Инициализация

Чёрный камень, чёрные сердца. Минус два

У двойных дверей, ведущих к гейту рейса Нью-Йорк-Чернокаменск, толклись хмурые, простовато одетые мужчины. То и дело поглядывая на наручные часы, роняли фразы о погоде, дорогах и почему-то политике. Матерились вяло, больше для цехового приличия — накладывала отпечаток вялая бессонница, присущая раннеутреннему аэропорту. Алану эта публика напомнила банду воробьёв, что хохлится от промозглого ветра на линии электропередач и выжидает что-то, понятное только им.

Невысокий, с орлиным, но не острым носом, он легко терялся среди остальных пассажиров, по большей части американцев в строгих деловых костюмах. Его собственный был бездонно-чёрным, в тон волосам, идеально зачёсанным назад, и лакированным ботинкам.

«Воробьи» окружили новоприбывших с гомоном «Такси! Такси!». Самые продвинутые кричали «Тэкси!». В руках у некоторых материализовались таблички с именами, и Алан, прочесав их внимательным взглядом, не увидел свою. Он замедлил шаг, безнадёжно оглядел таблички вновь и задержался на львиноподобной физиономии в потрёпанной кожаночке. Улыбаясь прямо в душу, физиономия приподняла ватман, на котором капителью было начертано «Стомефи».

Алан кивнул каким-то своим мыслям и приблизился к физиономии.

— Пожалуй, единственное, что вас выделяет — это жёсткая, целеустремлённая походка, — заявил тот, бесцеремонно, но изящно выхватив у Алана единственную сумку с багажом. — Новички всегда отстают, но вы постарайтесь, о’кэй?

Извозчик резво двинулся сквозь толпу, одобрительно крякая ни на сантиметр не отстающему пассажиру.

— Да тут почти Нью-Йорк, — усмехнулся Алан, обнаружив парочку непременных людей, которые не бежали, но обгоняли его, почти бегущего.

— Тут совсем не Нью-Йорк, — отозвался таксист, ловко увернувшись от чьей-то поклажи. — Но развлечений хватает. Своеобразных.

Туманный рассвет наползал на стерильную громаду аэропорта. Таксист вёл странника вдоль тускло поблёскивающих от влаги машин. Алан с безразличным удивлением обнаружил, что большинство было японских марок.

— Зря не взяли плащ, — бросил, не оборачиваясь, таксист. — В этих широтах весна не тётка.

— Куплю, — отозвался Алан. Он терпеть не мог таскать много вещей, особенно на себе.

Словно под обстрелом они перебежали дорогу и остановились возле бурой машины с логотипом «Lada». Таких Алан ещё не видел, хотя покинул страну всего каких-то пять лет назад. Таксист небрежно зашвырнул его сумку в багажник, не с первого раза этот багажник закрыл, и отворил перед пассажиром переднюю дверь. Алан забрался внутрь; вскоре за руль сел и таксист.

— Почему сразу таксист, извозчик или, упаси яйца, кожаночка? — проговорил он, явно машинально поправляя зеркало заднего вида. — Зовите меня Феликсом. Или Аримовичем.

— Вы, простите, кому? — несколько опешил Алан.

— Успели подцепить акцент за эти пять лет. Не всегда твёрдо выговариваете «р».

С этими словами Аримович завёл мотор и сдал назад.

— Дайте догадаюсь, вы как-то связаны со Стомефи? — сказал Алан, осматривая таксиста уже внимательней.

— Не «как-то», — ответил Аримович, выруливая на трассу.

Из full-hd аудиосистемы полились суровые правды Бутырки. Алан с внутренним вздохом воздел глаза горе. В сумке тосковал плейер, начинённый музыкой жанра, патологически известного в узких кругах. Алан любил относить себя к узким кругам. Эта любовь и вывела его в самые сливки нью-йоркской богемы. Эта любовь и вынудила его прилететь в этот город с слишком безрадостным даже для русских именем.

Что он знал о Чернокаменске? Третья столица России возникла как из воздуха. О ней начали говорить лишь тогда, когда она уже откусила от Москвы функцию экономического центра страны. В бизнес-кругах даже Америки ходили разговоры о «Russian land of opportunity», выросшей, как всё лучшее в России, из грязи, бесплодных камней и задрипанной деревеньки. Краем уха Алан слышал разглагольствования одного gay-friendly искусствоведа в роговых очочках, что всё настоящее в этом городе заточено на острове. Никто из гостей города не покидал его, а те, кто покидал, не могли вспомнить о «континентальном» Чернокаменске ничего конкретного.

— Полуостров, — чтобы его услышали, таксист вдвое понизил громкость колонок.

— Простите?

— Район так называется. А он, между прочим, остров. Возможно, пока.

Алан покосился на Аримовича с возрастающим беспокойством. Весь этот путь ему захотелось просидеть, отвернувшись к окну и не видя того, что размытым пятном мелькало по ту сторону. Это удавалось ровно до тех пор, пока машина не съехала с дороги в центр, миновала десяток километров по рельефному шоссе и выкатилась на шестиполосный мост через реку Каменёвку.

— Вы точно везёте меня к Стомефи?

Аримович затормозил так, что ремень безопасности резанул Алану грудь, и принялся крыть матом посмевшего его подрезать «извращенца, петуха, месье с усиками». Затем, степенно откашлявшись, таксист завёл заглохшую машину и дал газу. Алан вдруг отчётливо понял, что он дома — пусть и не в родном Саратове.

— Точно везу. И точно к Стомефи, — сообщил Аримович, успокоив нервы парочкой невыносимо душевных песен. — Сейчас никто из тех, кто действительно влияет на дела, не имеет права ступать на Полуостров. До тех пор, пока не решим кое-какие проблемы.

Их «Lada» миновала мост и свернула куда-то вправо, обрушив на психику Алана панораму самых что ни на есть трущоб. Облупленные до костей дома, слои грязи, перемешанной с мусором, безвкусное граффити, все какие-то щербатые люди…

— Навевает воспоминания? — поинтересовался Аримович.

— Знаете, нет.

— Здесь живут горгульи.

«Да он псих!», содрогнулся Алан. «Или мудрит с метафорами… как псих». Аримович то и дело косился на него, явно дожидаясь ответа, поэтому странник против своей воли выдавил:

— Всё ещё нет.

— Значит, побороли боязнь каменных людей. Это хорошо.

— Не за того вы меня принимаете, — пробормотал Алан, думая, что если псих будет настаивать, придётся все же соглашаться.

Но Аримович лишь усмехнулся:

— Ага.

Он подогнал машину к прокопчённой гостинице, в запущенном облике которой угадывалась какая-то даже архитектура — не то Питер, не то Одесса.

— Это приехали?

— Это почти, — оскалил таксист львиноподобное лицо. — Вы не торопитесь, Алан Ерофеич, дверку я сам открою.

Аримович вышел, достал из багажника сумку, поправил задравшуюся кожаночку и, открыв пассажирскую дверь, отвесил страннику шутливый реверанс.

— Я провожу, — сказал таксист в ответ на протянутую за багажом руку. Тон не терпел возражений, и Алану оставалось только скрипнуть зубами и подчиниться.

«Не бить же человека Стомефи по морде», — оправдал он своё малодушие.

Аримович примчался к двери, облепленной костяной краской, и с силой дёрнул на себя. Посеревшие от пыли окна первого этажа завибрировали так, будто собрались лопнуть.

— Просим, — указав на хищный полумрак проёма, сказал Аримович и нырнул в него первым.

Изнутри гостиница ещё сохраняла бледный призрак приличия. Зелёные, будто наглаженные, обои плотно прилипали к ровным стенам, а к стенам в свою очередь прилипали бюрократические стулья с откидными сидениями. Бежевая плитка на полу была по-своему харизматична. С теряющегося в тенях потолка свисала люстра на пару десятков лампочек, из которых горело от силы три.

Аримович уже стоял, облокотившись о тусклый стол reception’а, и вовсю рядился с администратором.

— Мне кажется, здесь яснее некуда, — услышал Алан ядовитый говорок извозчика.

— Прошу прощения, это всё, что может предоставить Общество, — невозмутимо отвечал администратор. Лицо его тонуло в чернильных тенях, зато форменная одежда, в тон обоев тёмно-зелёная, едва не сияла от чистоты. Заприметив Алана, администратор учтиво кивнул: — Рад приветствовать.

— Попрошу не переводить тему, — ласково улыбнулся Аримович.

— Вас связать с менеджером?

— Лучше свяжите себя со Стомефи. Сто-ме-фи. Счастье и уют в каждый дом.

Администратор наощупь достал из-под стола плоский ключ без бирки и протянул его таксисту.

— Приношу искренние извинения. Если хотите занести произошедшее в книгу жалоб и предложений…

— Каменщики, — не слушая, сказал Аримович и рывком поднял с пола багаж Алана. — Готовы прощать и просить прощения хоть каждую минуту. Нам на шестой.

Они обошли ресепшн, завернули в тёмный коридорчик, где, пошарив стенам, отыскали кнопку вызова. Тут же звякнул несуществующий колокольчик, и двери разъехались. Аримович с Аланом не без опаски зашли внутрь. Красноватого отсвета умирающей лампочки хватало ровно на то, чтобы очертить кнопки, так напоминавшие крышки от пивных бутылок.

Аримович нажал на шестую. Лифт с натужным скрипом закрылся и пополз вверх.

— Мне этот парень на reception показался каким-то… автоответчиком, — пробормотал Алан, дабы разбавить гнетущую полутьму под лязгающий аккомпанемент подъёмных механизмов.

— Так и есть, — отозвался Аримович. — Вот что я скажу: поменьше цитируйте даже самые умные книжки. Может, никогда не станете автоответчиком.

Алан промолчал, и больше они не проронили ни звука.

На шестом этаже лифт дёрнулся точно висельник. Двери, помедлив, открылись, являя взору коридор с бордовыми обоями, устремлённый в глухой тупик. С освещением дела здесь обстояли лучше. По крайней мере, мрак не скрадывал подавляющую часть пространства.

Аримович повёл Алана вперёд, мотая головой из стороны в сторону и приговаривая:

— Шестьдесят два, шестьдесят четыре, шестьдесят шесть… Хе.

Остановились на шестьдесят восьмом.

— Ну-с, Алан Ерофеич, — оскалился таксист, вручая ему, наконец, сумку и ключ.

Ключ мягко вошёл в замок, с лаконичным щелчком отпирая дверь. Алан хотел поскорей забраться в номер, дабы от извозчика его отделяло как можно больше стен — да хоть одна, но…

— Вы же чуть не забыли.

— А? Что? — обернулся Алан.

— Вот, — бросил тот ему в руки нечто увесистое и металлическое. — Это типа «добро пожаловать».

Аримович пнул Алана прямо в грудь — туда, куда совсем недавно врезался ремень безопасности. Алан влетел в номер метра на полтора, чуть не вышибив собою дверь. Потолок поплыл перед глазами. Извозчик степенно подобрался к корчащемуся на полу пассажиру, выковырял ключ из слабеющей руки, поправил на себе задравшуюся кожаночку и, прежде чем закрыть номер снаружи, зафутболил багаж в прихожую.

— Fucking bastard! — проревел Алан. — Аримович! Bitch!

Шок отпустил столь же быстро, сколь и нагрянул. Алан поднялся, ощущая промежностью, руками и ляжками, что угодил в какую-то жидкость. Где-то в глубине номера журчал включённый кран.

— Страна идиотов!

Слепо выставив перед собой руки, он сделал несколько осторожных шагов и вскоре нащупал успокаивающую твёрдость стены. Ориентируясь на слух, Алан прибрёл в тесную, как армейский ящик, ванну. С размаху залепил по ручке крана, и вода заткнулась.

— Что-то здесь ничего, — пробормотал Алан, осознав, что не ощущает потопа под ногами.

Пошарив по шероховатой стене, он наконец-то нащупал выключатель. Свет вспыхнул, заставив непроизвольно прикрыть глаза рукой, с коей драматичными ручьями стекала кровь.

— Засрал мне костюм, — пролепетал Алан. — Весь костюм засрал! Да чтоб тебе кишки вокруг горла обернулись, ублюдку сраному, пидору вонючему, скоту, онанисту, дегенерату, мразо́те!

Алан стянул с себя пиджак и увидел, что со спины тот весь пропитан кровью. Чувствуя спиной невыносимую, проникающую под кожу липкость, мужчина содрал с себя рубашку — и не обманулся.

— Да что это такое?!

Алан начал бешено крутиться перед высоко подвешенным зеркальцем, чтобы разглядеть себя со всех сторон.

— Да мразь!

Алан с размаху пнул скомканный на полу пиджак и выбежал в единственную комнату номера. В скользящих очертаниях серого полумрака, на полу, он разглядел нечто крупное.

— Да быть не может… — пробормотал Алан, включая свет.

Труп лежал в луже собственной крови. Рядом — штука, брошенная Аримовичем Алану в руки. Пистолет.

Алан осел на пол с мерцающей улыбкой на губах. Мысли бойко, бестолково сменяли друг друга — пока на ум не легло мёртвым грузом:

— Позвонить в полицию?

На пистолете его отпечатки, но идиот Аримович держал оружие в голых руках… Это сколько потом придётся объяснять, долбиться в посольство, может, даже засесть в «обезьянник»…

— Позвонить в полицию.

Алан достал из кармана брюк мобильный, набрал 911, но, зависнув над мыслью, что здесь какая-то засада, исправил на 02.

Где-то в комнате раздалась вибрация… мелкие барабаны, пауза… и пронзительный детский голос: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше!». Звук доносился из-под трупа.

«Только утро замаячит у ворот»

Алан положил мобильник на пол, переключил на громкую связь и поднялся.

«Ты увидишь, ты увидишь, как весёлый барабанщик»

Медленно, как в гипнотических фантазиях, подошёл к трупу.

«В руки палочки кленовые берет!»

Коснулся его словно не своей рукой.

«Ты увидишь, ты увидишь, как весёлый барабанщик»

Одёрнул…

«В руки палочки кленовые берет!»

Пересилив себя, перевернул труп на спину.

«Будет полдень, хлопотливый и гремящий,

Звон трамваев и людской водоворот!

Но прислушайся, услышишь, как весёлый барабанщик

С барабаном вдоль по улице идёт!»

Труп был с лицом Аримовича.

«Будет вечер заговорщик и обманщик,

Темнота на мостовые упадёт!

Но вглядись, и ты увидишь, тот весёлый барабанщик

С барабаном вдоль по улице идёт!»

Это был Аримович! Алан достал мобильник из внутреннего кармана кожанки и, не глядя на номер, ответил:

— Алло?

И даже не удивился, что услышал себя из собственного мобильника:

«Алло?»

— Да твою мать! — возопил Алан, с размаху швыряя мобильник Аримовича об стену.

«Грохот палочек — то ближе он, то дальше,

Сквозь сумятицу, и полночь, и туман!

Неужели ты не слышишь, как весёлый барабанщик

Вдоль по улице проносит барабан?»

— Как мне жаль, что ты не слышишь, как весёлый барабанщик… вдоль по улице проносит барабан, — пробормотал Алан.

— У вас всё хорошо? — раздался обеспокоенный голос из коридора. Женский.

— Да! — вскричал Алан, утирая слёзы и размазывая по лицу кровь. — Плохие… новости… из дома.

— Вам что-то принести?

Что за идиотский вопрос?..

— Нет! Спасибо!

«А теперь», совершенно отчётливо понял Алан, «нужно спрятать труп, умыться и переодеться»

С неожиданной, почти детской лёгкостью он подскочил на ноги и принялся нарезать круги по комнате.

«Мастер трёхступенчатых планов… asshole…», пульсировало в висках. «Куда прятать-то? В шкаф? Ванну? В окно вывалить, как мешок? Почему, кстати, занавески так плотно запахнуты? Да зачем его вообще прятать?!»

— Пусть это будет не пуля! — потребовал у потолка Алан, понимая, что он так и будет спотыкаться взглядом об растянувшего по полу Аримовича, пока не пересилит себя и не соберётся. — Но, простите, Аримовича ли? — пробормотал он, опускаясь подле мертвеца на колено. — Случаются же близнецы…

Белое бессмысленное лицо, матовый взгляд, закинутая на грудь рука… Понадобилось время, чтобы переждать приступ подкатывающей тошноты. Алан вздрогнул, когда понял, что его помутневшие глаза зацепились за шансоновскую кожаночку. Испачкана обильной кровью, тёплой, вот единственная лампа солнышком отражается в луже на полу…

— А это что?

Алан несколько раз моргнул и напряг зрение. Не был он великим криминалистом, но пули не могли оставить эту россыпь рваных, продолговатых следов в районе живота. Зато тупой нож — вполне.

— Сраный condom, подставить меня захотел! — взревел Алан и с облегчением, пусть и весьма надуманным, двинулся к багажу. До смерти хотелось переодеться. И правда, не чучелом же встречать участковых, или как их там называют в России?

— Стоп, — проговорил он, наконец-то ощутив боль в порезанных ладонях.

Алан смыл с рук кровь и осколки, обработал порезы коньяком из фляжки, которую он неизменно протаскивал во внутреннем кармане пиджака, выдавая за лекарство, перебинтовался нераспечатанной марлей из аптечки, достал походное зеркальце, как следует прошёлся по измазанному лицу тёплой водой, а затем и бритвой. Принял душ, мимолётом отмечая, какая здесь натужно свежая вода. Поменял повязку, увидев, что кровь малиновыми пятнами выступила на марле. Расчёской и гелем привёл в порядок взъерепенившуюся причёску.

— Так и представляю, — усмехнулся, доставая из сумки тщательно сложенный костюм, — полиция выламывает дверь, а сижу на этом стульчике, разодетый, в кровище, и с порога кричу, что ни в чём не виноват…

Костюм сидел как влитой, блистая дорогой отделкой. Алан достал из сафьянового чехла столь полюбившиеся запонки с купидончиками и степенно вплёл их в рукава. Теперь он готов. Осталось только понять, как дозвониться до полиции. Стационарного телефона в номере не было, а собственный вытворял нечто непонятное. Надо будет поменять симку.

— Эй! — крикнул Алан, подойдя к входной двери. — Есть тут кто?!

Послышались чьи-то шаги, и он что есть мочи забарабанил ногами по двери. Шаги замерли, и устремились к номеру Алана.

— Что там у вас? — Голос на сей раз был мужской.

— Помогите! — почему-то радостно воззвал Алан. — Я… слил ключ в унитаз, а изнутри дверь не открывается.

— Слил ключ в унитаз? — после небольшой паузы повторил мужчина. Ситуация его явно развлекала. — Вот что говорится, потерпевшего не жалко!

— Стомефи?.. — не веря своим ушам, проговорил Алан.

— О. Вы меня знаете, — несколько растерялся мужчина, но вмиг вернул голосу прежнюю весёлую жёсткость: — И кто это из моих знакомых умудряется сливать ключи… Я за администратором.

Алан прослушал его шаги до самого лифта. Лишь когда скрипучая машина укатила вниз, он отошёл от двери но, поразмыслив о близости трупа, вернулся к двери и упёрся в неё плечом.

Стомефи с администратором приехали быстро, о чём-то переговариваясь между собой по-немецки. Алан был готов поклясться, что раза три услышал «Mein Kampf».

Замок щёлкнул, и Алан поспешил отлепиться от двери.

— Прошу прощения за инцидент, — пробормотал администратор с порога. — Мы не рассчитали, что ключи так легко пролезают в слив унитаза. Надеюсь, наше дальнейшее сотрудничество не омрачится подобными недоразумениями. Если хотите занести произошедшее в книгу жалоб и предложений…

— Ты что, издеваешься? — вырвалось у странника.

— Прошу прощения! — почти возмутился администратор. — Чтобы мы…

— Оставь, — посоветовал Алану Стомефи, — а то простоим до вечера. Что у тебя стряслось, Похититель?

Ну да. Похититель. Старая шутка, которая стоила Алану этой безумной поездки.

— Убийство, — выдавил Алан.

— Да ладно, — отозвался Стомефи, будто услышал по телевизору, что в Англии родилась розовая овечка. — Кого?

— Тебе не понравится, — пообещал Алан, давая бизнесмену пройти. И Стомефи прошёл, разглаживая складки на сшитом явно на заказ синеватом костюме. Стильных перчаток с рук он так и не снял. «Как предусмотрительно», почему-то подумалось Алану.

— Вот, значит, как, — заключил бизнесмен, увидев труп. Алан глазом не успел моргнуть, как Стомефи схватил его за горло и впечатал спиной в стену. — Ты?!

— А… агх…

Стомефи ослабил хватку.

— Нет, — выдохнул Алан.

— В глаза смотреть!

— Нет! — взревел Алан, тщетно пытаясь вырваться.

Стомефи долго свербел его взглядом, прежде чем наконец-то отпустить. Лицо бизнесмена, всё какое-то угловатое, заострённое, разом сползло и постарело.

— Я тебе верю.

Странник сделал глубокий, до рези, вдох и сплюнул.

— Верит он, бл…

— Попрошу… — обронил администратор, прикидывая в блокнотике нанесённый ущерб.

— Зови Азилева, — велел, не глядя на него, Стомефи. Администратор спрятал блокнот в карман и поспешил удалиться.

Бизнесмен нащупал рукою стул, развернул его спинкой вперёд и сел, сцепив руки на вершине спинки. Алан неловко опустился на кровать. Их со Стомефи разделяли пять метров, труп на полу и тягостное молчание. Бизнесмен приглаживал аккуратную бородку, улыбаясь каким-то мыслям. В улыбке этой таилась тень кинжала, и Алану стало не по себе.

Неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы в номер не заскользнул гаденький тип с белёсыми волосами и кожей обгорелого альбиноса. Алан сразу отметил его костюм а-ля колхозный директор и нижнюю губу, которая слишком привыкла морщиться.

— Он? — с порога вопросил тип, кивнув на странника.

— Нет, — покачал головой Стомефи.

— Ну вот. А думал, успею домой к пельмешкам.

— Азилев у нас полицейский, — с холодцой пояснил Алану Стомефи.

Тип порылся в перекинутой через плечо борсетке и извлёк оттуда чёрную гелевую ручку.

— Мать её, бумага! — И, глянув на странника, добавил: — Говорите. С чего начался ваш попахивающий день?

Алан собрался с мыслями и поведал свою историю, утаив, правда, кем именно был его извозчик. Азилев делал пометки прямо на руке.

— Значит, будем искать этого шансонье, — плохо скрывая зевоту, подытожил он. — Описать можете? Что запомнили?

— Не знаю… У него была такая же куртка. Как у… ну, этого.

— Трупа, — что-то записывая себе на руке, подсказал Азилев. — Это всё?

— Всё.

— Какого хера ты сдвинул этот стул?! — наорал вдруг Азилев на Стомефи. — С хера ли ты на нём сидишь?!

— Уж извини, принцесса, — прошипел тот, вставая. — Чтоб к завтрашнему ужину отыскал виновника.

— С такими условиями — хер. А точнее, прошу прощения.

Алан поморщился от этих навязших слов и поспешил вслед за Стомефи к выходу. Бизнесмен прошёл весь бордовый коридорчик не проронив ни звука и как будто не дыша. Заговорил он, только когда они встали у лифта:

— Так бездарно просрать брата, уж простите мой francais… Как насчёт пары часов в покер?

— Знаете, нет.

Стомефи пусть натянуто, но улыбнулся:

— Люблю, когда учатся на своих ошибках.

Алан буквально мозжечком почувствовал, что веселье только начинается. И действительно — Стомефи нажал на кнопку девятого этажа. После знакомства с этим гадом странник до дрожи в стиснутых зубах возненавидел все возможные девятки этого мира. Лифт тем временем пыхтел как тягловой ослик из зубцов и шестерёнок.

— Забавно, что эта камора — самое звукоизолированное место в гостинице, — сообщил Стомефи, как бы между прочим щёлкая по красной кнопке. Лифт застопорился, высвечивая на подрагивающем табло цифру семь.

— Чаю не предложите? — поинтересовался Алан.

— Потом, — серьёзно ответил Стомефи, — не предложу. А сейчас самое время обсудить причину твоего приезда.

— Всё уже сказано по скайпу.

— О, mein lieber! — улыбнулся бизнесмен, отстегнув петличку на левой перчатке. — Твой

долг даже поводом трудно назвать. Причина кроется в роли, которую ты возложил на себя — волей, неволей, по легкомысленности, либо по воле дремлющего в подкорке осознания.

— Похититель сердец, — процедил Алан, и отзвук собственного голоса унёс его в прохладное небо прошлогоднего Нью-Йорка. С плеч железобетонного атланта казалось, что это небо поместится в кулаке, стоит только протянуть руку. И он протянул — совсем забыв, что газ имеет неприятное свойство просачиваться меж пальцев.

— Похититель сердец… — вкрадчивым эхом отозвался бизнесмен, и на дне его въедливо-чёрных глаз промелькнул призрак зелёного стола. — В тот вечер ты произносил это с куда большим… азартом.

— Не будем об азарте.

— Не будем, — согласился Стомефи. — Итак. Я открою свои угодья, дабы посмотреть, на что ты способен. У тебя весь этот вечер и ночь, дабы похитить сердце любой, кого ты встретишь на девятом этаже.

Алан машинально глянул на свои часы и понял, что забыл их перевести.

— Который час?

— Ровно восемь вечера.

«Долго же я там проносился… или пролежал… или… Что?! Я ведь приехал утром!»

— Проблемы? — прочитал Стомефи замешательство на его лице. Алан перевёл тему:

— Это то, ради чего я пёрся из Штатов?

— Нет. Я же сказал — хочу посмотреть, на что ты способен. Сказка будет впереди.

— Кругом одни сказочники, — пробурчал Алан, нервно переводя часы на восемь. Куда подевался целый день?!

— Ещё одно, — сказал бизнесмен, доставая из внутреннего кармана пиджака запасные перчатки. — В них ты не будешь смотреться как браток из девяностых.

Странник глянул на свои перебинтованные руки и был вынужден согласиться. Перчатки подошли идеально, хотя без повязок оказались бы безнадёжно велики. Алан покосился на руки Стомефи, но в полутьме этого убогого лифта, да из-за перчаток, оценить их размер оказалось затруднительно.

— И никаких благодарностей? — приподнял бизнесмен серповидную бровь.

— Ты о чем?

— А зря, — промолвил тот, вновь нажимая на красную кнопку. Лифт очнутся и с натужным лязгом пополз вверх.

В лучших традициях агорафобии весь девятый этаж занимала одна-единственная зала. Мрачным багрянцем пели её заскорузлые стены, а с бездн потолка мироточил тусклый черноватый свет. В тенетах бесчисленных ниш угадывались бюсты, по памяти передранные у эпохи Ренессанса. Живых людей тоже было предостаточно. Но, несмотря на неоспоримую свою многочисленность, по пространству они были рассеяны редко — словно тени дерева, погрязшего в осенний декаданс. Ослепительные мужчины, чьи рубашки только, наверное, не фосфоресцировали, женщины в насыщенно красном, непредсказуемо синем и обманчиво пурпурном — все они таились в тенях, щекотали нервы перешёптываниями и безо всякой системы переходили из одного кружка в другой.

Алан ощутил себя в центре подпольной ткацкой фабрики, где по непонятной причине любят портить нитки соседа собственными. Он повернулся к Стомефи, чтобы сообщить ему об этом, но бизнесмена простыл и след. Алан сжал, затем разжал ставшие вдвойне неловкими из-за перчаток и бинтов пальцы.

Похититель пробудился.

Он прошествовал среди этих людей, слушая, смотря и притягивая взгляды. Обнаружил, что далеко не все несли бремена изящных тел на своих двоих — многие оккупировали кресла и диваны. Большинство потенциальных жертв Похитителя грудилось возле двух диванов, центрами которых были два одинаково неприятных человечка.

Первого он узнал сразу. Лидера известной поп-готик группы BrokenHeavenz Люцифера крутили, как сенсацию, даже по телевизору. Кажется, и здесь он не отходил от сценического образа — болезненно прекрасный, с подчёркнутой бледностью кожи и одетый в вычурный чёрно-золотой мундир. Люцифер страдал. О, как он страдал! Душа поэта рвала себя изнутри, назойливо сообщая об этом скорбным лицом, тщательно отработанной жестикуляцией и громогласном нежелании выслушивать слова сочувствия. И сердца девиц трепетали от лицезрения их слёзного кумира. Жалость и восторг, чёрным жемчугом нанизанные на гремучее желание… Завтрашнее утро певчик встретит сытым, если не сказать — пресыщенным.

Второго Похититель хоть и не знал лично, но навидался подобных ему как грязи. Пресный, ничем не примечательный типчик, который, однако, излучал сокрушительную ауру успеха. И неважно, что облачён он был в заурядную внешность да потёртый пиджак, шепелявил и вообще неуловимо напоминал гада земного. Аура успеха биполярно рассекала все человечество на тех, кого она отвращала до заворота кишок, и других, кого затягивала подобно трясине. Женская любовь необычайно падка на трясины, и особенно таящиеся под ними пусто́ты. Nihil потрясающе легко заполнить угодными смыслами, дабы в запоздалом потом осознать — гомункулы твоего воображения испарились вслед безнадёжному эху на краю оврага…

Краем уха Похититель услышал имя — Мстислав. Да. Вполне подходит. Оставить такого в одиночестве было бы великим удовольствием… Но сегодня нет времени на соперничество.

Похититель кондором кружил по зале, пока не отыскал один примечательный экземпляр. Чем-то она приковывала к себе внимание — не то с алчным отблеском рыжеватых волос; не то простым, но эффектным платьем, которое не очень-то стремилось обтягивать всё подряд, и оттого иррациональным образом будоражило воображение — впрочем, одно плечо, цвета слоновой кости, оно всё же открывало; не то фактом, что остальная тусовка старательно её избегала.

Дама сидела на краю удобного диванчика, устремив тёмный взгляд куда-то в пол и задумчиво поглаживая свою простую, по-домашнему интимную причёску. Похититель узрел старинную гравюру, где Гвиневера дожидается своего Артура с римского похода. Он подошёл к ней на расстояние вытянутой руки и сказал:

— Позволите составить вам компанию?

Дама устремила на Похитителя ферритовые глаза и пожала плечами.

— Почему нет?

И он сел подле, ненавязчиво нарушив третий рубеж личного пространства.

Некоторое время эти двое безмолвно изучали друг друга. Он сконцентрировался на её лице, полускрытом местными почти материальными тенями. Строгие, чётко очерченные скулы, слегка вздёрнутый подбородок, на который так удобно водружать подушечку большого пальца, длинный, идеальной формы нос, ни грамма макияжа — и алые губы, слишком сочные и чувственные для этой почти средневековой победы духа над плотью.

— Приятно видеть новое лицо. Зовите меня Лиля. Лиля Кинова, если угодно. Ударение на «и».

— Вряд ли ваша фамилия произошла от слова «кино», — мудро заметил Похититель. — Скорее от английского «kin».

— Всё может быть… Не задумывалась, если честно. А как мне звать вас?

— Алан.

— Чем вы занимаетесь, Алан?

— Я, Лиля, — поэт жизни.

В её взгляде промелькнуло недоверие.

— Пишете стихи о жизни?

— Нет, я живу в то, о чём поэты только пишут.

— Тогда вы скорее лирический герой жизни, Алан. Стихи какого поэта вы предпочитаете проживать?

— Зависит, Лиля, от настроения и жизненной ситуации. В последнее время всё чаще выходит поздний Есенин.

— Как печально! — с удивительной искренностью произнесла она.

— У печали есть свои преимущества, Лиля.

— Смотря какой печали, Алан…

Похититель дал несколько секунд, дабы она пережила то, что стояло за этими словами, и спросил:

— А чем занимаетесь вы?

Лиля отвела глаза и чуть улыбнулась.

— Ничем таким, что сравнится по интересности с вашим.

— Каждый человек — это как минимум одна нерассказанная история.

— Чья-то цитата?

— Не знаю, — пожал плечами Похититель. Лиля улыбнулась и тут же вздохнула.

— Я много кем успела поработать. Всю жизнь мечтала воспитателем в детском саду — долго училась, грызла этот странноватый гранит межчеловеческих отношений, и наконец-то устроилась. Но проработала недолго — была неприятная история с одним из родителей. Потом развод. Через знакомых и одного очень хорошего друга поступила помощником акушера, но тогда вспыхнула эпидемия какой-то детской болезни, и чтобы выгородить себя от санитарных служб, меня выставили козлихой отпущения. Вы уж простите мой великорусский… Даже в квартиру подсунули колбы с вирусом, как в шпионском триллере. Сейчас работаю в абортарии. Вас это не беспокоит?

— Ничуть. Кушать нужно всем. К тому же представители необычных профессий не могут быть не интересны.

— Вам действительно интересно услышать про то, что я делаю на работе? — с неприязненным удивлением произнесла Лиля.

— Мне действительно интересны вы, — возразил Похититель. — Я так полагаю, интересуетесь поэзией?

— Да! — оживилась Лиля, и разговор мигом перетёк в нужное русло.

Говорила она о разном — о русских поэтах и английских, о мудрецах древней Персии, первым среди которых она ставила Омара Хайяма, о творцах нашего железобетонного времени, больше о Лермонтове, нежели Пушкине, но в то же время предпочитая Байрону Китса…

В бурных, увлечённых монологах женщин Похититель чувствовал себя как рыба в хоть и не совсем родной, но интуитивно знакомой воде. Неважно, что наполняло потоки — ил, вода или пустословный мусор — всё это не проглотит ни одна рыба, важно было ощущать движение и органично подстраиваться под него.

Так, он кивал согласно бешено сменяемому ритму повествования, вычленял ключевые слова и вставлял в паузы отвлечённые замечания. По русским поэтам давно минувших лет он задавал наводящие вопросы, которые смутно припоминал из школьной программы, а когда речь заходила об иностранцах или современниках, ловко и иносказательно восхищался её познаниями. Охотно она велась и на просьбы продекламировать пару образчиков — хотя поначалу стеснялась.

С лёгким, весёлым удивлением Похититель обнаружил, что Лиля тяготеет к лирике не просто любовной, а той, где вихрится страсть, кипит жажда и клокочут тёмные водопады. Ни одно стихотворение, как какое-то у Набокова, не зачитывали ему с таким хриплым придыханием да стремлением поймать ветер, притянуть его к груди и задушить в скрюченных от сладострастия руках. Он и не знал, что у Набокова есть стихи, а тут такие, от которых, по её словам, выросли все лолиты великого иммигранта.

Похититель вглядывался в фасеточные капли, что разлетались от реки лилиного почти монолога, и видел в них отзвуки потаённых переживаний, столь обрывочные и размытые, что их приходилось додумывать. Он нырял в сумрачные омуты её жизни, а точней, её собственного осмысления собственной жизни. Его опутывали водоросли страхов, и Похититель, ускользая от них и беспрестанно поглядывая наверх, чтобы не потерять ориентира, увидел грязный, измученный лучик, к которому Лиля тянулась почти с тех самых пор, как обрела сознание.

Но вот вода мало-помалу очищалась, подпуская заезжую рыбёшку к поцарапанной скорлупе из почерневшего хрусталя. Внутри него билось стойкое и нежное сердце. Он протянул руку, и скорлупа поддалась, мягко обволакивая пальцы податливой плазмой. Сердце вздрогнуло в его ладони но, не выдержав шелковистого напора, растаяло. Оно было на вкус как дикий мёд с привкусом подпорченного яблока.

Похититель открыл глаза и увидел даму из средневековой гравюры, которая воплотилась прямо у него в объятьях. Её взгляд обещал ночь из огня, изысканных сладостей и алмазов.

— Что бы это ни было, это требует обсуждения в твоём номере, — выдохнул он и заткнул её, уже молчавшую, проникновенным поцелуем…

Никто бы на его месте не добился этого поцелуя. Бесчисленные тысячи более умных и красивых пользовались методами Похитителя по наитию или даже знанию, но не приближались к женским сердцам ни на шаг. Не нужны здесь ни ум, ни внешность. Нужно что-то ещё. И Похититель воплощается именно в этом что-то ещё.