Иезус Эль Пифко был иностранцем и знал об этом. Он эмигрибовал из своей маленькой беленькой халупы в Барселогове уж тризно лет тому взад, заручившись сперва тепленьким колесным местечком колесничего в Шотландии. Работать он усвоился у Морда Мак-Ануса, хитрого старого хрена, имевшего замок в горах. Первое, что приметил Иезус Эль Пифко по прибытии, — это что Морд не имел отнюдь никаких ни лесов, ни колесниц, ни даже завалящего каретного сарая, видите ли, это к величайшему разочарованию нашего героя. Но — это словцо я использую легко — у Морда, кажись, были какие-то лошади, каждая из коих щеголяла с парою великолепных ног. Иезус влюбился в них с первого упада, и пользовался взаимностью, что было очень удачно, ведь жить-то ему приходилось непосредственно на конюшне, вместе со своими благородными подружками.
Вскорысти кажный день можно было видеть, как Иезус крутится, как испалец в колесе: чистит хозяйских лошадок, расчесывает им долгогивы и заболтится о зубах. При этом, он завсегда насвистывал веселую испанскую песенку, вспоминая о своих любимых выродичах, оставшихся дома, в ихних маленьких беленьких гаденьких фашистский хатах.
«Вот пара отлично ухоженных лошадок, извольте убедиться», — говаривал он обычно, а внимала ему Артритик Кошелка, смазливая служаночка, на которую Иезус положил глазок еще с самого Заговенья.
«Ничаво, — отвечала она с легким абердиномартинским акцентом. — Но ты больше еврея колупаисси с теми кабылами, чем же со мною!» И с этими словами она опрометью бросилась за исполнение своих обязанностей, не забыв тщательно подвязать закров целомудрия, плотно приливавший к телу.
Будучи добрым католиком, Иезус вытер плевок с физиономии и подставил другую щетку — но подружка уже удрала, оставив его размышлять: ох-те, ага-те, кристи-боже.
«В один прелестный день она забьет слишком дырокол, и я обрушу ее», — сказал он своей самой убивой кобылке. Конечно, кобыла на ответила, ведь, как вы знаете, говорить они не умеют, в особенности с воняющими честняком, мелкими желтыми жирненькими фашистенькими католиками испашками. Однако, вскоре Иезус и Артритик помирились и слились в любовном беспределе не задающих границ. Единственное, что постоянно удивляло Иезуса, это что его милашка всегда сердилась, когда он ее принародно звал Артритиком. Ничего удивительного, впрочем, ведь ее настоящее имя-то было Патрик, смекаете?
«Не смей меня называть Артритиком при всех маих друззях, слышь, мой милай клопик Иезус», — сказала она разреженно.
«Но я не могу выговорить „Патрик“, о моя маленькая диванная подушечка», — отвечал тот, весь снутри раскиснув и оторопев. Она поглядела на него сквозь натуральную занавеску из кучерявых своих лохвостов.
«Но по-англицки Артрит значит какую-то хворь, мой миленок Иезус, а я обратно не хворая совсем, как ты и сам замечательно видешь!»
«Согласен, — отозвался он, — но я не могу не знать всех там ваших тонкостей, поскаку я иносранец и все такое, не разбираюся в разной там вашенской кульдуре и обычаях, и так талия. Ну, а уж хворобу-то я вмиг распознаю».
Тут он весь офигел, потому что Патрик, со слезами на глазах, опустилась на коленки и медленно откусила кусок его задницы. Затем, подняв голову она произнесла голосом, преисполненным чуйства: «Ты сможешь простить меня, Иезус, сможешь?» — и всхлипнула. Тот странно поглазел на нее, будто она тож была странной, потом медленно поднял, поставил на ноги и воскликнул: «Паррииси эль пино а стеваро ки буэно эль франке сенатро!» — что в приблизительном переводе значит: «Только если у тебя зеленые подвязки!» — на счастье, так оно и было.
Под носень они поженились, разумеется, с благословения Морда, который пожалел им «меленький сдобный подурочек», как он сам изящно выразился, что стало ценным добавлением к ихним дулявым кармам. Это был специальный горшок с секретным снадобьем, приготовленным по резектам далеких прадевушек, с помощью коего Патрик смогла вывести вошек, которых досадно подцепила от самого Морда Мак-Ануса на поминках его покойной жены (Меди Мак-Анус). Молодожевы были вне семян от радости и благоданны больше, чем положено по штанам.
«Единственные маленькие ползучие твари, каких мы хотим, это детки», — лихо бросил Иезус, ведь был он мужик хоть куда. «Пральна, милок», — отозвалась Патрик и потянулась к нему опытной крюкой.
«Счастия вам и вашим всем», — прокричал Морд из старого крыла замка.
«Благослови вас Бог, сэр», — сказал Иезус, запрягая женку с той сноровкою, какая оттачивается долгой практикой. «Давай же, красавица, — шептал он, направляя свою жену крупной рысью прямо к Восточным Воротам. — Нам нельзя упустить первую скачку, дорогая».
«Не похоже, — всхрапнула тут его нововенечная, переходя на галоп. — Не похоже», — повторила она.
Медовый месяц был прерван невожжиданной тележратвой от миссис Эль Пифко (то была его мать), которая, как выяснилось, решиласть покинуть Барселовлю, чтоб оповестить своего страшненького прежде, чем помереть со смеху; кроме того, писала она, воздух пойдет ей на пользу. Патрик подняла голову от своей сбруи и хихикнула.
«Не смейся над Маммой, пожалйуста, дарвалдая, ведь она единственная у меня осталась на сем свете, да кроме того, твоя-то мамаша тож изрядная карга, — сказал Иезус. — А коли она доберется сюда заживо, мы сможем закалить пир в ее честь, и потом она увидит всех нашенских гадких шотволынских дружков», — размышлял он. «Из другой страны, так что мы завсегда сможем использовать ее как пугало на огороде», — добавила практичная Патрик.
Итак, они упаковали чембохданы, помеченные «евонный» и «ейный», и отправились наверх, к своему хозяину в горки.
«Вот мы и дома, сэр», — сказал Иезус, обращаясь к иссохшей сморканной фигурке, заключенной близ овечьей шкурвы.
«Отчего вы вернулись так скоро?» — поинтересовался Морд, мгновенно узнавая своих слуг путем многолетней практики.
«Я получил про хилые бестии про мою матрешку, — она совирается навострить меня, если вы позвоните, сэр». Морд подумал с минуту, и лицо его засияло, как назревший прыщ.
«Вы все уволены», — улыбнулся он и ушел, насвистывая.