Испалец в колесе (сборник на русском и английском)

Единочное переживание мисс Энн Даффилд

В моем блохвосте засвистано, что светились эти соития неким паскудным, вестерным дном где-то ближе к концу марата, в Лето Исподне 1892, в Моче-Вомпузыре, хоромишке у Северного Эльфа. Шерсток Хламе улучил теледраму в то самое бремя, когда мы гудели за завтрахом. Он не породил ни пука, но что-то забрызжало в его головешке, потому что с зачуматым яйцом он подошел к очку, потягивая свою рубку и погаживая сослание. Вдрук он необжеванно подвернулся ко мне с озерным вырождением гласа.

«Эллефитцджеральдно, мой дорогой Врульсон, — едко устряхнулся он. — Догорайтесь-ка, Врульсон, кто нынче сбежал из тюрьмы?»

Я мгновенно стал перевирать в памеси всех пресупников, усравших недовно из знаменитой Червявой Запры.

«Эрик Морли? — предположил я. Он покосил голытьбой.

— Оксо Уитни? — гадал я, но он неофрейделенно фукнул.

— Райго Харгрейвз», — пролепестал я с надеждой.

«Нет, мой дровяной Врульсон, это ОКСО УИТНИ!» — заорал он, словно я жил в той комнате, где меня не было.

«Как это вы угадили. Хламе?» — прошелестел я воспрещенно.

«Гаррибеллафонтабельно, мой кровавый Врульсон». В этот сальный монумент высокий, довольно угломатый, высотный худождявый человек поступался в тверь. «Судя по тому, это никто иной, как он, Врульсон». Я изнурился остроте его проникабельности.

«Во имя всего Свиного, как вы угождали. Хламе?» — ахнул я, обногуживая полное недоразмывание.

«Элефекально, мой нагой Врульсон», — отбрился он, выхолащивая трупку о свою жирную кожаную штану. Вошел прослабленный Оксо Уитни, нимало не поперченный червями.

«Я беглый карточник, мистер Хламе», — завопил он, носясь по тёмнате, как обжаренный.

«Усыхайтесь, иначе вы ухлопочете неровный припердок», — вместился туг я.

«Вы, должно быть, Докторовый Врульсон», — начинался тот. Мой друг пятился на Уитни со странным возрождением на влиятельном лице: скиснутые губы, потрагивающие ноздырья и нахмыленные тяжкие сучковатые бровни — такое настояние было мне хорошо знакомо.

«Гори курево, Оксо», — неожиданно вонзил Хламе. Я взглянул на своего колику, надеясь уяснить перчину сей внезадной порчьбы, но он не поддал мне никакого злака, кроме неприрожденного движения здоровой ноги, коей свалил Оксо Уитни на стол. «Гори курево, Оксо», — подурял он, будто в истерике.

«О Роже Той, что вы делаете, дородный Хламе, — воскрякнул я. — Умиляю вас, переставьте, пока вы не искартечили этого бедурлагу!»

«Заткни свое харло, трескучий старый хрен», — заревел Хламе как бездумный и обручил на мистера Уитни нехилый угар. Нет, не такого Шерстока Хламса я не знавал ранчо, подумал я, дивясь сей внезадной перелине в моем старом круге.

Мэри Аткинс огорашивалась у зрякала, игриво покривляя рукою свой обширный блондинистый волос. На ней было платье в обстяжку с глубоким вылезом, открывавшим три или четыре прыща, тщательно выдавленных на грани. Она наложила последние мосты костьматики и надежно укрепила зубы в черепе. «Сегодня ночью он захочет меня», — подурила она, воображая перекрестное черное кучерявое лицо, его ревнявость. Нетерпеливо поглазев на часы, она засим подошла какну, шляпнулась в свое любивое крестло и, отрыв галету. Уставилась на заготовки. «БОЛЬШЕ НЕГРОВ В КОНГО», — голосил один из них, так оно и было; но взглот Мэри задержался на разтеле «Последние Бесчестия»: «ДЖЕК-ЗАТОШНИТЕЛЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ СНОВА». Она вся полохоодета, но тут ярился Сиднис, который оставил тварь открытой.

«Привет, лудливая», — произнес он, со шлепком по зайнице.

«Ох, ты меня наподдал, Сиднис», — взвиснула она, засмея-ав-ав-авшись.

«Я всегда это делаю, милашка», — оторвался он и окрестился на четыреньки. Мэри последовала за сим; они быстро попустились по лястнице, прямо загаженный кэб. «Следуйте за тем крабом», — крикнул Сиднис, показывая грубую фигуру.

«От такого же слышу, приятель», — отозвался извончик.

«Почему мы едем за этим кадром, Сиднис?» — поинтересовалась Мэри котятливо.

«Вдруг он знает, где можно выпить», — объяснил Сиднис.

«О, теперь понятно», — сказала Мэри, глядя на него и как бы совираясь что-то слизать.

Путешострие проистекало довольно приятно: Сиднис и Мэри показывали извозчику различные достопримелькательности, например: Бакенхамский Дурец, Задание Пердамента, Слену Корвула у Торца. Одной из особственных достопривлекательностей была статуя Эрика на Лошади Покатилли.

«Говорят, если топчать здесь достаточно долго, обезьятельно встретишь друга, — сказал со злающим видом Сиднис. — Конечно, если прежде тебя не переедет кто-нибудь».

«Боже, храни Кородеву», — восклипнул измочник, когда они миновали Дурец. Наверное, в четвертый раз.

«Джек-Затошнитель, — прогомерил Хламе, глубоко задохнувшись своею шубкой, — есть не только злостный убийца, но и сексовальный коньяк самого низкого разлива». Затем мой достообожаемый калека вновь распалил пупку и подошел к окуну землянитой квартины на Бейте-Стрит в Лондыме, где все это и произошло. Я проразмылял над его усверждением с минутку, потом, резко отвернувшись, укусил: «Откуда вы это, из леса. Хламе?»

«Алибаббительно, мой дохлый Врульсон, ведь я видел кино». Понятно, что он штраф, ведь сам-то я только прочел комикс.

В тот вечер у нас был неожиленный кость, Инспектр Бэзил, которого я услал по живососисному мундиру.

«Ах, Инспектр Бэзил, мон шер ами, — сказал Хламе, мгновенно обгладывая его. — Что привлекло вас в наше скоромное, шикарное заваляние?»

«Я пришел от имени тысяч», — сказал Инспектр, тихо усаживаясь на своего хорька.

«Думаю, что я знаю, почему вы здесь, Инстектр, — заметил Хламе, уставившись на его ногу. — Это касается Джека-Замочителя, не так ли?» Инспектр улыбнулся улыбкою.

«Как вы догорелись?» — задохнулся я, весь в сметане.

«Алекгиннесно, дерьмовый Врульсон, — грязь на левой ягодице Инспектра, и кроме того, в его ширинке не хватает пигалицы».

Инспектр выглядел сконфеченным и мерно вертелся из страны в страну. «Вы не переставляете уживлять меня, мистер Хламе».

«Может быть, выпьем, генитальмены, — предловил я, — прежде, чем, плечом к плечу, наводиться на это тело? — Оба соглазно икнули, и я направился к буллету со свитками. — Что вы предпочитаете, Испектр, — „Дурдом-83“, или же…?»

«Я бы, пожалуй, пожалуй, пожалуй бы я», — сказал Инспектр, великий дурман. Выпив и съев шесть-семь-двичей, Хламе подъялся и принялся хамить взад и вперед, вперед и взад, раскачивая.

«Почему вы хамите взад и вперед, вперед и взад, раскачивая, договорный Хламе?» — поинтерестремился я.

«Цыц, я думаю вслух, дальнейший Врульсон». Я взглянул на Инспектра и убедился, что тот ничего не слышит.

«Угадайте, кто сбежал из трюмы, мистер Хламе?» — неоживленно спросил Инспектр. Хламе взглотнул на меня с лающим вином.

«Эрик Морли? — выдавил я, но они покачали голубцами. — Оксо Уитни? — опоросел я, но оба вновь кончали коробами. — Райго Харгрейвз?» — простонал я.

«Нет, драповый Врульсон, ОКСО УИТНИ!» — заорал Хламе, подскакивая на ноги. Я посмотрел на него, все более и долее восхлестаясь сим великим челобреком.

В то же самое время по плохоосвещенной гаром улице в районе Челюсти продирался заматенный в томное человек с ужасным окружием в руках, стреляющийся отместить уличным жильчинам, наградившим его ужасным Венериным Башмачком (называемом также Валентинною Заразою). «Я распарю им чрево за чревом», — шелестел он сквозь зубры. Крадясь в поисках наследной жратвы, он в ту глухую туманную дочь наполивал то черную тенмь, то негру. Мысленно он переносился в дедство, вспомиралось то одно, то драное, то масть, то овец, и как его били за то, что он съел свою сестру. «Я чокнутый, — пробородал он, наблюдая за словарным припасом. — Мне бы луча дома сидеть в такую ножь, как эта». Он сверкнул под мрачную дарку и завидал впереди свет.

Мэри Аткинс огорашивалась у зрякала, игриво покривляя рукою свой обширный блондинистый волос. На ней было платье в обстяжку с глубоким вылезом, открывавшим три или четыре новых прыща, тщательно выдавленных на грани. Дела последнее время шли все туже, как уж тут быть с уравнем жризни. Она быстро подавила свой грыжовник и отбыла тверь. «Не удавительно, что дела идут так охово, — заметила она, углядев собственный горб в зрякале в прихожей. — Да и прыщи мои все видней». Бестечно напевая, она высклизнула на улицу и поймала кэб прямо до самой счастливой своей горботы. «Этот Сиднис — всего лишь жаркий потаскун, жирующий за мой счет, — подумала она. — Он бьет по клуше тень за днем, а я зная, надвивайся, как папа Карла, — и ведь какой папа-то у Карла!» Она вышла, как обручно, у «Бзик-кафе» и заняла привычную полицию. «Никто меня и не увидит в таком тумане», — проторчала она, включая свои огни. Откуда ни возьмись, мимо прохиндил паршивый полюцейский. «Паршивый полицейский! — крикнула она, но на счастье, тот оказался глух. — Паршивый глухой полюцейский, — крякнула она, — почему ты не делаешь свое тело?»

Она и не догадливалась, что зловещий Джек-Затошнитель находится всего лишь в нескользких перебродах от нее. «Я надеюсь, проклятый Джек-Затошнитель не находится всего лишь в нескольких перебродах от меня, — сказала она. — Ведь у него не все дома».

«Почем леди?» — зацепил ее голос из открытых дверей кафе. На счастье его обладателя, было время сезонной распродаже, так что они быстро пришли к согласию. «Жандармен высшего класса», — подумала она, когда вместе зашагали по знаменитой нынче улице Коли-Что-Вам-Свинью.

«Хорошей бабенкою она была, мистер Хламе, сэр», — сказал Сиднис Аспинолл.

«Готов поверить вам, мистер Астерполл, ведь вы знавали ее глубже, чем я и мой старинный вдруг-приятель Врульсон. Но мы не будем обсуждать ее клячества, сколь бы хоражи или плохи они ни были. Мы здесь, мистер Астронавт, для того, чтобы соврать побольше инфляции о фекальной и безбеременной смерти Мэри Аткинс». — Хламе без малейшего усилия погрозел в лицо этому типу.

«Зовусь я Аспинолл, начатник», — произнес несчастный.

«Я олакомился вашим именем, мистер Астрахань», — обрезал Хламе с таким видом, будто собирался его раздавить.

«Ну что ж, раз вы знаете», — вздохнул Аспинолл, втайне тоскуя, что он не уехал в «Безопасное и Приятное Восхристное Путешерствие». Хламе быстро вытянул у Аспинолла все продрогности, и я сразу же засек, что они не были настроены на одну волну.

«Что больше всего заливает меня. Хламе, — сказал я, когда мы остались одни, — так это куда подевался Оксо Уитни?» Тут Хламе приставно взгрянул, и я воочию убедился, как работает великий ум: кусчистые его брони сошлись в лести, могучая шалость выскочила вперед, ноздыри раздулись, кладка на лбу сморщинилась.

«Да, вот это заброс, Врульсон», — сказал он, и я подавился такой кратности. На следующее утро Хламе был на ногах при первом скрыпе дури, и даже не взглянул на нутряные газеты. Как и бычно, я приготовил завтрах из кейфира, пустылки пива, ломтика ржавого хлева, яричницы из трех лиц и двух кусачек бэкона, чашки Хрущового риса, свежего грех-фрукта, гримов, нескольких вяленых полуморов, корзинки фруктов и чашки кончая.

«Трахтрах готов, — прокукарекал я. — Стол на крыс!» Но, к моему уязвлению оказалось, что он уже ушел. «Во-о-от где мне уж ваши уточки. Хламе, — провалиться вам к чертовой бабушке!..Это я только пошутил. Шерсток», — поспешно добавил я, вспомнив о его примычке прятаться в буферте.

Для меня настал очень беспокаянный день, ведь я ждал невестей от дорогого круга. Я постоянно неразличал, все у меня из рук варилось — не харакирьно для Шерстока было бросать меня так, на прокол сумы, одиночного; без него я — ни прибей, ни при сопли! Я позвонил некторым интёмным знакомым, но никто ничего не знал о Хламсе. Ничего не ждал даже Инспектр Бэзил, а уж кто-кто, он-то должен, ведь он — Поллюция! С недельным опозданием я вновь угрел своего вздрога, и меня шокировал его кобелик: он глядел взъерошенном голодранцем! «Боже вой. Хламе! — возопил я. — О Рожа, кем вы были?!»

«Всему свое время, Врульсон, — отшиб он меня. — Дайте хоть дух перевести».

Я поворошил угар в калине и согрел его шлепанцы; останавливая сливы, он рассказал свою историю, но я ее, хоть убей, не помню.