Искусство осады

Так называемые диодохи, или преемники Александра, больше известны своими полевыми сражениями, и существует распространенное мнение, что осаде в то время уделялось мало внимания. Впрочем, когда одна сторона ищет убежища за стенами крепости, другая вынуждена прибегать ко всем доступным ей осадным средствам. Сразу же после смерти Александра афинская армия под предводительством Леосфена нанесла поражение македонскому правителю Антипатру и осадила его в городе Ламия в Центральной Греции. Когда попытки взять город приступом оказались бесполезны, Леосфен прибег к тактике блокады и начал огораживать место стеной и рвом (Диодор Сиц. 18.13.3). Только его случайная смерть в стычке около осадных укреплений положила конец операции.

Зимой 317–316 годов до н.э. сын Антипатра Кассандр таким же образом окружил Пидну валом от моря до моря, собираясь штурмовать стены, когда настанет более подходящая погода. Тем временем гарнизон крепости так ужасно страдал от голода, что воины ели кавалерийских лошадей, а горожане, говорят, доходили до людоедства (Диодор Сиц. 19.49.1–50.1).

Примерно к такой же стратегии прибег и Антигон, командующий в Малой Азии, когда осадил Евмена в армянской крепости Нора (320 год до н.э.). Диодор пишет, что Антигон окружил крепость «двойной стеной со рвами и огромным частоколом» (Диодор Сиц. 18.41.6) и продолжал блокаду целый год. (Именно в тот период вынужденного бездействия Евмен придумал новый способ тренировать лошадей при помощи хитроумного механического устройства, чтобы они не теряли боеспособности.)

Далеко не каждый генерал предпочитал пассивную осаду. Когда Пердикка, унаследовавший великую армию Александра, вторгся в египетское царство Птолемея, его первым объектом нападения стала так называемая «крепость Камила»; но, хотя он сочетал использование лестниц с необычной тактикой штурма частоколов слонами, он не смог разбить войска Птолемея и был вынужден отступить (Диодор Сиц. 18.34.1–5).

Другой вид приступа применил Арридей против островного города Кизик, используя «все виды снарядов, и стрелометы, и камнеметные катапульты, и все прочие приспособления для осады» (Диодор Сиц. 18.51.1). Увы, без поддержки с моря его атака захлебнулась.

Когда в 319 году до н.э. Полиперхонт стал правителем Македонии после Антипатра, были опять использованы слоны — уже для атаки на город Мегалополь. И хотя горожане восстановили свои укрепления и сделали новые стрелометные катапульты, войскам Полиперхонта удалось подкопать и обрушить большой участок стены под прикрытием войск, стрелявших с осадных башен. В эту брешь и были направлены слоны. Но когда животные попали на утыканные остриями ворота, которые осажденные положили на их пути, то от боли взбесились и устроили погром среди войск самого Полиперхонта (Диодор Сиц. 18.71.3–6).

Деметрий Полиоркет

Укрепляя свои владения в Малой Азии и на Среднем Востоке, Антигон сумел взять Иоппию и Газу приступом. Но то, что он потратил пятнадцать месяцев, чтобы принудить к капитуляции Тир (Диодор Сиц. 19.61.5), представляет собой разительный контраст со стремительной осадой и покорением этого же города Александром на поколение раньше. В отличие от отца, сын Антигона Деметрий, известный потомкам как Полиоркет — «осаждающий», обычно воспринимается как человек, поднявший осадное дело на небывалую высоту. Конечно, один из его ближайших советников по имени Филипп вполне мог быть инженером Александра, носившим то же имя. Правда и то, что Деметрий одержал целый ряд побед, например, в 307 году до н.э., когда он покорил Пирей, Мунихию, Мегару, Уранию и Карпасию. На следующий год, при Саламине на Кипре, его разнообразная осадная техника показала себя наилучшим образом: «Приведя машины к городу и выпуская тучи снарядов, он разрушил укрепления своими камнеметными машинами и сотряс стены своими таранами» (Диодор Сиц.

20.48.4). Деметрий взял город, несмотря на то что горожанам удалось в процессе осады повредить многие из его машин. Тем более любопытно, что его помнят в основном по осаде Родоса в 305–304 годах до н.э., которая стала первой в цепи его неудач. Как еще давно заметил греческий ученый Арнольд Гомме, Деметрий был не ekpoliorketes — «покорителем городов», а просто «осаждающим города»; похоже, что подобное прозвище было дано ему в насмешку после неудачи при Родосе.

Поздние поколения явно не понимали оскорбительности клички; например, Диодор считал, что она дана вследствие того, что он «придумал много вещей помимо искусства инженеров» (20.92.2). Наоборот, тактика Деметрия не содержит ничего особо нового, но его справедливо помнят благодаря количеству и разнообразию бывшей в его распоряжении осадной техники.

При Родосе Деметрий вначале устроил атаку на гавань с помощью кораблей, надеясь отсечь морской город от союзников.

«Он начал готовить два навеса: один для камнеметных машин, другой для стрелометов. Каждый из них был привязан по сторонам к двум кораблям. Еще он построил две четырехэтажные башни, более высокие, чем башни гавани, каждая из них была установлена на два одинаковых корабля и привязана так, чтобы при движении вес распределялся равномерно. Он приготовил также плавучий частокол, скрепив прямоугольные брусья так, что когда они плыли, то защищали корабли от неприятеля, который мог бы подплыть и протаранить корабли, несущие машины. Когда все это было готово, он собрал наиболее крепкие суда, дополнительно обшил их досками, оборудовал щитами с бойницами, поставил в них трехпядевые стрелометы с наибольшей дальностью выстрела, и воинов, умеющих с ними обращаться, а также критских лучников. Затем, послав суда к берегу, он перестрелял тех людей на городских стенах, которые пытались надстроить крепостную стену» (Диодор Сиц. 20.85.1–3).

Неспокойное море и активное сопротивление защитников раз за разом срывали атаки Осаждающего, так что ему не удалось захватить гавань. Перенеся свое внимание на береговую сторону крепости, Деметрий приказал построить гелеполь в дополнение к различным «черепахам» и галереям, но и тут был отбит. Даже гелеполь пришлось отвести назад, потому что родосцы подожгли его. Наконец Антигон посоветовал сыну заключить мир с городом. Витрувий, единственный из историков, рассказывает красочную историю, как родоский инженер по имени Диогнет помешал продвижению гелеполя, накачав в низину на его пути грязь и сточные воды. Огромная машина, по его словам, «завязла в топи и не могла двинуться ни вперед, ни назад» («Об архитектуре» 10.16.7).

Гелеполь Эпимаха

Гигантская осадная башня, или гелеполь (покоритель городов), стала чемто вроде визитной карточки Деметрия. Самая большая из них, использованная при осаде Родоса, была построена Эпимахом Афинским. Четыре античных автора сохранили нам детали: Афиней, Витрувий, историк Диодор Сицилийский и биограф Деметрия Плутарх, писавший около 100 года н.э. Конечно, все они сверялись с более ранними источниками, возможно даже и с утерянной работой самого Эпимаха; описание Диодора особенно похоже на пересказ технического руководства. Он отмечает, что колесное основание машины, или «решетка» (эскарион), имело стороны длиной «почти 50 локтей» (Диодор Сиц. 20.91.2), что совпадает с 48 локтями (72 фута, или 21 м) у Плуарха и Афинея; но «60 футов» Витрувия (17,75 м) — явная ошибка. Диодор говорит, что поперечные балки разделяли внутреннее пространство основания с интервалом 1 локоть (46 см), «так, чтобы оставалось место для тех, кому суждено было двигать машину вперед (Диодор Сиц. 20.91.2); ясно, что именно в эти балки должны были упираться множество людей, толкающих машину.

Машина катилась на восьми колесах, но неизвестно, располагались ли они в два ряда по четыре колеса или в четыре ряда по два колеса. Последний вариант, видимо, привел бы к образованию глубокой двойной колеи, тогда как при первом вес машины более ровно распределялся по поверхности почвы. Колеса были толщиной 2 локтя (3 фута, или 0,92 м) и обиты железом. Мы знаем, что гелеполь, построенный для Деметрия за три года до этого при осаде Саламина на Кипре, имел только четыре колеса, каждое высотой 8 локтей (12 футов, или 3,7 м), а более крупные колеса обычно делаются, чтобы двигать башню было легче, но нет никаких свидетельств, что машина при Родосе имела такие же колеса в 8 локтей. Диодор предполагает, что колеса также давали возможность машине двигаться вбок, но остается загадкой, как именно это достигалось.

Сам гелеполь был разделен на девять этажей, на каждый вело по две лестницы, одна для поднимавшихся, другая для спускавшихся, чтобы избежать столкновения. Афиней говорит, что в целом он был высотой 90 локтей (134 фута, или 39,9 м); меры Витрувия опять поскромнее — 125 футов, или 37 м, а цифра Плутарха — 66 локтей (98 футов, или 29 м) — скорее всего является опечаткой, а правильно — 96 локтей (143 футов, или 42,6 м). И опять же Диодор дает значительно больше сведений, говоря, что стойки по углам башни были «почти 100 локтей высотой» (Диодор Сиц. 20.91.4), но стояли не вертикально, а немного наклонно к центру. Подобное сооружение могло бы достигать 135 футов высоты (40 м), как предыдущий девятиэтажный гелеполь Деметрия в Саламине.

Каждый уровень имел спереди окна, прикрытые ставнями, через которые можно было вести огонь любыми снарядами. Ставни, очевидно, снаружи были обиты подушками из шкур, набитыми соломой, как матрасы, чтобы смягчать удары вражеских снарядов. Открывались ставни скорее всего наружу, но непонятно, крепились ли они к верхнему или нижнему краю окна.

Нижний этаж саламинской башни, который был лишь немногим меньше, чем у родосской, предположительно вмещал трехталантные камнеметатели, т.е. орудия для метания каменных шаров весом три таланта (171 фунта, или 78 кг). Такие машины весили очень много и были длиной около 33 фута (10 м), а шириной 20 футов (6 м), так что места хватило бы только для трех камнеметных машин, стоящих вплотную друг к другу. Однако даже сама торсионная рама превышала по высоте 13 футов (4 м), так что это помещение должно было быть значительно больше, чем в обычной осадной башне. Здесь явно прослеживается намерение сосредоточить обстрел тяжелыми снарядами на верхней части крепостных стен, где и люди, и каменная кладка наиболее уязвимы, но третий этаж гелеполя, судя по всему, уже был выше большинства городских стен. Было мало смысла развертывать артиллерию на верхних этажах башни, где ее неспособность стрелять вниз только мешала, но для стрельбы с большого расстояния расположение катапульт на третьем и четвертом этажах могло иметь смысл. Остальные этажи в этом случае вмещали стрелков из самого разного оружия.

Большое количество деревянных балок, из которых состояла машина, представляло большую опасность пожара. Диодор сообщает, что для защиты от огня передняя и боковые стенки башни обивались листами железа. Витрувий, с другой стороны, пишет, что машина была покрыта подушками из кож, что явно было и более легким, и более дешевым средством защиты от огня.

Но похоже, что Витрувий опять ошибается, потому что известно, что родосцам удалось сбить несколько железных листов с башни Деметрия, подставив деревянную конструкцию под удар зажигательных снарядов, после чего Деметрий предпочел отвести машину подальше. Задняя сторона башни вообще не подвергалась опасности, и самым разумным было оставить ее не только без защиты, но и вообще без всякого покрытия, обеспечив тем самым и необходимое освещение, и приток свежего воздуха.

Хотя Диодор, Афиней и Плутарх явно описывают одну и ту же машину, текст Витрувия, если его понимать буквально, рисует нам башню во всех отношениях меньшую. Он также единственный из всех приводит рассказ, как машина увязла в луже сточных вод, которую защитники крепости умудрились налить на ее пути. Ясно, что башня была столь тяжела, что колеса просто увязли в топи. Возможно ли, что Витрувий по ошибке описал здесь совсем другой гелеполь? Ведь известно, что Деметрий использовал такие же машины при Аргосе в 295 году до н.э. и при Фивах в 291-м. Рассказ Витрувия любопытным образом перекликается с текстом Плутарха, который отмечает, что гелеполь у Фив был таким громадным, что воины смогли продвинуть его лишь на две стадии (1200 футов, или 355 м). Не было ли это вызвано попаданием в топкое место?

Метод продвижения осадных башен

Никто из античных авторов не говорит подробно о способе, которым приводились в движение эти тяжелые машины. В этой связи часто вспоминают отрывок современника Дионисия, историка Ксенофонта. Ксенофонт рассказывает, как персидский царь Кир в середине VI века до н.э. использовал восемь упряжек быков, чтобы тащить трехэтажную башню высотой 12 локтей (18 футов, или 5,55 м) с командой из двадцати человек. Однако это не была осадная башня. На самом деле она была предназначена для полевого сражения и располагалась позади основной армии для оказания ей поддержки. Нет сомнения, что после того как волы доставляли башню в нужное место, их распрягали и отгоняли в безопасное место. Введение осадной башни в самый момент боя требовало совсем других решений.

Очень убедительный аргумент против использования тягловых животных был продемонстрирован во время осады Рима готами в 537 году н.э. Предводитель готов Виттигис решил подвести башню к стене, но римляне, защищавшие крепость, просто перестреляли впряженных в нее волов еще до того, как башня приблизилась вплотную, тем самым мгновенно нейтрализовав ее.

Некоторые из машин были установлены на колесное основание, спроектированное так, чтобы вмещать не только оси, но и поперечные балки, упираясь в которые люди могли толкать башню. Однако даже в самой большой машине не было достаточно места для тех тысяч, о которых упоминается, что они якобы двигали эти махины. Конечно, древние прекрасно знали о шкивах и лебедках, и существует соблазн предположить, что они тоже использовались для движения колесных башен.

Кажется, башня, построенная Посидонием, действительно имела нечто вроде этого. По словам Битона, она была оборудована «местом для ворота […] который заставлял оси вращаться легче» (Витон 55.4–5). Марсден вслед за Шраммом принимает ту точку зрения, что ворот передавал вращение прямо на оси через нечто вроде ременного шкива. Но этот способ вряд ли появился прежде изобретения средневековой прялки, а если даже и так, его применение в осадной башне вряд ли было практичным, если вспомнить, какой огромный вес ему предстояло двигать.

Для лебедки Посидония, возможно, было другое применение. Представляется вероятным (хотя это чистое предположение), что спереди машины в землю забивались колья, за которые цеплялись веревки, идущие к расположенной в машине лебедке, так что люди, находящиеся внутри, могли подтягивать машину к кольям с помощью лебедок.

Конечно, подобная схема не требовала, чтобы лебедочный механизм обязательно находился на самом гелеполе, и нечто подобное могло быть использовано для движения любой тяжелой колесной машины. Если веревки были прочно привязаны к колесному основанию и шли вперед, вокруг опорных кольев, а затем назад, то команда (возможно, с помощью тягловых животных или же лебедок) могла тащить машину вперед, натягивая веревки. Единственным опасным моментом для людей была работа впереди машины, где они были уязвимы для вражеских снарядов.

Эти массивные машины должны были двигаться почти незаметно, проходя каждый день расстояние, едва ли равное своей длине. В этих обстоятельствах было бы достаточно вбивать колья в землю перед самой машиной и крепить канаты к самым задним балкам основания. Тогда вся система оставалась скрытой, пока машина проходила над ней. Конечно, всякая перевозка, и эта в том числе, могла сопровождаться участием множества людей, просто толкавших балки и широкие колеса.

Таранная «черепаха» Гегетора

Деметрия часто считают вдохновителем создания еще одной гигантской машины. Это была громадная «черепаха» с тараном, разработку которой и Афиней, и Витрувий приписывают неизвестному инженеру по имени Гегетор из Византия. Предположение об участии Деметрия в ее создании основывается на его известной склонности к очень большим машинам, хотя сам по себе этот довод не так уж убедителен. Историк Диодор Сицилийский говорит, что при осаде Саламина Деметрий «сконструировал огромные стенобитные тараны и две «черепахи» с таранами» (Диодор Сиц. 20.48.1), и что при Родосе его две таранные «черепахи» были «во много раз больше», чем предыдущие «черепахи» для засыпания рвов. Их тараны, по его словам, достигали длины 120 локтей (175 футов, или 53,2 м) (Диодор Сиц. 20.95.1). Это та самая длина, которую Афиней приписывает тарану Гегетора (Афиней 23.11), хотя практичность столь длинного тарана вызывает сомнения.

Афиней пишет, что таран Гегетора был прямоугольным в сечении и сужался от заднего конца 2 фута (59 см) «толщиной» (он имел в виду размер по вертикали) и 1¹/₄ фута (37 см) шириной до переднего конца размерами 1 на ³/₄ фута (29,6 на 22,2 см). Витрувий дает совершенно другие размеры: длина, по его словам, составляла 104 фута (30,75 м), задний конец 1¹/₄ на 1 фут (36,9 на 29,6 см), передний 1 на ³/₄ фута (29,6 на 22,2 см). (Византийский аноним еще больше запутывает дело, одновременно указывая длину тарана со слов Афинея, а толщину — со слов Витрувия.)

Шрамм считает, что пятидесятиметровый таран неминуемо стал бы изгибаться так, что концы касались бы земли, делая работу невозможной. Он предлагает читать текст Афинея с исправлениями: не 120 локтей, а 120 футов (35,5 м). Это, конечно, значительно меньше, но все-таки превосходит мерку Витрувия. Другой подход демонстрирует греческий ученый сэр Вильям Тарн, он считает, что в Македонии был в ходу «короткий» локоть около 34 см. Его расчеты уводят нас еще дальше от цифр Витрувия.

Немецкий ученый Отто Лендл предлагает более удачное решение, которое позволяет как-то примирить два источника; он утверждает, что греческий текст Афинея был искажен за несколько веков переписывания и что первоначальное число «70» локтей (hebdomekonta) было неправильно скопировано как «120» (hekatoneikosi) локтей. Длина 70 локтей (104 фута, или 31 м) очень близка к измерениям Витрувия. Однако остается неизвестным, как Диодор Сицилийский пришел к числу 120 локтей в отношении таранов Деметрия; возможно, они с Афинеем исходили из одного и того же источника, уже к тому времени содержащего ошибку.

На конце тарана был железный наконечник вроде бушприта (embole) боевого корабля. В основе своей он представлял пустотелую форму из железа, надевающуюся на конец тарана, и при этом укреплялся железными полосами длиной 10 локтей (15 футов, или 4,4 м), которые шли вдоль тарана и прибивались гвоздями. Витрувий называет их lamminae, что является обычным термином для полосы железа, но Афиней зовет их «железные спирали», считая, что они шли вокруг тарана. Далее таран скреплялся веревками, как скреплялись корпуса кораблей — техника, хорошо известная в античном мире, и был полностью укрыт шкурами — необходимая защита от огня, поскольку располагался он снаружи, над «черепахой».

Сама «черепаха» была размерами одинакова с моделью Диада. Афиней дает ее размеры так: длина 42 локтя (63 фута, или 18,62 м) и ширина 28 локтей (42 фута, или 12,42 м) (Афиней 21.2–3). Версия Витрувия — 60 х 13 фута (17,7 х 3,8 м) явно ошибочна (Витрувий 10.15.2) и обычно бывает исправлена с 13 (XIII) на 42 (XLII); 42 фута равны 28 локтям, и таким образом эти размеры совпадает с размером ширины у Афинея. Длина у Витрувия равна 60 футам — на 3 фута короче, чем у Афинея, но это также может быть ошибкой переписчика.

Машина ехала на 8 колесах, высотой 4¹/₂ локтя (1,99 м) и толщиной 2 локтя (0,88 м), которые, по Витрувию, состояли из трех слоев, каждый толщиной 1 фут, скрепленных между собой шпунтами и снабженных железными ободами. (Здесь опять Витрувий употребляет слово lamminae.) К несчастью, как и со второй восьмиколесной машиной — гелеполем Эпимаха, никто не говорит о расположении колес, но расположение их по четыре в ширину позволило бы ровнее распределить вес машины. Кроме того, машина, построенная по размерам Афинея и отвечающая принципам «черепахи» для засыпания рвов, должна была стоять на колесном основании со стороной длиной около 16 локтей (24 фута, или 7,1 м), следовательно, колеса, идущие друг за другом, просто не могли там поместиться.

Как и «черепаха» для засыпания рвов, таранная «черепаха» должна была иметь крышу с крутыми скатами, которые вверху образовывали поперечный конек. Вся машина обшивалась досками и покрывалась огнезащитным слоем. Как и у таранной «черепахи» Диада, этот вид конструкции заканчивался «промежуточным этажом» (mese Stege или media contabulatio), вызвавшим большое замешательство среди тех, кто пытался реконструировать эти машины. В случае с «черепахой» Гегетора этот второй этаж имел площадь 16 локтей (24 фута, или 7,1 м) в квадрате и верхнее помещение 8 локтей (12 футов, или 3,55 м) под самой крышей. Афиней говорит, что в нем располагалась «позиция для стрельбы» (belostasia), а Вирувий поясняет, что там находились скорпионы и катапульты. Это подразумевает, что в верхнем помещении имелись окна, через которые катапульты могли стрелять. Подобное устройство совершенно не вяжется с версией Диада, где артиллерия якобы занимала трехэтажную башенку, поднимавшуюся над промежуточным этажом, но кажется значительно более практичным решением, нежели размещение орудий в достаточно уязвимой и тесной башенке.

Но даже несмотря на то что Гегетор расположил необходимую артиллерию в промежуточном этаже, он не совсем отказался от средней башенки. По словам и Афинея, и Витрувия, таран каким-то образом помещался в клетке из брусьев, которая поднималась от промежуточного этажа и выступала примерно на 13 футов (4 м) над коньком крыши. Наверху она имела небольшую наблюдательную площадку.

Оценить артиллерийскую вооруженность «черепахи» можно, сравнив площадь среднего этажа с площадью, необходимой для размещения малых и средних катапульт, причем надо принимать во внимание как покатую крышу верхнего этажа, так и деревянные стойки, на которые опиралась башенка. Скаты крыши оставляли бы для катапульт только центральную часть перекрытия, а стойки-опоры башенки занимали бы самую середину пространства. Заднюю часть лучше было оставить для лестниц, позволяя команде перемещаться от основания до башенки, так что оставалось только пространство в передней части (около 12 футов, или 3,7 м, шириной и 9 футов, или 2,7 м, глубиной), достаточное для трех стрелометов, стоящих в ряд.

Конструкция башенки нигде не поясняется, и мы вынуждены прибегнуть к предположениям. Источники упоминают четыре крепкие стойки

24 локтя высотой (35 футов, или 10,64 м) и еще две стойки 30 локтей (44 фута, или 13,3 м). Эта пара поддерживала устройство, состоящее из двух колесиков, расположенных бок о бок. По словам Витрувия, «веревки, державшие таран, были привязаны к ним [колесикам]» (Витрувий 10.15.4). Он не дает название устройства, но параллельный текст Афинея упоминает таранодержатель, kriodoche или arietaria machina (Афиней 23.7–8). Но если таран Диада располагался в держателе, то таран Гегетора был подвешен посредине на толстом пучке веревок (Афиней 24.6–8). Интерпретация Лендлом этой загадочной структуры предполагает таранодержатель как точку подвешивания тарана, расположенный в центре и укрепленный на четырех стойках башенки, чтобы равномернее распределить вес. При этом просвет над крышей «черепахи» будет меньше 2 метров, так что такелаж должен быть довольно коротким, чтобы таран не задевал за конек крыши.

Позже было высказано предположение, что упомянутые Афинеем «веревки, держащие таран в центре» (Афиней 24, 6–8) — это просто обвязка для укрепления самого тарана. И тогда было предположено, что таран не подвешивался в середине, а лежал в держателе, как в версии Диада. Более того, «таранодержатель», как уверяли, представлял собой колесную тележку, катающуюся взад-вперед по рельсам, укрепленным над крышей «черепахи». К сожалению, в описаниях Афинея и Витрувия ничего не говорится о столь хитроумных приспособлениях; наоборот, слова о «веревках, идущих от колесиков к держателю и держащих таран» (Афиней 24.9–10), могут означать только подвешенный таран.

Высказывалось предположение, что эти веревки, идущие от колесиков, каким-то образом помогали изменить высоту ударного конца тарана, и в самом деле как Афиней, так и Витрувий предполагали, что вражеская стена могла быть разбита до высоты 70 локтей (104 фута, или 31 м). Это странное заявление, если знать, что таран был подвешен лишь на высоте 26 локтей (38 футов, или 11,5 м) над землей. В любом случае, высота в 70 локтей намного превосходит обычную высоту укреплений; даже в горизонтальном положении таран был бы выше, чем большинство городских стен. К несчастью, никто из авторов не дает никакого представления о том, как таран приводился в действие. Для необходимого раскачивания требовалось, видимо, чтобы несколько веревок было прикреплено к заднему концу и чтобы за них тянула команда, находящаяся внизу на земле. Более того, небольшая длина подвесов давала бы возможность только коротких движений. Неясно, насколько успешным был бы этот способ при любом наклоне тарана. В итоге надо признать, что многие аспекты «черепахи» Гегетора остаются для нас загадкой.

Хотя Лендл и воскликнул однажды: «Какая впечатляющая машина!», но при этом сам гадал, была ли она вообще когда-либо построена, не говоря уже о том, нашла ли она применение на практике. Тяга к разнообразию и большим размерам, особенно во времена Деметрия Полиоркета, наверное, вдохновляла инженеров вроде Гегетора испытывать пределы технических возможностей в теоретических разработках. В итоге мы должны признать, что скорее всего «черепаха» Гегетора существовала лишь в богатом воображении своего создателя.

Артиллерия в III веке до н.э.

Похоже, что первые торсионные катапульты были рассчитаны только на стрельбу стрелами. Катапульты, связываемые с именем Филиппа Македонского, были по своему типу katapeitai oxybeies — «катапультами для острых снарядов»; другими словами, стрелометами. Это Александр впервые стал использовать katapeitai petroboioi — «камнеметные катапульты» в осадном деле. На ранней стадии развития они были, наверное, достаточно легкими. Однако уже всего через тридцать лет Деметрий Полиоркет имел в своем распоряжении громадные машины, рассчитанные на стрельбу камнями весом три таланта (172 фунта, или 78 кг).

Тем не менее мы не должны принимать каждый случай метания камней за использование этих дорогих и сложных машин. В древнем мире существовала долгая традиция ручного метания камней в бою, но из контекста обычно ясно, что имеется в виду — машина или человек. Например, о фосийском военачальнике Ономархе пишут, что он расставил на вершине холма отряд метателей камней, чтобы поражать стоящие внизу македонские войска Филиппа. Рассказывая об этом случае, философ Полиэн, живший во II веке н.э., использовал слово petroboioi — «метатели камней» (Полиэн 2.38.2), что часто вело к неправильному истолкованию.

Правила создания работоспособной торсионной катапульты стали широко известны около 280 года до н.э., если не раньше; инженеры отточили идеальные пропорции и разработали сложную формулу для калибровки каждой машины. Филон Византийский говорит о долгом процессе развития, который привел к выработке свода правил: «Другие позднее изучили более ранние ошибки и, путем соответствующих опытов, выявили стандартный элемент, который мог бы представлять основной принцип и метод создания конструкции» («Механическая энциклопедия» 50.21–23). Он считает, что этот главный прорыв произошел в Александрии. И хотя точной даты не дается, но его слова, что исследования «были оплачены «честолюбивыми царями», дали Марсдену повод предположить, что речь идет о периоде правления Птолемея I (323–283/2 годы до н.э.) и Птолемея II (283/2–246 годы до н.э.).

Во время правления второго из них видное положение занимал Ктесибий, выдающийся механик. Хотя он не оставил после себя письменных трудов, его имя часто упоминается позднейшими инженерами. Например, сборник его работ по артиллерии Герон опубликовал во времена Нерона. Филон даже утверждает, что беседовал с человеком, который знал Ктесибия и был знаком с его машинами. Но напрашивается вывод, что артиллерийские конструкции были к тому времени уже общеизвестны, раз он мог позволить себе исследовать новые направления, такие как катапульта со сжатым воздухом или с бронзовой пружиной (насколько мы знаем, ни одна из них так и не нашла своего применения в войнах).

Ранний Рим

В то время как в восточной части Средиземноморского побережья и на Сицилии исследовали новые возможности артиллерии и машин, в Италии практиковался совсем иной стиль ведения осад. Наш главный источник по ранней римской истории — Тит Ливий, дополняемый до некоторой степени Дионисием Галикарнасским; оба автора жили в Риме во времена Августа (после 25 до н.э.), намного позже описанных ими событий, и большинство ученых подвергают сомнению достоверность их повествования до периода около 300 года до н.э. Например, оба писателя описывают осаду Кориоли в 493 году до н.э., известную тем, что в честь этого города получил свое новое имя молодой Кориолан. По словам Ливия, осаждающая армия оказалась застигнута врасплох между отрядом осажденных, совершавших вылазку из города, и подошедшей им на помощь колонной племени вольсков. Но Кориолан бесстрашно отразил вылазку, преследуя врагов, совершил смелый бросок прямо в город и поджег его (Ливий 2.33); эту историю позже пересказал Плутарх («Кориолан» 8). Дионисий же, напротив, рассказывает о стенобитных таранах, плетеных щитах и лестницах (6.91.1–6), хотя общеизвестно, что эти виды вооружения не были известны в военном деле Рима в V (и даже в IV) веке до н.э. Соответственно, Дионисия многие обвиняют в преувеличении, если не фальсификации.

Самая знаменитая из ранних римских осад, несомненно, покорение этрусского города Вейи в 396 году до н.э. Военные действия тянулись предположительно более десяти лет, хотя уж слишком прямая параллель с легендарной осадой Трои вызывает подозрение. Здесь события также связаны с личностью знаменитого римского героя, в данном случае это стойкий Марк Фурий Камилл, который сурово покарал фалерийского школьного учителя, предложившего сдать ему свой город и приведшего вверенных ему детей в римский лагерь в качестве заложников. Похоже, что, как и с Кориоли, истинная суть событий постепенно приукрашивалась с целью прославления главного героя. В начале осады, до прибытия Камилла, римляне, как говорилось, использовали «башни, передвижные щиты, навесы и прочее снаряжение для осады города» (Ливий 5.5), но напрасно. Скорее всего эти детали были добавлены позже, чтобы ярче оттенить последующий успех Камилла. Столь же невероятно, что Камилл послал многочисленные отряды копать ход в скалистом основании города, чтобы по нему пробраться в город и открыть ворота изнутри. Интересно, что в том месте существует целая паутина дренажных туннелей, что, по всей вероятности, и дало толчок этой широко распространенной легенде.

Нужно помнить, что Рим в конце IV века до н.э. был городом-государством, борющимся за главенство над своими соседями на Апеннинском полуострове. Он был полностью равнодушен к событиям на близлежащей Сицилии, где Сиракузы опять схлестнулись в битве с Карфагеном, и тиран Агафокл использовал весь набор осадных тактик, от окружения или подкопа при Кротоне (295 год до н.э.) до осадных машин при Утике (307 год до н.э.); в последнем случае к сторонам осадной башни были даже прикованы пленные — в жестокой попытке подавить противника психологически (Диодор Сиц. 20.54.2–7).

Римские осады того периода, наоборот, были довольно незамысловатыми. Ливий отмечает штурм Мурганции, Ферентина и Ромулеи в 296 году до н.э., последний хотя бы с использованием лестниц (Ливий 10.17), а в 293 году до н.э. ворота Аквилонии были пробиты войском, построенным «черепахой» — т.е. со щитами, сведенными над головами (Ливий 10.41).

Укрепления

Нестабильность в греческом мире конца IV–III веков вновь усилила интерес к городским укреплениям. Точно определить дату любой крепости очень трудно. Например, некоторые ученые считают, что углубленные ворота, стоящие внутри открытого двора и с башнями по сторонам, были ответом на развитие механизации осадного дела. Подобная планировка действительно встречается в крепостных укреплениях Перги и Сиды конца III века, но она уже применялась в Мессенах, где появилась соответственно в момент основания города в 369 году до н.э. (Диодор Сиц. 15.66.1). Часто высказывается предположение, что широкое распространение маленьких, вспомогательных ворот характерно для конца IV века до н.э. Якобы это было время, когда пехота предпочитала стратегию «активной обороны» и устраивала вылазки, нападая на осадные машины за стенами крепости; однако эти ворота точно так же могли быть использованы для удобства местного населения в мирное время.

Еще один характерный момент, используемый учеными для датировки, — это башня. Более крупные размеры башни часто воспринимаются как доказательство присутствия оборонительной артиллерии, особенно при наличии окон (а не бойниц для лучников). Однако исследование башен — сложное дело, и существование большого помещения внутри еще не означает, что там стояла большая катапульта. В целом башни выполняли различные функции, которые включают и размещение караула, и предоставление лучникам возможности обстреливать пространство перед прилегающими частями стены, не надо забывать и о не менее важной функции наблюдения.

Когда в конце IV века до н.э. катапульты стали доступны для большинства городов, они, безусловно, ставились под укрытие, защищавшее их от солнца, дождя и вражеских атак; более того, нужда в свободном пространстве для действия, чтобы дать возможность машине и ее команде работать эффективно, лучше всего выполнялась в зале башни. Однако защита карфагенянами Лилибея от Пирра в 274 году до н.э. показывает, что при большой необходимости катапульты легко можно было расставить и по стенам (Диодор Сиц. 22.10.7). Марсден считает, что существенно важно выгадать в дальности стрельбы, поместив катапульты как можно выше, но никто из античных авторов никогда не высказывал подобных взглядов. Наоборот, действия торсионной артиллерии скорее подтверждают, что предпочиталась стрельба на короткие дистанции с низкой траекторией, дающая большую точность и силу попадания.