокуроре, но фамилии двух людей созвучны и младший брат мужа почившей императрицы зло сверкнул глазами. Имя «петровского пса» было у всех на слуху. Только за последние полгода службы Тайной канцелярии разрослись вдвое, может и больше. Роль Степана Ивановича становилась столь велика, что не учитывать Шешковского в раскладах, было бы ошибкой на грани преступления. Но, вот заполучить его в союзники… это уже больше половины успеха.

— Именно, господа, Степан Иванович такая фигура в любой шахматной партии, что не учитывать его нельзя! — злорадно заметил Трубецкой.

Никита Юрьевич скрипел от злости на то, что происходит. Несмотря на то, что князь Трубецкой с показной симпатией относился ко всем фаворитам почившей императрицы, он никогда не считал их ровней себе. Представитель древнейшего рода, в родстве с Рюриковичами, он, в конце концов, князь, что могло бы приравниваться в Западной Европе к титулу герцога. По крайней мере, так думал Трубецкой.

И вот эти пастухи сейчас решают, кому стать регентом, размахивая непонятной бумагой, которая, по мнению Трубецкого больше бросает тень на личность почившей императрицы, чем может быть неким доказательством прав Разумовского.

Кирилл переглянулся со своим братом, что-то прочитал в глазах родственника, вздохнул и, как будто на что-то решился, сказал:

— Никита Юрьевич, не соблаговолите ли немного отдохнуть? День ужасен своими потрясениями!

Трубецкой недоуменно посмотрел на Разумовских. Если сейчас князь уйдет, то все это собрание, и до того, выглядящее фарсом, превратится в элементарный заговор Разумовских против императорской власти. И что делать? Конечно же, уходить! Что бы ни произошло в дальнейшем, максимум, что грозит Никите Юрьевичу, это больше уделять внимания своим поместьям. Ну, а политика… а кто его выгонит из Сената? Он там и останется. Не станет же регент Разумовский распускать Правительствующий Сенат, иначе получит такой ответ, что будет завидовать ссылке Эрнста Бирона.

— Пожалуй, господа, я так и поступлю? День действительно был тяжким. Но, я бы хотел также посоветовать вам иметь благоразумие, — сказал Трубецкой и вышел из зала заседания Государственного Совета.

— Тарас! — резко выкрикнул гетман Запорожского войска Кирилл Григорьевич Разумовский.

— Сударь! — из соседней комнаты вышел вполне респектабельный господин, одетый по последней парижской моде.

Никто бы и не увидел в Тарасе Богдановиче лихого казака, которым он являлся еще пять лет назад. Теперь же исполняющий роль адъютанта, Тарас почти говорит по-французски, умеет бегло читать и писать. Шляхтич! Не дать, ни взять! Но Тарас благодарил Бога не за образование, достаток, за иное… что срамная компания, что рядом с Кириллом Разумовским и, в большей степени с Тепловым, не втягивает его, гордого казака в свои содомийские игрища.

— Сделай так, чтобы Трубецкой не выехал из Зимнего! — приказал Кирилл Григорьевич.

Казак в европейском платье поклонился и пошел исполнять приказ своего гетмана.

Когда Кирилл Григорьевич Разумовский был назначен императрицей гетманом Запорожского войска, некогда пугливый пастушок, первым делом стал создавать себе команду из лояльных представителей казачества. Эта работа осложнялась с тем, что Кирилл Григорьевич стремился чаще находиться в столице. Но, вместе с тем, три сотни казаков удалось и подобрать, и перевести поближе к Петербургу. Именно эти казаки некогда и сопровождали, тогда еще цесаревича, в ссылку в Царское Село.

— Это заговор, господа! Ик, — выпалил выпивший Шувалов и вновь оперся о цветастый кафель, которым была обложена печная труба.

Разумовские переглянулись.

— Действительно, брат, это похоже на заговор! — сказал Алексей.

— Ты пойми, что подобных этому, шансов фортуна более не даст. Ты — законный муж Елизаветы. Да, она императрица, но при прочих, ты же более иных имеешь прав стать регентом, даже Екатерина Алексеевна женщина-немка с разрушенной репутацией, — глаза Кирилла Григорьевича блестели.

— История Эрнста Бирона, когда он стал регентом при Иоанне Антоновиче и был низложен, тебя не учит? — спросил Алексей Григорьевич.

При всех страхах и опасении, Алексей Разумовский был и не прочь стать регентом при малолетнем Павле Петровиче. Граф понимал, что кто бы иной не занял эту вакантную должность, он поспешит избавиться от Разумовских. Хотелось бы отсидеться у себя в поместье, пить хмельное вино или даже абсент, мять в баньке девок, да иногда петь песни. Вот эта жизнь больше прельщала ранее тайного мужа Елизавета, нынче же законного супруга почившей императрицы.

Но такой жизни не будет, если кто иной придет к власти. Разумовские опасались, что император, как только будет коронован, избавится от братьев. По крайней мере, уже немного изучив характер Петра Федоровича, Разумовские были почти уверены, что предыдущего благосостояния они лишатся. Может и частью, но государь не позволит иметь столь много земли, крепостных душ и иного состояния.

Уже пущен слух о том, что Алексей Григорьевич признался в венчании с Елизаветой Петровной. Наверняка, двор обсуждает эту новость не меньше, чем самочувствие императора и даже более тех обстоятельств, которые предшествовали покушению на Петра Федоровича. Еще не понятно, перекрыла ли внимание общественности новость, о которой многие догадывались, но то, что любящим почесать языком об небо, прибавилось поводов для сплетен, факт.

Для многих было понятным, что такой информацией делятся только когда собираются ее использовать. Сложить все составляющие придворные смогли. Теперь многие при дворе с уверенностью говорят о том, что Разумовские собрались возвыситься. Но даже такой факт, как венчание с императрицей не ставил Разумовского в ранг того, кто мог бы единолично стать во главе государства до совершеннолетия Павла Петровича.

Если бы двор знал все обстоятельства проводимого Государственного Совета, то понял, что не Алексей Григорьевич готовится стать регентом при малолетнем Павле Петровиче, а Кирилл Григорьевич захотел стать братом регента сына все еще никак не умирающего императора.

Кирилл Разумовский оказывался более решительным, чем его брат. Уже тогда, как были уничтожены Шуваловы, Иван не в счет, Кирилл задумался о том, что место подле трона опустело. Естественно, гетман посчитал, что рядом с братом он может добраться до вершин власти и накопить большего количества серебра. Богатство Шуваловых застилало глаза многим.

Пастушок, который испугался солдат, присланных императрицей, чтобы забрать того в Петербург, теперь истинный вельможа. Он получил образование, такое, что никто в России не имел. Кирилл Григорьевич объездил, может и половину от всех университетов Европы. И там он не просто учился, но уже и спорил, предлагал свои решения, вызывал ученых на дискуссии. И теперь Кирилл Разум был убежден, что он нужен России, что он даст стране процветание. Шувалов открыл один университет? Разумовский откроет еще три, причем найдет и профессоров для преподавания в этих заведениях. Недаром же он столь много общался с учеными!

— Брат, мы просто не сдюжим! Нужны союзники! — все еще сомневался Разумовский. — И, кроме того, император все еще жив!

— Медики собирали консилиум и в один голос говорили, что Петр Федорович крайне плох и никак не приходит в сознание. Глаз вытек, дыра в голове, много крови потерял. Ты слышал, чтобы после такого кто выжил? — раздраженно говорил Кирилл.

В отличие от своего брата Кирилл Григорьевич все более воспалялся идей регентства Разумовских.

— А Екатерина Алексеевна? Она мать наследника престола Российского! — спрашивал Алексей.

— И кто за ней стоит? В обществе она все еще порицаемая. Ее не примет ни двор, ни армия. Все уверены, что у Екатерины Алексеевны одна дорога — монастырь.

— Не думаю, брат, что все так однозначно. Она прикрыла императора собой. Да! Ее только задела пуля, но она это сделала! Общество должно менять свое отношение, — говорил Разумовский-старший.

— У тебя прав больше! Ты муж императрицы! Она же гонимая жена некоронованного императора! Немка! Вот подумай, если написать в газете в нужном мнении? Напомнить лишь, что Екатерина немка?.. — Кирилл удовлетворился реакцией брата. — То-то и оно, Алексей. Немцев не бьют только потому, что в Петербург нагнали солдат. Но ненависть ко всем иноземцам только крепнет. Мы же с тобой русские. Пусть из Малороссии, но русские. И веры православной были изначально.

— Миних, Голицын, Трубецкой? — спросил Алексей Григорьевич, но поспешил поправиться. — Нет, с этими еще можно разобраться. Не станет Петра Федоровича, и все они окажутся никем. Но Шешковский? Этот пес?

— Тут кроется самая важная проблема. Степан Иванович — сила, с которой стоит считаться. Я смею надеяться, что он способен лишь исполнять волю хозяина. Попробуем его перекупить. Если Шешковский станет на нашу сторону, то волноваться вообще будет не о чем.

— И вот еще что! — сказал Кирилл Разумовский, протягивая салфетку, на которой только что написал какой-то текст.

«Уход Петра нужно ускорить для уверенности нашего дела» — прочитал про себя Алексей Разумовской.

— Я не пойду на это, — вслух возразил старший из братьев. — Все в руках Божьих.

Кирилл Григорьевич, будучи человеком от науки, да и откровенным почитателем вольнодумий французских просветителей в Бога верил так, по наитию или даже по привычке. То есть он не верил вовсе, ибо делал такие вещи, которые религией порицаются.

Именно поэтому Кирилл и не хотел уповать на некое провидение, а решать проблему. Но… к императору не проникнуть. Здесь и с помощью старшего брата сложно что-либо сделать, но Алексей Григорьевич, по крайней мере, мог бы стребовать посещения императора. Кирилл бы мог приготовить такой яд, точнее по его заказу, что можно было того коснуться руки умирающего Петра Федоровича и все… Да, рука должна быть в перчатке, иначе худо будет и отравителю. Но давить в этом вопросе на старшего брата Кирилл не стал.

Кирилл Григорьевич решил посоветоваться со своим вдохновителем и, чего уж от себя-то скрывать, некогда и любовником [есть косвенные свидетельства, что Кирилл Разумовский пребывал в сексуальной связи с Григорием Тепловым, имеются показания некоего казака, который утверждал это, но Екатерина Великая «замяла» дело].

Григорий Николаевич Теплом был «серым кардиналом» при Кирилле Разумовском. Именно он открывал Европу младшему брату тогда всесильного фаворита. Он же, Теплов, фактически управляет Академией Наук, помогает в ведении хозяйства, имеет большое влияние на своего ученика.

*………*………*

Недалеко от Еревана

28 февраля 1752 года

Карим-хан затягивал начало сражения. Сперва были высланы парламентеры с вопросом, насколько Россия придерживается Гянджинского мира, заключенного еще в 1737 году. Румянцев послал этих парламентеров… обратно и с претензией, что персы сами нарушили договор, когда вступили в сепаратные переговоры с Османской империей. Потом еще и еще… сплошная говорильня и нелепые обвинения.

Русским так же нужно было выгадать немного времени, чтобы успели подойти дополнительные войска, в основном иррегулярная кавалерия. Поэтому Петр Александрович Румянцев время и тянул, вступая в полемику с персами. К неприятелю так же пребывали немногочисленные отряды, но русский корпус должен был усилиться одномоментно, чуть ли не на треть от всей численности войск.

Как только стало известно, что подкрепления уже начали стекаться к русскому лагерю, Суворов немедля выдвинулся со своей дивизией на неприятеля.

Десять тысяч суворовских чудо-богатырей оказывался в клещах неприятельских сил. Далеко выдвинутая дивизия казалась персам легкой добычей. Но Петр Александрович Румянцев не был пылким юнцом в военном деле, он знал, зачем вот так подставлять именно дивизию Александра Васильевича.

Ощетинившиеся штыки десяти каре не оставляли шансов для противника. Суворов медленно, но верно двигался к центру вражеского войска, стремясь разрезать его, словно раскаленным ножом сливочное масло.

Атаки персидской конницы стали то и дело попадать под артиллерийские залпы пушек второй и третьей дивизий, которые стояли по флангам. Противнику оставалось за правильное просто отступить, продумать тактические приемы, которые могли бы противопоставить многим каре русских, подтянуть свою, пусть и устаревшую, артиллерию. Но нет, Карим-хан хотел продавить русский центр, так далеко выдвинувшийся.

— Подполковник! — выкрикнул Румянцев. — Берите своих уланов и казаков и обходите неприятеля с правого фланга. Задача: вступить в бой, дать время развернуться орудиям, следующим за Вами; после сигнала, отступить врассыпную по сторонам. И создайте много шума, словно в атаку идете.

И все-таки Румянцев решил попробовать создать ловушку, но именно что артиллерийскую, о которой неприятель может только догадываться при не сильно развитой артиллерии.

Суворов шел! Подбадривая своих «чудо-богатырей», дивизия Александра Васильевича продавливала центр неприятеля.

— Пушки! Они наводят пушки! — прокричал кто-то из офицеров каре, в котором был сам командир дивизии.

Суворов поднял свою зрительную трубу и попытался разглядеть диспозицию. Удалось это плохо, так как недавнишний стройный залп русских фузей создал облака дымов. Но Александр Васильевич все же смог что-то увидеть, но больше догадаться и додумать.

— Всем стоять! — прокричал Суворов, потом уже тихо сам себе сказал. — Досюда они не добьют.

Вражеская конница перестала совершать убийственные для себя атаки плотного русского каре и ушла прочь, оставляя русских в гордом одиночестве.

— А-ну, братцы, подымите-ка меня! — выкрикнул Суворов и, уже находясь на высоте вытянутых солдатских рук, еле-еле сдерживая равновесие, вновь всмотрелся в оптику. — Нет, не достанет супостат!

Русские остановились, и наступила пауза в сражении. Можно было бы сказать, что ситуация патовая, обе стороны были скованные своими диспозициями. Вот только в бою пока активно участвовала только одна русская дивизия из трех усиленных. Да и казаки своего слова не сказали, союзники так же пребывали в нетерпении. В то же время калмыки готовились для неожиданного удара из-за холмов за лагерем.

Суворов наблюдал, часть большая часть вражеской конницы, что безуспешно атаковала суворовские каре, отправилась на уже уставших лошадях в сторону своего левого фланга. Через минут семь оттуда загромыхали русские орудия и послышался крик «Ура» и улюлюканье. Персы стали спешно разворачивать свои оружия в направлении крика.

— Братцы! Бегом вперед! — прокричал Суворов и первым показал пример, ускоряясь и сравниваясь с первой шеренгой каре.

Застучали барабаны и все восемь русских построений сдвинулись с места.

— Натиск, братцы, не отставать! — кричал разгоряченный самый молодой в русской армии бригадир, уводя за собой дивизию.

До позиций персидской пехоты, которая была немного похожа своим построением, даже видом, на европейскую, пусть и одетую в широкие штаны, оставалось две версты. Ранее Суворов не раз отрабатывал со своими егерями такой бросок на неприятеля, не должны были русские солдаты запыхаться, устать.

Прозвучали пушечные залпы — началась контрбатарейная борьба между русскими современными пушками и персидскими, которые собирали, как сказали бы в России: «С миру по сосенки». Быстрая перезарядка «демидовских» гаубиц сразу же показала, кто именно на этом поле «бог войны».

Навстречу русскому центру выдвинулись персидские пехотинцы.

— Бей построение! — выкрикнул Суворов.

Только что десять тысяч русских солдат и офицеров стремительно преодолевали расстояние до противника, но сразу же после сигналов, все встали, как вкопанные.

Александр Васильевич быстро сообразил, что в условиях, когда сам противник приближается к русским воинам, не следует изнурять себя бегом. Впору рассредоточится егерям, изготовится гренадерам. Уже потом, после первого же залпа, Суворов вновь скомандует атаку и тогда точно его чудо-богатыри сомнут неопытных персов. Они захотели посостязаться с дивизией Суворова в полевых маневрах и стрельбе? Зря! Такие соревнования могли себе позволить только вышколенные пруссаки, но никак не персы, пытающиеся сражаться на европейский манер.

— Ближе, ближе! — приговаривал Александр Васильевич скорее для себя. — Почему егеря не выбивают офицеров?

Только Суворов проговорил последние слова, как из разных укрытий, кочек, бугорков, в сторону неприятеля полетел свинец. Штуцерники начали брать кровавую жатву.

— Готовься, братцы! — прокричал Суворов. — Бей!

Русские фузеи били на более дальнее расстояние, благодаря новым пулям. Бригадир Суворов рассчитывал, что до действенного огня неприятеля, его солдаты успеют еще раз перезарядиться и тогда на один выстрел у русских будет больше. Ну а после — штыковая атака и решительный натиск.

Петр Александрович Румянцев наблюдал за действиями своего товарища Суворова и убеждался, что Александру Васильевичу еще рано давать в командование корпус. Грамотный офицер, но предается власти эмоций, не видит всего поля сражения. Суворову бы постоять в строю, или даже чуть отступить, чтобы остальные русские воины, и не только они, но и союзники, смогли закончить свои маневры по окружению неприятеля. Но, нет, бригадир, после двух залпов, повел в лихую атаку свои полки и таки опрокинул персидскую пехоту. Теперь ловушка не захлопнется, и нужно будет еще предпринять усилия в погоне за разбегающимся противником.

Ловушка, которую организовал Румянцев на правом фланге, сработала частично. Не рассчитал командующий заминки, которая сложилась в процессе уничтожения артиллерии противника. Петр Александрович был уверен, что персы не станут терять время на то, чтобы развернуть свои громоздкие орудия. Это было глупо, терять время, когда русский центр сам напрашивался на персидские ядра. Но противник решил, что угроза с фланга весомее.

Однако, если полного окружения персов и не получилось, то, по крайней мере, удалось их зажать на небольшом, для столь немалого войска, участке поля битвы. Противник лишился маневра, и складывалась ситуация, как когда-то в сражении Ганнибала с римлянами при Каннах. Там, в далеком прошлом, как и сейчас численно превосходящее воинство было почти окружено меньшим. В этой истории войско было русским.

Теперь уже можно давать отмашку союзным всадникам, да и всем иррегулярам, чтобы те начинали резвиться и били по отходящим персам. Лишь по центру неприятельских войск оставалась «горловина», из которой Карим-хану можно было спасти хоть кого-то из своих воинов. Вот в эту горловину и должны были ударить калмыки.

Отрезали путь персам в итоге не только калмыки, но и башкиры, и казаки, как и иные. Получался круг из пятнадцати тысяч конных. И тогда, как одни полки пробивались сквозь ряды отступающих персов, другие уже готовились к атаке на выходящих из горловины врагов.

При наступлении сумерек, персы стали сдаваться. Еще был с десяток организованных очагов сопротивления, когда сам Карим-хан приказал свалить все имеющиеся повозки, образуя нечто подобное вагенбургу. Но Румянцев и не собирался посылать солдат на кровавые штурмы наспех сооруженных укреплений. Командующий приказал подвести артиллерию и потратил полчаса своего драгоценного времени, чтобы устроить кровавую баню на всем пространстве внутри «вагенбурга».

Тело Карим-хана нашли быстро. Персы, да, впрочем, как и многие на Востоке, любили выделять свой статус яркими одеждами. Карим-хан был не исключением, потому он и мертвый выделялся среди гор трупов.

Это был либо смелый человек, либо безрассудный. Часто так бывает, что обе характеристики могут быть присущи одному и тому же человеку. Карим-хан, второй, а может и первый, человек в иерархии возрождающейся Персии находился на острие обороны своего импровизированного укрепления. Там его и настигла русская картечь.

Еще не успели собрать трофеи, договориться с союзниками о долях захваченного в лагере персов, как прибыл авангард даже не дивизии, которую привел генерал-поручик Василий Петрович Капнист, а целого корпуса тысяч из двадцати человек, не меньше.

Приход генерала-поручика не был напрямую связан со сражением с персами. Василий Петрович должен был принять командование корпусом, из которого сбежал дядя императора. Ну и дополнительными задачами Капниста становилась подготовка к войне с османами за армянские территории. Так что с приходом еще одной дивизии иррегулярных войск, и пехоты, сохранять дисциплину и порядок стало сложно.

Обиженные тем, что прибыли к шапочному разбору, казаки и кайсаки начали охоту на сбежавших персов, не брезгуя и одиночками. Русские иррегулярные войска Капниста надеялись на весомые трофеи, но по всем законам и традициям войны, они не могли претендовать на долю. Поэтому, казаки и представители степных народов хотели хоть как-то компенсировать свои ожидания.

Румянцев не успел вовремя среагировать на те бесчинства, что начали творить и казаки и калмыки, но уже позже понял, что оно было и к лучшему, так как по всему региону разнеслись вести о новом жестоком и сильном хозяине земель. Люди этих мест уважают силу. Сила дает право повелевать. Русские силу показали, также они казались схожими по духу и отношению к побежденным. Так что договариваться становилось легче, а, вернее, оставалось одно — покориться.

Петр Александрович уже не участвовал в спектаклях проявления покорности воле русского императора, нужно было срочно отправляться в Петербург, но Василий Петрович сполна ощутил бремя власти. Капнист был не привычен к светским беседам, особенно с восточной спецификой, потому старался побыстрее решить все вопросы, порой в малом уступая местным князькам-ханам.

Все окружные ханства выразили желание стать подданными русского императора. При том, что Картли, Кахетия и Аварское ханство, получали, в сравнении с иными ряд привилегий. Все условия нового договора, который должен быть подготовлен в ближайшие два месяца, должны были быть одобрены уже бывшими ханами в Петербурге. Там же, в русской столице, будет объявлено о новом территориальном делении кавказского региона.

Можно было добивать персов, гнать их до Афганистана и дальше, но в планах компании, этого не предусматривалось. Не та в Европе ситуация, чтобы отвлекаться на большие войны. А то, что война могла стать затяжной, так это факт. Взять под контроль север бывшей персидской державы одно, тут и ранее проявлялся сепаратизм, но идти в исконно иранские территории, или в Афганистан, значит увязнуть в партизанской войне, чего нужно избежать.

*………*………*

Петербург

Больница Тайной канцелярии

28 февраля 1752 года. Вечер

Степан Иванович Шешковский не спал уже четвертые или пятые сутки. Так, бывало, час-полтора вздремнет в карете, а потом вновь за работу. Такого напряжения ни он, ни его служба не испытывали даже при проведении операции по нейтрализации Шуваловых и становлению Петра Федоровича соправителем.

Шешковский корил себя за то, что недооценил опасность в лице Марфы Шуваловой. Сработали стереотипы, когда от женщины не ждешь существенных угроз. Между тем, вдова не только была близка к полному успеху в деле, ею задуманном, но Шувалова, по сути, изменила ход истории России.

Теперь Степан Иванович пытался выжать максимальную пользу из сложившейся ситуации. Конечно, понятия «польза» и «покушение на императора» не могут сочетаться в голове человека, который искренне предан нынешнему престолу и отечеству.

Через несколько минут после покушения, Шешковский уже вез императора в новую, пожалуй, пока и единственную больницу Петербурга. Эта лечебница оборудована на месте старого дома Миниха, откуда переехала в Кронштадт школа гардемаринов. Здесь были собраны наиболее перспективные ученики госпитальных школ, которые должны проходить практику и находиться под полным контролем Ивана Антоновича Кашина. У каждого из молодых медикусов, которых император предпочитает называть «докторами» или «врачами», должна быть своя специализация. И это — главное отличие от госпиталей в Сухопутном и Морском корпусах.

Вообще под контролем Тайной канцелярии находилась организация еще трех больниц и двух школ повитух в Москве и Петербурге. Почему именно Тайная канцелярия этим занимается? Скорее, потому, что в этой организации есть определенный кадровый потенциал. Да, и одно упоминание о ведомстве Шишковского заставляет рабочих и служащих выполнять свои обязанности в три раза быстрее и качественнее.

И, вот именно в такую больницу был доставлен Петр Федорович.

Да, император жив! И, видимо, не так все плохо с его здоровьем, как могло показаться людям, которые видели государя сразу после покушения. Петр Федорович был весь в крови с неестественно согнутой ногой. Но, нога была поломана, ее вправили. Кровь же, так обильно вымазавшая императора, была Кондратия Пилова, который отдал свою жизнь, закрыв телом императора. Три пули не оставили шанса ближнику государя выжить. Вместе с тем Петр Федорович лишился глаза. Пуля пробила череп в районе виска и нашла выход рядом с глазницей [Похожее ранение было у М. И. Кутузова]. В остальном же император пострадал мало и должен идти на поправку.

И все бы нормально, но решил Петр Федорович использовать покушение и свое ранение для дел государственных.

— Вы искали меня, сударыня? — спросил Степан Иванович Шешковский, входя в палату к Екатерине Алексеевне.

— Да, Степан Иванович. Я уже второй день пытаюсь добиться с вами общения, коего вы изволите избегать! — сказала Екатерина, присаживаясь в кресло и указывая жестом руки на стул, стоящий напротив. — Присаживайтесь, господин Шешковский, и меньше обращайте своего внимания на мою злость и обиду. Вы должны понимать, что я сейчас разговариваю с человеком, который пытался меня убить, способствовал тому, что жизнь моя теперь подобна судьбе тонущего человека. Я знаю, каково наблюдать за умирающими на воде людьми!

Екатерина даже не намекала, а прямо говорила Шешковскому о том, что она готова с ним разговаривать, несмотря на то, что он способствовал убийству некоторых людей, как и покушению на саму Екатерину Алексеевну. Это, в некоторой мере могло бы Степана Ивановича и насторожить. Но глава Тайной канцелярии знал, что Великой княгине есть, что сказать ему. Шешковский ловил себя на мысли, что он очень хочет признания Екатерины Алексеевны. Он никогда искренне не желал зла этой женщине, но лишь исполнял веление.

— Простите за мою бестактность, Екатерина Алексеевна, но коли это все, что вы пожелали мне сообщить, то я бы поспешил откланяться, ибо уж очень много накопилось работы, — сказал Шешковский и встал со стула.

Вместе с тем, он не поспешил на выход, а чуть замедлился, давая время Екатерине его одернуть.

— Да, сядьте же вы, наконец! — повелительным тоном потребовала Екатерина. — Я должна была вам это сказать, чтобы вы прониклись тем, через что мне приходится переступать, общаясь с вами.

— Хорошо, я весь во внимании, сударыня! — сказал Шешковский и вновь сел на стул.

— Итак, сударь, сегодня утром по вашему настоянию меня перевели в эту лечебницу. Я не против, тем более, что тут находится и мой муж. Да, и наибольшее доверие из всех медикусов у меня к Ивану Антоновичу Кашину, — сказала Екатерина и пристально посмотрела на Шешковского, тот был невозмутим. — Мне важно понимать, почему именно ваши распоряжения обязаны решать мою участь⁈ Я покоряюсь своему супругу и императору, но никак не его псам!

Шешковский ухмыльнулся и проигнорировал необходимость что-либо объяснять. Псом главу Тайной канцелярии называли уже давно, и Степан Иванович не видел уже в этом какого-либо оскорбления. Да, он считал себя именно верным псом императора. Степан Иванович был убежден, что именно такие, как он, верные псы при правителе, способном стать великим, и могут влиять на ход истории. Иные же, кто мнит себя людьми, способными иметь влияние на императора, долго рядом с троном удержаться не смогут. Шешковский же был уверен, что Петр Федорович может идти на договоренности, лишь выигрывая время для нанесения сокрушающего удара. Судьба Шуваловых и Бестужева тому доказательство. Так что, да — он пес, верный и больно кусающий!

— Господин Шешковский… — Екатерина замолчала, решаясь продолжить разговор. — Перед тем, как ваши люди сопроводили меня в сию лечебницу, я получила письмо от мужеложца короля Пруссии.

Шешковский не смог скрыть своих эмоций и одобрительно закивал головой, улыбаясь.

— Вы знали? — спросила Екатерина.

— Да, сударыня. Одна из причин того, что Вы в этой лечебнице и под надежной защитой, является именно то, что на вас вышли агенты Фридриха Прусского. Позвольте узнать, что же в том письме? Прошу понять меня правильно, сударыня, это моя работа, — сказал глава тайной канцелярии и протянул руку.

Из складок платья Екатерина достала сверток и протянула его Шешковскому.

— Кто его передал? — жестко, как будто рядом с ним не Великая княгиня, спросил Шешковский.

— Генрих Юстус Мюллер! — ответила Екатерина, не обращая внимания на изменившуюся тональность разговора.

— Это брат Федора Ивановича Миллера? — спросил Шешковский, но, не дожидаясь ответа, продолжил. — Михаил Васильевич Ломоносов будет счастлив, что брат его главного противника в научных спорах оказался прусским шпионом. И что предлагает Ваш дядюшка?

— Собрать свидетельства о намерениях России. И будь на то моя воля, Фридрих обещал дать приют и содержание мне и моим детям в Пруссии.

— Во как! — искренне удивился Шешковский. — А король не мелочится, хочет ввергнуть Россию в смуту! Может быть, сударыня, Мюллер указывал на неких офицеров, которые могли бы помочь вам выкрасть детей?

— Нет, того не было. Но я могу предположить, что сперва ждут моего согласия, — ответила Екатерина.

Степан Иванович Шешковский задумался. Он боялся тех мыслей, которые посетили его голову. Очень много работы, и глава Тайной канцелярии небезосновательно сомневался, что еще на одну небольшую шпионскую операцию его просто не хватит. Но страхи нужно подавлять. Если Екатерина Алексеевна согласится, а она согласится. То можно не только вывести на чистую воду Юстуса Мюллера, как и тех, кто за ним стоит. И тогда, скорее всего, Петербург, наконец, будет вычищен от скверны прусского влияния.

— Я уже поняла, к чему вы клоните, Степан Иванович, и мое решение будет зависеть от двух условностей. Первое — я должна знать, что с моими детьми и увидеть их. Второе — я должна знать все про самочувствие Петра Федоровича. Степан Иванович, а где сейчас находятся дети? — Екатерина сморщила лоб, будто размышляла и ее осенила догадка. — Отвечайте же! Какая бы судьба не ждала меня в дальнейшем, я неизменно останусь матерью наследника престола Российской империи!

Шешковский слегка замялся, но все же посчитал нужным ответить:

— Они в Петропавловской крепости.

Наступила пауза. Екатерина Алексеевна молчала, но светилась радостью.

— Он жив! Что бы вы сейчас ни сказали, опровергая мою догадку, он жив! Это Петр придумал использовать свое ранение для того, чтобы увидеть тайных врагов. Передайте императору, что я хочу его видеть и готова помогать Вам во всех делах. И еще… дочь того генерала, который стрелял в Петра… Она для него кто?

Шешковский, ничего не говоря, встал со стула и направился к двери.

*………*………*

Петербург

Больница Тайной канцелярии

28 февраля 1752 года

Пятью минутами позже

Я лежал в палате, которая своим убранством мало чем отличалась, а, может, выглядела еще более богато, чем мои покои в Зимнем дворце. Но я не был никогда человеком, который сильно бы ратовал за скромность и аскетизм, в том числе и в отношении интерьера. Императору по статусу положено иметь роскошь. И плох тот правитель, который не может обеспечить себе достойного проживания. Это можно порицать излишества в виде ледяных свадеб, или еженедельных фейерверков. Но, когда император беден, то бедна и его держава. В этом я явно русский больше, чем немец. Вот Фридрих, так тот за лишнюю монету удавится, но я нет.

Уже сутки, как я нахожусь в сознании. Боль стала вполне терпимой. Возможно, какие-то травы все-таки нивелируют болевые ощущения. Микстуры всякие принимаю регулярно.

Это покушение было столь неожиданным, что я боялся начала действительной смуты, но, вероятно, еще больше я опасался за жизнь и здоровье своих детей. Что и кому в голову взбредет, если вдруг меня убьют? Вот именно это и захотелось проверить. Узнать, что могло бы ждать Павла, если меня не станет. Как стали бы его использовать.

Те медикусы, которые меня смотрели, сразу же на месте подвергались обработке от меня и от Шешковского. Все вокруг должны были знать, что император, то есть я, умирает.

«Кошка из дома — мыши в пляс!» Вот и посмотрим, кто эти самые мыши или, скорее, крысы, который начинают плясать, когда кот умирает. Я же лечусь только усилиями Кашина, который уже доказал, что умеет хранить тайны. Да, и Шешковский приставил к Ивану Антоновичу охрану, якобы для того, чтобы исключить возможность подкупа медикуса для ускорения моего ухода в иной мир. При том, что подозрения на очередное покушение имелись и небеспочвенные.

Сейчас же, в больнице, которую охраняют не хуже Зимнего дворца, находится и моя жена Екатерина Алексеевна. Я не знаю, что подвигло ее стать на пути пулю, которая предназначалась мне. Это она могла бы стать главным выгодополучателем от моей смерти, но и после того, как Екатерине рассказали о моей скорой кончине, она не стала что-либо делать для того, чтобы провозгласить себя регентшей при малолетнем Павле. Подобное я объяснил для себя тем, что у Екатерины Алексеевны просто нет условно «Орловых», то есть исполнителей, да и покровители явно истощились. Верить в перевоплощение и изменение я не собирался.

Сегодня днем Шешковский доложил, что с Екатериной Алексеевой встречался некий господин, опознать которого не удалось, и тот передал ей письмо. Сразу же появилось предположение, что Великую княгиню используют для своих целей некие силы, работающие на прусского короля. Я повелел Шешковскому привезти Екатерину в больницу, чтобы она не наделала глупостей. Что может знать опальная жена императора про военные приготовления, я не догадывался, но лучше перестраховаться. Итак, пока тактически Фридрих меня переиграл. Хотя я очень надеюсь, что стратегически прусский король уже не оставил себе шансов на победу.

— Ваше Императорское Величество! Вы не спите? — спросил Шешковский, заходя ко мне в палату.

— Заходите, Степан Иванович! — сказал я.

— Я встретился с Екатериной Алексеевной, которая нынче в другом крыле больницы, — начал доклад глава Тайной канцелярии.

— Ну, что она? — задал я пространный вопрос, который был понят моим безопастником.

— Призналась, ваше величество! — с каким-то облегчением отвечал Шешковский. — Сказала, если поговорит с Вами, то готова сотрудничать.

— А ты, Степан Иванович, я смотрю, уже и рад, что Екатерина Алексеевна не очернила себя связями с прусскими выкормышами? — с нотками веселья в голосе сказал я.

Оказалось, что и я рад тому, что Екатерина не стала прусской шпионкой. И дело не только в том, что, случись обратное, то тень легла бы и на меня, а, скорее, это было нечто личное. Не хотелось вновь окунаться в те эмоции и переживания, что испытал ранее. Хотелось стабильной личной жизни или стабильное ее отсутствие. Хотя последнее менее предпочтительно.

Я не перестал оплакивать и жалеть об утрате Иоанны, но, находясь в том состоянии, когда пересматриваются жизненные ориентиры, понял, что мне дали очередной шанс что-то изменять. Я становлюсь более черствым и уже не позволю себе влюбленности, так как любые чувства императора могут по стечению обстоятельств привести к краху всей империи.

Очень хотелось бы увидеть Милоша Петровича, нашего с Иоанной сына, которого я собираюсь официально признать, пусть и без права наследования российского престола. Не стоит черстветь по отношению к детям. Родословная, которую написали Иоанне и ее психически неуравновешенному отцу, позволит Милошу взойти на трон в Сербии или вовсе, в созданной мной Югославии. Возможно, без русских штыков здесь и не обойдется, но на то я и отец, чтобы позаботиться о будущем своего сына. И, важно, чтобы будущее Милоша Петровича только упрочило положение Российской империи.

Шешковский пересказал разговор с моей женой. И тем самым меня озадачил. Я был благодарен Екатерине за то, что она прикрыла меня собой. Не хотел я этого и тогда, сейчас же хотелось отругать женщину за опрометчивый поступок. Искал подводные камни в поступке Катерины, как она может использовать свой поступок к собственной выгоде.

Мысли появились. Уже то, что сейчас ее насильственная отправка в монастырь может сильно сказаться на моей репутации, могло побудить женщину прикрыть меня собой. Но!!! Не могла она в долю секунды просчитать ситуацию, реально же рисковала, была готова умереть. Это только чудо, что пуля лишь разобрала ее кожу у плеча. Сейчас Катерина приходит и преспокойно сообщает о том, что шпион Фридриха передал ей письмо. И еще более странное для меня — Екатерина не воспользовалась ситуацией и не начала прорабатывать варианты своего регентства. Знала, что я выжил и иду на поправку? Кто-то проговорился?

— Оставим вопрос с Великой княгиней на потом! — сказал я, сам не заметив, что назвал Екатерину по титулу. — Что там произошло на Совете?

— Кирилл Разумовский, как мы и думали, начал двигать своего брата на регентство. Никита Юрьевич Трубецкой остался верен, даже пребывая в уверенности, что жить Вам осталось несколько дней. Разумовские общались и с лейб-медикусом Кандоиди и с Иваном Антоновичем Кашиным. Оба лекаря подтвердили легенду, что Вы при смерти. В «Петербуржских ведомостях» вышла статья, где описываются Ваши ранения, как несовместимые с жизнью. После этого братья и стали действовать. Алексей Разумовский решился обнародовать свидетельство венчания с Елизаветой Петровной, — докладывал Шешковский.

— Это хорошо, что Разумовский не заметил подмены свидетельства! — сказал я.

Действительно, он был законным мужем тетушки. Только такие родственнички мне нужны ровно на столько, насколько необходима корове пятая нога. У Разумовского было выкрадено свидетельство. После его переписали, почти что все слово в слово, но за малым исключением — изменили имя священника, который их венчал, сделали ошибку в названии храма. Была полностью переписана и церковная книга, откуда убрана запись о венчании Елизаветы и Алексея. Священник, что венчал государыню и певчего хора, сейчас готовится к отправке в Америку, там епископы нужны, скорее, только один епископ. Так что опровержение в газете будет выглядеть, при необходимости, аргументированно.

— Они Миниха или Голицына не убьют? — спросил я.

— Я осмелился послать и к ним и к Неплюеву людей, чтобы предупредили. Пока вестовые доберутся, у нас все уже должно закончиться, — ответил Шешковский.

Я не стал осуждать его инициативу, хотя те же вестовые могут быть перехвачены. Ну да, ладно! Уже все, что нужно готово, а иное еще сочиним.

— Что с этим мужеложцем Тепловым? — спросил я [здесь и далее по материалам дела о мужеложстве Григория Теплова].

— Вам интересны допросные листы? — спросил Шешковский.

— Нужно жить дальше, еще много работы впереди, а жизнь без улыбки уныла и сера. Так что повеселите меня подробностями! — сказал я и ухмыльнулся, предвкушая описания извращений.

— По делу о мужеложстве Григория Николаевича Теплова были опрошены на сегодня пятнадцать человек: восемь крестьян, остальные мещане, казак, два дворянина. Все они были преданы насилию. Вот, что по памяти могу сказать: «Будучи в доме Теплова, крепостной Лобанов подавал ему чай. Тогда наедине он, Теплов, выняв у Лобаного тайной уд, учинил малакию, а потом Теплов заставлял такую скверность делать и за щеку себе, что потому ж, боясь побоев, он и делал же, и за то вознаграждал Лобанова», — серьезно декламировал Шешковский.

— Мерзость! И таких случаев, включая и использование молодых парней, как с женщин, пятнадцать? — спросил я.

— Более того! Но были и те случаи, включая и сыновей некоторых видных сановников, когда потерпевшие не хотели признаваться, так как были едины в помыслах с Тепловым и занимались с ним непотребством добровольно, — сказал Шешковский.

— Это все занимательно! — у меня все-таки проскользнула улыбка. — Однако, чем нам поможет Теплов?

— После серьезного разговора с мужеложцем, он согласился наговорить и на Кирилла Григорьевича Разумовского. Григорий Николаевич уже убедил младшего пастушка, что тот имеет действительную возможность статься вторым человеком в государстве. При том, Теплов, утверждает, что у них с Кириллом была связь во время путешествия в Европе, — Степан Иванович не поддерживал мое веселье.

— Уже этим мы Разумовских прижмем. Что у нас полагается за мужеложство? — поинтересовался я, действительно, не зная, чем может грозить связь двух мужчин.

— Чай не в Европах, где отдельно внутренности человека жарят, как в Англии! Это только в Пруссии Фридрих отменил смертную казнь за подобные деяния, а в остальной Европе всех ждет смерть, — не ответил на мой вопрос Шешковский.

— А у нас недоработанное законодательство. Только и прописано, что за содомию в армии смерть, — сказал я.

Ответа и не нужно было, данный вопрос уже прорабатывался. Оказывается, что в гражданском судопроизводстве отдельных законов о скотоложстве или мужеложстве нет, все больше прописаны еще Петром Великим подобные законы в армии. Вот там — казнь, и без альтернатив!

Григорий Николаевич Теплов был очень, ну очень, близким другом Кирилла Разумовского, настолько близким, что ходили разные слухи, а Кирилл Григорьевич ссорился с женой. Супруга уходила из дома. А такой поступок мог быть в одном случае, если ей есть в чем существенном обвинить мужа. Тут банальная измена не котируется.

Сейчас же у нас есть показания самого Теплова, где тот в подробностях описывает похабщину, которую творил с пятнадцатилетним Кириллом в Италии, потом во Франции, потом в Австрийских Нидерландах. Такое вот содомийское путешествие.

В той истории, которая уже не повториться, дело Теплова было замято Екатериной Алексеевной. Видимо, женушка не хотела будоражить общество столь вопиющими подробностями жизни далеко не последних лиц в государстве. А там было чем заинтриговать даже самых искушенных. Тот же Казанова в своих записках писал, что был поражен и восхищен развратностям в доме Григория Теплова.

Это я уже потом вспомнил о прочитанном дневнике легендарного искусителя и извращенца Казановы.

Но я бы, может быть, и по-тихому приструнил этот вертеп разврата, но тут оказывались, пусть и косвенно, но задействованы высшие лица государства. А такой компромат — мечта! Теперь отцы своих развратных сыновей сильно задумаются и пожалеют, что не придушили чад во младенчестве.

Первоначально я предполагал оставлять Разумовских в качестве видимости оппозиции. Государю так же нельзя слышать только то, что будет греть его уши. Нужна конструктивная критика, с собственными предложениями по тем вопросам, решения на которые подвергаются сомнению.

Но я ошибся. Особого конструктива от братьев Разумовских не услышал, но критика была. Это по принципу «нам все не нравится, но мы не знаем, как правильно».

А еще не хочется даже себе признаваться в том, что деньги и имения Разумовских весьма мне нужны. Как могла Елизавета в той истории, где она еще была бы жива, решить проблему с дефицитом финансов в последний год Семилетней войны, перед своей смертью? Да убрать Шувалова или Разумовского! И все, Россия даже в плюсе! Конечно, это утрированно, но суммарно у Разумовских состояние миллионов на пять соберется, особенно землями. Шуваловское и разумовское добро можно вложить в программу освоения Сибири и Америки, а так же нужны будут деньги и для активизации в Эгейском море. На Родосе нужно ставить военно-морскую базу, может, и на Крите. Все это деньги и печатанием бумажных купюр проблему не решить.

— Что ж пора мне зубы свои показывать! Начинай аресты с рассветом, передай статьи в «Петербуржские ведомости» и про содомию и подделку документа о венчании Разумовского. На опережение, пока не обнародовал Алексей Григорьевич свою правду, — я принял решение. — С завтра режим чрезвычайного положения!