Исполинское радио

Клад

Никому, разумеется, не пришло бы в голову назвать Ральфа и Лору Уитморов авантюристами. Однако деньги, их запах, блеск, их притягательная сила и напряженное ожидание, что они вот-вот появятся, безусловно, играли огромную роль в жизни этой супружеской пары. Им всегда казалось, что еще немного, и они разбогатеют. Ральф, белокурый молодой человек с неутомимой творческой фантазией, свято верил в романтику и волшебство бизнеса. Скромная должность, которую он занимал в фирме суконщика, была для него всего лишь трамплином.

Уитморы получили добротное буржуазное воспитание, и чувство такта никогда им не изменяло. Никому не навязывали они своей дружбы и ни перед кем не заносились. Особенной красотой Лора не блистала, это была просто милая девушка из штата Висконсин. В Нью-Йорк она прибыла почти тогда же, когда туда приехал Ральф. Впрочем, прошло чуть ли не два года, прежде чем судьба свела их вместе в вестибюле какого-то здания на Пятой авеню. У Ральфа был безошибочный инстинкт, и сердце его никогда не обманывало. Едва завидев светлые волосы Лоры, ее свежие щеки и слегка надутые губы, он понял, что любит ее. Он выбежал на улицу вслед за ней. Так как она ничего не уронила, и у него не было законного предлога с ней заговорить, он стал кричать изо всех сил: «Луиза, Луиза!» Неподдельное отчаяние в его голосе заставило Лору обернуться. Он тотчас принялся просить прощения, сказал, что обознался и что она как две капли походит на девушку, которую зовут Луизой Хетчер. В вечернем январском воздухе пахло гарью, Лора была одинока и свободна от предрассудков. Она согласилась выпить с ним по коктейлю.

Были тридцатые годы, и пора ухаживания длилась недолго. Они поженились через три месяца. Лора перенесла свои вещи к Ральфу в небольшой дом на Мэдисон-авеню, где он занимал квартирку над цветочным магазином и мастерской химической чистки.

Лора нашла себе место секретаря, и их совместных заработков хватало только на то, чтобы сводить концы с концами. Тем не менее они не погрязли в тине мелочных расчетов и скопидомства. Они ходили обедать в драг-сторы[1], а дома над диваном Лора повесила хорошую репродукцию вангоговских «Подсолнухов», истратив на это часть денег, доставшихся ей после смерти родителей.

Тетушек и дядюшек, приезжавших к ним из провинции (у Ральфа тоже не было родителей), они водили обедать в «Риц»[2], а потом в театр. Лора подрубала занавески для окон и чистила Ральфу ботинки, а по воскресеньям они оба валялись в постели до двенадцати часов.

Они стояли на самом пороге благоденствия — так им казалось. Знакомые то и дело слышали от Лоры, что она не спит от волнения, потому что Ральф вот-вот должен получить прекрасное место.

Первый год после женитьбы Ральф просиживал вечера за столом, разрабатывая проект, который, по его расчетам, должен был доставить ему выгодную работу в Техасе. По не зависящим от Ральфа причинам дело это сорвалось. Годом позднее объявилась вакансия в Сиракузах, но туда назначили другого, постарше. Впрочем, между первым проектом и Сиракузами было множество проектов и планов, выгодных и верных, но но той или иной причине не осуществившихся. На третий год супружества перед Ральфом открылась совсем уж блестящая перспектива: во главе одного предприятия, такого же типа и таких же масштабов, как и то, где служил Ральф, встали новые люди и предложили ему перейти к ним. Ральф был не прочь расстаться со старым местом. Там он продвигался черепашьими шагами, и самое большее, на что он мог рассчитывать в будущем, это на жалкую, мизерную обеспеченность. Он встретился с владельцами новой фирмы. Казалось, они только и жаждут заполучить его к себе в сотрудники. Они собирались назначить его начальником целого отделения и платить вдвое больше, чем он получает сейчас. На первое время — недель семь-восемь — покуда новые владельцы не войдут в права, их намерение не подлежало огласке; тем не менее они обменялись дружеским рукопожатием, скрепили свой устный договор стаканчиком виски, и в тот же вечер Ральф повел Лору обедать в дорогой ресторан — отметить наступление новой эры.

Тут же, за столом, они решили приискать себе квартиру побольше, завести ребенка и купить подержанную машину. Они приняли удачу спокойно, ибо давно уже готовились к ней. Нью-Йорк казался им волшебным городом, где раздаются щедрые призы и награды, — одних, как, например, Ральфа, оценивают по достоинству и выдвигают на ответственную должность, другим выпадает шальная удача: судебный каприз или неожиданный поворот в делах фирмы, благодаря которому где-то на периферии открывается выгодная вакансия, или просто — с неба свалившееся наследство. После обеда Ральф и Лора пошли в Центральный парк любоваться луной, и Ральф выкурил сигару. Дома, когда Лора уже уснула, он долго сидел в одной пижаме у раскрытого окна.

Он любил этот пьянящий воздух полночного города, отданного во власть гуляк и сторожей. Его привычное ухо распознавало ночные звуки улиц — и визг автобусного тормоза, и отдаленный вой сирены, и еще какой-то знакомый и непонятный плеск, — словно где-то высоко в небе невидимый ручей вращает мельничное колесо; может быть, это было отраженное эхо всех городских звуков, вместе взятых. Сейчас, когда ему казалось, что в его жизни произошел решительный перелом, он воспринимал все эти звуки с особенной остротой.

Ему было двадцать восемь, он привык отождествлять молодость с бедностью, а теперь наступал конец и той и другой. Жизнь, с которой им предстояло распроститься, не была особенно тяжелой, и он с большим теплом вспоминал засаленную скатерть итальянского ресторанчика, где они справляли все торжественные события в своей жизни, вспоминал, как весело и лихо пробегала Лора под дождем небольшое пространство между станцией метрополитена и автобусной остановкой. Теперь это все позади. Покупка мужских рубашек по удешевленным ценам в подвалах больших магазинов, очереди за мясом, розы, которые он покупал ей в подземке весной, когда розы были дешевы, — это воспоминания бедняка, и, хотя они умиляли и трогали его, он все же был очень рад, что они отодвинулись в прошлое.

Лора, как только забеременела, оставила работу. Между тем что-то, очевидно, застопорилось с реорганизацией новой фирмы и вступлением Ральфа на обещанную должность. Уитморы, впрочем, не унывали.

— Дела идут как нельзя лучше, — говорила Лора всем знакомым, — надо только набраться терпения.

А дела шли медленно, постоянно что-то откладывалось, но они ждали с упорством людей, уверенных в своей правоте. Они оба порядком пообносились, и Ральф как-то предложил коснуться заветного наследства, чтобы пополнить свой гардероб. Лора ни за что не соглашалась. Когда он вновь заговорил об этом, она притворилась, что не слышит. Он вышел из себя, стал кричать. Она заплакала. Тогда он принялся вспоминать всех девушек, на которых мог бы в свое время жениться: и темную блондинку, и благоговевшую перед ним девушку с Кубы, и ту еще — хорошенькую, богатую, у которой слегка косил правый глаз. Все его мечты устремились куда-то за пределы квартирки, обставленной Лорой.

На следующее утро они все еще дулись друг на друга. Ральф, дабы укрепить свои домашние позиции, надумал позвонить хозяевам нового предприятия. Их нет, ни того, ни другого, сказала секретарша. Это заставило Ральфа насторожиться. Он несколько раз звонил из автомата в вестибюле дома, в котором помещалась его служба, и всякий раз слышал в ответ, что они заняты, вышли, что у них совещание с юрисконсультом или междугородный разговор. Изобилие предлогов показалось ему подозрительным. Он ничего не сказал Лоре и пытался дозвониться на следующий день. К вечеру, после нескольких тщетных попыток, он наконец услышал в трубке голос одного из директоров.

— Мы взяли на это место другого, сынок, — сказал он хриплым, сдавленным голосом опечаленного отца. — Так что можете нам не звонить. У нас хватает дел и без ваших звонков. Тот, кого мы взяли, больше нам подходит, сынок. Понятно? Вот и все, и, пожалуйста, не обрывайте телефона.

Несколько миль, отделявших его работу от дома, Ральф прошел в этот вечер пешком, в надежде хоть немного разогнать свою тоску. Он был так потрясен, что шел как в бреду, ничего не сознавая; он шагал, поднимая ноги выше, чем нужно, словно под ним был не тротуар, а зыбучие пески. Перед самым домом он остановился, пытаясь придумать, как лучше сообщить Лоре о постигшей их беде, но как только она открыла ему дверь, он брякнул ей все, как есть.

— Милый, — сказала она мягко и поцеловала его. — Какая жалость!

И принялась поправлять подушечки на диване. Сам он переживал свою неудачу так горячо, ему стоило такого труда вырваться из плена собственных надежд и замыслов, что спокойствие Лоры поразило его.

— Ничего, — сказала она, — ничего страшного. — У нее еще оставалось несколько сотен долларов от отцовских денег. — Ничего.

Когда родилась девочка, они назвали ее Рейчел, и Лора вернулась из больницы в их старую квартирку на Мэдисон-авеню. Она принялась хозяйничать по-прежнему и ухаживала за ребенком сама.

Воображение Ральфа ничуть не оскудело и не утеряло своей гибкости, но он никак не мог придумать, что делать, не имея ни свободного капитала, ни времени. Они вели простую жизнь небогатых людей. Водили в театр родственников, приезжавших из провинции, изредка ходили в гости к знакомым. Настоящую же светскую жизнь Лора осуществляла как бы через третьи руки, благодаря дружбе, которая завязалась у нее в Центральном парке. Первый год своего материнства она чуть ли не каждый день ходила туда после обеда гулять с дочкой. Чувство связанности раздражало ее, но вместе с тем она наслаждалась воздухом и открытым небом. Однажды зимой она увидела в парке женщину, с которой кто-то когда-то на какой-то вечеринке ее познакомил. Когда стало смеркаться и все матери принялись собирать плюшевых зверюшек и кукол и застегивать детские пальто на все пуговицы перед тем, как пуститься в обратный путь, женщина эта пересекла площадку и заговорила с Лорой. Она назвалась Элис Холиншед и напомнила Лоре об их встрече у Галвинсов. У нее было хорошенькое личико, она держалась дружелюбно и дошла с Лорой до самого выхода. Ее сын был примерно того же возраста, что и Рейчел. На другой день женщины снова встретились. Они подружились.

Миссис Холиншед была старше Лоры, но в ее красоте было что-то более юное и отчетливое. Волосы и глаза у нее были черные, правильный овал ее бледного лица казался нежным и прозрачным, голос чистый. Она прикуривала от спичек с этикеткой «Сторк-клаба»[3] и жаловалась на то, как неудобно жить в гостинице с ребенком. Благодаря дружбе с этой хорошенькой женщиной, которая чувствовала себя как рыба в воде в дорогих магазинах и ресторанах, Лора забывала свою собственную серую жизнь.

Если не считать первой встречи у Галвинсов, все их знакомство протекало на лоне убогой и трогательной природы Центрального парка. Женщины говорили главным образом о своих мужьях — игра, в которую можно играть и с пустым кошельком. Хвастая туманными перспективами, которые открывались перед их мужьями, подруги просиживали подле своих играющих детей до самых сумерек; воздух становился мутным от копоти, тянуло гарью, город походил на пылающую бессемеровскую печь, парк — на лесную опушку каменноугольных рудников, а поблескивающие после дождя валуны среди травы можно было принять за шлак. Миссис Холиншед вдруг спохватывалась, что опаздывает,—-она вечно опаздывала на какие-то таинственные и блистательные вечера, — и тогда подруги покидали свой лес. Всякий раз Лора чувствовала, что прикоснулась к миру комфорта и роскоши, и это счастливое чувство сопровождало ее всю дорогу домой, когда она шла из парка, толкая впереди себя коляску; оно не покидало ее и потом, когда она готовила ужин у себя на Мэдисон-авеню, под глухой стук парового утюга, доносившийся из мастерской вместе с запахом химикалий.

Однажды ночью, когда Рейчел было что-то около двух лет, Ральфа одолела бессоница. Его терзала мысль, что ему так и не удается набрести на горную тропинку, которая ведет к благополучию и обеспеченности. Он страшно устал, но сон не шел, и тогда, не зажигая света, он уселся в кресле. Прелесть ночного города не волновала его больше. По Мэдисон-авеню проехал автобус, и беспощадный скрип его тормозов заставил Ральфа вздрогнуть. Он закрыл окно, но шум улицы все равно был слышен. Ему вдруг представилось, что пронзительный голос города угрожает его обитателям смертельной опасностью и что необходимо найти способ его заглушить.

Он принялся мечтать о жалюзи, пропитанном каким-нибудь составом, который отражал бы или поглощал звук. Чтобы приятель, забежавший к вам весенним вечером, не должен был надрываться до хрипоты, стремясь перекричать грузовики, грохочущие у вас под окнами. Чтобы в спальне было тихо... Да, да, в первую очередь надо позаботиться о спальне!

Сейчас Ральфу казалось, что городские жители больше всего страдают от недостатка глубокого, полноценного сна. Все эти люди с измученными лицами, которых видишь на улице в сумерки, когда даже миловидные девушки разговаривают сами с собой вслух, все они не могут спать по ночам. Певицы ночных клубов и любезная публика, посещающаяся эти клубы, люди, поджидающие такси на ступенях «Уолдорфа» в дождливый вечер, полицейские, кассиры, рабочие, моющие витрины, — все они неудачливые охотники за сном.

На другой день вечером он поделился своей мыслью о звукопоглощающем жалюзи с Лорой, и ей эта мысль показалась здравой. Он купил жалюзи, которое подходило к окну их спальни и принялся экспериментировать с различными красителями. Наконец он набрел на краситель, который, высыхая, становился рыхлым и пористым, как фетр. В продолжение четырех дней Ральф слой за слоем наносил краску на планки жалюзи, и все это время в квартире стоял отвратительный запах. Когда краска высохла, они повесили жалюзи и открыли окно для опыта. Тишина — относительная тишина — усладила их слух. Ральф записал состав своей смеси и во время обеденного перерыва отправился к юристу, занимающемуся патентами.

Прошло несколько недель, прежде чем юрист установил, что похожий состав был запатентован несколько лет назад. Юрист посоветовал Ральфу разыскать обладателя патента мистера Феллоуза, который проживал в Нью-Йорке, и попробовать с ним договориться.

И вот однажды вечером после работы Ральф отправился на розыски мистера Феллоуза и попал на мансарду дома на Хадсон-стрит, в котором сдавались меблированные комнаты; хозяйка показала Ральфу пару носков, которые мистер Феллоуз забыл захватить, съезжая с квартиры. Оттуда Ральф проследовал в другие меблированные комнаты, к югу от Хадсон-стрит, потом в третье место, к западу, где расположились матросские лавки и общежития. Каждый вечер, в течение недели, Ральф отправлялся на поиски своего соперника. Его следы вели на юг, в Бауэри, а оттуда — на Вест-сайд[4]. Ральф карабкался по лестницам, заглядывая в открытые двери, мимо комнат, где обучали испанским танцам, где ютились проститутки, где женщины разыгрывали фортепьянные концерты Бетховена. Наконец в один из этих вечеров он нашел мистера Феллоуза. Тот сидел на краю кровати и с помощью бензина пытался вывести какие-то пятна на галстуке.

У мистера Феллоуза оказался большой аппетит. Он потребовал сто долларов наличными плюс пятьдесят процентов выручки. Ральф довел количество процентов до двадцати, но никак не мог сбить первоначальную сумму. Юрист составил договор, в котором точно разграничивались права Ральфа и мистера Феллоуза, а через несколько дней, вечером, Ральф отправился в Бруклин на завод, выпускающий жалюзи; он попал туда после рабочего дня, но в конторе еще горел свет. Управляющий заводом брался изготовить по указаниям Ральфа партию жалюзи, но не соглашался принимать заказ меньше, чем на сто долларов. Ральф, кроме того, обязан был доставить химикалии, которыми следовало обработать жалюзи. Эти затраты поглотили более трех четвертей сбережений, какие еще оставались у Уитморов. И теперь уже надо было не просто заработать деньги, а заработать их как можно скорее. Они дали в газету скромное объявление о том, что им требуется агент для сбыта предметов домашнего обихода, и в течение недели Ральф принимал у себя в гостиной кандидатов на эту должность. Он остановил свой выбор на молодом человеке, который собирался в конце недели отправиться на Средний Запад. Агент справедливо заметил, что в Питтсбурге и Чикаго люди страдают от шума не меньше, чем в Нью-Йорке, и потребовал пятьдесят долларов аванса. К этому времени владельцы магазина, в котором они брали товары в кредит, пригрозили подать в суд, и теперь самый ничтожный пустяк — грипп, несчастный случай, дыра в чулке, пятно на костюме — мог привести к настоящей катастрофе. Их агент обещал написать из Чикаго в конце недели, и они ждали хороших вестей, но не получали никаких. Ральф дважды телеграфировал агенту, и в конце концов тот ответил из Питтсбурга: «Шторы не идут возвращаю образцы экспрессом». Они дали еще одно объявление в газету, и на этот раз наняли первого, кто явился. Это был пожилой джентльмен с васильком в петлице. Он торговал всякой всячиной — от зеркальных корзинок для бумаг до выжималок апельсинного сока — и сказал, что досконально изучил психологию столичного покупателя. Он оказался разговорчивым джентльменом. Когда ему не удалось продать жалюзи, он пришел к Уитморам на квартиру, и с той доброжелательной критикой, на которую мы так щедры с друзьями, доскональнейшим образом разобрал все достоинства и недостатки уитморовского жалюзи.

Ральф пытался взять денег в долг, но ни жалованье его, ни патент не принимались как достаточная гарантия, и с него требовали чудовищные проценты, а в один прекрасный день ему на службе вручили повестку — иск от магазина, где они брали товары в кредит. Ральф отправился в Бруклин и предложил фабриканту, у которого он заказывал жалюзи, взять всю партию назад. Фабрикант дал ему шестьдесят долларов, хотя Ральфу они стоили сто, и Ральф уплатил по иску. Затем они повесили образцы жалюзи у себя на окнах и пытались забыть всю эту историю.

Им совсем уже пришлось туго, так что в понедельник у них на обед была одна чечевица, которую они, по правде говоря, доедали и во вторник. После обеда Лора мыла посуду, а Ральф читал что-нибудь дочке вслух. Как только Рейчел засыпала, он шел в гостиную, где стоял его стол, и продолжал разрабатывать очередной проект. У него всегда что-нибудь да наклевывалось— то в Далласе, то в Перу. Он изобретал пластмассовые супинаторы и автоматические приспособления для дверок в холодильниках, затевал дешевые издания всевозможных справочников, целый месяц возился с проектом плантации рождественских елок под Нью-Йорком и чуть не основал общество доставки предметов роскоши почтой — задержка была за людьми, которые согласились бы вложить капитал в это предприятие. Дела у Уитморов подвигались отлично, и Лора во время завтрака в «Рице», куда они, как всегда, пригласили дядю Джорджа и тетю Хэлен, рассказала о волнующем предложении, которое Ральф только что получил — возглавить торговую контору фирмы в Париже. Они, решили, впрочем, отказаться — дело шло уже к войне.

Война разлучила Ральфа с женой на два года. Лора устроилась на работу. Утром она провожала Рейчел в школу и в конце дня заходила за ней. Лора жила экономно, и на заработанные деньги ей удавалось одеваться самой и одевать Рейчел. Когда Ральф в конце войны вернулся, их дела были не в таком плохом состоянии. То, что ему довелось пережить за это время, как-то встряхнуло его, и хоть он по-прежнему смотрел на свою должность как на временное прибежище, как на козырь, спрятанный про запас, он уже не поговаривал больше о выгодных местах в Венесуэле и Иране. Они вернулись к своему прежнему образу жизни, к прежней своей бережливости и бедности.

Лора ушла с работы и снова стала проводить вечера в Центральном парке с Рейчел. Элис Холиншед ходила туда по-прежнему. И разговоры у них были прежние. Холиншеды все еще жили в гостинице. Мистер Холиншед сделался вице-президентом новой фирмы, производящей безалкогольные напитки; впрочем, несмотря на его блестящее положение, миссис Холиншед являлась в парк в том же платье, в каком она приходила туда до войны. А ее сын — хилый и нервный мальчик — носил габардиновый костюмчик на манер английских школьников, но так же, как и платье на его матери, костюм его имел поношенный вид, да к тому же становился для него тесноват. Как-то вечером они пришли в парк. Мальчик плакал.

— Нет, вы только подумайте, что я наделала! — сказала миссис Холиншед Лоре, — Мы пошли к врачу, и я забыла захватить с собой сумку. Не дадите ли вы мне несколько долларов взаймы, чтобы добраться на такси в гостиницу?

Лора с готовностью протянула ей пять долларов — мельче ничего не оказалось. Мальчик продолжал плакать, и мать потащила его по направлению к Пятой авеню. С того вечера Лора их больше в парке не видела.

Жизнь Ральфа проходила, как всегда, под знаком ожидания. Непосредственно после войны Нью-Йорк, казалось, задыхался под бременем богатства. Самый воздух был напоен деньгами, и Ральфу с Лорой, которые зимой спали, укрываясь своими поношенными пальто, представлялось — еще немножко терпения, изобретательности и просто удачи, и волна всеобщего благоденствия подхватит и их. В воскресные дни, когда была хорошая погода, они гуляли по Пятой авеню, мешаясь с толпой богатых и счастливых людей. Ральфу казалось, что еще месяц (ну, самое большее год), и они попадут в этот мир процветания, которого они давно уже достойны! Они прогуливались по Пятой авеню до самого вечера, а потом шли домой, открывали на обед банку фасоли и, чтобы возместить недостаток витаминов в своей диете, на десерт съедали по яблоку.

Однажды, возвращаясь с воскресной прогулки, еще на лестнице они услышали, как звонит телефон. Ральф поспешил вперед и снял трубку.

Он узнал голос своего дядюшки.

— Рафик, это я, дядя Джордж! — кричал тот.

Дядя Джордж принадлежал к поколению, для которого расстояния еще что-то значили, и он кричал в телефон, словно окликал с берега плывущее мимо судно. Ральф не сразу понял, что дядюшка звонит из Иллинойса, и думал, что они с тетей Хален сюрпризом прибыли в Нью-Йорк.

— Ты меня слышишь? —кричал дядя Джордж.— Ты слышишь меня, Рафик?.. Я звоню тебе по делу, Рафик. Тебя интересует новое дело? Поль Хэдам был здесь проездом — слышишь, Рафик? Поль Хэдам был здесь на той неделе и приходил повидаться со мной. У него уйма денег, Рафик, он ужасно богат, и он затеял новое предприятие с синтетической шерстью. Ты меня слышишь, Рафик?.. Я рассказал ему о тебе, он остановился в «Уолдорфе», так ты к нему сходи. Я как-то спас ему жизнь. Я вытащил его из озера Эри. Ты сходи к нему завтра в «Уолдорф», Рафик. Ты знаешь, где это? Гостиница «Уолдорф»... Погоди минутку, тетя Хэлен хочет сказать тебе два слова.

В трубке раздался женский голос, он был еле слышен. Все его двоюродные братья и сестры собрались к ним на обед, рассказала она. У них была индейка к обеду. Все внуки тоже пришли и держались как ангелы. Джордж повел их всех гулять после обеда. Было жарко, но они все сидели под навесом на крылечке и не чувствовали жары. Тут отчет о воскресном обеде прервался — должно быть, Дядя Джордж выхватил у нее трубку. Он еще раз повторил, чтобы Ральф сходил к мистеру Хэдаму в «Уолдорф».

— Ты к нему сходи завтра, Рафик, девятнадцатого, понимаешь? «Уолдорф». Он тебя ждет. Ты меня слышишь?.. Гостиница «Уолдорф». Он миллионер. Ну, пока...

Мистер Хэдам занимал номер из двух комнат. Он был один, когда Ральф зашел к нему вечером по дороге с работы. Ральфу он показался глубоким стариком, но очень крепким. По тому, как мистер Хэдам жал руку, дергал себя за мочку уха, потягивался и семенил по комнате на кривых ножках, было видно человека, сохранившего всю силу и независимость духа и не потерявшего своей бульдожьей мертвой хватки. Он налил виски себе и Ральфу, хорошенько разбавив свой бокал содовой. Он затевал производство синтетической шерсти на Западном побережье, объяснил он, а сюда приехал искать людей, понаторевших в торговле шерстью. Джордж упомянул Ральфа, а мистеру Хэдаму как раз нужен человек с таким опытом, как у Ральфа. Мистер Хэдам собирался подыскать для Ральфа подходящий дом, помочь с переездом и положить ему для начала жалованье в пятнадцать тысяч долларов. Эта-то сумма и навела Ральфа на мысль, что старик хочет таким образом отблагодарить дядю Джорджа за то, что тот спас ему жизнь. Старик словно угадал мысль Ральфа.

— То, что ваш дядюшка спас мне жизнь, тут ни при чем, — сказал он без обиняков.—Конечно, я очень благодарен ему, еще бы! Но мое предложение ничего общего не имеет с вашим дядюшкой, так что не думайте. Вы не представляете себе, как трудно богатому старику набрести на свежего человека. Все мои старые друзья перемерли — кроме Джорджа. Я окружен кордоном из помощников и родных, и через него чертовски трудно прорваться, так что, если б Джордж не называл мне время от времени чье-нибудь имя, я бы вообще не видел новых лиц. В прошлом году я попал в автомобильную катастрофу. Виноват был я. Я безобразно вожу машину. Ну вот, я помял чужую машину, вылез и подошел к этому малому, у которого я помял машину. Назвал себя. Пока мы ждали аварийную команду, прошло минут двадцать, мы разговорились. А теперь он работает у меня, он едва ли не самый близкий из моих друзей. А если бы я не налетел на него, я бы ни за что с ним не повстречался. Только так старикам и удается знакомиться с людьми — через автомобильную катастрофу, пожар или еще что-нибудь в этом роде.

Он выпрямился в кресле и пригубил свое виски. Комнаты мистера Хэдама находились высоко, и уличный шум туда не проникал. Мистер Хэдам дышал громко и ровно, и в паузах между разговором казалось, что в комнате кто-то спит.

— Но я не хочу торопить вас, — продолжал он. — Завтра утром я отправляюсь к себе в Калифорнию. Вы взвесьте все хорошенько, а я вам позвоню.

Он вынул записную книжку и записал фамилию Ральфа и номер его телефона.

— Я вам позвоню вечером во вторник, двадцать седьмого, часов в девять по вашему времени. Джордж говорит, что у вас милая жена, но сейчас мне некогда. Там на побережье, и познакомимся.

Мистер Хэдам затем поговорил о бейсболе и опять вернулся к дяде Джорджу.

— Он спас мне жизнь. Проклятая лодка перевернулась подо мной и пошла ко дну. Я и сейчас чувствую, как она уходит у меня из-под ног, словно это было вчера. Плавать я не умел. Да и сейчас не умею. Ну что ж, до свидания.

Они пожали друг другу руки, и, как только дверь за Ральфом закрылась, из-за нее раздался кашель — скверный, протяжный стариковский кашель. В нем были и горькая жалоба и озлобленность, и все время, что Ральф ожидал лифта в коридоре, кашель этот беспощадно хлестал его по нервам.

Ральф шел домой и думал: вот оно, долгожданное счастье! Может быть, в самом деле эта нелепая цепь случайностей, начавшаяся с того, что его дядюшка вытащил приятеля из озера Эри, может быть, она-то и несет им спасение? Такие вещи случаются сплошь да рядом. Разумеется, предложение мистера Хэдама было всего-навсего капризом старика, который с возрастом почему-то все острее ощущал благодарность к человеку, спасшему его некогда от смерти. Ральф рассказал Лоре, как держался мистер Хэдам и что он говорил, и, когда Лора, выслушав его, сказала, что, кажется, на этот раз они и в самом деле набрели на золотую жилу, он почти не удивился. Вообще они оба сохраняли редкое спокойствие перед лицом ожидающей их огромной перемены в жизни. Разговоров о том, чтобы отпраздновать это событие, не было и в помине, и как ни в чем не бывало они принялись мыть посуду. Он разыскал на карте место, где находилась новая фабрика мистера Хэдама, и испанское наименование города на берегу Тихого океана к северу от Сан-Франциско сделалось для них синонимом спокойной, обеспеченной жизни.

(отсутствует страница)

чем подойти к Элис. Вечер уже приближался к концу. Лора выходила из уборной, которая открывалась прямо в спальню, и там, на краю постели, сидела Элис и, как показалось Лоре, ее поджидала.

Лора уселась перед туалетным столиком, чтобы поправить прическу, и стала разглядывать свою старую подругу в зеркало.

— Говорят, вы в Калифорнию едете, — сказала Элис.

— Это еще не решено. Завтра будет окончательно известно.

— Это правда, будто дядюшка Ральфа спас ему жизнь?

— Правда.

— Какие вы все-таки счастливые!

— Может быть...

— Ну, конечно же, счастливые!

Элис поднялась, подошла к двери, закрыла ее и снова уселась на постели. Лора смотрела на ее отражение в зеркале: Элис сидела, опустив голову. Она стала немного сутулиться. В движениях ее чувствовалась нервозность.

— Счастливые, — повторила она. — Вы даже не знаете, какие вы счастливые! Дайте я вам расскажу о моем куске мыла. У меня есть, то-есть был, кусок мыла. Пятнадцать лет назад мне подарили его на свадьбу. Кто подарил — не помню. Прислуга или учительница музыки... Не помню! Это было хорошее мыло, хорошее английское мыло, мое любимое, и я решила приберечь его и «обновить» в тот день, когда Гарри улыбнется удача и он повезет меня на Бермудские острова. Я думала, что начну мыться этим мылом, когда он получит место в Баунд-Бруке, на которое он тогда рассчитывал. Потом я думала, что можно будет пустить его в ход, когда мы переедем в Бостон, потом решила — в Вашингтоне, потом — он совсем было получил одно место, и я подумала: вот оно, вот когда я наконец возьму сына из этой гнусной школы, оплачу все счета и распрощаюсь с дешевыми номерами! Целых пятнадцать лет я думала о том дне, когда обновлю мыло. А на прошлой неделе я что-то искала в ящике письменного стола и наткнулась на мыло. Оно высохло и потрескалось. Я его выкинула. Я поняла, что день, когда можно будет этим мылом мыться, никогда не наступит. Вы понимаете, что это значит? Вы представляете себе, каково пятнадцать лет кряду ютиться в этих ужасных, невозможных номерах, жить все время обещаниями, займами и кредитом, ни одного дня из этих пятнадцати лет не быть свободными от долгов и вечно уверять себя, будто именно в этом году, этой зимой, с этой работой, после этой встречи начнется другое. Прожить так пятнадцать лет и наконец понять, что так и будет всю жизнь, что ничего уже не изменится. Вы представляете себе, что это такое?

Она поднялась, подошла к туалетному столику и встала перед Лорой. Большие глаза ее были полны слез, она охрипла и говорила неестественно громко.

— Я никогда не увижу Бермудских островов,— сказала она. — Я даже во Флориде не побываю никогда. Я никогда не вылезу из этого проклятого ломбарда, никогда, никогда, никогда! У меня никогда не будет настоящего дома, я это уже знаю наверное, и вся моя никудышная дрань и рвань так и останутся при мне до конца. До конца моей жизни, до самого своего конца я буду носить рваное белье, драные ночные рубашки и туфли, от которых болят ноги. До конца жизни никто не подойдет ко мне и не скажет: «Какое у вас хорошенькое платье!», потому что у меня уже никогда не будет такого платья. До конца моей жизни каждый шофер такси, каждый швейцар и метрдотель в этом городе с первого же взгляда будут угадывать, что в этой моей черной сумке из искусственной замши, которую я вот уже десять лет таскаю всюду и чищу, чищу каждый день, не лежит и пяти долларов. Почему счастье досталось вам? Чем вы это объясните? Что в вас такого замечательного? Почему именно вам привалила такая удача?

Элис прикоснулась пальцами к обнаженной руке Лоры. Ее платье издавало запах бензина.

— Заразите меня своим счастьем! Ради денег я готова на все — на все, что угодно... Я не остановилась бы и перед убийством... Ей-богу!

Кто-то постучал в дверь. Еще одна гостья — на этот раз незнакомая — искала уборную. Элис впустила ее, а сама вышла. Лора закурила сигарету и выждала минут десять, прежде чем выйти в общую комнату. Холиншеды уже ушли. Лора пододвинула себе виски со льдом, уселась и начала разговаривать с остальными гостями, но мысли ее разбредались, и она замолчала.

Когда-то, когда они только начинали, эта охота, эта погоня за деньгами казалась ей занятием естественным и приятным, и она ничего в нем не видела предосудительного. Теперь оно ей представлялось опасным плаванием на пиратском судне. Еще в начале вечера она подумала о тех, о выбывших из строя. Сейчас они снова припомнились ей. Большая часть погибла, не выдержав бремени неудачи и невзгод. И вот, сидя в этой нарядной и уютной комнате и слушая непринужденную болтовню, Лора представила себе вдруг, что все эти люди — и она с ними — участники чудовищных скачек, в которых проигравший расплачивается страшной ценой. Она почувствовала, что ее знобит, вынула льдинку из своего бокала и переложила ее в цветочную вазу, но виски все равно не согревало ее. Она сказала Ральфу, что хочет домой.

Наступил роковой вторник. Они пообедали. Лора принялась мыть посуду, а Ральф вытирать. Затем он сел читать газету, а она взялась за шитье. Ровно в четверть девятого из спальни раздался телефонный звонок. Ральф спокойно подошел к телефону и снял трубку. Знакомый предлагал два билета в театр, на спектакль, который должен был вот-вот сойти со сцены. Потом телефон долгое время молчал, и в половине десятого Ральф сказал, что вызовет Калифорнию сам. Его соединили сейчас же, и свежий женский голос сказал в трубку:

— А, мистер Уитмор! Мы как раз пытались связаться с вами, но у вас была занята линия.

— Можно поговорить с мистером Хэдамом?

— К сожалению, нельзя, мистер Уитмор. Я — секретарь мистера Хэдама. Что он собирался звонить вам, я узнала из его записной книжки. Миссис Хэдам просила меня выполнить все поручения мистера Хэдама, какие можно, и я прошлась по записям мистера Хэдама. У мистера Хэдама в воскресенье сделался удар. На выздоровление мало надежд. Он, должно быть, что-то вам обещал, но боюсь, что он уже не будет в состоянии сдержать свое слово.

— Примите мои сожаления!—сказал Ральф и повесил трубку.

Лора вошла в спальню во время разговора.

— Милый! —сказала она.

Она положила свою рабочую корзинку на комод и подошла к стенному шкафу. Затем вернулась, чтобы достать что-то из корзинки, и переложила ее на туалетный столик. Затем сняла туфли, надела их на колодки, сняла через голову платье и аккуратно повесила его на плечики. Затем подошла к комоду, поискала на нем свою корзинку с шитьем, вспомнила, что оставила ее на туалетном столике, и отнесла ее в стенной шкаф на полку. Затем взяла гребенку со щеткой, прошла с ними в ванную и открыла кран.

Ральф как бы оцепенел. Он не знал, сколько он так просидел подле телефона. Он услышал, как Лора вышла из ванной, и повернулся, когда она заговорила.

— Мне ужасно жаль старика Хэдама, — сказала она. — Неужели ничем нельзя помочь?

Она уселась в ночной сорочке перед туалетным столиком, словно перед ткацким станком, и ловкими, уверенными движениями стала поднимать со столика и класть на него всевозможные заколочки, склянки, гребенки и щеточки, и то, что она проделывала за своим туалетным столиком, казалось лишь частью какого-то одного бесконечного производственного процесса.

— На этот раз я думала, что мы и в самом деле набрели на клад... — протянула она.

Клад! При этом слове перед глазами Ральфа сверкнуло химерическое видение — золото, клад, полный горшок золота, мерцающего в бледном отсвете радуги[5], и он вдруг почувствовал, что всю свою жизнь был всего лишь кладоискателем. С лопатой и волшебной палочкой домашнего изготовления шествовал он по горам и долам, подставляя голову под палящие лучи солнца и проливные дожди, и копал, копал, копал — всюду, где на картах, им самим начерченных, значились месторождения золота. В шести шагах к востоку от сухой сосны, за пятой панелью от двери в кабинет, под скрипучей половицей, между корней грушевого дерева, или в беседке, обитой диким виноградом, был зарыт горшочек, полный золота.

Между тем Лора повернулась на своей табуретке и с улыбкой протянула ему руки. И как сто, как тысячу, как десять тысяч раз прежде, как всякий раз при этом жесте, сердце его потянулось к ней, и ему показалось, что от ее обнаженных плеч, от худощавых, уже немолодых рук исходит золотое сияние.