Имперский престол

Глава 5

Глава 5

Москва

4 июня 1609 год.

Москва ликовала. Пришли вести о итогах сражения за Вильно. Никому не было дела до того, сколь много пролилось крови, безразличны судьбы людей, важно иное — победа. Наверное, поговорка, в которой не судят победителей, имеет еще более глубокий смысл, чем я думал раньше. Если ты победитель, то тебе и определять состав преступления, как, впрочем, и его наличие. Так что плевать на тысячи убитых, если ты не в их числе. Ну, случись так, что ты умер, так и вовсе, плевать — мертвые не только не потеют, они еще и не сожалеют.

Ну а для живых русских людей, победа над Речью Посполитой — это тяжелая гирька на весах самосознания и патриотизма, которые уже перевешивают уныние и смуту в головах людей.

Я уверен, что системе устойчивости государства существуют три главные скрепы. Первая, — экономика. В современных условиях голод еще помниться, потому уже незначительные улучшения ситуации и не сытая, но не голодная, жизнь, делают сегодняшний день более выгодным для престола, чем вчерашний.

Вторая скрепа — это религия. И тут все более чем основательно и славно. Москва, как и вся Россия, живет в ожидании Вселенского Православного Московского Собора. Уже то, что именно в русскую столицу, которая еще не так, чтобы отошла от гордости за создание Московского патриархата, приезжают все патриархи, подымает национальную гордость до небес.

А тут и третья скрепа подоспела — победы русского оружия над врагом, который не так, чтобы и давно «кошмарил» русских воинов. Ливонская война все же воспринималась, как пораженческая, несмотря на успехи вначале противостояния Московского царства и Речи Посполитой. Не важно, что Польша и Литва, только объединившись смогли что-то противопоставить России, все равно было обидно потерять завоевания. А теперь не просто Россия с Польшей поменялись местами, а русские войска громят польскую шляхту. И не важно, сколько денег ушло на то, чтобы выучить и укомплектовать полки, сколь много пота пролилось на учебных площадках. Не станут люди брать во внимание даже количество погибших и покалеченных.

Ну и правильно! Да, именно так! Потому что все цифры — это показатели для тех, кто принимает решения. Они, то есть и я, должны проанализировать и сделать нужные выводы. Пусть взяли огромный город, можно бы и расслабится и почивать на лаврах. Вильно — это очень сильно, это, если Сигизмунд не почешется, так и прямая дорога на Варшаву, или отсечение Белой Руси от Речи Посполитой. Но праздник для людей, а работа над ошибками для меня и тех, кому я делегировал право принятия тактических и оперативных решений.

— Козьма Минич, все правильно ты написал в «Правде», но как-то… кровожадно, что ли, — я проводил встречу с «министром печати» Мининым.

Газета разразилась таким «урапатриотизмом», замешанном на унижении и ненависти к полякам, что окно возможностей для нормального мира с Речью Посполитой сузилось до маленькой форточки. Массы требуют «окончательного решения польского вопроса». В отличии от Германии времен правления одного усатого австрийского художника-неврастеника, никто не призывает физически истреблять поляков, поголовно. Но такие фразы, как «ударим по Варшаве», или «разграбим Краков», звучат.

А мне не нужны руины двух столиц Польши. Мне и Вильно не была нужна. Мира! Я хочу мира с Сигизмундом, потому как война до полной капитуляции — это резкая смена политических раскладов вокруг Османской империи, Швеции. И так поляков сильно обкрадываю.

Потому и был вызван Козьма Минин, чтобы скорректировать информационную повестку. То, как действует на умы печатное слово, я, как и Козьма, увидели, потому нужно быть осторожнее, чтобы не создавать для себя необязательные проблемы.

— Я сожалею, что так произошло, что война продолжается, но мы предлагали Сигизмунду мир, предлагаем его и сейчас. Пусть соглашаются и тогда не придется разорять Львов, Луцк, ну и так дальше. Я император миролюбивый. Но своего не отдам. Вот так нужно описывать, — инструктировал я главреда.

— Принуждение к миру! — сказал Минин и словил мой растерянный взгляд.

Впрочем, я вспомнил, что уже произносил такой лозунг.

— Да. Нам нужна торговля и развитие, а не постоянные войны, — сказал я и встал. — Трудись Козьма Минич!

Минин встал, поклонился, и вышел из моего кабинета. Уверен, что он все сделает правильно, этот человек на своем месте. А мне не нужно перегревать народ. Перегретый, накаченный кровавыми нарративами народ, сильно мешает правителю быть гибким на переговорах, так как даже царю необходимо учитывать общественное мнение.

— Государь! Кого нынче? — спросил Акинфий, как только вышел Минин.

— Кто есть? — уточнил я.

— Лекарь прибыл, ожидает и духовник царицы, есть Лука Мартынович. С него начать? — схитрил мой секретарь.

Конечно же Акинфий, исподволь, подталкивает меня принять вначале Луку. Вот только те вопросы, которые подымает Лука Мартынович требуют внимания, которое рассеяно. Причины, почему я несколько не собран, просты, обычны, но от этого не менее неприятны. Это отношения с Ксенией.

Плохо, очень плохо, когда судьбы народов могут зависеть от либидо монарха и его увлеченностями женщинами, не дай Бог, миловидными мальчиками. Что было бы, если Николай II отправил генерала Иванова не охранять юбку женушки Алекс, а навести порядок в Петербург? Скорее всего, особо ничего не изменилось, так как общество той России имело очень много проблем и гнилья, но все же… И сколько в истории можно привести примеров, когда монаршие проблемы сексуального характера оказывали влияние на всю политику государства? Много, начиная с женщины низкой социальной ответственности — Елены, жены спартанского царя Минелая, которая сбежала с троянским принцем Парисом. Тысячи смертей принесла эта похоть. Хотя… там, вроде как и борьба за лидерство в Эгейском море имела место… Но все равно виновата Елена.

Как бы то ни было, я приказал привести лекаря, который лечил Ксению и других от оспы, как и сейчас находится рядом с царицей, ну и личного духовника моей жены.

— Ну? Я жду! — после приветствий я проявлял нетерпение. — Отец Иоанн! Скажи, почему моя жена разрушает наш брак!

— Государь, так то тайна исповед…

— Ты, поп, мне, православному государю, про тайны не рассказывай! Если Ксения уйдет в монастырь, это коснется всего. Думаешь я землицы дам церкви? Али серебра, вольницы, колоколов? Если только моя жена не образумится? Почему ты, отец Иоанн, не говоришь с ней, что детей бросать нельзя? От чего не отговариваешь?

Иоанн, относительно молодой, но, как я считал, очень даже не глупый, священник, был уже как полтора года духовником царицы. Он являлся, если можно так выразится, учеником патриарха Иова. Отсюда и доверие Ксении, как и преданность Иоанна.

И ранее я ничего не имел против подобного. Пусть рядом с царицей будет верный человек. Вот только сейчас ситуация несколько изменилась и духовник, который не может переубедить царицу уходить в монастырь и нормализовать отношения со мной, в Кремле не нужен. И я уже давал понять, нет, я прямо говорил Иоанну, что его судьба и карьера зависит от того, как он сможет помочь мне, да и самой Ксении, может, и всей России. А для того всего-то и нужно — переубедить жену.

— Государь, она не на тебя озлобилась, она… ей… нет охоты у нее, как женщины. А ты брал ее с охотой, а без охоты она не хочет, — Иоанн был явно не коучем в сексуальных отношениях, но эта «охота-неохота»… Ему бы и риторику подтянуть.

Ладно бы, если нужно подождать, чем-то помочь жене, я же не зверь какой, но не знаю же что и делать. Жмякать девок по углам? Так было уже, не то это, не так. Я не могу довольствоваться только лишь физиологией, при этом использовать рандомное женское тело для опустошения своей похоти.

— Лекарь, ты лечил ее, много после разговаривал. Что не так? — спросил я молоденького лекаря, еще, по сути, учащегося школы, но одного из тех, с кем даже я разговаривал и выдавал свои знания.

В какой-то момент, я даже приревновал Марка Лискина, надежду русской медицины и вероятного вирусолога.

— У царицы были поражены органы. Оспа не проходит бесследно, не только для кожи, но и для внутренностей. Боль у нее там… государь, — и этот не может называть вещи своими именами.

— Так разве ж это причина отталкивать меня и в монастырь уходить? И придет же к ней снова желание? — заинтересовался я. — Придет же?

— Я смотрю еще пятерых женщин, которые выжили после оспы. Наблюдая за ними, я понял, что женщины не хотят близости с мужчинами и чувствуют, когда это происходит, боли физические и терзания душевные, начиная ненавидеть мужей своих и все больше молиться, дабы замолить грех непочитания мужа, — объяснял мне лекарь. — Ну и оспины. Для любой женщины это скорбь по красоте.

— Отец Иоанн, ты слышал, что лекарь говорит? Временно все это. И я не стану силой брать жену, но хватит уже закрываться в горнице и рыдать. Жду ее сегодня на обеде! Коли не придет она, то и ты более в Кремле не появляйся! И только хоть что-нибудь скажешь о нашем разговоре Ксении… Ты понял, Иоанн! — я был строг и, действительно, готов был искать «козлов отпущения», чтобы хоть на ком отыграться.

Наступила пауза. Марк Савелич смотрел на духовника царицы, тот же стоял задумчивым. Было видно, что Иоанн не злится, не ищет путей, чтобы хоть как-то противостоять мне и не сделать требуемого, он решает, как именно уговорить Ксению. А со мной нечего бодаться. Газета, да и мои действия, сильно подняли имя государя, как защитника православия.

Да и Герману не с руки со мной даже пререкаться, учитывая, сколько именно денег направлено на церковь только в первом полугодии этого года. Мало того, организовав уже три Пушкарских избы: Московскую, Тульскую, Сольвычегорскую, я разрешил выделить отдельную избу, Колокольную. Так что часть мастеров теперь специализируются именно на колокольном производстве, при этом используются принципы мануфактуры, хотя в таком ремесле мастерство отдельного человека все еще играет большую роль.

— Отец Иоанн, ты иди и увещевай Ксению! Через час я иду обедать и хочу ее там видеть! — сказал я и указал рукой на дверь. — А ты Марк Савелич, останься.

— Государь, ты хотел узнать об опытах? — спросил лекарь Лискин, как только Иоанн ушел.

— Первое, что спросить хочу, Лискин, — я сделался еще более строгим. — Ты где, стервец, взял женщин, больных оспой? Я правильно понял, что сам и заразил?

Лекарь понурил голову.

— В глаза мне смотри, сука! — уже орал я, когда лекарь своим видом сознался, по сути, в преступлении.

— А как государь понимать болезнь? Нужно было баб опрашивать, за ними следить, кабы понимать, что с царицей происходит. Вот я что-то, да и понял. Ходил я к немцам, те ничего не знают, искал на торговище и персов, может у них в стране что знают о том, как женщина себя чувствует и отчего мужика… прости, государь, мужа, чурается, не подпускает, — после некоторой растерянности, лекарь выпрямился и, пусть в его глазах была обреченность, готовность умирать, он четко описывал свои мотивы.

Я молчал. Уже и не знаю, как к такому относится. Не бывает омлета без разбитых яиц. Нельзя изучить болезнь, если не исследовать ее носителя. До крыс и мышей не додумались. Но… заражать людей! С другой стороны, если я сейчас одерну Марка, могу сильно подорвать энтузиазм, который царит в лекарской школе.

— Слушай сюда, лекарь, — слово «лекарь» я выделил уничижительной интонацией. — Еще раз нечто подобное сделаешь, я посажу тебя на кол, который лично заострю. Лови мышей, заражай их, следи за повадками и всем прочим. Только так, но не на людях. Никто не должен узнать о том, что ты уже сделал. А всем умершим женщинам, их семьям со своих денег выдашь по двадцать рублей. Сколько умерло?

— Три, государь. Шестьдесят рублей… у меня нет столько, — голова лекаря вновь понурилась.

— Найдешь! Или заработаешь. Я дам тебе задание, коли все сладишь, так будет тебе сто рублей, может и больше, — сказал я, задумался над тем, что сейчас сам себе стану противоречить, но я же Царь, могу и так.

Обстоятельно, что только знал, я стал выкладывать сведения о прививке. Почему я раньше не стал ее вводить?.. Ну да лучше поздно, чем никогда. Хотя, нужно было уже начинать эту работу, глядишь, не было бы и семейных проблем.

Я говорил про то, как и где брать вещество для заражения. И тут и крылось противоречие с тем, за что я отчитывал Марка, так как я предлагал заражать людей. Пусть эти люди и будут осужденными уголовниками, но все равно, не мыши, явно.

Я помнил не так, чтобы много о прививках, но кое что знал. Источником этих знаний был кинематограф будущего, книги о попаданцах, да и так, на слуху оказались кое какие сведения. Важно, что нужны бычки, молодые, но зараженные оспой. Именно от них получается наиболее безопасная прививка.

Это дорого, очень дорого, да и в организационном вопросе крайне сложное мероприятие. Нужно сразу подготовить немалое такое количество бычков, квалифицированный персонал, определить очередность и план прививания. Много чего, в не одну тысячу рублей. Но… это нужно.

Возникал вопрос противодействия церкви. Меня тут не так, чтобы давно, убивали за то, что телятину ел, а я предлагаю большое количество бычков испортить. Но с церковью, думаю, на волне Вселенского Собора, справлюсь.

— Ищи сам людей. У тебя время до конца лета. После жду с докладом и предложениями. Вначале прививки нужно делать в войсках, после всех дьяков привить, тех, кто отправляется в Сибирь, чтобы не нести туда хворь, — заканчивал я наставления.

— Прививка… — смаковал слово Марк Лискин.

— Иди и думай! — сказал я, стремясь избавится от лекаря, которого одновременно хотелось и убить и похвалить.

Так что за лучшее ему пару месяцев не попадаться ко мне на глаза. Дам указание Пожарскому посодействовать Лискину, пусть они сами решают организационные вопросы, а я уже спрошу с князя.

Предстоял обед… Дело ведь не в том, что и как съесть. Я, может быть, за этим обедом и не притронусь к еде. Но мне нужно решить вопрос с женой. «Да», или «нет» — мне нужен ответ. Вот так, даже в рифму. Чувствую себя похотливым животным, которое по углам задирает девкам юбки. Не самое приятное ощущение. Но что делать, если природа требует, а жена отвергает? С моей стороны нет причин избегать супружеского долга. Оспины на лице? Да не так они и видны. Можно на лицо не так, чтобы и смотреть, тем более у жены имеется немало мест, достойных моего пристального взгляда и внимания.

— Государь-император! — Ксения встретила меня глубоким поклоном.

— Хватит скоморошничать! Садись! — сказал я достаточно строгим голосом.

Общение пока не заладилось. Ксения показательно вызывающе себя вела, отвешивая не свойственные ей поклоны, ну а я «включил мужика».

— Как повелишь, государь! — Ксении все равно продолжила свое кривлянье.

Не было бы между нами нормального общения ранее, более дружелюбного, с неприятием многих основ домостроя, так подобное поведение Ксении Борисовны могло и выглядеть уместным. Но, ведь, было же! Все иначе было, как мне нравилось!

— На что ты злишься? — решил я просто и прямо спросить Ксению. — Что не так? Ты же была нежна и ласкова.

— А ты нашел уже и нежность и ласку. Опозорил меня, что я женой быть не могу тебе. Разумею, что корявый лик имею, не по нраву. Так на что я тебе? Уйду в монастырь, а ты добрую, пригожую, жену найдешь, — высказалась Ксения и демонстративно отвернула голову.

И не такие уже и ужасные эти оспины. Так, словно немного прыщиков вскочило. Не отвращает, точно, тем более, что правильные черты лица сохранились в полной мере, глаза все такие же глубокие, ведьминские, увлекающие. А насчет других женщин, кто лаской меня одаривает…

— Дурында ты! — я постарался говорить не оскорбительно, лишь несколько осуждающе. — Ежели я не хотел тебя, так не бегал бы уже как месяц по твоим стопам. Ты мне нужна. Ну не хочешь возлечь со мной, так будь рядом, обними, погладь руку, скажи ласковое слово. Не насильничать же тебя, хотя… хочется до жути.

Мне показалось, или Ксения лишь усилием сдержала улыбку? Не так все и запущено.

— Ксения Борисовна, я понимаю, что тебе… не хочется, сложно после хвори. Так подождем, разве это может быть причиной, чтобы не быть вместе? Ты же уже отошла от злобы, что хворь принесла. Я же с тобой не потому, что ты Годунова, — тут я немного, но кривил, душой. — А только лишь потому, что ты жена моя пригожая и желанная.

Наступила пауза. Сейчас должны прозвучать слова Ксении. Если она промолчит, то забуду и про промелькнувшую улыбку, буду теперь считать, что не нужен жене. Ну а народная мудрость звучит однозначно: насильно мил не будешь. Кто там из принцесс нынче в активном поиске?

Минута, вторая… Я уже встал, чтобы уйти…

— Стой ты! — выкрикнула Ксения и…

Самое убойное оружие всех времен и народов — слезы, плачь. Нормальный мужчина, даже с пониманием, что им могут манипулировать по средствам слез, не может игнорировать рыдание женщины. При этом плачь женщины не менее детских слез колит и режет душу и сердце, даже сильного мужчины.

Вот и сейчас я понимал, что слезы жены — это из-за упрямства, чтобы не сказать тех слов, которые должно, которые хочется произнести, но мешает гордыня. Она упертая. Дедовы гены, Малюты Скуратова, наверное, больше остального всплывают. Тот, пусть и был цепным псом Ивана Грозного, кроме государя, никому спуска не давал. Так что лучше так, плача, обнимаясь, чем не помириться вовсе.

— Да, я не хотела, мне было противно, но когда мне сказали, что ты кухонных девок… Я хотела тебя убить, а после ты во сне стал приходить и там… Так что я хотела, но ты не шел, ты не взял силой, хотя, как муж мог. Вот и пошла бы в монастырь на зло тебе.

Ну и как женщин понять? Я буду сопротивляться, но ты все равно виноват, что отказался брать силой. Живу вторую жизнь, а так и не понял их.

— Может тогда здесь и сейчас?.. — спросил я.

— Так сразу? Еще не примирились? Обождать нужно! — неуверенно говорила Ксения.

— Да хрена там! — решительно сказал я и стал срывать одежду с жены, а чуть позже взял со стола нож и стал разрезать материю.

Навыдумывают платьев!..

Ксения была одета во что-то, что можно было назвать синергией стилей: русский фасон с широкими одеждами чудным образом соединен с итальянским стилем приталенного платья. Так что корсет я просто разрезал. И нисколько не думал над тем, что царице из обеденного зала просто нельзя будет выйти, так как одежды на ней не останется. Не думал и о том, что слуги, расценив молчание, как знак подавать еду, зайдут и увидят, как царь «отжаривает» царицу. Именно так, ибо страсть была неимоверная и тратить время на ласки было выше моих сил.

Доклад Луки пришлось отложить на когда-нибудь…

А жизнь-то налаживается!

*…………*………….*

Константинополь (Истамбул)

10 июня 1606 года.

История государства Османа знает более великих правителей, тех, которые создавали славу империи. Взять наиболее близкого по времени — Сулеймана Великолепного. Вся Европа трепетала перед поступью османских янычар, когда правил этот падишах и султан. А потом… Нет империя жива, она сильна и по многим показателям все еще может считаться самым великим государством. Но нельзя не заметить, как величие Османской империи гаснет.

Молодой султан, не успевший получить должного образования, как и управленческого опыта, терялся. Ахмед взошел на престол в тринадцать лет и сразу же получил немало проблем. При том, что некоторые из них были не за пределами государства, не во внешней политике, а внутри страны. Янычары и некоторые приближенные к ним правящие круги, посчитали, что могут окручивать правителя-подростка, требовать деньги, привилегии. Ахмед же часто поступал прямолинейно, лишенный гибкости многомудрого правителя. Он был предсказуем и этим пользовались.

При этом султан понимал, что обязан как-то выправлять ситуацию, чтобы не усугублять падение своего авторитета, особенно в столице, где сконцентрированы и большая часть янычар и управление государством.

Что делать, если восстание простолюдинов в Анатолии потребовало огромных сил, затраченных на подавление? Если проиграна война с Персами и народы Закавказья уже то и дело посматривают в сторону Персидской державы? Не будь шах Аббас жестким политиком, так и вовсе Османская империя получила бы новые восстания на своих границах. А тут еще и Крым… Все рушится, но мечеть, по мнению султана, позволит восславить его имя.

— Мой господин, строительство такой большой мечети сильно ударит по казне, — великий визирь Куюджу Мурад-паша пытался отговорить султана.

Визирь хотел еще кое-что сказать, но вовремя придержал себя, так как Ахмед резко негативно отнесся к рациональным словам своего визиря.

Куюджу Мурад-паша хотел напомнить, что ранее все султаны возводили большие мечети исключительно на деньги, которые они добывали в ходе своих частых военных походов. Тем самым, правители воздавали благодарность Аллаху за то, что он даровал военную удачу. Ахмед же хотел построить самую большую мечеть и только за деньги казны, проиграв многие внешнеполитические направления.

Уже не платит дань цесарский император, часть земель отошли к персидскому шаху Аббасу, в Крыму практически анархия, когда все беи включились в мелкие усобицы, разом вспомнив былые обиды и не имея над собой единого правителя.

Селямет, на которого ставил Ахмед, погиб, Тохтамыш сбежал, Джаныбек, на которого так же можно было поставить, несмотря на некоторые сложности, убит русскими в ходе Ногайской войны. Остается Мехмед Герай и тут еще больше противоречий. Ахмад, было дело, приказывал заключить в тюрьму этого наследника Гераев. И он был там, после сбежал и стал сторонником Селямета. Перед самым началом похода Селямета, Мехмед разругался и с ним и сбежал в Буджак.

Ставить на Мехмеда сложно. Мало того, что он родился в изгнании в уже тогда русской Астрахани, так и долгое время провел в России. Опять эти русси… Есть еще один козырь, который мог бы сыграть в этой партии — Инает Герай, одиннадцатилетний мальчик, но он с Тохтамышем! Все сложно…

— Мечети быть, визирь! Пока еще визирь! — выкрикнул импульсивный султан. — Позовите Кесем!

Куюджу Мурад-паша сморщился. Он всеми фибрами своей души ненавидел эту девку, благодаря которой и стал визирем, она потребовала покорности, но он ей не подчинился. Позицию Кесем визирь знал прекрасно. Знал он и о том, каким именно образом эта, несомненно красивая, да еще и хитрая, женщина, доносит свое мнение. И пусть Кесем сама была больше за то, чтобы идти войной именно на Персию, она не преминет мокнуть визиря в грязь.

— Визирь! — Кесем при виде Куюджу Мурад-паши еще больше задрала нос, показывая свое пренебрежение, казалось бы, второму человеку в империи. — Я поздравляю тебя с победой над крестьянами!

Куюджу Мурад внутренне напрягся, чтобы не высказать все то, что он думает об этой змее. Крестьян? Это она так называет очень даже организованное войско джелали? Многотысячное, обученное, войско, с которым не смогли справиться все предшественники визиря? А он смог.

— Кому-то уже нужно было их приструнить, уважаемая Кесем. Ранее Аллах не благоволил военачальникам, давая возможности крестьянам, как вы выразились, обучаться науке воевать, — визирь парировал выпад султанской любовницы, пока даже не ставшей женой.

— Слышал я, что ты, визирь, в разговорах с янычарами говорил о необходимости новой войны с Персией. Ты был в праве сними говорить, но лишь после того, как этот вопрос будет обсужден со мной, — говорил султан, украдкой, но так, что это было заметно визирю, посматривая на Кесем.

Куюджу Мурад поймал себя на мысли, что нужно, минуя нелепых посредников, уже начинать договариваться с Кесем. Все равно султан говорит словами этой женщины.

— Мой падишах, Вы против того, чтобы отвоевать у Аббаса те земли, что этот пес забрал тремя годами ранее? — спросил визирь.

— У нас, достопочтенный Куюджу Мурад-паша, появилась еще одна, очень важная проблема. Это Крым, — за султана ответила Кесем.

Визирь посмотрел на правителя, но он не стал ни уточнять, ни одергивать свою наложницу.

— Мой падишах считает, что это самая главная проблема? — спросил Куюджу Мурад.

— Ты мой визирь, это я должен тебя слушать и не о проблемах, а о их решениях, — осклабился султан.

Куюджу Мурад-паша набрался терпения, сдержанности и предельно учтиво, льстиво, раболепно, чтобы даже не было и повода для гнева султана, начал излагать свою позицию.

Визирь был не просто озабочен усилением Персии, он видел в этом большую угрозу и на фоне роста влияния России. Казалось, что русские достаточно далеки от границ Османской империи и более того, сейчас заняты войной с Польшей. Поэтому есть время и возможности ударить по Аббасу, который и прошлый конфликт выиграл благодаря русской артиллерии. А что будет, если из Москвы прибудут на помощь своему партнеру? Англичан прихватят, да сто-двести пушек? А если русские пришлют еще свои полки? Кочевников?

— Мой великомудрый правитель, у русских появились еще кочевники. Одни племена — наши единоверцы, иные, буддисты. Их много и они могут обрушиться на нас. Учитывая, что в твоем всесокрушимом войске не будет крымской конницы, это нашествие станет большой проблемой. А еще есть казаки, которые вообще не понять, где воевать будут. Они разграбили Варну и готовят другие походы, — вещал визирь.

— И что ты предлагаешь? Смириться с усилением русси? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросил султан.

— Бить врагов по частям, солнцеликий, — отвечал визирь.

— Я встречалась с русским послом, — как ни в чем ни бывало, заметила Кесем. — По просьбе моего господина узнать о нем, как можно больше.

Женщина взяла паузу и победоносно посмотрела на визиря. Да! Она встречалась! Это было… слишком, но султан позволял женщине такие вольности, значит и он, визирь, не станет показывать своего удивления.

— Они предлагают мир. Говорят, что крымские дела — это внутреннее проблемы ханства. Русский правитель прислал очень богатые дары. Наверняка, он потратил неимоверно большие деньги, чтобы купить зеркала и разные предметы у Венеции, — голос Кесем чуть дрогнул.

Она уже забыла свои корни, почти забыла, но все равно, упоминание о Венеции, пусть и для нее, жившей лишь в венецианской фактории, ударяло по сердцу. А после ее выкрали и, словно скот, предложили в горем. И тут пришлось с боями пробиваться к телу молодого султана.

— Пойди и добудь за полгода победу с Персией, после направишься, если понадобится, в Крым! А пока распорядись, чтобы были усилены все наши крепости в Крыму и рядом с ним! — повелел султан и визирь сразу понял, чьими словами говорит правитель.

Куюджу Мурад-паша знал, что нет столько свободных воинов в империи, чтобы значительно усилить крепости Северного Причерноморья. Тут же не только дело в людях, а в логистике. Нужны корабли, провиант, оружие, много чего, что стоит неимоверных денег. Тех денег, что сейчас отводятся на строительство мечети. Конечно же, визирь, как правоверный, не был против еще одной мечети, но строить ее он хотел за счет побежденных, например, персов.

Но визирь видел, что его влияние стало крайне незначительным, потому и хотел одержать решительные победы, чтобы благосклонность султана вновь вернулась.

Куюджу Мурад-паша ушел, но Кесем осталась. Женщина хотела своим телом закрепить результат встречи и победы над великим визирем. Она собиралась доставить такое удовольствие султану, что он забудется обо всем.

— Почему ты встречалась с русским послом, не имея моего повеления на это? — Ахмад одернул руки своей возлюбленной.

— Ну не тебе же, Великому, с ним встречаться? Я приняла дары, все, что дал русский посланник, уже принесли в твои покои. Там есть немало интересного, — рот Кесем говорил, а руки женщины жили по отдельному сценарию, расшнуровывая штаны султана.

— Должен же я знать, что они предлагают, — с придыханием говорил султан, так как главный «рычаг» управления Османской империей был уже в опытных руках красивой, хитрой и необычайно сексуальной, женщины.

— Мой господин, ах… ах… — Кесем стала томно дышать, не выпуская «инструмент управления». — Русси испугались, что мы можем пойти войной на них из-за Крыма. Ах… мой повелитель, ты… ах… лучший из мужчин… Но мы же не пойдем войной, нам в Крыму некого ставить… ах… пока некого. С русскими и Тохтамышем договоримся позже… ах… повелитель… Пусть напыщенный визирь принесет победу над персами, а после и с русскими решать станем, они ослабнут от войны с Польшей.

Больше женщина ничего не говорила, не могла, а султан получал те ласки, которые более всего были приятны в исполнении Кесем.