Искания

Ужасная скучная мирная жизнь!

Будничный дачный Версаль.

От былых развлечений

лишь ты одна осталась у меня,

большая глупая «Берта».

Я целые дни торчу в картинной галерее,

где пыльные портреты предков

в буклях пушечного дыма…

На моих блиндированных стенах

развешаны полотна былых сражений.

Помнишь, «Берта»,

как весело бабахала по Парижу?..

Теперь это только батальная живопись.

Я слишком давно

не война.

Вот моя пожарами позолоченная панорама –

на барабане Наполеон.

Застывший бомбардировкой Севастополь,

Сизые холсты

раздетых мародерами тел после битвы.

Импрессионизм фугаса,

пуантелизм пулеметной стрельбы…

А это, «Берта»,

уникум.

Пейзаж в железной раме танков при Амьене.

Очень жизненные лица трупов.

(Англичане: подлинник, есть дата –

18. VIII. 1918.)

Вот – море,

мой любимый жанр.

Ты была еще в проекте, «Берта»,

не помнишь этой японской вышивки шелком.

Это – Цусима

совместной работы адмиралов

Рождественского и Того.

Ах, «Принц Идзуми»!..

Крейсера умирают в небо винтом.

И сладко-больно делает дредноуту

слепой протей торпеды.

А вот это –

я.

Я – в точном смысле слова.

Над дикарским госпиталем абиссинцев

римские бомбы «капропи»[8],

это мои фамильные черты.

Делайте меня,

пишите меня

с ночного налета Таубе,

с первого хлора!

Нарисуйте меня над Мадридом

с гакенкрейцем на желтом крыле.

Да, это я –

хриплый пороховой обжора,

мешки с песком под глазами,

усиков карманный немецкий словарик,

тевтонское крыло орла зачесано на лоб.

Майн Кампф!

Гот унд Тот!

Великолепный портрет с меня.

«Берта»,

приведи в порядок наброски,

спрячь незаконченный этюд

японским штрихом затушеванного Китая,

американскую мазню Филиппин,

со стен долой английский дилетантизм

в ориентальном духе, –

я себя хочу увидеть

портретом во весь мир!

И сейчас же, сейчас,

когда меня миром доконали соседи!

О, соседи, соседи,

они хотят вогнать войну в раскопки,

пустить по рукам историков, археологов!

Они уже оторвали от меня шестую часть!

Смеют еще жить

и рожать!

Так и лезут живые младенчики, пухлые куклы.

Нет житья от живых.

Грудные живые,

живые школьники, двое взрослых живых,

и снова от них

пренеприятный малютка живой!

Смеют

иметь язык, говорить, называться народом!

Я устрою

пышный

на сто миллионов персон

тотальный обед!

Никель приборов, фарфор посуды,

на стерильных салфетках,

и хлебать, выскребывать царапающими ложками

новорозовых с писком!

Морг! –

восково-сизый мир мертвецов

я им дам.

Многообразную, полную смерти жизнь –

горы и каньоны

трупов

хрипящих,

вспоротых,

пропавших без вести.

О, соседи!

Живут, понимаете, живут!

Целые дни здоровы!

Стали даже летать доктора –

до чего доводит марксизм!

Не дают спокойно умереть рабочему от силикоза,

лечат, моют легкие кислородом на горных вершинах,

где должна стоять моя вилла.

Мы их проветрим,

вгоним в раны столбняк.

Скоро подымется

дыма белокурый зверь.

«Берта»,

зови моих огнестрельных арийцев!

Все мои слуги здесь?

И нитрат свинца,

и нитроглицерин,

и бравый, с выправкою взрыва

тринитротолуол.

Здорово, молодцы!

Залежались на складах?

Застоялся в ногах снарядов

гремучий студень?

Чешется в капсулях

нетерпеливая нитроклетчатка?

Добрый день, орлы.

Хочется «юнкерсам» налетаться вволю?

Вольно,

крылатый «Георгий Торпедоносец».

Скоро, скоро

и вы, синьоры,

зажужжите на Восток

тучей занзароне[9] королевского Воздушного Флота.

А… мои панцирножаберные!

Надводные и подводные.

Ныр, субмарина.

Ход вперед, крейсер.

Я люблю твои глаза улитки

двух башенных орудий,

океанский рыцарь

«Дейчланд».

Так жужжать!

Мои тяжелые насекомые,

рогатые пулеметами жуки,

двойные гусеницы,

сороконожки вездеходов.

Ну как?

Поправились за двадцать лет Версаля?

Прибавили в весе?

Рады стараться?

О, о!

Мы будем лопать Волгу,

жрать сладкий Крым,

намазывать Баку на хлеб Поволжья.

Я – в расцвете

военно-морских-воздушных сил:

твердый прусский дух,

заоблачное зрение прожекторов,

прекрасная нервная система разведки,

звукоулавливателей тонкий, чуткий слух.

Прекрасно! Все в порядке!

Физики и писатели,

химики и философы,

по местам!

Смирно!

Сейчас я буду заключать

торжественные мирные договора,

голубино-пуховые пакты,

скрепленные печатями ратификаций

и рукопожатиями

на хрустально-крахмальных завтраках дипломатов.

Мир, мир и мир!

Я только тогда вполне хороша,

когда внезапна.

В шкатулках нашей фирмы

по бархату эфирным золотом с медалями

написано:

«Хлох.

Ювелир ожогов и нарывов.

Поставщик Двора».

Здесь –

вся коллекция,

весь ассортимент

на выбор!

Вот –

щелк шкатулочка,

замок – зубов жемчужный скрежет.

На красном бархате

хризоберилл

прозрачно-розовый.

Найден был на нёбе

рядового Третьего шотландского полка.

Чего-нибудь в зеленом тоне?

Обратите внимание –

прелестный диоптаз!

Он в самых легких… лучшее,

что может дать иприт.

Если выбирать на мой

профессиональный вкус –

я предпочел бы

циркон,

багровый с белым.

Сто пятьдесят карат!

Ожоги первой степени,

для лучших катаракт!

Он – ослепителен.

Я вам рекомендую

редкую по красоте

лиловую, очаровательную друзу

аметистов.

Дыхание затруднено,

отечность,

пульс 140,

диагноз:

мембранозный трахеобропхит.

Работа мастера Дихлордиэтилсульфита.

Завернуть?

Вот наш алмазный фонд.

Тут лучшее, что есть из лакриматоров.

Лучистые и скорбные,

как будто их по сыновьям

выплакивали матери.

Вот бриллиант –

от блеска коего заплакал целый полк.

Он вызвал слезы

даже у военных судей!

Да, наш хлорацетофенон

вызывает такие алмазы –

слезы хочется лить!

Вот коллекция наших колец!

о, прекрасные перстни

дают нарывные ОВ.

Вот опал и отек.

Розоватый топаз и некроз.

Самоцветный ожог

лазурит луизита.

Нежно-синий по темным губам

цианозного рта…

Вы б хотели слегка потоксичней?

В сырых испарениях рек дифосгена,

в кирпичных ущелиях Фарбениндустри –

мы находим зеленовато-серозный нефрит…

Как сияют сокровища

лазаретных вскрытий!

Веки глаз отечны

и склеены вязким, густым отделяемым.

Если мало коллекций этой –

сотни тысяч искателей

бросятся в душный фосген.

Сотни тысяч гранильщиков кинутся

к россыпям бромбензилцианида.

Раны в оправах суставов,

ожоги в отделке волос!

О, война!

Мы дали толчок развитию мод,

в Абиссинии и то –

носят наши модели до самой смерти!

Может,

вам кажется –

моды

быстро бегут?

Наша

фирма

имеет одно нувоте…

Нечто особое,

нечто изысканное,

нечто такое,

что хочется хитрому химику Хлоху

холить,

ухаживать,

хохотать над хирургами, ахать:

– Ах, когда хаки пехоты

хмурого газа вдохнут,

и курносые бравые парни

  (так громче музыка)

с дешевыми липкими харями масок

  (играй победу)

выхаркнут хлипкие легкие

  (мы победили),

рассыплются всеми сосудами,

альвеолами, бронхами, клетками

  (враг не бежит, а лежит) –

грудой гниющих шинелей,

хрипя, задыхаясь в хлорном хапахе хмерти…

Великолепно!

А вы, Сузуки-сен,

вы принесли,

вы сделали чуму, как я просила?

Сузуки видит нити наций

из Токио

Ниппоно-Хито очень хочет

иметь-иметь

Россию-Го.

Ни яд кураре, ни укусы сурусуку,

ни газ «задыхайся»

не могут столько дать,

как вот такусенькая чума-чума.

От газа можно в подвале укрыться,

а воздух чумы

в подвал принесет агентурная крыса.

умное чудо!

В дистиллированном стеклышке

дисциплинированный миллиард рядовых!

Чтоб вырос

чумы лихорадящий вирус,

Сузуки,

от счастья сюсюкая,

впрыскивал в суслика,

баюкал, вынянчивал

чудную чумную пилочку-палочку

в малиновой лупе поля зрения.

Сузуки науськивал суслика,

ласкал ему усики:

– Умирай, моя чумница, сусленька.

Жрал пунктир

оробевшую кровь на пути.

Крыска бедная

так и сходила с ума.

Волоски повылазили.

Дергалась лапами.

И – в желтоглазой ампуле

моя! –

глазком веселеньким таращится чума.

Сузуки так старался

вам угодить, война!

Он вырастил могучую чуму,

полмира

я чумой умучаю,

когда начну

чуму – чую войну!

Я посмотрю на Запад ампулами.

Спокойный агент

на подоконнике оставит шарик,

а сам обратно – брысь!

Державе иностранной

России

под кожу

Сузуки вколет

доблестной болезни шприц.

Палочка была слабая.

Надо поправиться палочке.

Сузуки готовил

бульончик питательный,

питал ее в крысе,

кормил в ослабевшей макаке,

воспитывал в самурайских чувствах.

Ставил палочку греться на полочку,

лечил отборными легкими

уличенных в опасных мыслях.

Ничего не жалел бацилле.

Сузуки дал чуме

китайца.

Медленно всасывал шприц:

Хитону!

Рот захлебнулся мокротой!

Мутацу! Митцу!

Лиловым лицо залило.

Ецу! Мицуцу!

Сердце не бьется,

пять минут

работает мой микроб…

Как смешно умирают враги!

Укушу

Россию-Го.

Сузуки-сен будет-будет смеяться-смеяться,

миру-миру надо-надо яма-яма,

люди-люди падать-падать тихо-тихо,

вот такусенькой бациллы яда-яда падать-падать,

мало-мало территорий, надо-надо яда-яда…

Оставьте здесь.

Мы испытаем в Дахау

на заключенных коммунистах.

О, если неудача –

в день Страшного суда –

примчится черный ангел-истребитель

и от крыла мечтательно

отцепит смерть

величиной с метр…

Да! Кстати,

как у нас насчет колбас,

книг, музыки и прочего?

И чем мы будем успокаивать рабочего?

Фон Тропф,

колбаса и книги, кажется, лежат на вас?

Как раз,

того что касается жирных колбас,

никаких беспокойств.

Не стоит волнения граждан.

Я заменю им бифштекс,

я им сделаю

хлеб.

Уже громоздятся по складам

сыроватые мешки

суррогатов.

Из дерева тевтобургских дубов

хрустящие щепки хлеба.

Сосиски –

химический фарш в каучуковых кишках.

Я им все заменю!

Я рот заткну

беспокойным хозяйкам

картошкой –

в папиросной бумаге синтетический

сладкий крахмал.

Я под кофе подделаю

порошок жженой сепии.

Я все заменю суррогатом!

Пущу такие

фальшивки еды –

не отличите от подлинника!

У нас в тылу дефицитна

любовь к отечеству –

я ее заменю очень острым блюдом:

«Пусть

брызжет кровь жидов из-под ножа!»

Говорят,

не хватает настоящей любви?

У меня во всем должно быть обилие,

чтобы любили, как следует, –

на войне

в каждой траншее любовная пара

по билетам – десять пфеннигов пара.

Телеграф говорит

о нехватке

подлинной дружбы?

Пустяк!

Мы заменим ее изысканной системой начальств.

У каждого должен быть начальник,

и каждый –

начальником над кем-нибудь.

На рынке исчезло искусство,

нет поэтов,

нет музыки?

Я все заменю,

все подделаю:

пусть трещит и грохочет

прусский военный оркестр!

Пустим в продажу

похабные песенки куплетистов, весьма эротично.

Книги, кино, сигары?

Я заткну им уши, глаза и рты

суррогатом всего, что есть на земле!

Я им сделаю сытую, полную жизнь

суррогатом!

Каждый трус будет подделан под героя,

если надо – мы подделаем красное знамя,

устроим фальшивое Первое мая…

О, Война,

мы подделаем вас

под благо цивилизованных рас!

И когда они сами станут подделкой людей

вперед, бравые суррогатики,

шагом марш,

ура война,

хайль Хитлер,

а?

Да! Я подпишу сейчас приказ.

Чума и газ,

я в бой возьму с собой и вас, и вас.

И ваш, герр Хлох,

дуэльных корпораций шрам,

и ваш, Сузуки,

тихоокеанский шарм.

Фон Тропф,

поставьте свежую пластинку – марш!

«Завтра, завтра,

группы в группы,

трубы, трубы

чумных армий,

грузы в ямы,

ливнем лавы

с Фудзиямы!

Танки, танки

в хлорной прорве.

в черной форме,

бутцы в шарке,

в смертном харке.

В кровь – микробы!

Хрип мокроты!

В масках шрамы,

трупы в ямы,

топот помпы,

топот помпы,

брызги с ампул

чумных капель…»

Адье, Хлох,

адье, Сузуки!

Началась счастливая смерть!

Не спать, а спеть

военный гимн:

«Боже, храни

тайну концентрации войск на границе!»

В шесть утра

меня начинают.

Как тянется, тянется

телеграфная лента…

Старой гроссмутер

старой шерсти клубок

тянет, тянет…

А где же развязка?

Хлох! Где ваш газ?

Довольно тянуть!

Где он шляется,

ваш особенный газ «нувоте»?

Отчего телеграф

стучит зубами от страха?

Какой неудушливый день!

Ну где же, где же

мгновенные смерти, тайфуны чумы,

океаны удуший?

Займитесь мной, займите мне Мемель…

Наобещают, наобещают,

а потом сами бросают

орудья…

Еще немного, и меня закончат,

я буду плакать в белый флаг!..

Хлох! Где драгоценности, где ваши хризопразы?

Я чувствую – что приближаюсь

к своему концу.

Соседи прилетят сюда меня забрать

и через спину

черного коня

меня возьмет и перекинет

усатый

и скуластый

казак-марксист!

Пошлите тысячу аэропланов с люизитом,

пошлите все, что есть из эпидемий,

всех вшей, все танки, весь тротил,

раздробите к чертям собачьим

все ядра атомов,

по только чтобы мне сейчас же здесь была

победа…

Не понимаю…

Я почему-то не мо-гу…

Со мной такое в первый раз.

У Мемеля газ не берет.

Большевики берут руками газ,

вдыхают ртами,

идут сквозь газ мильонами открытых глаз,

и ни ожогов, ни слепоты, ни пены…

С газом это в первый раз.

Какая монотонная лента,

бледный, бледный рисунок:

точка – тире, точка – тире

(точка – тебе, точка – тебе!)

Что? Мне – точка?

Хлох! Телеграфьте!

Выдать солдатам мою личную колбасу.

История, эй, запомнить эту великую жертву!

Она необходима войскам,

а не то

брат на брата

через окопы полезут брататься.

Впрочем…

Колбасу отставить!

Заразите наших храбрых солдат чумой,

и пусть братаются с русскими

сколько влезет…

Сузуки!

Где чума?

Почему никаких телеграмм от чумы?

Она меня под нож подводит.

Это не чума, дряхлая простуда!

Сузуки,

обезьяна,

что с чумой?

Бацилла стала больная, русские дали – дали

лекарство.

Минуту-минуту. Надо-надо послушать бациллу.

Если бессильна бацилла –

Сузуки был и будет мужчиной,

древний род Хирохито

научил его харакири:

«Прощай, кишечник,

вон из брюшины!»

А пока – минуту-минуту – лежат в сарае

двое советских пленных хэйси –

мусмэ и хота.

Дай самураю

попытаться, выпытать, попытать,

какое такое

лекарство мучит чуму?

Хлох,

пленные – ваши,

допросите по методам наци.

Каску снять!

Руки по швам!

Звать Иоганном?

Как стоишь?

С неба свалился?

Да, я спрыгнул с неба.

Отвеч-ать!

Где твоя часть?

Говорить-арш!

Знать хотите, кто да что?

Сколько нас? Народов сто.

Вот еще дойдем до Польши –

на народ на польский больше.

А в Берлин войдем едва –

можно высчитать – сто два.

Шу-тить?

Колышки в ногти!

Крюками за локти!

Отвеч-ать!

Наши части – кроме шуток, –

серп и молот на звезде –

стоят в двух шагах от Всюду,

в трех минутах от Везде.

Хватит!

Этот подчеловек меня злит.

Впрыснуть ему

стопроцентную экстренную чуму!

Ваше имя – Мария.

Милосердье.

Ваш – крест.

Мой – гакенкрейц.

Как сестра,

доверьтесь –

чем вы лечите случаи газовых ран?

Чем спасаете от чумы?

Я прошу вас,

вы так прекрасны,

вы точно из сказки!

Да, я из сказки.

Если газовая рана

и укус чумной блохи –

помогают,

как ни странно,

Маяковского стихи.

Если сильный ожог

кожу нарушил –

музыку хорошо

положить

на душу.

Чтобы бред не шумел –

нужно

согревать при чуме

дружбой.

Надо рядом побыть

мне с ним,

надо раненым петь

песни.

Вдохнуть ей в глотку газ

до холода у вдоха!

Так, так и так…

Как? Вы еще не удосужились умереть?

Вы – оба живы?

Вас не убили ни чумой, ни газом?

Хлох и Сузуки!

Тем и другим – их задушите разом.

Смирно!

Умереть!

Сузуки, Хлох, скажите иприту,

скажите чуме,

надо те им умереть!

Хлох, вы просто керосиновая тряпка.

Сузуки, старый грипп, заставь работать

свою чуму!

Нет? Живете?

Почему вы живы?

Почему?

Потому что, только мы

отвоюем мир –

будут делать из чумы

утренний кефир.

Мы вас быстро обезвредим,

и с весельем на лице –

будут кукол красить дети

акварелью ТБЦ.

Чтоб микробы не хирели

как обыденное –

будут делать из холеры

нежное слабительное.

Мир светлее,

день синее,

умереть не можем мы –

потому что мы сильнее

и воины и чумы.

(Не умирает.)

Люди ходят в загс на запись,

возят жен в родильный дом,

бывший яд – азота закись

мы

роженицам даем.

Женщины довольны –

роды

обезболены.

Мы поставили на вид

химикам приказом –

чтобы не был ядовит

ни один из газов.

Мы их скоро развернем,

как цветки на плитах.

Не старайтесь – не умрем.

Мы сильней иприта.

(Не умирает.)

Пустить магнитные поля!

Убить моторы!

Пустить по людям Зет-лучи!

Усеять все поля шипами!

Жечь!

Леденить до абсолютного нуля!

Пусть атомным ядром

взорвется вся земля!

Пусть раздерется атмосфера клочьями!

Я

пока еще

не окончена.

Прикончат.

Я полностью выпила холодный стакан

допроса.

Сейчас войдут и выведут в ничто.

Влажной тряпкою сотрут, как мел,

с лица истории…

Развеют,

как пепел по степям…

О… Никогда

не рыть траншей!..

Никогда

не дыбиться фугасом!

Не обшаривать

карманы убитых!

Пропасть без вести…

Исчезнуть, как исчезли –

шаман и фараон,

торгаш и кардинал,

как тень с экрана…

Сейчас войдут сюда – четвертовать,

и плавить танки, и ломать орудья,

и превращать их в трактора!

Сдирать с меня значки и эполеты,

регалии и флаги с бахромой,

орлов и львов,

единорогов,

сдирать с меня

мечи, щиты, короны, жезлы

и голую по холоду пустить,

загнать в десяток строк энциклопедии,

где с буквой «б» (что значит бывший)

мной будут только объяснять

меня,

войну –

всесильную и мировую!

Сейчас войдут, нет, входят,

сдирают саблю, крест, мундир,

награды лордов, графов, самураев!

Идет по мне, как трактор, слово

Мир.

Мир – это смерть Войне,

Я умираю.

А теперь мы спокойно можем

благоухать.

Так ли это все просто?..