Императрица Орхидея

20

От принца Гуна пришло письмо, в котором он испрашивал разрешения прибыть в Ехол на траурную церемонию. Согласно традиции принц Гун должен был сделать официальный запрос, на который правительство должно было дать положительный ответ. Гун приходился Тун Чжи дядей, однако в табели о рангах он стоял ниже наследника престола. Теперь мальчик стал императором, а принц Гун — его министром. К моему удивлению, запрос принца Гуна был отклонен.

Внутренние законы императорской семьи запрещали вдовам императора видеться с родственниками мужского пола в период траура. Совершенно очевидно, что за всем этим стоял Су Шунь. Он постоянно боялся всякой угрозы своей власти.

Мы с Нюгуру практически оказались в наших апартаментах под арестом. Мне не разрешалось даже прогуляться с Тун Чжи к горячему источнику. Стоило мне сделать шаг из комнаты, как рядом оказывался главный евнух Сым. В то же время я понимала, что принц Гун хочет выяснить, что происходит в Ехоле.

Но принц Гун не стал настаивать на своей просьбе. Да он и не мог поступить иначе. Стоило ему проявить настойчивость, Су Шунь имел право наказать его за непослушание воле императора.

Однако я была очень разочарована тем, что принц Гун так просто сдался. Тогда еще я не знала, что он избрал другой путь. Как и я, он считал Су Шуня очень опасным человеком, причем его опасения разделялись и поддерживались многими — аристократами, имперскими чиновниками, реформаторами, учеными и студентами, то есть всеми, кто с большим удовольствием увидел бы власть в руках либерального принца Гуна, нежели Су Шуня.

Тун Чжи проявлял мало интереса к моим рассказам о предках. Каждый раз он с трудом досиживал до конца урока, после чего норовил поскорей сбежать к Нюгуру, и это меня страшно злило. После смерти мужа я стала еще более суровой матерью. Тун Чжи между тем все еще не мог прочитать карту Китая, даже не мог запомнить названия основных провинций. Он уже стал государем, но главный его жизненный интерес состоял в поедании засахаренных фруктов и в постоянном валянии дурака. Он понятия не имел о том, как устроен реальный мир, и не проявлял ни малейшего желания это узнать. Да и зачем это, когда ему постоянно внушали, что он стоит на вершине вселенной?

На публике я расхваливала своего пятилетнего сына, называя его гением, способным вывести страну из штормовых вод. Я делала это, чтобы выжить. Чем больше людей будут доверять императору, тем более стабильным будет общество. Нашим основным капиталом была надежда. За закрытыми дверями тем не менее мне приходилось постоянно подталкивать Тун Чжи к тому, чтобы он соответствовал своей роли. Я считала, что он должен как можно быстрее начать править самостоятельно, потому что иначе власть Су Шуня будет со временем только укрепляться.

Я пыталась учить его, как надо вести себя на аудиенциях, как слушать, какие вопросы задавать и, что самое важное, как принимать решения на основе коллективных суждений, критических замечаний и идей.

— Ты должен учиться у своих советников и министров, — наставляла его я, — потому что ты еще...

— Да, кто, по-твоему, я такой? — напускался на меня Тун Чжи. — Послушать тебя, так я не лучше любого дерьма.

Я не знала, что на это отвечать: то ли смеяться, то ли выпороть его как следует. И не делала ничего.

— Почему ты никогда не говоришь мне: «Слушаюсь, Ваше Величество!» — как все остальные? — спрашивал мой сын.

Я заметила, что он перестал называть меня мамой. Когда ему надо было ко мне обратиться, он употреблял формальный титул, означающий «императорская мать». В то же время Нюгуру он охотно называл мамой, и голос у него при этом теплел и становился нежным.

Если бы Тун Чжи принял мои наставления, я бы проглотила эту обиду, потому что у меня было одно желание: сделать его настоящим правителем. Пусть он не понимает моих поступков. Пусть он даже меня возненавидит. Я верила, что в будущем он все равно меня поблагодарит.

Но я недооценила силу окружения. Тун Чжи был похож на кусок глины, которой уже придали форму и обожгли еще до того, как я смогла к ней прикоснуться. Мой сын очень плохо считал и испытывал трудности, когда надо было сконцентрировать внимание. Однажды, когда наставник запер его в библиотеке, он тут же послал евнухов к Нюгуру, которая быстро пришла ему на помощь. Наставника наказали вместо ученика. Я выразила по этому поводу свое возмущение, но Нюгуру снова напомнила мне о моем более низком ранге.

Ань Дэхай был единственным, кто понимал, что все происходящее не имеет к родительскому воспитанию никакого отношения.

— Вы имеете дело с китайским императором, а вовсе не с вашим сыном, моя госпожа, — говорил он. — Вы одна решили выступить против всей системы Запретного города.

Мне очень не хотелось обманывать своего сына, но, когда честностью ничего добиться не удалось, что еще мне оставалось делать?

Когда в следующий раз Тун Чжи не выполнил домашнюю работу, я не стала его ругать. Ровным голосом я сказала, что, даже если он ее не выполнил, то все равно наверняка очень старался, и я им вполне довольна. Он облегченно вздохнул и как-то сразу потерял стимул к вранью. Постепенно Тун Чжи понравилось проводить время со мной. Мы стали играть «в аудиенцию», «в дворцовый прием» и «в битву с врагами». Очень внимательно, исподволь, я старалась оказывать на него влияние. Но стоило ему заметить мои истинные намерения, как он убегал.

— Есть люди, которые пытаются выставить Сына Неба дураком, — сказал он как-то посреди игры.

Нюгуру и наставник Чи Мин хотели, чтобы Тун Чжи выучил особый «императорский язык». Кроме того, они ввели в его обучение уроки китайской риторики и древней поэзии из времен династий Тан и Сун — «чтобы он говорил красиво». Когда я начала возражать и захотела добавить к его обучению естественные науки, математику и основы военной стратегии, они очень огорчились.

— Владение языком считается главным и самым престижным искусством на свете! — с жаром убеждал меня учитель Чи Мин. — Только император может в совершенстве им овладеть.

— Почему ты хочешь обделить нашего сына? — в свою очередь, спросила меня Нюгуру. — Разве Тун Чжи в качестве Сына Неба и так многим не обделен?

— Зачем учить язык, совершенно бесполезный для общения? — возразила я. — Тун Чжи надо немедленно посвятить в истинное положение дел в Китае! Меня совершенно не интересует, красиво ли он одевается, как он ест и говорит ли вместо «я» «Жэнь». — Я предложила в качестве учебных текстов для Тун Чжи письма принца Гуна и черновики договоров с варварами. — Иностранные интервенты не оставят Китай в покое. Тун Чжи должен выгнать их вон!

— Какой кошмар так обращаться с ребенком! — Нюгуру в ужасе затрясла головой, так что серьги в ее ушах зазвенели. — Мы так напугаем Тун Чжи, что он вообще не захочет править!

— А разве мы здесь не для того, чтобы его поддержать? — спросила я. — Мы будем работать вместе с ним, а искусству войны он научится, сражаясь на войне.

Нюгуру строго посмотрела на меня:

— Ехонала, только не говори мне, что ты просишь меня об отмене всех установлений, завещанных нам предками!

У меня разрывалось сердце, когда я видела, как моего сына учат смотреть на реальность искаженно. Он не мог отличить фантазию от факта. Ложные понятия, вложенные в его голову, сделали его чрезвычайно изнеженным и капризным. Он считал, что может приказывать небу, когда тому посылать дождь, и солнцу, когда тому светить.

Вопреки совету учителя Чи Мина и постоянным потаканиям Нюгуру, я продолжала вести свою линию, а это все сильнее отдаляло меня от сына. Я была убеждена, что мои принципы воспитания имеют первостепенное значение. В наших «придворных» играх Тун Чжи исполнял роль императора, а я его коварного министра. При этом я пародировала Су Шуня, не называя, разумеется, его имени. Я даже взяла себе его северный акцент. Мне хотелось, чтобы Тун Чжи не испытывал страха перед врагом.

Когда наши занятия кончались, он никогда не говорил мне «спасибо» или «до свиданья». Когда же я сама его обнимала и пыталась сказать что-нибудь нежное, он меня отталкивал.

Церемония официального восхождения Тун Чжи на трон состоялась, когда тело Сянь Фэна положили в гроб. Готовился декрет, провозглашающий начало новой эры. В то же время от Тун Чжи ожидалось, что в нем он выразит свою сыновнюю почтительность к нам, своим матерям. Как всегда, мы получили при этом массу ненужных подношений.

Я была уверена, что Су Шунь все заранее спланировал. Однако меня лишили возможности предварительно ознакомиться с текстом декрета. Я нервничала и терялась в догадках, но сделать ничего не могла.

Когда декрет наконец огласили, мы узнали, что Нюгуру провозглашается в нем императрицей великой щедрости — Цы Ань, и я — императрицей священной доброты — Цы Си. Для любого человека, знакомого с тонкостями китайского этикета, разница между нами была ясна: «великая щедрость» гораздо могущественнее «священной доброты». Пусть мы обе носили титул императриц, все равно послание для народа было недвусмысленным: мой ранг оставался ниже ранга Нюгуру.

Такое подтверждение ее преимуществ передо мной очень понравилось Нюгуру. Несмотря на то что она была провозглашена императрицей еще в правление Сянь Фэна, это не могло служить гарантией, что она получит тот же самый титул при смене правления. В конце концов, матерью наследника была не она. Но Су Шунь добился своего: с помощью таких тонких методов он давал понять всем подданным империи, что Тун Чжи считает Нюгуру выше меня.

Но еще более настораживающим для меня было то, что Су Шунь выпустил декрет без наших с Нюгуру личных печатей. Нюгуру, получив то, что хотела, вовсе не собиралась заострять внимание на этом вопросе. Что касается меня, то я считала это нарушением закона: Су Шунь отказывался исполнять последнюю волю императора Сянь Фэна. У меня было полное право оспорить декрет. В то же время я понимала, что, начни я войну, и у Су Шуня появится возможность испортить наши с Нюгуру отношения.

Я хорошенько обдумала ситуацию и решила оставить все как есть.

После провозглашения наших новых титулов Нюгуру и мне полагались одинаковые почести. Я переехала в западное крыло Дворца фантастического ореола, в апартаменты, называемые Спальня западной теплоты, после чего министры начали называть меня императрицей западной спальни. Нюгуру переехала в Спальню восточной теплоты и стала называться императрицей восточной спальни.

Второго сентября 1861 года первый официальный декрет был опубликован и разослан по всей стране. В нем говорилось о восшествии на престол нового юного императора. В нем также говорилось о дарованных его матерям титулах. Ради такого события в государстве был объявлен десятидневный праздник.

Сразу же после этого Су Шунь вызвал к себе на аудиенцию коллегию регентов. Он потребовал, чтобы отныне мы с Нюгуру ставили свои печати на выпускаемые им указы без рассуждений. Но тем самым он ухитрился обидеть Нюгуру. Перепалка между ними разгорелась чуть позже, в присутствии всего двора и императора Тун Чжи.

— Женщины в Китае всегда находились в стороне от государственных дел, такова императорская традиция, — сказал Су Шунь, подчеркивая тем самым, что печется исключительно о благе государства. Он попытался внедрить в головы чиновников мысль, что Нюгуру и я виноваты в замедлении государственных процедур, и, разумеется, особая вина лежит на мне, как на основной возмутительнице спокойствия.

— Но если мы не имеем права принимать участия в государственных делах, — громко возразила ему Нюгуру, — то почему же тогда Его Величество император Сянь Фэн побеспокоился о том, чтобы отдать государственные печати в наши руки?

И прежде чем Су Шунь нашелся, что сказать в ответ, я энергично поддержала Нюгуру:

— Цель, которую преследовал император Сянь Фэн, более чем ясна. Две главные печати символизируют взвешенное решение. Его Величество хотел, чтобы все мы работали вместе. А печати нужны для того, чтобы уберечь нас от самодержавия и... — я повысила голос, стараясь выговаривать слова как можно четче, — и от возможной тирании одного из регентов. Вы все, восемь регентов, люди мудрые, и мне не надо напоминать вам ужасные уроки прошлого. Я уверена, что ни один из вас не захочет последовать примеру Ао Пая, который вошел в историю как злодей, позволивший властолюбию полностью поработить свою душу. — Тут я прямо посмотрела в глаза Су Шуню. — Императрица Нюгуру и я решили, что, пока мы живы, мы будем в точности соблюдать распоряжения нашего мужа.

Не успела я докончить свою речь, как Су Шунь поднялся с места. Лицо у него из смуглого стало кроваво-красным. Глаза метали молнии.

— Вначале я не собирался обнародовать свои частные разговоры с Его Величеством усопшим императором, но госпожа Ехонала не оставила мне другого выбора! — Су Шунь говорил очень громко. — Император Сянь Фэн давно уже убедился в коварстве госпожи Ехоналы. Несколько раз он заводил со мной речь о том, чтобы взять ее с собой на Небо. Воспользовавшись болезнью Его Величества она заставила его изменить первоначальное решение, но это не значит, что мы не можем закончить его работу сегодня.

— Да, да, Его Величество наверняка бы нас одобрил, — дружно закивала головами члены «банды восьми».

Я была настолько вне себя, что не находила слов. Изо всех сил я пыталась сдержать хлынувшие из глаз слезы.

Су Шунь между тем продолжал:

— Один из древних китайских мудрецов предсказал, что Китай погибнет от руки женщины. Надеюсь, никто из нас не хочет торопить наступление этого дня.

Устрашенный выражением лица Су Шуня, Тун Чжи соскочил с трона и бросился сперва к Нюгуру, а потом ко мне.

— Что? Что такое? — спрашивал он, заметив, что у меня трясутся руки. — С тобой все в порядке?

— Да-да, в порядке, сынок, — ответила я. — Ничего страшного.

Но Тун Чжи не успокаивался и начал плакать. Я потерла его по спине, чуть-чуть встряхнула за плечо. Мне не хотелось, чтобы у него и у всех присутствующих сложилось впечатление, будто я слаба.

— Господа, — сказала я, немного успокоившись. — Разрешите мне поделиться с вами моими мыслями. Прежде чем вы вынесете свое суждение..

— Стоп! — прервал меня Су Шунь и повернулся к придворным — Госпожа Ехонала только что нарушила императорский закон!

Я поняла, что он имеет в виду. Он решил использовать против меня древние китайские семейные установления.

— Закон номер сто семьдесят четыре гласит: «Жена низшего ранга заслуживает наказания, если она начинает говорить без разрешения жены высшего ранга». — Тут Су Шунь посмотрел на Нюгуру, которая беспомощно хлопала ресницами. — Боюсь, что мы должны выполнить наш долг. — Он щелкнул пальцами. — Стража!

В комнату вбежали несколько стражников во главе с главным евнухом Сымом.

— Хватайте Цы Си и тащите ее в зал наказаний!

— Нюгуру, моя старшая сестра! — закричала я, надеясь, что вот тут-то она наконец придет мне на помощь. От нее требовалось всего лишь сказать, что я получила ее разрешение говорить.

Но Нюгуру словно окаменела и смотрела так, словно не понимала, что здесь происходит.

Стражники схватили меня под руки и поволокли из зала.

— Пусть Небо, — начал Су Шунь, подражая стилю пекинских опер, — поможет нам избавиться от этой злой лисицы, которая подтверждает худшие предсказания наших предков!

— Нюгуру! — Я боролась, пытаясь оттолкнуть от себя стражников. — Скажи им, что ты дала мне разрешение говорить! Скажи им, что я императрица и со мной нельзя обращаться так грубо! Прошу тебя, Нюгуру!

Су Шунь подошел к Нюгуру и начал что-то шептать ей на ухо. При этом он загородил ее от меня, а руками энергично размахивал в воздухе. Я прекрасно понимала, о чем он говорит: чем быстрее меня повесят, тем лучше станет ее жизнь. Жизнь без соперницы, когда вся власть сконцентрируется в ее руках. Нюгуру была так напугана, что потеряла способность мыслить. Я знала, что она тоже не доверяет Су Шуню, но прекрасные картины будущего наверняка произвели на нее сильное впечатление.

Стража снова потащила меня к дверям. Казалось, время в зале замерло на месте. Если у кого-то и возникли вопросы, то никто их не задавал. Я проваливалась в какую-то глубокую расселину, понимая, что исчезну раньше, чем хоть кто-нибудь здесь придет в чувство. Но продолжала отчаянно бороться. Мне обездвижили руки, потом ноги. Меня повалили на пол, разорвали платье. Из моих волос падали заколки.

— Стойте! — вдруг зазвенел в зале детский голосок. — С вами говорит император Тун Чжи!

Сперва мне показалось, что у меня начались галлюцинации. Мой сын выступил на середину зала, как взрослый мужчина. Манерой поведения он напомнил своего отца.

— Госпожа Ехонала имеет не меньше прав говорить, чем ты, Су Шунь! — объявил мой ребенок. — Если ты не научишься хорошо себя вести, то я прикажу страже наказать тебя!

Полный благоговения перед Сыном Неба, главный евнух Сым бросился на колени. Стража последовала его примеру, потом придворные, потом и мы с Нюгуру.

В зале установилась тишина, словно в глубоком омуте. На стенах начали бить часы. Долгое время никто не смел двинуться с места. Солнечные лучи пробивались через занавеси на окнах, золотя стены.

Стоящий в одиночестве Тун Чжи не знал, что делать дальше.

— Поднимитесь, — наконец сказал он, вспомнив, очевидно, фразу из нашей игры.

Толпа поднялась.

— Я слагаю с себя полномочия, Ваше Юное Величество! — объявил Су Шунь, снова становясь самим собой. Он снял свою шляпу с павлиньими перьями и положил ее на пол перед императором. — Кто со мной? — Обернулся он и направился к выходу.

Остальные члены коллегии регентов молча переглядывались. Они разглядывали шляпу Су Шуня, словно видели ее впервые.

Наконец принц Цзэ, пятый брат императора Сянь Фэна, встал и направился вслед за Су Шунем со словами:

— Великий канцлер, прошу вас! Не стоит так унижать себя перед ребенком!

Не успев произнести эти слова, принц понял свою ошибку.

— Что ты сказал? — топнул ногой Тун Чжи. — Ты оскорбил Сына Неба, и Жэнь прикажет тебя обезглавить! Стража! Стража!

Принц Цзэ немедленно бросился на колени и начал стукаться головой о пол.

— Прошу прощения Вашего Величества! Но я ведь брат вашего отца и ваш кровный родственник!

Глядя на мужчину, распростертого на полу с окровавленным лбом, Тун Чжи повернулся к Нюгуру и ко мне.

— Поднимитесь, принц Цзэ, — сказала Нюгуру, словно поняла наконец, какова ее роль во всем происходящем. — На этот раз Его Величество вас простит, но в будущем такая грубость вам не сойдет с рук. Я надеюсь, что вы усвоили урок. Пусть Тун Чжи очень молод, но он уже истинный император Китая. Вам следует хорошенько запомнить, что вы его слуга.

Члены коллегии вышли из зала. Нюгуру вернула Су Шуню его «забытую» шляпу, и великий канцлер тут же снова приступил к своим обязанностям. Об инциденте больше никто не упоминал ни слова.

Было решено, что тело императора Сянь Фэна будет перевезено в Пекин для погребения. Начались изматывающие репетиции церемонии. Мы с Нюгуру каждый день облачались в белые платья и разучивали во дворе наши позиции и передвижения. В наших прическах красовались корзины с белыми цветами. Кроме того, мы занимались бесконечными проверками. В нашем ведении оказалось все: от костюмов бумажных богов до декоративных аксессуаров лошадей, от веревок для гроба до самих носильщиков гроба, от церемониальных флагов до траурной музыки. Мы осматривали бесконечные ряды восковых свиней, картонных кукол, глиняных обезьян, фарфоровых барашков, деревянных тигров, бамбуковых воздушных змеев. По вечерам мы проверяли готовность кожаных фигур для театра теней.

Тун Чжи тоже был занят: с ним проводились долгие тренировки исполнения сыновнего долга. Он учился правильно ходить, кланяться и опускаться на колени под взглядом многих тысяч зрителей. Во время перерывов он убегал смотреть на строевую подготовку императорской гвардии во главе с Жун Лу. Каждый вечер он прибегал ко мне и пламенно описывал свое восхищение Жун Лу.

— Пойдешь со мной в следующий раз? — спрашивал он.

Я едва не соблазнилась, но Нюгуру остудила наш пыл.

— Нам неприлично туда ходить в траурных платьях, — сказала она.

После обеда Нюгуру извинилась и ушла читать молитвы. После смерти Сянь Фэна она еще глубже погрузилась в буддизм. Все стены в ее комнате были завешаны изображениями Будды. Дай ей волю, она бы приказала поставить гигантскую статую Будды посреди зала аудиенций.

Меня распирало внутреннее беспокойство. Однажды я увидела сон, будто я превратилась в пчелу, которая оказалась пойманной цветком лотоса. Я пыталась вырваться из цветка, но с каждым усилием только еще глубже погружалась в эту мягкую ловушку. Кроме того, из цветка посыпались семена. Я проснулась и обнаружила, что Ань Дэхай поставил передо мной тарелку супа из лотосовых семян, а в вазе на столе — свежесорванные цветки лотоса.

— Как ты узнал про мой сон? — спросила я его.

— Просто узнал, и все.

— Но зачем все эти лотосы?

Ань Дэхай посмотрел на меня и таинственно улыбнулся.

— Они подходят к цвету лица Вашего Величества.

Мои чувства с каждым днем становились все явственнее. Теперь я не могла не признаться самой себе, что средоточием их была фигура одного человека — Жун Лу. Новости, приносимые Тун Чжи, очень волновали меня. Когда ребенок произносил имя Жун Лу, мое сердце начинало бешено колотиться. Когда он описывал мастерство верховой езды Жун Лу, мне хотелось узнать как можно больше подробностей.

— Ты наблюдал за ним на расстоянии? — спросила я.

— Я приказал устроить для меня репетицию парада, — ответил ребенок. — Командир был счастлив, когда я его похвалил. О мама, видела бы ты, как он ловко управляется с лошадьми!

Я старалась сдерживать свои порывы и не расспрашивать особенно Тун Чжи, потому что боялась вызвать подозрения у Нюгуру. Для нее даже мысль о другом мужчине, кроме нашего покойного мужа, была проявлением неверности. Всем императорским вдовам она дала понять, что, не колеблясь, отдаст приказ о четвертовании, как только узнает о реальных случаях измены.

Ань Дэхай спал в моей комнате и был свидетелем моих беспокойных ночей. Он никогда не распространялся на эту тему и не упоминал, о чем я вскрикивала во сне, хотя наверняка все прекрасно понял. Я сама знала, что — особенно в дождливые ночи — я вертелась и крутилась в постели, как веретено.

После одной из таких дождливых ночей я спросила Ань Дэхая, не заметил ли он чего-нибудь. Тогда, осторожно подбирая слова, мой евнух описал мои ночные «подвиги». Он сказал, что во сне я прошу, чтобы до меня дотронулись.

В этом году рано пришли холода. Сентябрьские рассветы были холодными, в воздухе стояла звенящая свежесть. Когда клены начали желтеть, я решилась совершить прогулку на учебный плац Жун Лу. Чем больше я убеждала себя в неуместности такого поступка, тем сильнее что-то толкало меня вперед. Чтобы замаскировать свои истинные намерения, накануне вечером я сказала Тун Чжи, что в тех местах видели кролика с красными глазами и что я хотела бы пойти с ним посмотреть. Тун Чжи был в восторге, он беспрестанно спрашивал, где живет кролик. Я ответила:

— Где-то в кустах, недалеко от учебного плаца.

На следующий день мы поднялись на рассвете и после завтрака в паланкине тронулись в путь. По сторонам тропинки стояли одетые в осеннюю листву деревья. Стоило вдали показаться гвардейцам Жун Лу, как Тун Чжи начал вытягивать шею из окна, и я от него не отставала.

Тропинка была ухабистой, и носильщики с трудом тащили наш паланкин. Сердце мое едва не выпрыгивало из груди.

Ань Дэхай шел рядом. По выражению его лица можно было сказать, что он догадывается о моих истинных намерениях и что его это очень занимает. Мне показалось очень трогательным, что Ань Дэхаю отнюдь не чужды мужские помыслы. По внешности он был настоящим мужчиной, причем гораздо более привлекательным, чем Жун Лу. У моего евнуха был высокий лоб и красивый овал лица. Глаза у него были большими и ясными, что для маньчжуров, как правило, нехарактерно. Кроме того, у него были прекрасные манеры и держался он очень грациозно. Неделю назад ему исполнилось двадцать четыре года, при мне он уже находился более восьми лет. В отличие от других евнухов, которые говорили, как старые бабки, он сохранил приятный мужской голос Не знаю, сохранил ли он в той же мере мужские чувства, но то, что он был очень чувственным человеком, это я знала точно. За время нашего общения он проявлял все больше и больше интереса к вопросу отношений между мужчиной и женщиной. В будущем это стало для него настоящим проклятием.

В утреннем тумане я увидела плац, на котором проходили строевую подготовку императорские гвардейцы. По глубокой грязи плаца они маршировали и отрабатывали фигуры на лошадях. Они напомнили мне прыгающих по рисовым полям лягушек во время засухи. Солнце только-только начало пробиваться сквозь туман над кронами деревьев.

— Присмотрите за Тун Чжи, — приказала я носильщикам, а сама вышла из паланкина. Я сделала несколько шагов по траве, туфли тут же промокли от росы. И тут я увидела его, командира верхом на лошади. Чтобы немного успокоиться, я сделала глубокий вдох.

Он неподвижно сидел и смотрел в мою сторону. Туман делал его похожим на бумажный силуэт. Мы с Ань Дэхаем пошли в его сторону.

Он пришпорил лошадь и поскакал нам навстречу. Я смотрела на него в лучах восходящего солнца. Стоило ему меня узнать, как он спрыгнул с лошади и бросился на колени.

— Ваше Величество, Жун Лу в полном вашем распоряжении.

Я знала, что должна сейчас сказать «встань», но мой язык прилип к гортани. Я кивнула, и Ань Дэхай перевел:

— Вы можете встать.

Он встал и показался мне еще выше ростом, чем раньше. У него было довольно грубое лицо и сильная фигура. Я стояла и не знала, что сказать.

— Тун Чжи захотел погулять по лесу, — наконец произнесла я и тут же добавила: — Он хочет поймать кролика.

— Это очень хорошо, — ответил Жун Лу и тоже замялся.

Я посмотрела на него:

— Как успехи гвардейцев?

— Они почти уже готовы к параду, — ответил он с видимым облегчением, оттого что нашлась хоть какая-то тема для разговора.

— А какая у вас главная цель? — продолжала расспрашивать я.

— Хочу развить в своих людях выносливость. Сейчас они могут выстоять в строю полдня, но ведь парад продлится пятнадцать дней.

— Могу ли я быть уверенной, что ты не загоняешь своих людей сверх меры? — спросила я и тут же пожалела о своих словах, потому что этикет запрещал задавать такие вопросы.

По всей видимости, он тоже знал об этом. Он посмотрел на меня, а потом тут же отвернулся.

Мне очень хотелось отослать Ань Дэхая, но я понимала, что с моей стороны это будет опрометчиво. Если меня увидят наедине с Жун Лу, то над нами обоими нависнет опасность.

— Могу ли я попросить Ваше Величество отпустить меня и присмотреть за Тун Чжи? — спросил Ань Дэхай, прочитав мои мысли.

— Нет, — ответила я.

Тун Чжи был очень разочарован: он так и не увидел кролика. Когда мы вернулись во дворец, я пообещала, что для него сделают такого же игрушечного кролика. Ань Дэхай передал мой приказ лучшему императорскому мастеру. Тот попросил на работу пять дней. Тун Чжи ждал с нетерпением.

Вечером четвертого дня мальчику принесли чудесного деревянного кролика, покрытого белой шубкой. Мой сын влюбился в него с первого взгляда С тех пор он почти не прикасался к другим игрушкам, даже самым сложным и красивым. Глаза у кролика были сделаны из рубинов, шубка — из хлопковых и шелковых нитей. Но лучше всего было то, что кролик, если дернуть за потайную веревочку, мог двигать ногами. Когда Тун Чжи сажал его на пол, он прыгал, как настоящий.

В течение нескольких дней все внимание Тун Чжи было сосредоточено на кролике. У меня появилась возможность поработать вместе с Нюгуру над государственными бумагами, составленными Су Шунем. Мой кабинет был завален документами до такой степени, что негде было повернуться.

Нюгуру очень быстро отказалась приходить работать. Она начала выискивать для этого всяческие предлоги и даже привела мысль древнекитайского философа: «Мудрый муж производит на других впечатление тупицы». Она считала, что если мы последуем этому совету, то Су Шунь в скором времени от нас отвяжется.

— Мы одурачим его и обезоружим без всякого оружия, — сказала она, улыбаясь своему собственному каламбуру.

Я не разделяла фантазий Нюгуру. Возможно, мы кого-то и одурачим, но только не Су Шуня. С Нюгуру было еще больше хлопот, чем с моим сыном. Когда она уставала, начинались истерики и капризы. Она жаловалась на все: на стрекот сверчков, на вкус супа, на пропущенную петлю в вышивании. И тут же просила меня прийти ей на помощь. Мне приходилось бросать работу и заниматься ее мелкими проблемами. В конце концов я согласилась не мучить ее государственными делами, но только с одним условием: она будет читать все мои резолюции и ставить свою печать на те бумаги, которые я сама буду составлять от имени Тун Чжи и которые будут запечатаны моей печатью.

Каждый вечер, когда я собиралась лечь спать, Ань Дэхай готовил мне чашку крепкого чая «Черный дракон». Дело в том, что, нагружая меня работой, Су Шунь имел намерение дискредитировать меня в глазах двора. Раз я сама, добровольно, вызвалась накинуть на свою шею эту петлю, то он старался ее покрепче затянуть. Он плохо меня знал. Меня вдохновляла самая простая и прагматичная цель — помочь своему сыну. Но я тоже просчиталась: пока я укрепляла один свой фланг, другой оставался незащищенным. Оказалось, что императорские наставники, ответственные за воспитание Тун Чжи, были друзьями Су Шуня. Такое наивное невежество оказалось едва ли не самой крупной моей жизненной ошибкой. Я не осознавала грозящую Тун Чжи беду до тех пор, пока не стало слишком поздно.

В какой-то момент я почувствовала себя совершенно беспомощной и потеряла веру в будущее. Вся моя решительность куда-то испарилась, и я поняла, что абсолютно не владею информацией. Тематика документов была необозримой. Попытки уловить суть напоминали карабканье по смазанному жиром шесту. Тогда я решила сконцентрироваться на чем-нибудь одном, а именно на роли правительства, и во что бы то ни стало прорваться сквозь сплетенные вокруг меня сети коррупции. Я попыталась обрисовать базовые контуры вопросов, установить, так сказать, их скелет и оценивать исключительно по их реальному смыслу и важности. Кроме того, я сконцентрировалась на том, чтобы завязать знакомства с людьми, обладающими властью и влиянием. Кроме чтения докладов, я начала изучать людей из провинции, их корни, их отношения с аристократической верхушкой и с нами. Разумеется, особое внимание я уделяла их ответам на наши вопросы, большей частью доставляемые принцем Гуном. Я всегда любила оперы, но тут моя повседневная жизнь стала представлять собой нечто гораздо более эксцентричное и рискованное, чем выдуманное и разыгранное на сцене действие.

Таким путем я узнала о людях очень много и изучила их очень хорошо. Одну бумагу я получила от нанятого на работу принцем Гуном англичанина по имени Роберт Харт, который был начальником китайской таможни. Человек приблизительно моего возраста, к тому же иностранец, он был ответствен едва ли не за треть годового дохода нашей страны. Он докладывал, что, собирая пошлины в одной провинции, он встретил со стороны местных жителей серьезное сопротивление. Многие влиятельные китайцы, включая самого преданного моему бывшему мужу генерала Цзэнь Гофаня — «Цзэня — отсекателя голов», героя, подавившего восстания тайпинов, — отказывались расставаться с деньгами. Цзэнь объявил, что для решения местных проблем сейчас деньги гораздо нужнее ему самому, чем центральному правительству. Проверенные у него бухгалтерские книги оказались весьма запутанными, и Харт обращался к императору за инструкцией, накладывать ли на генерала взыскания.

На первой странице доклада Харта Су Шунь написал резолюцию: он желал, чтобы дело Цзэнь Гофаня расследовали и передали в суд. Но меня он одурачить не смог. Уже в течение некоторого времени Су Шунь делал все возможное, чтобы заменить Цзэня своим человеком.

Я решила задержать у себя доклад до тех пор, пока не переговорю с принцем Гуном. Для национальной стабильности Цзэнь был слишком важен, и каких бы издержек мне это ни стоило, я заплачу любую цену и закрою глаза на все его прегрешения. Пусть уж лучше Цзэнь Гофань придержит деньги у себя, потому что я точно знала, что он истратит их на экипировку своей армии (а эта армия, в свою очередь, когда-нибудь сможет защитить и меня). Если же допустить, что эти деньги попадут в руки Су Шуня, то они будут истрачены на интриги против меня.

Доклад оставлял впечатление, что Цзэнь предлагал Харту хорошую взятку для склонения его на свою сторону. Но Харт остался непоколебим он не собирался идти на компромиссы со своей совестью и предавать своего работодателя, принца Гуна. Что заставляло его так стойко держаться? — спрашивала я себя. Какие принципы и ценности вложили в него с детства? Мне трудно было понять, почему иностранец выказывал такую преданность нашей династии. Я извлекла из этого серьезный урок. Мне захотелось встретиться с этим человеком. Более того, окажись такая встреча возможной, мне бы очень хотелось познакомить с ним Тун Чжи.

Сперва моя просьба о встрече с Робертом Хартом была проигнорирована, потом отложена, потом отклонена. Двор единогласно решил, что, если я «унижусь» для встречи с иностранцем, для Китая это будет оскорблением. В результате мы встретились с этим человеком только спустя сорок лет. И то мне пришлось сказать придворным, что я не смогу умереть со спокойной душой, если не поблагодарю человека, который помог мне в свое время удержать над головой небо.

В саду, как бешеные, цвели кроваво-красные дикие хризантемы. Они перевешивались через ограды и покрывали лепестками утоптанную землю перед дворцом. Но у меня не было настроения любоваться цветами, потому что я все еще находилась под впечатлением письма, недавно полученного от принца Гуна. В нем принц описывал один из своих дней после обнародования договоров, подписанных умирающим императором Сянь Фэном.

И снова я возблагодарила судьбу за то, что у Тун Чжи есть такой мудрый дядя. Пусть Су Шунь наращивает свою популярность, провоцируя принца Гуна разными дешевыми трюками и называя его «слугой дьявола», но что может быть легче, чем высмеивать другого человека? Принц Гун выполняет неблагодарную, но в высшей степени необходимую работу. Теперь его рабочий кабинет располагался в разрушенном буддийском храме на северо-западе Пекина, в месте грязном, безрадостном и голом. Там он пропадал едва ли не сутками, выполняя колоссальную работу, но, к сожалению, результаты его переговоров по большей части были предрешены заранее. Суммы, которые запрашивали иностранцы в качестве репараций и покрытия своих издержек, были завышенными до бессмысленности — гораздо выше реальных издержек и военных расходов. И всю эту лавину несправедливых требований принимал на себя прежде всего принц Гун. Ему сейчас было гораздо хуже, чем мне.

Прочитав его письмо, я почувствовала такую усталость, что заснула тут же на месте. Во сне я с восторгом сжигала те кучи документов, которые громоздились в моей комнате.

Я была слабой женщиной и в своей слабости очень тосковала по мужскому плечу, на которое могла бы опереться. Я понимала это и старалась с собой бороться, но чувства все равно выходили наружу. Чтобы отвлечься, я с головой окуналась в работу. Ань Дэхаю я приказывала готовить крепкий чай, а после еще жевала чайные листья. В конце концов я добилась того, что мой кабинет был очищен от залежей документов. Впрочем, причины тому могли быть и другие: то ли работа дворцовых ведомств сама замедлилась из-за того, что Су Шунь не смог сладить с моим упрямством, то ли он сменил тактику и вообще перестал посылать мне документы.

Лишившись по вечерам работы, я снова стала беспокойной и взвинченной. Конечно, можно было заняться чем-нибудь другим — чтением, писанием стихов или рисованием. Но в том-то и дело, что я не могла ни на чем сосредоточиться. Я ложилась в постель и долго смотрела в потолок. Перед моими глазами в глубоком спокойствии ночи проплывало лицо Жунь Лу. Я вспоминала его манеру держаться на лошади и размышляла о том, что хорошо бы прокатиться верхом вместе с ним.

— Госпожа, может быть, вы хотите, чтобы я потер вам спину? — прошептал в темноте Ань Дэхай. По его голосу я поняла, что он тоже не спит.

Я ничего не ответила, и он вмиг оказался рядом со мной. Он знал, что я не позволю себе сказать «да». Но точно так же он знал, что я нахожусь сейчас в своего рода критическом состоянии. Словно природная стихия, моя страсть шла своим путем, и ничего нельзя было с ней поделать, кроме как удовлетворить и оставить позади. Мое тело жаждало любовных утех.

В молчании Ань Дэхай начал нежно касаться моих плеч, шеи, спины. Тело мое послушно расслабилось. Он начал его растирать. Казалось, его руки были везде. Словно во сне, он шепотом напевал мне в ухо строки из песни:

В моей голове образовался вакуум. В воздухе, как белые снежинки, плясали цветы сливы.

Когда Ань Дэхай почувствовал, что мое возбуждение растет, он начал действовать энергичнее. Он глубоко дышал, словно упиваясь моим запахом.

— О, моя госпожа, как я вас люблю! — шептал он мне на ухо снова и снова.

Перед моим мысленным взором стоял Жунь Лу. Он подсаживал меня к себе на лошадь. Словно жена древнего знаменосца, я обхватила его за пояс и чувствовала, как бьются притороченные к седлу горшки и оружие. В четком ритме мы скакали по бесконечной пустыне.

Мое тело постепенно успокаивалось, словно океан после шторма.

Не зажигая свечи, Ань Дэхай медленно встал с постели.

Мне на лицо упала мокрая прядь волос. Я почувствовала на языке вкус собственного пота. В лунном свете я увидела, как мой евнух готовит для меня ванну. Потом он меня выкупал и нежно обтер полотенцем. Он действовал так умело, словно занимался этим всю жизнь.

После этого я погрузилась в умиротворенный сон.