Инопланетяне и инопланетные общества. Руководство для писателя по созданию внеземных форм жизни.

Это самая точная транскрипция ключевого предложения с использованием символов, понятных многим людям на Земле, из моего первого рассказа среди всех написанных мною, которому удалось вызвать серьёзный интерес у редактора. У этого рассказа («Дьявол и глубокое синее море» (“A Devil and a Deep Blue Sea”)) были и другие проблемы, поэтому он так и не был продан, но стал поводом для появления искреннего письма поддержки от редактора, который ранее присылал мне лишь распечатанные бланки отказа. Прошло совсем немного времени, и он купил мой первый рассказ, а вскоре начал покупать их регулярно.

Что же было в этой истории такого, чего не было в её предшественниках? Думаю, самым важным элементом, который привлёк внимание редактора, было внимательное отношение к роли языка в контакте между двумя видами с разных планет. Я написал его отчасти потому, что не смог припомнить, чтобы когда-либо читал другую историю, в которой был бы показан реальный процесс изучения человеком инопланетного языка. Я сознательно намеревался сделать это — хотя, конечно, основная суть истории была связана с тем, что сказали инопланетяне, как только началось общение с ними.

Чтобы показать процесс изучения языка, мне пришлось достаточно много узнать о самом языке — иными словами, я должен был изобрести его в мельчайших подробностях. Конечно, в этом не всегда есть необходимость. Возможно, вам никогда не понадобится показывать инопланетный язык настолько подробно. Но вы почти наверняка включите в произведение, как минимум, несколько слов — хотя бы имён — и, вероятно, какое-то общее описание того, как звучит язык или на что он похож. Как и в любом другом аспекте писательского труда, чем больше вы знаете о своём контексте, тем убедительнее будет та часть, которую вы расскажете, потому что читатель почувствует, что написанное на странице является частью большего и непротиворечивого целого. Для меня как писателя одним из самых приятных моментов был случай, когда редактор рукописи обнаружил грамматическую ошибку в инопланетном языке, для которого я не прописывал никаких правил.

Как и в случае с живыми организмами и культурами, диапазон тех обличий, которые могут принимать языки, шире, чем вы можете себе представить, даже на Земле. Итак, давайте начнём это обсуждение того, как могли бы общаться инопланетяне, с рассмотрения некоторых способов общения людей, начиная с самых знакомых, и после этого углубляясь в предмет. То, что я намереваюсь сделать, задумано не как всеобъемлющее и упорядоченное введение в лингвистику, а скорее как краткий обзор некоторых приёмов, сложившихся в человеческих языках, позволяющий дать вам представление о том, насколько широким может быть это разнообразие. Чтобы изучить вопрос более подробно и методично, вы могли бы начать со знакомства с чем-то наподобие книги Виктории Фромкин и Роберта Родмана «Введение в язык» (“An Introduction to Language”), которая, в свою очередь, отсылает вас ко многим другим источникам. Кроме того, я нахожу поучительным и занимательным просматривать статьи о языках и лингвистике в «Британской энциклопедии».

РАБОЧИЕ ИНСТРУМЕНТЫ: МИНИ-МУЗЕЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ДИКОВИНОК

Если английский — это единственный язык, который вы использовали или изучали, то вы сталкивались лишь с немногими грамматическими терминами и понятиями, но далеко не со всеми прочими. Языки различаются настолько, что для описания их особенностей вам будут нужны отдельные словари-справочники. В суахили, например, нет причастий, зато в английском языке нет синхронных и последовательных времён. Существует некоторое совпадение в том, что делают эти элементы языка, но в том, как они это делают, существует большая разница — и даже их функции ни в коем случае не эквивалентны.

Я предполагаю, что вы хотя бы поверхностно знакомы с такими основными чертами английского языка, как согласные и гласные, существительные и глаголы, прилагательные и наречия, местоимения и предлоги, а также с прошедшим и настоящим временами. Отталкиваясь от этого, я напомню вам о некоторых особенностях, с которыми вы, возможно, сталкивались в других языках, обычно преподаваемых в американских школах, а затем перейду к другим, встречающимся только в языках, с которыми вы вряд ли сталкивались.

Например, если вы изучали французский или испанский языки, вам встречались спряжения глаголов. Спряжение — это принцип изменения формы глагола для выражения лица, числа и времени. На английском языке это настолько просто, что вы вряд ли даже осознавали это. Простое настоящее время имеет две формы (go и goes), а прошедшее — только одну (went); будущее образуется путём подстановки вспомогательного глагола перед основной формой (will go). Во французском или испанском всё сразу становится сложнее, потому что для каждого времени вам нужно выучить (примерно) шесть форм: по одной для «я»; «ты» (единственное число/фамильярное); «он», «она» или «оно»; «мы»; «вы» (множественное число/вежливое) и «они».

Более того, не существует ни одного принципа, который работал бы всегда. У испанских глаголов можно выделить три различных спряжения, а у французских — четыре. Если этого мало, то в обоих языках содержится множество «неправильных» глаголов, которые слабо или сильно отклоняются от любого из стандартных спряжений, и потому их необходимо запоминать. Поскольку это в значительной степени верно для всех языков, обычно преподаваемых в североамериканских школах, вы можете предположить, что неправильные глаголы должны быть представлены в языках в изобилии. (Этого не наблюдается, но подробнее об этом — чуть позже.) С другой стороны, хотя такие языки требуют от вас изучения большего количества форм, они также дают вам некоторую дополнительную гибкость. Когда лицо и время подразумеваются в самой форме глагола, вам не всегда нужно чётко указывать подлежащее. Испанский язык обычно пропускает подлежащее местоимение, если оно не обязательно нужно для ясности или акцентирования внимания (например, «hablo» вместо «yo hablo», то есть, «я говорю»).

Изучая французские или испанские спряжения, вы также обнаружили, что времена в разных языках не обязательно определяются одинаково. И если в английском языке существует одно простое прошедшее время, то в испанском их два. Претерит (примерно, но не точно соответствующий тому, что французские учителя часто называют «прошедшим историческим временем») относится к действию, которое имело место однажды в определённое время («Я прочитал книгу вчера»), а имперфект — к действию, которое имело место неоднократно или непрерывно в течение определённого периода («Я часто читал книгу, когда возвращался домой с работы в те дни»).

Во французском, испанском или немецком языках вы также должны различать уровни обращения. Разговаривая с любым человеком, вы должны решить, следует ли обращаться к нему фамильярно, как tu, tú или du, или официально (вежливо), как vous, Usted или Sie. Фамильярные формы используются при обращении к животным, детям и людям младше вас или с более низким статусом; вежливые формы используются при обращении к тем, кто старше или обладает более высоким статусом. Трудность (и подводный камень) заключается в необходимости принять решение о том, какая из категорий подходит тому, к кому вы обращаетесь. Это может быть непросто, а неправильное предположение может стать причиной неприятностей. Современный английский (в наши дни, когда популярность «thou» упала) избавляет вас от необходимости принимать это решение. Самый близкий в настоящее время вариант в английском — это выбор: имя или сочетание формы обращения и фамилии («Джон» или «мистер Смит»).

Каким бы коварным ни казалось различие между вежливым и фамильярным обращением тому, кто впервые сталкивается с французским или немецким языками, оно может быть куда хуже, и даже уже таково. В польском языке существует 45 вариантов обращения на «вы» (правда, не 45 отдельных форм, а 45 отдельных ситуаций [сочетания числа, уровня, рода, падежа и т.д.], которые необходимо различать, чтобы знать, какую форму следует использовать). В японском языке существует сложная система почётных званий и степеней витиеватости, которые следует тщательно подбирать в соответствии с относительным статусом того, кто говорит, и того, к кому обращаются.

Есть одна вещь, которую вы, вероятно, с радостью обнаружили в испанском или немецком языках — это то, что правописание и произношение могут быть более простыми и логичными, чем в английском языке. С другой стороны, вы, возможно, испытали тревогу, обнаружив, что вам пришлось научиться издавать новые, незнакомые и, возможно, «трудные» звуки, такие как раскатистое «r» и немецкие гласные «ö» и «ü». (Вам бы стало легче, если бы вы узнали, что английский язык переполнен такими звуками, как «th» и постоянно меняющаяся гласная в американском слове «can’t», которые встречаются лишь в немногих других языках и оказываются странными и трудными почти для всех остальных?)

Если вы изучали немецкий язык или латынь, то должны были знать о падежах и склонениях. Они связаны с существительными, прилагательными, артиклями и местоимениями так же, как спряжения с глаголами. В английском языке от них есть остаточные следы, но только лишь остаточные — в различных формах местоимений, используемых в качестве субъектов и объектов (I и me, he и him, she и her). В немецком и латинском языках каждое существительное, прилагательное, артикль (если он есть) или местоимение должны быть поставлены в правильной форме (падеже) в соответствии со своей ролью в предложении. В немецком языке не два, а четыре падежа; в латыни их семь. И, разумеется, в каждом из языков существует несколько вариантов склонения и щедрое количество исключений из правил.

До сих пор все мои примеры брались из языков, которые обычно преподаются в наших школах и более или менее близкородственны английскому. Если мы копнём чуть глубже, всё станет ещё интереснее. Если же мы копнём очень глубоко, всё станет гораздо интереснее.

Все языки, которые я упомянул, принадлежат к большой семье, называемой индоевропейской; английский и немецкий принадлежат к германской группе, а латынь, французский и испанский — к романской группе. Тем не менее, даже внутри этой группы мы нашли один язык, латинский, в котором не используются артикли — слова (the, a, an), которые мы используем постоянно.[38] Многие языки вполне комфортно обходятся вообще без их использования. Примеры можно найти как внутри индоевропейской группы (славянские языки, например, русский и польский), так и за её пределами (такие как китайский, японский и суахили). Носителям таких языков при изучении английского может быть сложно понять, какой цели служат артикли, и знать, когда их нужно вставлять. В скандинавских языках они используются, но определённый артикль — это суффикс, добавленный к существительному вместо отдельного слова перед ним (шведское hus = house (дом), huset = the house ([этот] дом)).

В славянских языках также существует деление глаголов на категории, называемые видами (аспектами). Помните различие между претеритом и имперфектом в романских языках? А теперь представьте, что одни и те же оттенки значения разделяются во всех временах. В славянских языках для перевода одного английского глагола имеется по два (как минимум) отдельных, свободно спрягаемых глагола. Один из них, совершенного вида, используется в ситуациях с ощущением определённости или завершённости, как претерит романских языков. Другой, несовершенного вида, используется для продолжающихся или привычных действий, скорее как имперфект романских языков.

Любой язык — это набор инструментов для выражения идей. Точно так же, как в один набор инструментов может входить разводной гаечный ключ, а в другой — нет, в некоторых языках есть такие инструменты, без которых другим приходится обходиться. Один особенно полезный инструмент, который отсутствует в английском языке, но есть в славянских и скандинавских языках, — это полный набор возвратно-притяжательных прилагательных и местоимений. В английском языке, если «Joe told Henry he loved his wife», Генри может немного понервничать, пока не выяснит, принадлежит ли жена, о которой идёт речь, Джо или самому Генри. В русском языке никакой двусмысленности нет. Здесь вместо «his» используется слово «свою», если оно относится к самому Джо (подлежащему в предложении), и совершенно другое, «его», если оно относится к кому-то другому (например, к Генри). (Конечно, это не всегда преимущество: английские шутки, которые зависят от такой двусмысленности, нельзя перевести на русский!)[39]

Ещё одним средством, которого нет в английском языке, является местоимение третьего лица единственного числа «не связанное с родом». В последние годы многие люди пытались закрепить такой момент (например, «он/а»), но на таком фундаментальном уровне, как местоимения, внести языковые изменения сложно, и до сих пор ни одно из них не получило всеобщего признания. «Это» (it) не удовлетворяет этим требованиям. В английском языке оно означает отсутствие определения рода, что большинство людей считают оскорбительным, если речь заходит о них самих. То, о чём я говорю, — это местоимение, которое подразумевает, что у человека действительно есть разделение по полам, но не уточняет этот момент. Во многих языках (например, в суахили, японском и венгерском) есть местоимения только такого рода, который не даёт возможности определить, «он» это, или «она». (Похоже, что на практике это не гарантирует наличие общества, свободного от сексизма.)

Кстати, категория рода пронизывает насквозь большинство индоевропейских языков. И опять же, английский язык утратил эту особенность почти полностью, от неё остались лишь следы. В испанском, французском или немецком языках у всего есть род, который не обязательно имеет какое-либо отношение к полу: во французском языке «стол» — слово женского рода, а в немецком «девушка» — среднего рода. Прилагательные должны совпадать с существительным по роду и числу, которое они изменяют, а в польском и русском языках даже глаголы прошедшего времени меняются в зависимости от рода подлежащего.

За пределами индоевропейской группы различия могут быть гораздо более значительными и фундаментальными, чем всё, о чем я упоминал до сих пор. Вот подборка явлений, с которыми вы можете столкнуться:

Семитские языки, например, иврит и арабский, широко используют гортанные звуки. Кстати, слово «гортанный» — это, вероятно, единственное слово, которым чаще всего злоупотребляют авторы, пытающиеся описать чужеродные языки; оно совершенно определённо относится к звукам, образующимся в горле, вроде немецкого или шотландского ch или арабского q. (Да, я знаю, что иногда это слово используется в широком смысле для обозначения «странного, резкого или неприятного», но это слишком неопределённый эпитет, особенно для научной фантастики. Читатели научной фантастики истолкуют слово «гортанный» в его более точном смысле и испытают неудовольствие, если им покажется, что вы используете его не так.)

В нескольких южноафриканских языках используются «щелчки», которые настолько отличаются от любых наших звуков, что носителям английского языка трудно даже воспринять их на слух как речь. Образцы этого вы можете услышать в фильме «Наверное, боги сошли с ума». Когда вы слышите речь бушмена, она, скорее всего, звучит так, словно кто-то говорит на «обычном» языке без щелчков, а на заднем плане неизвестный отдельный источник издаёт щёлкающие звуки.

Набор звуков, которые могут издавать речевые органы человека, значительно больше, чем выборка, используемая любым из языков. Во всех культурах на ранних стадиях обучения речи дети пробуют их все; их культура закрепляет те, которые от них ожидают, и они вскоре забывают, как издавать другие.

Словоизменение («флексия») в лингвистике означает изменение формы слова для выражения оттенков значения или связанных с ними значений, таких как leading (ведущий), led (ведомый) и leader (вождь) от lead (водить). Этот пример иллюстрирует два метода, используемых в индоевропейских языках: изменение окончания и изменение внутренней гласной. В индоевропейских языках последний способ относительно редок (в германских языках типа английского и немецкого он встречается в основном в нескольких «сильных глаголах», таких как sink (тонуть), sank (погрузился, утонул), sunk (утопленный)), но в семитских языках это основной modus operandi. Там основной корень слова состоит из группы согласных (обычно трёх), а родственные слова образуются путем изменения чередующихся между ними гласных. Если бы в английском языке всё было так же, как в арабском, то слова postal (открытка), pastel (пастель), pistol (пистолет) и pustule (прыщ) выглядели бы формами одного и того же слова или, по крайней мере, были бы очень близкородственными; и в то же время слова kisses (поцелуи), kisser (ряха), kissed (поцелованный) и kissing (целование) выглядели бы не связанными друг с другом.

Во многих африканских и восточных языках тон, которым произносится слово, является неотъемлемой частью его отличительных особенностей и кардинально влияет на его значение. В английском языке интонация используется в ограниченных масштабах для выражения таких вещей, как отношение говорящего — например, слог «О» (Oh) может произноситься в разных тональных вариантах для выражения смирения, удивления, восторга или скептицизм, — но в действительно тональных языках, таких, как китайский, всё заходит гораздо дальше. Одна и та же комбинация гласных и согласных (скажем, «blurp»), произносимая четырьмя тонами — например, высоким ровным, низким ровным, восходящим и нисходящим — может дать четыре совершенно не связанных между собой слова с такими же разными значениями, как «шпинат», «карбюратор», «политик» и «энтропия».

Многие индоевропейские языки преимущественно флективные; это означает, что большая часть их грамматики связана с изменения словоформ. Есть и другие способы сделать это; в большинстве языков используется несколько методов, но преобладает один. Английский — нетипичный индоевропейский язык в том смысле, что он утратил большую часть своих флективных форм и стал в значительной степени изолирующим. В изолирующем языке, хорошим примером которого является китайский, слова не меняют форму, но их значение во многом зависит от порядка, в котором они подобраны. Одно и то же слово может обозначать не только разные времена, числа или падежи, но и разные части речи, в зависимости от того, где они встречаются в предложении. Слово walk, например, может быть как глаголом (ходить), так и существительным (прогулка), и если это существительное, то оно может стоять в любом падеже. Порядок слов гораздо важнее в сильно изолирующем языке, чем в высоко флективном языке. В английском предложении “The dog bit the man” («Собака укусила человека») вы узнаёте, кто кого укусил, из того, кто из участников стоит перед глаголом, а кто следует за ним. Если вы измените фразу на “The man bit the dog” («Человек укусил собаку»), значение изменится на противоположное и будет достойно освещения в новостях. В немецком или русском языках вы можете выразить любое значение с помощью любого порядка слов, потому что у слов «человек» и «собака» будут разные формы в зависимости от того, являются ли они субъектом или объектом.[40]

Третий основной тип грамматической системы — агглютинативный, в котором правила грамматики в основном касаются того, как составлять слова путём расстановки в ряд элементов, каждый из которых имеет определённую форму и значение. На первый взгляд, они могут выглядеть похожими на индоевропейские модели словоизменения, если то, что добавляется к базовой форме, является суффиксами, и их не слишком много. Например, в турецком языке ev — это «дом», ler — суффикс множественного числа, а evler — «дома». Но вы можете добавить сразу несколько суффиксов: den — это суффикс падежа, означающий «из», поэтому «из домов» будет ev + ler + den = evlerden.

Добавляемые элементы не обязательно должны быть суффиксами. В суахили большая часть грамматики составлена с помощью префиксов. Множественное число от kikombe — vikombe; единственное число от watu — mtu. Если бы вам встретилось слово kilichotutosha, вы бы глянули в словарь и нашли слово tosha, которое означает «быть достаточным». Чтобы понять слово целиком, вам нужно было бы распознать четыре префикса и знать, что, когда они встречаются в таком порядке: ki — это префикс темы для определённого класса существительных, li — префикс прошедшего времени, cho — относительное местоимение для того же класса существительных, что и ki, и tu — местоимение объекта первого лица множественного числа. Так что слово kilichotutosha означает «(то), чего нам было достаточно».

Всё это может звучать довольно устрашающе, но так происходит главным образом из-за того, что это очень сильно отличается от того, к чему вы привыкли, а не из-за того, что это изначально сложно. На самом деле, агглютинация может привести к созданию освежающе логичного и подчиняющегося правилам языка. В тексте на суахили для начинающих на первом уроке можно ввести три или четыре времени глагола и сразу ожидать, что вы сможете использовать их для любого глагола в языке с учётом его корня. Это коренным образом отличается от французского или испанского; это не только разумно, но и легко: изучение трёх времён просто означает изучение трёх двухбуквенных приставок.

Это не означает, что агглютинативные языки обязательно абсолютно просты, полностью подчинены правилам или легки в изучении. Иногда, например, в них имеет место гармония гласных, когда гласные в суффиксах или приставках (или инфиксах, вставляемых в середину слова!) должны изменяться, чтобы соответствовать гласным в корневом слове. В турецком языке гласные делятся на «гласные переднего ряда» (среди которых e и i) и «гласные заднего ряда» (среди которых a и o). В моём примере, приведённом выше, суффиксами множественного числа и аблятивного падежа были ler и den, потому что ev содержит переднюю гласную. Если корневое слово содержит задние гласные, например, oda (комната), то суффиксы также должны содержать заднюю гласную, поэтому «из комнат» будет odalardan. Я упоминал, что «местоименные префиксы» в моём примере из суахили относятся к определённому классу существительных; классы существительных примерно эквивалентны грамматическому роду, но их восемь. Множественное число для kitu — vitu, множественное число для mtu — watu и так далее; и у каждого класса существует свой собственный набор «согласований» (префиксов и других строительных блоков для различных целей). В некоторых языках типа эскимосского (иногда называемых «полисинтетическими»), агглютинативный принцип возносится до умопомрачительных высот, когда длинное и сложное английское предложение превращается в одно слово.

Многие языки написаны алфавитом, в котором для обозначения основных звуков языка используются немногочисленные символы и потому их можно использовать для написания всех его слов. Степень соответствия правописания произношению сильно варьируется. Английский язык заимствовал слова из многих источников, и написание и произношение в нём не эволюционировали последовательно или в одинаковом темпе. Поэтому в английской орфографии существует много несоответствий, и для запоминания требуется приложить изрядное количество усилий. Тем не менее, при достаточной практике вы обычно можете достаточно точно угадать, как произносится незнакомое слово. В суахили и турецком языках совпадение настолько близко, что вы всегда можете правильно произнести новое слово с первой попытки или написать по буквам то, что впервые слышите.

В ходу сейчас много алфавитов, и возможны также иные способы письма. Японцы и индейцы чероки пользуются слоговыми обозначениями, в которых символ обозначает не гласную или согласную, а целый слог. Самой ранней письменностью почти наверняка были пиктограммы — стилизованные изображения, предназначенные для обозначения буквальных объектов, таких как мужчина, женщина или дерево. (В последнее время они возвращаются в таких областях, как международные сообщения и знаки «Не курить».) Использование пиктограмм постепенно расширилось, чтобы включить в них представление о понятиях, связанных с объектом (например, тепло с Солнцем) или со звучанием слова, представляющего объект (например, пиктограмма Sun (солнце) используется для обозначения английского слова son (сын)). Алфавиты — это поздняя фаза эволюции последнего. Сохранившимся примером первого является набор из нескольких тысяч иероглифов, используемых для письма по-китайски. Каждый из них необходимо запомнить, поэтому они гораздо менее удобны и хуже способствуют распространению грамотности (а также клавиатур пишущих машинок или компьютеров) по сравнению с алфавитом. С другой стороны, у них есть определённое достоинство: их могут прочитать образованные люди из всех уголков Китая, даже несмотря на то, что их разговорные диалекты непонятны друг другу.

Я мог бы продолжать перечислять такого рода вещи очень долго, упоминая такие тонкости, как включающие и исключающие формы слова «мы» (в зависимости от того, включается ли в него человек, к которому обращаются, или нет), слышимые вопросительные знаки, слова, которые могут означать либо «да», либо «нет» в зависимости от того, как был сформулирован вопрос, и двадцать шесть наклонений глагола в австралийском языке аранда. Но место не позволяет, да и представление к настоящему моменту у вас уже сложилось. Если вы хотите, чтобы языки ваших инопланетян были действительно инопланетными, узнайте как можно больше о человеческих языках — как об общих принципах, так и об особенностях нескольких примеров языков. Я настоятельно рекомендую изучить хотя бы один неиндоевропейский язык. Но в качестве основы для изобретения инопланетных языков даже этого будет недостаточно, потому что, какими бы разнообразными они ни были, все языки, о которых я упоминал, имеют одну очень важную общую особенность, которой не будут обладать ваши инопланетяне.

ЗА ГРАНЬЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО

Все мои образцы языков были, в силу обстоятельств, человеческими языками, которые развивались для их использования человеческими голосовым аппаратом, органами чувств и нервной системой. Я уже упоминал, что все человеческие младенцы пробуют все подобные звуки, а их культуры отбирают среди них сегмент для использования. Очевидно, нечто подобное справедливо и в отношении грамматики. Виды грамматики, которыми пользуются люди, по-видимому, связаны определёнными широкими ограничениями, налагаемыми жёсткой структурой их нервной системы. (См. статью Бикертона о «креольских языках».)

Если не считать совершенно особых обстоятельств, ваши инопланетяне не будут людьми. Ни их нервная система, ни анатомический аппарат для испускания и распознавания звуков, вероятно, не будут слишком похожими на наши. Они могут оказаться неспособными издавать наши звуки, или же мы — их. Чтобы получить лучшее представление о том, какой диапазон речевых звуков может использоваться разумными существами вне Земли, вам следует послушать не только французский, арабский и китайский языки, но и весь спектр звуков, издаваемых всеми видами животных: жужжание пчёл, долгие песни китов, жуткий хохот и завывания гагар, воротничковых рябчиков и оропендол...

Типичный полевой путеводитель по птицам попытается описать птичий крик с помощью какой-нибудь довольно причудливой транскрипции, например «Гуд-Сэм-Пибоди» или «Вии-вииоо-тити-вии». (Я это не выдумываю!) Такая транскрипция может быть в некоторой степени полезна в качестве мнемотехники, помогающей вам точно распознать птицу, подсказывая её общие ритм и интонацию. Но гласные и согласные в транскрипции даже отдалённо не похожи на реальные звуки.

Звуки, издаваемые птицами и китообразными, просто слишком отличаются от наших, чтобы мы могли воспроизводить звуки друг друга, или чтобы их можно было с той или иной точностью передать нашими системами правописания. Ситуация с существами, независимо эволюционировавшими в других мирах, скорее всего, будет такой же, а не как у людей, которые просто выросли в среде разных культур.

Предложение, которым я открыл эту главу, должно быть написано в нотной записи, потому что оно написано на языке, в котором для смысла важны абсолютная высота звука и длина слогов. Каждый слог представляет собой одну из семи гласных или полугласных (у говорящих губы, как у лягушек, и гибкие стенки рта, но нет языка), произносимых в одной из тринадцати тональностей и с короткой, долгой или средней продолжительностью. Нотная запись — это лучший из способов, которым мы располагаем для написания таких вещей. Разумеется, у них есть свой собственный словарь — слоговой, где каждая гласная или полугласная буква представлена основной геометрической формой (вертикальной линией, горизонтальной линией, кругом и т.д.) с элементами украшения для обозначения высоты звука и сопровождается точками или тире для обозначения длины. Они пишут по спирали против часовой стрелки от полей страницы к центру, «обрамляя» любой сопутствующий материал типа иллюстраций. Мало кто из людей мог говорить на этом языке. И если в большинстве человеческих языков хоть немного используются комбинации относительной высоты звука, то этот язык требует от говорящего и слушающего того, что музыканты называют «абсолютным слухом», а эта способность есть лишь у немногих из нас.

Язык кийра из моей серии «Спасательная шлюпка Земля» (самые подробные справки приводятся в «Грехах отцов») несколько похож на него в том смысле, что в нём используются абсолютная высота звука и длина. Отличается он тем, что у кийра есть язык, причём достаточно подвижный, поэтому они могут использовать весь человеческий диапазон гласных и согласных, а также некоторые другие. Им легче выучить любой из человеческих языков, чем любому из нас — выучить их язык, просто потому, что присущие им речевые приспособления более универсальны, чем наши. В их распоряжении есть, как минимум, один вид словоизменения, которого нет у людей — они могут спрягать глаголы, переставляя их. Они могут, по крайней мере, в принципе, быстрее передавать большее количество информации, поскольку у них есть больше способов варьировать каждый произносимый ими слог.

Разумеется, ваши инопланетяне могут даже не пользоваться звуком как основным средством обмена информацией. Другие формы общения не просто возможны — они уже используются прямо здесь, на Земле. Я уже упоминал, что пчёлы «танцуют», чтобы дать своим коллегам направление к запасам пищи. Многие животные используют химические вещества под названием феромоны для передачи таких сообщений, как «Я готов(а) к спариванию». Однако эти сообщения довольно просты, и применимость таких методов может быть ограничена природой среды жизни. Например, для запахов характерна слишком очевидная неаккуратность процесса передачи информации и в пространстве, и во времени, чтобы их можно было использовать для проведения эзотерических дискуссий наподобие этой. Однако я уже упоминал об одном возможном исключении из рассказа Хола Клемента «Необычное чувство». Ещё один вымышленный пример сложной химической коммуникации можно найти в книге Джоан Слончевски «Застывшие на Фоксфилде» (“Still Forms on Foxfield”).

В целом же вероятность того, что та или иная среда станет основным средством коммуникации, будет зависеть от соображений, которые уже обсуждались в разделе пятой главы «Чувства». Некоторые существа могли бы использовать модулированный свет (осьминоги используют сложные изменения в окраске тела для выражения своего эмоционального состояния), но он ограничен пределами прямой видимости. Очевидно, звук является наилучшим компромиссом для многих сред — по крайней мере, для сред, во всём похожих на те, что встречаются на Земле, поскольку он в достаточной степени обеспечивает точность и скорость передачи в широком диапазоне условий. Так что я бы предположил, что многие существа Вселенной действительно разговаривают тем или иным образом при помощи звука.

Но не обязательно при помощи слов или предложений, даже таких похожих на наши, как те, что я уже описал. В предыдущих главах я упоминал не-человеческих существ, обладающих умеренной степенью развития интеллекта, которые живут в океанах Земли: это дельфины. Обитая в водном мире с гораздо более выраженной трёхмерностью по сравнению с нашим, они используют гораздо более широкий частотный диапазон звука, чем мы, как для общения, так и в качестве гидролокатора, для ориентирования при передвижении и определения местоположения пищи. Во время работы над романом «Пиноккио» (который также фигурирует в третьей части книги «Спасательная шлюпка Земля») мои исследования заставили меня подозревать, что разумные дельфины могли счесть человеческое понятие «слово» странным и сложным для понимания, поскольку их средства общения и восприятия были связаны очень тесно. «Наш язык, — объясняет Пиноккио собеседнику, — вырос из описаний, и наши описания гораздо живее, чем ваши. Вы могли бы сказать, что мы разговариваем картинками… [Например,] вместо того, чтобы сказать «Рыба только что проплыла выше и правее меня», я бы сказал: «Я издал звуки для ощущений такого-то и такого-то рода, и вот что я услышал». Другой дельфин, когда я повторил бы свои эхо-сигналы, буквально увидел бы эту рыбу — какого вида она была, насколько крупная, где она была, насколько быстро двигалась и что было вокруг неё».

Мы до сих пор не знаем, действительно ли лингвистика и культура у земных дельфинов находятся на таком высоком уровне, но даже если это не так, у аналогов дельфинов вне Земли дела могли бы обстоять именно так (интересный вариант можно найти в «Последней инстанции» Г. Дэвида Нордли). Суть здесь в том, что когда вы изобретаете инопланетян, вы должны позволить их языкам быть логическим продолжением остальной их природы — насколько это возможно и в той мере, в какой это вас интересует.

ПРАКТИЧЕСКИЕ СОВЕТЫ

Готовясь писать об инопланетянах, спросите себя, насколько много вам нужно знать об их языке, а затем — насколько много вы хотели бы знать. Для одних сюжетов он почти не нужен, а другие требуют очень многого. В «Твидлиупе» я мало что знал о языке пришельцев, за исключением того, что его частью были свисты, похожие на птичьи, а звуковая система была настолько отлична от нашей, что они даже не могли начать говорить на человеческих языках, или наоборот. В книге «Дьявол и глубокое синее море» подробно описанная структура языка была настолько неотъемлемой частью истории, что мне пришлось изобретать её в мельчайших подробностях. В «Грехах отцов» мне не было нужно этого делать, но я решил это сделать в рамках процесса «оживления» кийра для себя и для читателя. В «Ньютоне и квази-яблоке» я не включал в историю слишком много языка, но всё равно разобрался в основах, чтобы быть уверенным в том, что то, о чём я упоминал, соответствовало более широкому контексту. В данном случае это было достаточно просто — это должна быть история об очень гуманоидном виде на планете, очень похожей на Землю, так что оба языка оказывались взаимно пригодными для общения.

Лично я обычно предпочитаю разработать, как минимум, базовую структуру инопланетного языка, и призываю других поступать так же. Но это не значит, что вы должны расписывать полную и подробную грамматику, не говоря уже о полном словаре. Если язык отличается от человеческих настолько сильно, что ни мы, ни они не способны разговаривать на языке друг друга, а его структура не играет ключевой роли в вашей истории, вам может понадобиться не больше, чем общее описание того, как он слышится людям, и как удаётся общаться двум видам. Однако если он поддаётся хотя бы приблизительной транскрипции нашим алфавитом, вы, вероятно, захотите знать хотя бы некоторые основные правила.

По моему опыту, минимум, необходимый для включения в рассказ небольшого числа слов, — это список того, какие буквы используются для написания слов, и какие-то ограничения на то, как они могут сочетаться. Среди человеческих языков, например, сочетание cs в начале слова является очень явным намёком на то, что это слово венгерское, тогда как cz в начале — это характерная особенность польского. Польские прилагательные (по крайней мере, когда они употребляются с существительными мужского рода единственного числа в именительном падеже) часто оканчиваются на -ski. (В других родах, числах и падежах у них другие окончания.)

Этот последний пример показывает, что вы, вероятно, захотите также знать несколько правил грамматики. В итальянском языке существительные и прилагательные мужского рода в единственном числе обычно оканчиваются на -o, а существительные и прилагательные женского рода в единственном числе — на -a. Если вы писали рассказ, который включал достаточно много итальянских фраз с существительными и прилагательными, даже у читателя, не говорящего по-итальянски, могло бы возникнуть смутное ощущение, что здесь что-то не совсем правильно, если бы вы использовали в этой истории фразу giardino bella («прекрасный сад», но с прилагательным женского рода после существительного мужского рода).

Именно что-то подобное и позволило редактору рукописи обнаружить ту самую грамматическую ошибку в моём «Ньютоне и квази-яблоке». Я не помню точно, в чём именно она состояла, но я помню, что язык был агглютинативным: в нём использовались и префиксы, и суффиксы, которые преобразовывали основной корень в такие вещи, как название места, жителя этого места, нескольких жителей этого места, язык, на котором там говорят, и т.д. Я никогда не объяснял всего этого; но тот факт, что я последовательно использовал правила, придавал языку более реалистичный вид (и позволил редактору-копирайтеру поймать меня, когда я споткнулся).

Решая, какие буквы использовать в незнакомом языке, неплохо принимать во внимание всё, что вы знаете об анатомии и физиологии его носителей. Например, носитель языка, процитированный в моём вступительном предложении, не имея языка, не мог произнести много согласных. Чтобы привлечь читателя на свою сторону, вы, вероятно, захотите использовать слова, которые произносятся достаточно легко — то есть, такие, на основе которых читатель может легко представить себе удовлетворительное произношение, — даже если на самом деле всё зачастую может быть не так. Многие читатели могут придумать способ представить, как произносится слово “Kangyr”, или даже (возможно, неохотно) “Bdwdlsplg”, когда оно им встретится. Но использование неалфавитных символов, как в «A%$th*s», не передаёт никакой информации о том, как в действительности звучит это слово, и оно, скорее всего, вызовет лишь раздражение у читателя. А поскольку раздражённые читатели могут поискать себе удовольствие где-то в другом месте, такой практики в целом лучше избегать.

В заключение я мог бы упомянуть ещё об одной паре подводных камней, на которые следует обращать внимание, когда изобретаете инопланетные языки. Остерегайтесь говорить о таких языках, как «марсианский»; они равнозначны «земному» или «человеческому», и если вы ожидаете, что ваш читатель поверит, будто бы целый вид или всё население планеты говорит на одном языке, вам лучше быть готовым объяснить, как это получилось. И если вы приводите много примеров из языка, не поддавайтесь искушению использовать лёгкие пути вроде простого изменения всех гласных в примерах слов из какого-нибудь малоизвестного человеческого языка. Если вы это сделаете, у вашего инопланетного языка окажется та же самая базовая структура, что и у его человеческой модели. Просто всё вряд ли случится именно так, и где-то в мире, скорее всего, найдётся, как минимум, один читатель, который поймает вас «на горячем».

Закладка надёжного лингвистического фундамента может много что добавить к сюжету. Это может быть интересно, и это весьма широкое поле деятельности, потому что писатели очень уж часто уклоняются от попыток сделать это. Если же вы всё-таки сделаете такую попытку, то лучше всего сделать то, что я уже предложил. Изучите основные принципы лингвистики. Изучите достаточно глубоко не меньше двух настоящих языков, включая хотя бы один неиндоевропейский. Затем возьмите некоторые из изученных вами элементов — желательно дополненные какими-либо новыми элементами вашего собственного изобретения, и переработайте их в нечто свежее, новое, интересное и правдоподобное.