Инициализация

Судия. Уроборос

Всё началось с того, что мы называем «роковой случайностью» — батарейки окислились. Сложно передать ощущение разрыва, которое испытал Инокентий, переводя взгляд с будильника на зияющее за окном утро.

Стоит понимать, что жизнь Инокентия подчиняется строгой, почти ритуальной цикличности. Раз за разом он встаёт в пять-тридцать под случайную композицию Моцарта и идёт на кухню, заваривать крепкий кофе. Просыпается после третьего глотка, но иногда после четвёртого. Затем Инокентий идёт в ванну, чистить зубы, бриться-мыться, и в туалет. Пару минут спустя в спальне происходит таинство одевания. Сначала носки — это важно! — и остальное: рубашка в клетку, светлые брюки со стрелками, подтяжки, как у копов в сериале, серый пиджак. В углу, за шкафом, ждёт чёрный портфель, куда Инокентий день за днём складывает стопку чистых листов формата А4 и водяной пистолетик — для смеха. Портфель никак не связан с работой, зато придаёт ему солидности в его же собственных глазах.

В коридоре Инокентий обувается и наносит на себя четыре капли одеколона.

На улицу он выходит, неловко прикуривая от спички. Иногда ему кажется, что десятилетний стаж курильщика ничему его не научил. До метро ему идти переулками, ровно тысяча четыреста шестьдесят восемь шагов. Иногда на десяток больше — когда сворачивает к тележке с выпечкой. За чебурек он рассчитывается исключительно двухрублёвыми монетами. На тысяча триста семнадцатом шагу он бросает взгляд вправо и чуть вверх, на горшок с кактусом и чёрную кошку, которая таращится на прохожих голубыми немигающими глазами. Спускаясь в метро, он надевает наушники, в которых звучит один из концертов Антонио Вивальди — какой именно, зависит от времени года на дворе. Он терпеть не может «Лето» и обожает «Осень». Вне мира музыки всё наоборот.

Люди в метро долго напоминали Инокентию что-то, и это не до конца осознанное «что-то» мучило его до тех пор, пока одной воскресной ночью он не подскочил с кровати и осушил графин с кипячёной водой. Так Инокентий понял, что он — камень, омываемый водопадом. Поэтому люди и напоминают ему безликий поток, несущийся куда-то вниз, вне зависимости от их настоящего направления.

Инокентий никогда не садится на свободные сидения. Он считает, что в мире живёт как минимум три миллиона людей, которым эти сидения нужнее. Злые и добрые бабушки, злые и добрые тётеньки, беременные и дети, инвалиды, ветераны и усталые трудяги… Пусть ведут свою игру на выживание, где таким, как Инокентий, предусмотрен лишь один манёвр: тактическое отступление.

Он искренне наслаждается композициями, которые заслушал до дыр, и всякий раз умудряется улавливать в них новые мотивы. Скажи кто-нибудь лет пятнадцать назад, что у него задатки музыканта, ничего в его жизни всё равно бы не изменилось.

Внутренние часы Инокентия никогда не сбиваются, и выходит он всегда на нужной станции. Иногда автопилот его жизни работает столь эффективно, что Инокентий помнит, как заходит в метро, а следующее воспоминание связано уже с тем, как он кладёт портфель под стол своего микроскопического офиса, надевает наушники с микрофоном и включает компьютер…

День пролетает тоже на автопилоте. Звонки, пробежки с картриджем в зубах, сброс операций в случае нехватки прав и тысячи других мелочей. Крупные проблемы случаются редко, но в памяти оседают ненадолго.

Пока Инокентий мчится на экстренный вызов — у пожилой бухгалтерши Лидии Геннадиевны вновь «потерялся интернет», потому что какой-то затейник удалил ярлык браузера с рабочего стола, — расскажем, как он проводит досуг.

Как правило, домой он возвращается в десять вечера. Полчаса уходит на переодевание, ужин, мытье посуды и другие незапоминающиеся делишки. Полчаса он лежит в ванной, постигая глубины собственного изнеможения.

Затем начинается интересное. Он садится за письменный стол: шикарный, кедровый, извлекает из портфеля стопку листов, пистолетик и раскладывает их по столешнице. Достаёт из дальнего левого угла невзрачную книгу в синей обложке: «Критика практического разума». Нож-закладка повернут лезвием в сторону последней прочтённой страницы. Инокентий всегда читает страницу: ровно страницу, даже если предложение обрывается. Со вздохом заложив лезвие на нужном месте, он кладёт книгу обратно и делает физические упражнения: три отжимания, шесть приседаний и двенадцать прыжков на одной ноге. Восстанавливает дыхание.

До полуночи остаётся минут пятнадцать-двадцать. Он стягивает с себя одежду и бросается в неразобранную кровать, чтобы возобновить цикл ровно в полшестого утра…

А тут — батарейки!

Нет, всё же Инокентий, подобно многим, умел справляться с мелкими нарушениями своего Уробороса. Иногда он сам шёл на «спонтанности», вставая с другой ноги, расплачиваясь за пирожок пятирублевыми монетами, или, на худой конец, исправлял элементы реальности в уме, когда, например, кошка на тысяча триста семнадцатом шагу садилась не как обычно, слева от кактуса, а справа.

Но — батарейки!..

Он наскоро умылся и пошёл за наручными часами. Сперва часы успокоили, но затем повергли в священный ужас. 7:11! Ещё ни разу он не опаздывал на работу.

Сборы шли через пень-колоду. Он надевал брюки от одного костюма и рубашку от другого. Он метался по комнате, не в силах вспомнить, где лежат носки. Пришлось надеть вчерашние. Выбегая из комнаты, он забыл портфель. Сначала Инокентий хотел махнуть на него рукой, но терпения хватило только до двери из подъезда. Разрушать цикл таким вопиющим образом было выше его сил. Он примчался домой, схватил портфель, широким жестом сгрёб в него все бумаги, книги, пистолетик и побежал в метро.

На месте тележки с выпечкой стоял пивной ларёк. В том самом окне не было ни кошки, ни кактуса. Эскалатор ехал до неприличия медленно. Мир катился в тартарары.

В вагоне Инокентий таращился на людей, переводя взгляд с одного лица на другое и запоминая каждое. Он чувствовал себя так, будто его вытащили из-под тёплого одеяла и заменили мозг точно таким же, только щедро посыпанным опилками.

Маленькая девочка уступила Инокентию место, и он сел, только потом догадавшись пробормотать «спасибо». Девочка к тому времени сошла. Какая-то манерная дамочка потребовала, чтобы он разговаривал сам с собой где-нибудь ещё. Инокентий краснел всю дорогу до своей станции, выслушивая её причитания, что психи заполонили улицы, и житья от них совсем нету.

Чем меньше шагов разделяло их: человека и циклопического монстра из стекла и металла, тем глубже страх забивал сердце в пятки. Через автоматическую дверь Инокентий проходил, уже еле передвигая ногами.

Забывшись в безмозглом оцепенении, что неизменно выглядело со стороны как глубочайшая задумчивость, Инокентий прошёл арку металлодетектора. Арка заверещала, и он узрел в этом гнев самих небес.

— Всё утро вхолостую, зараза, — прогундосил тучный охранник с мясистой родинкой на носу. — Вы сумку на ленту положите. В первый раз, что ли?

Инокентий водрузил портфель на ленту, мысленно проклиная себя за остолопство.

— Слышь, Алик, — к тучному охраннику подошёл второй: судя по выправке, бывший военный. — Прикрывай лавочку, железячники на подходе.

— Ну, слава богу, — тучный приподнялся и замахал руками, чтобы привлечь к себе внимание. — Граждане! Арка номер два не работает по техническим причинам! Приносим извинения!

Очередь понуро разбрелась, бормоча нечленораздельные ругательства.

— А что я?.. — тихонько, не питая особых надежд, подал голос Инокентий.

— Вас бы осмотру подвергнуть… — почесал подбородок тучный. Инокентий весь сжался. Что с ним сделают, если найдут пистолетик?! Мысль, что несчастный пистолетик просвечивается на сканере ежедневно, не пришла к нему и сейчас. — Да хрен с вами, проходите, всё равно сумка проехала.

Инокентий со всех ног засеменил к лифту. Пол был сложен из темной зеркальной плитки, в которой люди отражались безликими тенями. «Вдруг не заметят, вдруг не заметят, вдруг не заметят», крутилась белка в колесе.

Но в лифте, окружённый десятком хмурых офисных работников, стоял начальник его отдела. Проглотив горький ком, Инокентий шагнул внутрь и поздоровался.

— Опаздываем? — ласково улыбнулся начальник.

Поскольку лифт тоже был отделан темной зеркальной плиткой, лысый, добродушный Алексей Владимирович выглядел тенью возмездия. Инокентий знал, надо ответить, может, перевести в шутку, улыбнуться, хоть что-то, но в горле собрался новый ком, коленки затряслись, и он не смог ничего.

Когда лифт остановился на их этаже, Алексей Владимирович придержал Инокентия за плечо, хотя у того и в мыслях не было выходить.

— Не торопись. Прокатимся.

Инокентий пробормотал в ответ что-то невразумительное. Страх и паника схлынули, будто кто-то вытащил пробку из раковины. Осталось только образы гестаповцев из фильмов про Войну.

Они вышли на тридцать седьмом этаже, который целиком занимал отдел кадров. Алексей Владимирович повёл Инокентия в самые недра отдела, не забывая здороваться со всеми мало-мальски значимыми сотрудниками. Затем свернул в неприметный закуток и постучал в дверь.

— Войдите!

В клаустрофобно тесную клетушку кто-то умудрился впихнуть стол и три табуретки, на третьей из которых покоился пластиковый электрочайник. На стенах в причудливом порядке смешались заметки по работе, постеры с полуголыми героинями видеоигр, старые календарики…

— Здравствуйте, Олег. — Алексей Владимирович был сама благожелательность.

— Артём, — из-за древнего монитора а-ля «рыбий глаз» выглянула блондинистая шевелюра. Лица за колонной бумажных папок было не видать.

— Богатым будете. Тут со мной опоздамший сотрудник…

— С объяснительными не ко мне, — шевелюра нырнула обратно за монитор.

— Мы не за этим. Вы пробейте по базе, какой он по счёту опоздамший.

Инокентий, к своему стыду, не удержался от обречённого стона. Три года назад на глаза Самому попал документик с числом опоздавших за год. Их было на пять человек больше нормы. Тогда Сам волевым росчерком утвердил роковой указ. Отныне каждый пятнадцатый опоздавший безоговорочно вышвыривался из корпорации — если за него не вступится непосредственный начальник. Если начальник не вступался, отдел получал какую-нибудь полезную мелочь: новенький стол, или компьютер посовременней. Первые пару недель опоздания среди любимчиков, незаменимых для общего дела наглецов и просто умников, тщательно высчитывающих количество опозданий, зашкаливал. Тогда в дело вступили карательные отряды менеджеров, которые изрядно переработали указ и вернули голубчиков к реальности. Изменилось многое, но суть — «расстрел» каждого пятнадцатого, не делась никуда.

— Четырнадцатый, — сообщил Артём.

— Как повезло… — сквозь зубы прошептал Алексей Владимирович. Спохватившись, он надел свою обычную ласковую улыбку и повторил громче: — Как повезло вам… э… хм…

— Инокентий, — подсказал Инокентий. И добавил почему-то: — С одной «н».

— Эй, подождите, — раздалось из-за монитора. — Не туда посмотрел. Пятнадцатый.

Внутри Инокентия что-то рухнуло. Улыбка Алексея Владимировича расцвела.