Императрица Орхидея

13

— Слышу многообещающие удары, — раздался из-за занавески голос доктора Сан Баотяня. — Они указывают мне на то, что у вас шемаи.

— Что такое шемаи? — нервно спросила я.

Между мной и доктором висела занавеска Я лежала на постели и не могла видеть его лица, только его тень, образуемую на занавеске свечой. Его рука просунулась за занавеску и взяла меня за запястье, слегка надавливая. Очень красивая и нежная рука с удивительно длинными пальцами. От нее пахло какими-то лекарственными травами. В Запретном городе никто, кроме императора, не смел открыто смотреть на женщин, и поэтому императорский доктор ставил диагноз по пульсу.

Мне казалось странным, что доктор может обследовать больного, не видя его собственными глазами, однако в Китае в течение многих тысячелетий все телесные болезни диагностировались исключительно по пульсу. Сан Баотянь считался лучшим врачом в стране. Он происходил из китайской семьи, в которой в течение пяти поколений все были врачами. Именно он обнаружил в кишках великой императрицы Цзинь камень величиной с персиковую косточку. Императрицу мучили нестерпимые боли, и она не поверила доктору относительно камня, однако согласилась все же попить выписанные им травяные настои. Через три месяца служанка обнаружила в экскрементах Ее Величества тот самый камень.

Голос доктора Сан Баотяня был очень тихим и ласковым.

— Ше означает счастье, а маи — пульс. Шемаи — это счастливый пульс. Леди Ехонала, вы беременны.

Мой ум еще не успел воспринять сказанное доктором, а он уже убрал руку.

— Что-что?

Я села и импульсивно попыталась отдернуть занавеску, но, к счастью, Ань Дэхай ее крепко зашпилил. Я не была уверена, что действительно слышала слово «беременна». По утрам меня мучили приступы тошноты, но все равно разговор о беременности застиг меня врасплох.

— Ань Дэхай! — закричала я. — Пусть доктор вернет свою руку!

За занавеской послышалось некоторое движение, а потом на ней вновь обрисовалась тень доктора. Несколько евнухов усадили его на стул и помогли просунуть руку под занавеску. На этот раз его рука не казалась нежной и ласковой. Доктор скрючил пальцы, словно паучьи лапы, и вцепился ими в край кровати. Но я многого не просила — мне всего лишь надо было услышать еще раз слово «беременна». Я взяла доктора за руку и вновь положила ее на свое запястье

— Прошу вас, доктор! Убедитесь еще раз! — умоляюще произнесла я.

— Во всех областях вашего тела произошли изменения к лучшему, — неторопливо зазвучал голос доктора Сан Баотяня. Каждое слово он произносил очень отчетливо. — Вены и артерии светятся. Все холмы и долины окутаны прекрасными элементами...

— Что? Что это значит? — Я нетерпеливо подергала его за руку.

Рядом с тенью доктора появились контуры Ань Дэхая. Он перевел для меня слова доктора. В его голосе тоже чувствовалось искреннее волнение.

— Моя госпожа, семя дракона дало ростки!

Тогда я отпустила руку Сан Баотяня. Я благодарила Небо за его благословение и не могла дождаться, пока Ань Дэхай снимет с занавески булавки. Остальную часть дня я только тем и занималась, что ела. Ань Дэхай был тоже настолько переполнен чувствами, что забыл покормить своих птиц. Он сходил на императорскую рыбную ферму и попросил дать ему ведро с живой рыбой.

— Давайте праздновать, моя госпожа, — сказал он, вернувшись.

Мы отправились к пруду и одну за другой выпустили в него рыбу из ведра. Этот ритуал, называемый «фэн шен», должен был продемонстрировать наше милосердие. Каждую рыбу, которой мы давали шанс пожить, я напутствовала добрыми пожеланиями.

На следующее утро я проснулась от льющихся с небес звуков музыки. Это над моей крышей кружили голуби Ань Дэхая. Звуки, издаваемые привязанными к их лапкам трубочками, снова вернули меня в Уху, где мы делали такие же трубочки из тростника и тоже привязывали их к нашим птицам и к воздушным змеям. В зависимости от толщины, они издавали звуки разной высоты. Я помню, как один старый крестьянин привязал к огромному воздушному змею две дюжины трубочек, причем установил их в таком порядке, что в полете они наигрывали популярную народную мелодию.

Я встала и вышла в сад, где меня поприветствовали павлины. Ань Дэхай занимался кормлением попугая Конфуция. Тот разучил новую фразу и теперь ради тренировки повторял ее на разные лады:

— Поздравляем, моя госпожа!

Я была довольна. Орхидеи по всему саду все еще были в цвету. Их длинные, тонкие стебли изящно извивались. Сами цветы напоминали танцоров с поднятыми вверх руками. Белые и голубые лепестки жадно подставляли свои личики под поцелуями солнечного света. Их бархатные сердцевинки напоминали мне глаза моей кошечки Снежинки.

Ань Дэхай сообщил, что по предложению доктора Сан Баотяня мне следует скрывать новость о своей беременности вплоть до третьего месяца. Я решила последовать его совету. И как можно больше времени проводила в саду. Эти сладкие часы безделья вновь заставили меня вспомнить о семье: мне страстно захотелось поделиться новостью со своей матерью.

Но, несмотря на предосторожности, все императорские жены и наложницы во всех дворцах Запретного города очень скоро узнали о моем «секрете». На меня обрушился поток поздравлений, цветов, украшений из нефрита и аппликаций с благоприятными символами. Почти все женщины делали попытки меня навестить, а те, кто не хотел, присылали своих евнухов все с новыми и новыми подарками.

В комнатах эти подарки образовывали стопки высотой до потолка. Но я-то знала, что за всеми улыбками и пожеланиями скрывается злоба и ревность. Распухшие глаза других наложниц красноречивее слов свидетельствовали о проводимых ими бессонных ночах и плаче. Я точно знала, что они чувствуют, потому что прекрасно помнила свою собственную реакцию на беременность госпожи Юн. Конечно, я не желала госпоже Юн зла, но ведь и добра тоже не желала! И помнила, с каким облегчением я услышала от Нюгуру новость о том, что она родила девочку, а не мальчика.

Представить себе, что именно могло случиться, мне было трудно, однако я точно знала, что на меня уже расставлены многочисленные капканы. Мне казалось вполне естественным, что все наложницы меня ненавидят.

Мой живот рос, а страх усиливался. Я мало ела, пытаясь уменьшить тем самым риск быть отравленной. Мне постоянно снилось ощипанное тельце Снежинки, плавающее в колодце. Ань Дэхай предупреждал, что особую осторожность мне следует проявлять во время еды, когда мне подают суп, и во время прогулок по саду. Он считал, что мои соперницы непременно подошлют своих евнухов, чтобы те набросали на тропинках камней или вырыли на них ямы, чтобы я оступилась и упала. Я укоряла Ань Дэхая в чрезмерной подозрительности, и он рассказал мне историю об одной завистливой наложнице, которая приказала своему евнуху разбить крышу своей соперницы, чтобы черепица упала ей на голову. И ведь так оно и вышло!

Прежде чем мне подняться в паланкин, Ань Дэхай всегда проверял, не спрятана ли в какой-нибудь подушке иголка. Он был уверен, что соперницы пойдут на все, лишь бы вызвать у меня выкидыш.

Я понимала причину таких поступков, но если бы кто-нибудь действительно попытался причинить вред моему будущему ребенку, ему бы не поздоровилось! Я бы не простила никого! Если разрешение от бремени пройдет благополучно, то мой статус немедленно поднимется, причем в ущерб другим. Мое имя впишут в Императорскую регистрационную книгу. А если к тому же ребенок будет мужского пола, то я получу ранг императрицы и разделю этот титул с Нюгуру.

Глубокой ночью мы лежали с Его Величеством бок о бок. Он очень обрадовался, когда узнал о моей беременности. Мы проводили ночи во Дворце сосредоточенной красоты к северу от Дворца духовного воспитания. Мне спокойнее спалось в своем дворце, потому что там никто не будил нас среди ночи с неотложными делами. Его Величество ночевал в обоих дворцах, в зависимости от того, сколь долго ему приходилось засиживаться за работой. Предостережения Ань Дэхая не давали мне покоя, и я попросила Его Величество усилить ночную стражу у дверей в мою спальню.

— На всякий случай, — сказала я. — Просто мне так спокойнее.

Его Величество вздохнул:

— Орхидея, ты разрушаешь мой самый счастливый сон.

Я испугалась таких слов и попросила объяснений.

— Мои мечты о процветающем Китае терпят крах, причем раз за разом все более неотвратимо. Более того, я вообще начинаю сомневаться в своих способностях правителя. Но в Запретном городе никакого противодействия моей власти нет и быть не может. Все евнухи и наложницы мне искренне преданны. Никакие восстания здесь невозможны по сути. Все должны любить меня и любить друг друга. Особенно желательны безоблачные отношения между тобой и Нюгуру. Запретный город — это поэзия чистейшей формы. Это духовный сад, где я могу нежиться среди цветов и наслаждаться покоем.

Но действительно ли здесь все безоблачно и напоено любовью? — подумала я. По моим представлениям, здешняя атмосфера давно уже дышит ядом

— Какой прекрасный был вечер, когда ты и Нюгуру вместе гуляли по саду! — мечтательным тоном продолжал Его Величество. — Я помню его очень ясно. Ты вся была наполнена светом заходящего солнца и несла в руках цветы. Вы обе были одеты в весенние одежды. С охапками пионов в руках, улыбающиеся и щебечущие, как сестры, вы подошли ко мне. От этого зрелища я тут же забыл о своих страданиях. Я желал только одного — целовать цветы в твоих руках...

Мне хотелось сказать ему, что нарисованной им картины никогда в реальности не было, что вся эта красота и гармония существует только в его воображении. Он просто вплел меня и Нюгуру в свои фантазии. Мы с Нюгуру действительно могли бы стать друзьями и любить друг друга, если бы наша жизнь полностью не зависела от его любви.

— А сегодня, когда я вижу что-нибудь прекрасное, мне хочется, чтобы так все и застыло. — Его Величество приподнялся на подушках и повернулся ко мне. — Вы ведь с Нюгуру симпатизировали друг другу раньше, почему же перестали теперь? Почему тебе обязательно нужно разрушать мой сон?

На третьем месяце моей беременности придворным астрологам было приказано нарисовать па куа — восемь диаграмм. На мраморном полу были рассыпаны деревянные, металлические и золотые палочки. В комнату доставили ведро с кровью разных животных. Стены обрызгали водой и присыпали песком, чтобы на них образовались разные рисунки. Астрологи в длинных черных одеждах, разрисованных звездами, опустились на четвереньки и едва ли не носом чиркали по полу, изучая расположение палочек и объясняя таинственные знаки на стенах. В конце концов они провозгласили, что ребенок, которого я вынашиваю, обладает золотом, деревом, водой, огнем и землей в нужном соотношении.

Ритуал продолжался. В отличие от провинциальных предсказателей судьбы, придворные астрологи не спешили выражать свои истинные мысли. Я заметила, что все, что они говорили, было направлено единственно к тому, чтобы доставить удовольствие императору Сянь Фэну, от которого зависело их вознаграждение. Пытаясь имитировать бурную деятельность, они целый день плясали вдоль испачканных стен. К вечеру они сели и закатили к небу глаза. Тут я нашла предлог и покинула комнату. Чтобы меня наказать, астрологи передали великой императрице ужасное предсказание: если после заката солнца я не буду лежать абсолютно спокойно, причем с приподнятыми вверх ногами, то потеряю ребенка. Меня стали привязывать к кровати, а под ноги подкладывать стулья. Я мучилась, но ничего не могла с этим поделать. Моя свекровь свято верила в астрологию па куа.

— Моя госпожа, — сказал Ань Дэхай, заметив, что я в дурном настроении. — Раз уж у вас сейчас так много свободного времени, не хотите ли послушать о том, что такое па куа? Вы сможете узнать, к какому типу относится ваш будущий ребенок: горному или океаническому.

Как всегда, Ань Дэхай почувствовал, что именно мне нужно. Он пригласил эксперта, «самого достойного во всем Пекине», и сказал:

— Он сможет пройти в Запретный город, потому что я замаскировал его под мусорщика.

Мы втроем заперлись в моей комнате, и этот эксперт, у которого был всего один глаз, принялся читать песчаные рисунки, которые нарисовал на подносе. Его слова меня смутили, и я прикладывала неимоверные усилия, чтобы их понять.

— Па куа не сработает, если его объяснить, — сказал он. — Вся философия сосредоточена в множественности смыслов.

Ань Дэхай проявил нетерпение и приказал ему «прекратить базар». Тот сразу же перестал юлить и превратился в обычного деревенского предсказателя судьбы. Он сказал, что у меня хорошие шансы за то, что ребенок будет мужского пола.

После этого я потеряла интерес к дальнейшему углублению в хитрости па куа. Самое главное было сказано, и от этого у меня забилось сердце. Но я постаралась сдержаться и приказала эксперту продолжать.

— Вижу, что у ребенка есть все в совершенной пропорции, кроме металла, который в избытке. Это значит, что он будет упрямым. — Он подбросил вверх камешки и палочки и рассыпал их по подносу. — Лучшим качеством ребенка будет его способность следовать своим мечтам. — Тут он сделал паузу, поднял взгляд к потолку и сдвинул брови. Потом наморщил нос и сощурился. Из пустой глазницы вывалился кусочек засохшей корки. Он замолчал.

Ань Дэхай придвинулся к нему поближе.

— Вот вознаграждение за твою честность, — сказал он, вкладывая в широкий рукав предсказателя мешочек с таэлями.

Предсказатель немедленно отреагировал и продолжил:

— Я вижу темноту, а это значит, что его появление на свет навлечет проклятие на его ближайшего родственника.

— Проклятие? Какого рода проклятие? — опередил Ань Дэхай мой вопрос — Что именно случится с этим ближайшим родственником?

— Она умрет, — ответил мужчина

Я вздрогнула и спросила, почему именно она. На это он ничего не ответил, только сказал, что так прочитал знаки. Я начала умолять его пояснить.

— Это буду я? — настойчиво расспрашивала я. — Я умру при родах?

Он покачал головой и сказал, что в этом месте картина не совсем ясна, и больше ничего не добавил.

После того как одноглазый ушел, я попыталась забыть о его предсказании. Я говорила себе, что он сам не мог подтвердить того, о чем говорил. В отличие от Нюгуру, которая была очень набожной буддисткой, я относилась к религии равнодушно, а все предсказания считала несерьезными. Казалось, что в Запретном городе все просто одержимы мыслью о загробном существовании и все свои надежды возлагают на «тот свет». Евнухи толковали о возвращении к «телесной целостности», а наложницы предвкушали, что в будущей жизни у них будет собственный муж и дети. Буддийское образование Нюгуру включало в себя обязательное изучение загробной судьбы. Она точно знала, что со всеми нами случится после смерти. Она говорила, что после того, как мы достигнем преисподней, нас будут допрашивать и судить. Того, кто запятнал себя при жизни грехами, приговорят к аду, где их будут варить, жарить, пилить или рвать на куски. А того, кого признают безгрешным, вернут на землю для новой жизни. В то же время эта жизнь не обязательно будет для них такая, какую они себе пожелают. Только самые счастливые возродятся людьми, а остальные превратятся в животных — в собак, свиней, блох.

Все наложницы Запретного города, особенно самые старшие, были до предела суеверны. Кроме пения, молитв и разведения сверчков они целыми днями занимались тем, что мастерили разные магические предметы. Для них вера в потусторонние силы сама по себе была оружием. Это оружие они применяли для того, чтобы насылать несчастья на своих конкуренток. В отношении разнообразных проклятий, которые они посылали на головы своих врагов, они проявляли необыкновенную изобретательность.

Нюгуру показала мне книгу под названием «Календарь китайских духов» с очень яркими и причудливыми иллюстрациями. Все изложенное там было мне незнакомо. В Уху я видела перекопированные от руки экземпляры этой книги и слышала содержащиеся в ней истории. Деревенские рассказчики использовали эту книгу как пособие. На Нюгуру самое сильное впечатление произвела старинная история о «красных расшитых туфлях», в которых рассказывалось об обутом в эти туфли привидении.

Но еще в детстве я видела предсказателей судьбы, которые делали ложные предсказания, в результате чего многие людские судьбы попросту разрушались. Тем не менее Ань Дэхай не хотел рисковать. Я знала, что он был совершенно уверен в том, что эта несчастная «она» — не кто иная, как я.

В последующие дни его волнение все возрастало. Он стал суеверен до глупости.

— Каждый день может стать последним днем вашей жизни, — провозгласил он как-то утром.

Он прислуживал мне с повышенным вниманием и следил за каждым моим движением. Он принюхивался к воздуху, как собака, а ночью отказывался смыкать глаза. Когда после обеда я ложилась отдохнуть, он выскальзывал из Запретного города и возвращался ко мне с докладом о том, что встречался с деревенскими холостяками. Он предлагал им деньги и спрашивал, не усыновят ли они моего еще не рожденного ребенка.

Я спросила, зачем он это делает.

Он объяснил, что, раз уж мой сын несет на себе проклятие, то наша обязанность — переложить это проклятие на других людей. Согласно «Книге колдовства», если проклятие возьмут на себя многие люди, то оно потеряет силу.

— Холостяки жаждут иметь кого-нибудь, кто унаследует их родовое имя, — говорил он. — Не беспокойтесь, моя госпожа. Я же не объяснял, кем на самом деле является этот ребенок, а усыновление — это всего лишь устный договор между нами.

Я вознаграждала Ань Дэхая за преданность и просила прекратить столь бурную деятельность. Но он не слушался. На следующий день я увидела, как он кланялся хромой собаке, которая ковыляла мимо нашего сада. Еще через день он проделал тот же самый ритуал перед связанной свиньей, которую несли в храм для принесения в жертву.

— Мы должны обезвредить проклятие, — говорил он. — Если мы оказываем уважение хромой собаке, то тем самым признаем, что она страдает. Кто-то побил ее, поломал ей кости. Такие животные могут послужить нам заместителями, снижающими силу проклятия, а в лучшем случае — даже переносящими его на других.

После того как свинья была принесена в жертву, Ань Дэхай поверил, что я освободилась от проклятия, потому что в духе свиньи я сама стала привидением.

Однажды утром по всему Запретному городу пронеслась весть: великая императрица госпожа Цзинь умерла.

Мы с Ань Дэхаем невольно пришли к выводу, что все это непременно должно быть как-то связано с па куа. В то же утро произошло еще одно странное событие. Когда часы во Дворце духовного воспитания пробили девять, прикрывающее их стекло разбилось. Придворный астролог объяснил, что смерть госпожи Цзинь произошла оттого, что она слишком заботилась о своем долголетии и очень любила число девять. Во время торжеств по случаю своего сорокадевятилетия императрица украсила свою постель красными лентами и шелковыми простынями, вышитыми сорока девятью китайскими цифрами девять.

— Да, она болела — сказал астролог, — но до девяноста лет никто не ждал ее смерти.

К тому времени, когда мой паланкин прибыл во дворец госпожи Цзинь, ее тело уже обмыли. Из спальни ее перенесли на «постель души», которая имела форму лодки. Ноги Ее Величества были связаны красными ремнями. Одета она была в полное императорское серебряное облачение, покрытое разными символами. Здесь были и колеса судьбы, представляющие принципы Вселенной; и морские раковины, в которых можно услышать голос Будды; и зонтики, долженствующие защитить землю от потопа и засухи; и пузырьки, содержащие флюид мудрости и магии; и цветы лотоса, представляющие поколения мира; и золотые рыбки для придания парадному одеянию изящества и легкости; и знаки бесконечности. От груди до колен тело императрицы прикрывала золотая простыня с вышитыми изречениями Будды.

Возле Ее Величества лежало зеркало величиной с ладонь на длинной ручке. Считалось, что оно защитит мертвого от нападений злых духов. Это произойдет благодаря тому, что оно отразит их лики. Привидения понятия не имеют о том, как они выглядят, и рассчитывают увидеть себя такими же, какими были при жизни. Однако злые поступки, совершенные ими в прошлом, настолько исказили их внешность, превратили в скелеты, монстров или еще во что-нибудь похуже, что собственные отражения в зеркале их напугают, и они убегут.

От толстого слоя пудры лицо госпожи Цзинь было похоже на кусок сырого теста. Ань Дэхай сказал, что в последние дни его сплошь покрывали нарывы. В своем заключении доктор написал, что бутоны на теле Ее Величества «расцвели» и начали источать «нектар». Цвет этих нарывов был черно-зеленым, как ростки гнилого картофеля. Весь Запретный город шептался, что это, должно быть, работа ее покойной соперницы, императрицы Чу Ань.

Чтобы придать лицу Ее Величества гладкость, его долго обрабатывали перламутровым порошком. Тем не менее если приглядеться, то явственно были заметны выступающие шишки. Возле головы Ее Величества с правой стороны стоял поднос с позолоченной керамической чашей. В ней находилась последняя земная пища императрицы — рис. С левой стороны стояла зажженная масляная лампа — «вечный свет».

Вместе с Нюгуру и другими женами императора Сянь Фэна мы подошли к телу. Все мы были в белых шелковых одеяниях. Нюгуру наложила косметику, однако красную точку на нижней губе не поставила. При виде госпожи Цзинь она заплакала, даже сорвала с головы кружевную накидку и зажала ею рот, чтобы сдержать эмоции. Такое изъявление печали меня очень растрогало, и я предложила Нюгуру руку. Перед мертвой императрицей мы стояли плечом к плечу.

Прибыла траурная команда Они плакали и рыдали на разные голоса, однако издаваемые ими звуки больше напоминали пение, нежели рыдание. Мне они показались неслаженной игрой деревенского оркестра. Может быть, это мне лишь казалось, потому что я только что сама избежала проклятия. Настроение у меня было приподнятым, и особой печали я не испытывала.

Госпожа Цзинь никогда меня не любила. Узнав, что я беременна, она открыто говорила, что радовалась бы гораздо больше, если бы эта новость пришла от Нюгуру. Она считала, что императора Сянь Фэна я украла у Нюгуру.

Я вспоминала свою последнюю встречу с госпожой Цзинь. Ее здоровье явно ухудшалось, но она отказывалась это признавать. Несмотря на то, что все знали о камне величиной с персиковую косточку в ее кишках, она говорила, что никогда еще не чувствовала себя более здоровой и полной сил. Она щедро платила докторам, которые лгали ей и уверяли, что ее долголетию ничто не угрожает. Но тело отказывалось ей повиноваться, и на нем проступили пятна. Указав на меня пальцем, она попыталась сказать, как плохо я себя веду, и ее рука тряслась, будто она хочет меня ударить. Пытаясь унять эту дрожь, она откинулась навзничь, а потом не смогла сесть без помощи своих евнухов. Правда это не помешало ей вновь накинуться на меня с проклятиями: «Ты безграмотная невежда!» Я не совсем поняла, почему ей пришло в голову избрать именно этот эпитет. По сравнению с другими императорскими женами — за исключением, разумеется, Нюгуру — я была весьма развитой и начитанной.

В тот раз я пришла к выводу, что безжизненного взгляда госпожи Цзинь лучше избегать. Обращаясь к ней, я пыталась смотреть поверх ее бровей: широкий морщинистый лоб напомнил мне ландшафт пустыни Гоби, виденный когда-то. Под подбородком ее кожа собиралась в многочисленные складки, а потеря зубов с правой стороны перекосила лицо и сделала его похожим на испорченную дыню.

Госпожа Цзинь очень любила магнолии. Даже во время болезни она носила платье, сплошь расшитое розовыми цветами магнолии. «Магнолия» было детское имя императрицы. С трудом верилось, что когда-то она обратила на себя внимание императора Дао Гуана. До чего же пугающим может быть старение женщины! И кому дано представить, как буду выглядеть я к моменту своей смерти? В тот день госпожа Цзинь на меня накричала:

— Зачем тебе беспокоиться о своей красоте? Лучше побеспокойся о том, чтобы тебя не обезглавили! — Эти слова она выкрикнула, задыхаясь от возмущения. — А еще лучше побеспокойся о том, о чем беспокоилась я с того самого дня, как стала супругой императора! И буду беспокоиться до дня своей смерти! — Стараясь сохранить хладнокровие, она попросила евнухов себя приподнять. Ее вытянутые вперед руки напоминали крылья стервятника, сидящего на вершине скалы.

Мы все, ее невестки, стояли, боясь пошевельнуться. Нюгуру, Юн, Ли, Мэй, Юй и я — все терпеть не могли ее напыщенных речей и с нетерпением ждали, когда она наконец нас отпустит.

— Вы слышали об одной далекой стране, где живут люди с выцветшими глазами и с волосами цвета соломы? — Тут леди Цзинь сузила глаза. Ландшафт на ее лбу перестал напоминать песчаные холмы и превратился в ступенчатые террасы. — Там подданные развалили империю и всю императорскую семью перерезали! Всю, включая детей!

Видя, что ее слова нас напугали, она почувствовала себя удовлетворенной.

— Вы, сборище невежд! — завопила она. Но тут с ее горлом что-то случилось, и из него полились странные квакающие звуки: — О-хо-хо-хва! О-хо-хо-хва! — Я не сразу поняла, что она смеется. — Страх — это хорошо! О-хо-хо-хва! Страх заставит вас вести себя подобающим образом! Без этого вам не достичь бессмертия! И моя задача — вселить в вас страх! О-хо-хо-хва! О-хо-хо-хва!

Этот смех я слышала до сих пор. И думала о том, что сказала бы госпожа Цзинь, узнай она, что стала жертвой моего ребенка, то есть фактически проклятия своего внука. Даже хорошо, что свекровь считала меня невежественной. Узнай она про мою любовь к знаниям или побеспокойся о том, чтобы проследить источник проклятия, и меня наверняка по ее приказу немедленно бы обезглавили.

Но, глядя теперь на нее, лежащую на «постели души», я не мучилась угрызениями совести. Кроме Нюгуру, я не питала здесь симпатии ни к кому. Вот, у всех теперь на лицах словно надеты деревянные маски. Евнухи сожгли в зале тростниковую бумагу, и теперь толпа устремилась прочь, чтобы то же самое сделать вне зала. Во дворе стояли сделанные из бумаги в натуральную величину паланкины, лошади, повозки, столы, стулья, ночные горшки, люди и животные. Бумажные люди были одеты в дорогие шелка и лен, мебель тоже задрапирована шелком. Следуя маньчжурской погребальной традиции, императрица должна была взять с собой все, что принадлежало ей при жизни. Ее собственная бумажная фигура выглядела очень реалистичной, хотя скорей представляла императрицу в молодом возрасте. На ней было платье, расшитое цветами магнолии.

Перед началом церемонии посередине двора была поднята тридцатифутовая мачта. На вершине ее развевалась красная шелковая лента со словами «на память». Подобный ритуал я наблюдала впервые в жизни. В течение долгих веков маньчжуры населяли обширные степные пространства, где с оповещением родственников о смерти одного из членов рода возникали определенные трудности. Когда умирал маньчжур, перед палаткой его семьи ставился шест с красной лентой на вершине, чтобы все проходящие мимо пастухи или скачущие мимо всадники останавливались и оказывали умершему уважение вместо отсутствующих родственников.

Чтобы не отступать от традиции, в Запретном городе установили три большие палатки. В одной поставили тело, в другой разместились пришедшие издалека монахи, ламы и жрецы, а третья предназначалась для приема родственников и высокопоставленных гостей. Кроме больших, были и другие палатки, поменьше, в которых принимались посетители попроще. Опорные шесты всех палаток были сделаны из бамбука и украшены шелковыми цветами магнолии. Каждой из нас, невесток, выдали по дюжине носовых платков для утирания слез. Но в моих ушах все еще звучали крики госпожи Цзинь «Невежды!» — и мне хотелось не плакать, а смеяться. Чтобы себя не выдать, я прикрывала лицо руками.

Сквозь пальцы я увидела, как приехал принц Гун. Он был одет во все белое: платье и туфли, и вид у него был исключительно расстроенный. Поскольку женщины императора должны были избегать своих двоюродных братьев и свояков, мы все удалились в комнаты и наблюдали за происходящим из окон. Ради принца Гуна крышку гроба приоткрыли, сверкнули драгоценные камни и золотые украшения на груди у императрицы. Кроме упомянутого зеркала на длинной ручке, ей в дорогу дали также ларчик с косметикой.

Принц Гун торжественно постоял рядом с гробом своей матери. Искренняя печаль, казалось, его состарила. Потом он упал на колени и несколько раз ударился лбом о пол. В последний раз он долго не хотел поднимать лица от земли. Когда он наконец встал, к гробу подошли евнухи и бережно разняли губы леди Цзинь, а затем вложили ей в рот большую жемчужину на красной нитке. Когда они закрыли рот, конец нитки оставался болтаться на подбородке. Жемчужина служила символом жизненной энергии и к тому же была знаком чистоты и благородства. Красную нитку оставили для принца Гуна как знак того, что он не хочет расставаться со своей матерью. Вот он взял конец этой нитки и привязал к верхней пуговице платья императрицы. Тут евнухи вручили ему пару палочек для еды с зажатым между ними влажным ватным тампоном, и принц Кун осторожно протер этим тампоном веки императрицы.

Гости приносили между тем коробки с церемониально украшенными булочками. Этих булочек набиралось такое количество, что тарелки перед алтарями приходилось менять каждые несколько минут. Кроме того, гости приносили тысячи свитков. Из-за них вся церемония очень скоро стала напоминать праздник каллиграфии. Во дворце на каждой стене висело по нескольку двустиший или изречений, и к балкам приходилось привязывать все новые и новые веревки. На кухне стряпали еду для более чем двух тысяч гостей.

Вот принц Гун снова упал на землю, и похоронный хор взвыл с новой силой, набирая громкость и темп. Трубы тоже старались что есть мочи, и их звук становился оглушающим. Я подумала, что это конец церемонии, но не тут-то было: оказалось, что только теперь произошло ее официальное открытие.

Обряд сжигания фигур должен был произойти на седьмой день церемонии. Для этого за городом построили три бумажных дворца и две горы. Дворцы были высотой двенадцать футов каждый, и на вершине их установили по золоченой пагоде. Народу собралось столько, что, пожалуй, такого количества я не видела и на Новый год. Дворцы копировали образцы времен династии Сун. Традиционно изломанные крыши были раскрашены под ярко-голубую черепицу. Со своего места я могла даже видеть внутреннее убранство дворцов: стулья, украшенные орнаментами, бумажные посеребренные палочки для еды и позолоченные винные бокалы на обеденном столе — все очень тонкой работы.

Горы были покрыты утесами, ручьями, цветущими кустами магнолий и зеленой травой. Но более всего меня поразило, что на кустах сидели цикады, а в траве — бабочки и кузнечики. Чтобы создать весь этот бумажный мир, тысячи мастеров должны были работать много лет подряд, и в несколько минут он станет пеплом.

Вот снова началось пение, и бумажные декорации были подожжены. Когда пламя взвилось достаточно высоко, монахи, ламы и жрецы начали бросать через головы аплодирующей толпы ритуальные булочки. Предполагалось, что они предназначаются для бездомных «голодных духов». Это был жест щедрости со стороны госпожи Цзинь.

С начала и до конца император Сянь Фэн не присутствовал на погребальной церемонии. Он сослался на болезнь.

Однако я-то знала, что он ненавидел эту женщину, и не могла его за это укорять. Именно госпожа Цзинь стала причиной самоубийства его родной матери. Не появившись на ее похоронах, император сделал демонстративный жест.

Гости и наложницы тоже оказались плохими плакальщиками. Они ели, пили и болтали между собой. Я даже слышала, как люди обсуждали мою беременность.

Я так и не смогла убедить императора Сянь Фэна в том, что мои соперницы плетут против меня заговор. Я говорила Его Величеству, что в моем пруду дохнет рыба, что орхидеи в саду вянут в самый разгар цветения. Ань Дэхай обнаружил, что их корни обгрызли какие-то очень редкие грызуны. Кто-то специально запустил их в мой сад.

Но жалобы только сердили моего мужа. Он считал Нюгуру ангелом милосердия и убеждал меня оставить бессмысленные страхи. Со своей стороны я считала, что с одной Нюгуру я действительно смогу справиться, но не с тремя тысячами других женщин. И если они все решат сделать мой живот своей мишенью, то может случиться всякое. Мне уже почти исполнился двадцать один год, и на своем веку я слышала о многих страшных преступлениях.

Я умоляла императора Сянь Фэна снова переехать в Большой круглый сад и жить там до моего разрешения от бремени. Его Величество сдался. Но я знала, что должна учиться прятать свое счастье, как мышка прячет еду. В последние недели, когда меня посещали другие наложницы, я пыталась избегать разговоров о беременности. Но это удавалось с трудом, особенно когда они приносили подарки для будущего ребенка. Недавно император повысил мне жалованье, и я тратила все дополнительные средства на то, чтобы отдаривать их равноценными подарками. Мне уже опротивело изображать, как я счастлива их видеть в своем дворце.

Для Ань Дэхая мой живот был божеством. По мере развития беременности он сосредотачивался на ней все больше и больше. С каждым днем его волнение нарастало, он радовался и боялся в одно и то же время. По утрам, вместо того чтобы приветствовать меня, он приветствовал мой живот.

— Доброе утро, Ваше Юное Величество! — торжественно говорил он и глубоко кланялся. — Что бы вы хотели съесть на завтрак?

Я начала изучать буддийские манускрипты и молилась о том, чтобы ребенок чувствовал себя хорошо, чтобы он радовался тому, что растет внутри меня. Еще я молилась о том, чтобы мои кошмары никак не повлияли на его рост. Если родится девочка (я заранее настраивала себя на это), то я тоже буду чувствовать себя счастливой, и разочарование не застигнет меня врасплох. По утрам я сидела в наполненной солнечным светом комнате и читала, днем занималась каллиграфией, которая считалась в буддизме хорошим средством для достижения равновесия и гармонии. И действительно мир и гармония постепенно начали ко мне возвращаться. С того момента, как Его Величество обратил внимание на меня, он посещал Нюгуру всего дважды. Первый раз — по случаю смерти госпожи Цзинь. После похорон он вызвал Нюгуру к себе на чай. Шпионы Ань Дэхая доложили, что они разговаривали только о церемонии и больше ни о чем.

Второй раз Его Величество посетил Нюгуру по ее просьбе. Об этом посещении она сама мне рассказала. Она сделала то, что, по ее понятиям, должно было понравится Его Величеству, и попросила его разрешения пристроить к гробнице госпожи Цзинь еще одно крыло. Нюгуру рассказывала, что собирает деньги со всех, и сама от себя вложила большую сумму.

Императора Сянь Фэна эта затея не очень воодушевила, однако он похвалил Нюгуру за преданность. Чтобы продемонстрировать свое расположение, он выпустил эдикт, в котором присваивал своей главной жене еще один титул. Теперь она называлась Добродетельная госпожа великого благочестия. Однако Нюгуру это мало утешило. Она ждала от императора совсем другого. Я точно знала, она хочет, чтобы император вернулся в ее спальню. Но в этом смысле она его не интересовала. Его Величество, нарушая все дворцовые правила, оставался у меня каждую ночь до самого рассвета. И я погрешу против истины, если скажу, что намеревалась делить императора с другими наложницами. Страдания Нюгуру были мне абсолютно понятны. В будущем мне сполна придется «походить в ее туфлях», но тогда я пыталась извлечь для себя максимальную выгоду. О завтрашнем дне я старалась думать, как о тайне, предоставляя ему самому позаботиться о себе. При слове «будущее» у меня возникала ассоциация с той войной, которую отец вел в Уху против саранчи, когда зеленые поля за одну весеннюю ночь внезапно стали безжизненными.

На публике Нюгуру старалась держаться как ни в чем не бывало и одаривала всех лучезарными улыбками, однако слухи, идущие от ее евнухов и служанок, подтверждали, что она в отчаянии. Она все глубже погружалась в буддийскую веру и трижды в день посещала храм, где пела молитвы вместе со своим наставником.

Император Сянь Фэн посоветовал мне «не смотреть на людей сквозь игольное ушко». Но инстинкт подсказывал мне, что к ревности Нюгуру нельзя относиться легкомысленно. В этом смысле переезд в Большой круглый сад, без сомнения, оказался нелишней мерой. На поверхности мы с Нюгуру оставались друзьями. Она тоже деятельно участвовала в приготовлениях к появлению на свет младенца, посещала императорские мастерские, где следила за пошивом детских вещей, заходила в императорские кладовые, чтобы удостовериться, что в них хранятся только свежие продукты. Последнее, что она сделала, это посетила рыбную ферму. Считалось, что рыба способствует обилию грудного молока, и Нюгуру удостоверилась, что в императорских прудах рыбы достаточно для целой армии кормилиц.

Выбор кормилиц стал для Нюгуру предметом особого внимания. Она познакомилась со множеством беременных женщин, у которых сроки родов приблизительно совпадали с моим. После этого она предприняла поездку в Большой круглый сад, чтобы рассказать мне о результатах своей деятельности.

— Я изучила состояние здоровья трех поколений их семей, — сообщила она мне.

Чем больше волновалась Нюгуру, тем сильнее меня охватывал страх. Мне очень хотелось, чтобы у нее был собственный ребенок. Все живущие в Запретном городе, кроме самого императора, понимали, в какой тоске живет Нюгуру все годы своего замужества, не имея ни малейших шансов на беременность. Именно эта тоска заставляла многих бездетных женщин совершать странные поступки. Маниакальное увлечение разведением сверчков было лишь одним из таких поступков. Гораздо страшнее, когда эти женщины прыгали в колодец. Что касается Нюгуру, то я не могла сказать, чего от нее ждать.

После того, как доктор Сан Баотянь еще раз меня осмотрел и сказал, что я выношу ребенка до полного срока. Его Величество вызвал к себе астрологов. Он как раз молился в Храме Неба о том, чтобы ребенок был мужского пола, когда пришли два астролога. После совещания с ними император отправился к Нюгуру, чтобы принести ей свои поздравления.

— Почему ей? — безмолвно кричала я. — Разве это она мать твоего ребенка?

Однако Нюгуру хорошо играла свою роль. Она выразила свою радость слезами. Я даже подумала: «А вдруг я ошибаюсь в отношении нее? Может быть, надо изменить мнение о ней? Может быть, Нюгуру постепенно стала настоящей буддисткой?»

На пятом месяце моей беременности Нюгуру предложила императору Сянь Фэну снова вернуть меня во Дворец сосредоточенной красоты.

— Госпожа Ехонала нуждается в абсолютном покое, — сказала она ему. — Ее надо оградить от всех волнений, включая и те плохие новости из провинции, которые сообщаете ей вы.

Я заставила себя поверить, что Нюгуру печется исключительно о моем здоровье, и согласилась переехать обратно в Запретный город. Но стоило мне покинуть спальню Его Величества, как я поняла, что совершила ошибку. Правда очень скоро открылась во всей своей неприглядности, и больше в императорскую спальню мне не суждено было вернуться.

Как будто для того, чтобы добавить еще больше хаоса в мою жизнь, главный евнух Сым сказал, что ребенка мне воспитывать не разрешат. Я буду считаться «одной из матерей принца», а вовсе не единственной.

— Такова императорская традиция, — холодно заключил Сым.

Всю ответственность за ежедневную заботу и воспитание моего сына возьмет на себя Нюгуру, и она же будет иметь право отнять у меня ребенка, если я откажусь ей подчиняться. И маньчжурский двор, и сам император Сянь Фэн свято верили, что благородная кровь позволяет Нюгуру стать главной матерью будущего принца. В открытую никто не попрекал меня низким происхождением, однако в то же время никто об этом при дворе ни на минуту и не забывал. И тут наступил подходящий момент напомнить мне, что я всего лишь деревенская девушка и дочь чиновника низкого ранга.